«Anduniё» — значит Закат

Само по себе землетрясение оказалось не таким разрушительным, каким представлялось поначалу, и, хвала Эру и мастерству древних архитекторов, Арменелос пострадал гораздо меньше, чем мог бы. Так сама стихия прервала всенародный праздник, и на следующий день вместо фейерверков в безмолвном небе сверкали не менее прекрасные молнии, и вместо флейт, волынок и скрипок государыню воспевали гром, ветер и неугомонный дождь. Но главные последствия землетрясения остались неосязаемыми. Подобного не случалось на нуменорской земле со времён правления Тар-Атанамира, когда раскол начал перетекать из явления подспудного в открытую вражду, и по восточным землям прокатилась волна ропота. Элендили восклицали, что это кара, ниспосланная нам Западом; Люди короля, составлявшие подавляющее большинство, приняли это как вызов. Вдобавок ко всему главный советник Его Величества произнёс перед жителями столицы блистательную речь, после этого выступления по крайней мере в Арменелосе почти не осталось тех, кто усомнился бы в том, что в случившемся отчётливо видится рука Запада, — на радость арузани и на горе Верным. Полагаю, не имеет смысла пояснять, какой точки зрения придерживались в нашем доме; в то время, как новый советник вещал перед народом, стоя по правую руку от его величества, советник прежний не оставался в стороне. Отстранение от должности не изменило воззрений и принципов андуниийского князя: управившись с делами в столице, он, взяв с собой сына, наскоро отбыл в Роменну, ибо здесь и без него хватало «надёжных» людей, а Верные в трудные времена как никогда нуждались в своём вожде. Участившиеся вести об ужасах, происходящих в Роменне, отдавались болью в душе каждого из нас; и мне было вдвойне плохо от сознания своего бессилия, ведь с этой ногой я даже из дома сама выйти не могла — какая там Роменна! Но самое кошмарное начиналось тогда, когда дома принимались с тревогой обсуждать то, что Саурон, или, по-здешнему, Зигур стремительно обретает влияние в Нуменоре; ибо, при всей моей неприязни к объекту этих разговоров, на сей раз я была обязана ему жизнью. Сказать, что в том подземелье мне было страшно — значит, не сказать ничего. И вдвое возрос мой ужас, когда среди рушащихся стен и падающих обломков мне предложил помощь легендарный Гортхаур Жестокий. Тогда я не знала, что и думать. Когда уже позже я смогла трезво посмотреть случившееся, я кляла себя на чём свет стоит за доверчивость и безрассудство. Как, как я могла обхватить руками его шею, зажмурившись, уткнуться ему в грудь, словно маленький ребёнок надеясь спастись и спрятаться от страшного мира? Как я могла почувствовать себя защищённой в руках Врага, ощутить в нём силу и уверенность, перенять долю его невозмутимости, а потом, когда всё кончилось и он вытащил меня на поверхность, блаженно рассмеяться, а затем со взглядом, полным самой чистой и искренней благодарности, сказать ему «спасибо»? Нет, в самом по себе чувстве признательности нет решительно ничего предосудительного, но нельзя ли было благодарить полузнакомого мужчину менее чувственно? Согласно тому, что всем нам известно о Сауроне, он, будучи наследником Моргота, являет собой создание искажённое, а следовательно, несущее лишь муки и смерть, и трагический опыт многих славных Детей Эру лишь подтверждал то, что в чёрной душе Гортхаура не осталось места милосердию, благодарности и всем прочим добродетелям. И тем не менее он спас меня. Он спас мне жизнь, и это факт, который я не могу опровергнуть. Значит, Саурон всё же способен на добро? Ведь, в конце концов, не бывает абсолютного зла, а Саурон, как-никак, живое существо, и когда-то и он сражался на стороне Света, пока его не совратил Враг… Или то, что он не дал мне погибнуть сейчас, может говорить только о том, он знает, как можно использовать меня в будущем? Но вопреки всем этим попыткам моя душа была полна благодарности — и я ничего не могла с этим поделать. Но, наверное, тот, кто позволил тебе вновь увидеть свет солнца, её достоин. Все эти противоречия, сомнения и догадки изнуряли меня. Я ощущала себя премерзко и даже не могла ни с кем этим поделиться. Да, конечно меня расспрашивали о моём спасителе, причём так досконально, что у меня создавалось впечатление, что мои домочадцы прекрасно знали, кто он. О Эру, как мне иной раз хотелось всё им открыть! Но за двадцать пять лет жизни я успела усвоить, что нет в мире золота, кроме молчания. При каждом желании открыться я вспоминала, что может ждать меня, если я проболтаюсь, и вновь продолжала бесстыдно врать, а потом не спала полночи, терзаясь ужасными чувствами. Моей последней надеждой была Нинквэ. Наконец встретившись с подругой, я ожидала, что хотя бы во время разговора с ней я смогу побыть откровенной, но даже тогда, если речь заходила о Сауроне, что-то словно связывало мой язык, и мне начинало казаться, что между мной и моей подругой пролегла глубокая пропасть. Мы сидели в саду на качающейся скамье под верандой, глядя на журчащий в центре сада маленький фонтан. Рваные тучи ползли по небу, и время от времени в просветах между ними виднелось синее небо. Было нежарко, но тихо и парно, как перед дождём. Бабочка-лимонница порхала с куста на куст. Поначалу мы с Нимлот многозначительно молчали и обменивались короткими взглядами, потом болтали о мелочах этой жизни и лишь после решились приступить к обсуждению насущных вопросов. — Знаешь… — проронила она, — я уверена, что всё это случилось не просто так. Это явно как-то связано с тёмным майа. Владыки запада не хотят, чтобы он был здесь, и гневаются на нас за это. — Честно признаться, я их понимаю, — я печально вздохнула, а затем поджала колени и посмотрела на подругу. — Нинквэ, ему не место в Андоре; он губил детей Илуватара с начала их истории, с какой стати ему теперь желать добра нам, дунэдайн? Неужели наша память настолько коротка? — Люди верят, что его приход что-то изменит, — констатировала Нимлот. Я нервно усмехнулась, вскинув руки: — Конечно изменит! Сейчас у нас всё плохо, а станет безнадёжно. Чудесно! — Он же пленник, — возразила Нинквэ, — и он один — никто перед всеми силами Нуменора. Дух народа крепнет от сознания того, что нам удалось пленить величайшего злодея эпохи. — Люди могущественны, бесспорно, — согласилась я, — но Саурон опасен прежде всего своими коварством и хитростью. Разве силой он разорил Эрегион? — Анадунэ не Остранна, а мы не Гвайт-и-Мирдайн, так почему же ты считаешь, что мы должны повторить их судьбу? — Потому что наша участь может оказаться ещё хуже. — Я нахмурилась: — Не забывай, что мы изначально лишены того, чем обладают квэнди и Саурон. Даже самый посредственный айну или эльф может существовать в этом мире вечно, разве только погибнет от ран, да и то, тогда он скорее всего переродится в каких-то там западных чертогах. Но даже самым прославленным героям и королям Эдайн рано или поздно приходится преклонить колено перед временем; это наш дар и наше проклятье. — Пленение Саурона может стать нашим ключом к освобождению от рабства смерти. Я смерила Нинквэ скептическим взглядом: — И ты действительно в это веришь? — Порой я хочу в это верить, — чуть погодя созналась она, понизив голос. — А ты? Я огляделась, чтобы убедиться, что рядом никого нет. — Иногда. Все мы втайне желаем бессмертия, и каждый раз, когда находим, за что цепляться, надеемся его обрести. Но разве нас не учили с детства, что смерть есть высшая награда, и даже айнур со временем позавидуют эдайн? Теперь пришла очередь Нимлот обескураживать меня своим скепсисом. — А ешё нас учат тому, что солнце и луна — цветочки на корабликах. Мы верим в то, во что поверить легче, а уверовать в призрачное благо смерти, о котором даже Изначальные мало что знают, гораздо труднее, чем в то, что майа, находящийся здесь, рядом, которого можно увидеть и потрогать, избавит нас от неё. Я вынуждена была с ней согласиться, и затем мы решили несколько переменить тему. — Кстати, смотри. Я набросала того молодого человека, с которым ты танцевала на балу королевы. Как тебе? Я приняла в руки рисунок, положила на колени и стала рассматривать. Нарисованный в три четверти чернильный Гортхаур пронзал пространство взглядом. Волевой поворот головы, блики в глазах, чёткие пряди на плечах. Каким знакомым всё это стало в последнее время. Ещё одна щепотка соли на рану. — Майрон — восхитительный, — улыбнувшись губами, но не глазами, прочитала я подпись. — Мне он тоже представился этим именем. А на адунаике его зовут Зигур. — Я знаю. — Нимлот сделала паузу, и затем изрекла: — Ты танцевала с ним в тот вечер. Все видели это. А потом вы долго беседовали на террасе. — Минуты две, не больше. — Достаточно, чтобы пустить слухи. Вы правда очень красиво смотрелись вместе… — Нимлот выдавила из себя улыбку. — Мне говорили много хороших слов о нём. Скажи, это правда? — Что именно? — уточнила я. — То, что он действительно так талантлив, силён духом и телом, благороден, честен, миролюбив… На последнем слове я не выдержала и расхохоталась. — Что здесь смешного? — обиженно не поняла Нимлот. — Прости, это я не над тобой, — проговорила я, подавляя смех. — Ну, ты сама видишь, что он удивительно красив, — начала я уже спокойно, убедившись, что подруга внимательно следит за моей речью, — остроумен, дальновиден, серьёзен. Казалось бы, всё хорошо, но, как бы тебе объяснить… Знаешь, он будто некоторые деревья. Кора и листья блестят и зеленятся, но сердцевина превратилась в труху. Что-то прогнило в нём, Нинквэ. То, что я скажу, может показаться тебе мелочностью, ревностью или чем угодно, но я от всей души желаю уберечь тебя от сближения с ним. Птицы смолкли, и настала странная тишина, прерываемая лишь журчанием фонтана и шелестом ветра в кронах деревьев вперемешку с глухими городскими шумами. Нинквелотэ поправила волосы, а затем тревожно посмотрела на небо. Когда она опустила голову, её губы сжались. — А как бы ты поступила, если б узнала, что я к нему не равнодушна? — спросила она, прищурившись. — Посоветовала бы тебе держаться от него подальше и постараться выкинуть из головы, пока не поздно, — напрямую ответила я, сделав соответствующий жест рукой. — Поверь, так было бы лучше. Глаза Нимлот заблестели. — И ты сделала бы так же, если бы сама была в него влюблена? Твой разум не сможет уберечь тебя от этого. Вот что будешь делать, если полюбишь его так, что дышать без него не сможешь? Мне не хотелось даже думать о себе, влюблённой в Саурона. Мысли опасны: любой поступок, любое наше слово или деяние берёт начало в них. В мыслях пускает корни дерево судьбы, и от них зависит, какими станут его плоды. Нимлот улыбалась, слушая моё пространное рассуждение на эту тему. А я, услышав его, непременно заметила бы в мыслях, что бегущие от любви первые падают её жертвами, и посулила бы себе так настрадаться от любви, что постановщики трагедий позавидуют. Съязвить таким образом самой себе в тот день я возможности не имела, однако уверена, что так бы мне мог сказать кто угодно. Но этим «кем угодно» была явно не Нинквэ. Разговор оставил после себя неприятный осадок. Кроме того, мне так и не удалось выяснить, знает ли Нимлот про то, что хвалёный советник короля суть не кто иной, как наш смертельный враг, и сама я выдавать себя не стала. И я надеялась, что хоть здесь не зарыто ни собак, ни свиней, ни прочих разновидностей жизненной подлости. Но кое-что всё-таки давало мне возможность на некоторое время выбираться из трясины мрачных мыслей, в которой я в последние недели погрязла. По давнишнему обычаю нашу семью часто принимали в королевском дворце. Встав на ноги, я тоже несколько раз присоединялась к остальным. На некоторых визитах этой недели присутствовал и Саурон. На людях он держал себя учтиво и ровно, не увиливал и не лукавствовал, хотя не брезгал лестью к одним и свысока поглядывал на других. Обедам и ужинам неизменно сопутствовали чаепития, прогулки и долгие беседы. Во время одного из таких променадов по цитрусовым аллеям Зигур галантно взял меня под руку. В этот момент у меня перехватило дыхание. События в катакомбаx остались нашей общей тайной, и никто не имел желания её вспоминать. Во время каждой беседы с Гортхауром я чувствовала себя как на иголках, тщательно подбирая слова, чтобы не обронить лишнего. Он, к счастью, не спрашивал меня о всякой антиутопической валианской галиматье, хотя скрыто поиздеваться надо мной, как мне показалось, случаев не упускал. Однако более всего меня волновало не вечное противостояние добра и зла и даже не необходимость проводить время с Врагом, а то, что все эти проблемы объединяло. Вскоре стало ясно, что в моей судьбе наметилась вполне реальная перспектива брака с Сауроном, и сильнее всего в этом вопросе меня терзала неопределенность. В речах короля и королевы то и дело проскакивали фразы «когда мы огласим вашу помолвку…», «когда вы поженитесь…», но к какому времени относились эти самые «когда», знал, по всей видимости, один Эру. Несколько раз я не выдерживала и обращалась с расспросами к отцу. Как правило, все эти попытки что-то прояснить заканчивались одинаково, но каждый раз я пробовала узнать что-то вновь и вновь. — Меня достигли слухи о возможности моей помолвки с новым главным советником короля, — с подобающей обращающейся к отцу дочери сдержанностью я проговаривала заранее подготовленные слова, — и мне хотелось бы окончательно выяснить, насколько они достоверны. Я старалась говорить уверенно, утверждала, что ради блага моей родины готова на всё, напоминала, что меня тоже терзают сомнения и более всего мне нужна поддержка хотя бы со стороны семьи. И каждый раз я натыкалась на всё те же доводы. — Все мы герои на словах, — с ледяной невозмутимостью говорил отец, — но я слышу, как дрожит твой голос. Я нисколько не сомневаюсь в том, что ты достаточно сильна и самоотверженна, чтобы пойти на это. Но ты моя дочь. Мне небезразлична твоя судьба, и я не желаю ломать её напрасно. Нужно ли напоминать тебе лишний раз, что представляет из себя Гортхаур и на что ты обречёшь себя, связав свою судьбу с ним? Никогда, даже в лучшие времена я не хотел ограничивать тебя в выборе жениха, лишь бы он был достойным человеком и ты могла обрести с ним счастье. А Гортхаур принесёт тебе только горе. Перспектива твоего брака с Врагом радует меня не больше, чем тебя, — повременив, задумчиво произнёс он. – Да, безусловно, есть надежда, что ваш союз обернётся во благо правому делу, но слишком уж она туманна. Конечно, вероятно, что это стоило бы сделать ради неё одной. Но есть много других обстоятельств, над которыми не властен никто из нас, и именно они подчас рушат все тщательно выстроенные планы, — пояснил отец, глядя прямо на меня. — Когда-нибудь ты поймёшь меня, Телумендис. Впрочем, я надеюсь, что в этом не будет необходимости. Последняя фраза стала очередной загадкой для меня, и некоторое время я непонимающе глядела на отца. У меня создавалось впечатление, будто он знает какую-то страшную тайну, которая способна свести на нет все наши чаяния, но не может открыть её и, кроме того, даже сам не уверен в ней до конца. Расспрашивать отца было бесполезно: так сложилось, что в нашей семье либо ничего друг от друга не скрывают, либо скрывают всё так, что и с клинком у горла не расскажут. — Так мне придётся стать женой Саурона или нет? — Никакие законы не позволяют заключить брак без обоюдного согласия сторон, — уклончиво ответил отец. — Ступай одеваться. Через час нас ожидают во дворце. Я поклонилась и поспешно поднялась к себе. Сегодняшняя попытка не принесла ничего нового. Было понятно, что, несмотря на все сомнения, отец не был настроен выдавать меня за врага всех Верных. Мать же больше говорила со мной о личной стороне вопроса, и всё же склонялась к тому, что надежда на благо этого брака есть, и она весьма сильна, хотя не стремилась обнаружить свою позицию перед другими. Когда обо всём этом узнал Элендил, одного его взгляда было достаточно, чтобы понять, что возможность иметь Гортхаура в зятьях не приводила его в восторг. «Будь Телумэ моей дочерью, я бы даже думать о таком не стал», — заявил он, уверенный, что ничего хорошего это нам не принесёт. Что ж, кто знает, может, он и прав. Исильдур, до которого тоже вскоре дошла эта новость, сперва решил, что это шутка, а затем нахмурился и, пробормотав неоспоримое «Мда, дела…», удалился осмысливать это наедине с собой. Позже он имел смелость осторожно поинтересоваться, а вдруг из этого и правда выйдет что-то хорошее, а лично у меня потом попытался выведать, каким образом я собираюсь бороться с будущим мужем. Не знаю, что было в моём страдальческом взгляде тогда, но, увидев его, старший Элендилион сказал, что всё понял, извинился и поспешил испариться с глаз моих долой. Окончательно меня добил Анарион. Посреди бела дня он нагнал меня на лестнице, вцепился в юбку и с глазами в пол-лица вскричал на весь дом: «А у нас правда будет дядя Саурон?!» Поглощённая размышлениями, я не задумываясь достала приготовленное ещё с вечера платье, надела его на себя и уже было начала подыскивать украшения, как вдруг во мне что-то переменилось. Секунду пораздумав, я быстро сняла это платье и повесила назад в шкаф, взамен достав оттуда другое, более нарядное, то, которое я любила больше всего на данный момент — голубое с жемчужной нашивкой. Почему-то я решила, что сегодня непременно должна явиться ко двору во всей красе. Я дёрнула за сонетку, и, когда служанка явилась, попросила её помочь мне надеть платье и после сделать мне в меру скромную, но красивую причёску, с которой я бы не управилась самостоятельно. Осмотрев ногти и сочтя их состояние удовлетворительным, я принялась выбирать украшения. Я прицепила к груди серебряную брошь в форме пятиконечной звезды, что подарили мне на совершеннолетие родители. Это было не простое украшение, но один из главных символов нашей семьи. «Носи её у сердца, и где бы ты ни была, помни, что ты рождена аданет из древнего рода владык Андуниэ. И да укажет эта звезда тебе путь в туманах этого мира», — в торжественном молчании произнёс отец, вручая мне её. Я любовно провела рукой по броши: сейчас мне она нужна как никогда. Другим подарком, который я надела, было кольцо с аквамарином, подаренное «нашим искусником», как шутливо величал Мальтира Эленьо. На кольце было выгравировано моё квэнийское имя — возможно, именно благодаря тому с ним мне было так хорошо. Под подолом платья не было видно туфель, поэтому, выбирая между двумя парами, я сделала выбор в пользу более удобной — ибо сегодня мне понадобится твёрдо стоять на ногах. В заключение надушившись и поинтересовавшись, хорошо ли я смотрюсь, я спустилась вниз, где уже сидели в креслах Элендил с его ниспадающими на плечи тёмными локонами и такой же, как у меня, звездой на груди и провожавшая его синеглазая Тельпэ, внешне очень походившая на своего безбашенного кузена. Дождавшись родителей и поцеловав на прощание мать, что тоже предпочла остаться сегодня дома, мы тронулись в путь. Громаден и величественен Дом Короля. Ещё задолго до того, как приблизишься к нему, нависает над тобой белокаменный исполин — могучий, как скала, и одновременно невесомый, словно облако. Посреди обширной площади перед парадными воротами дворца журчит и бьёт свои струи к небу Великий фонтан — тот самый, сидя на бортике которого я впервые посмотрела в глаза Саурону, — а выше, над двумя зеркальными полукруглыми лестницами возвышается терраса, с которой правители Эленны издревле являли свои слова народу, а ещё выше и дальше виднеется исчахшая серебристая крона, над которой уходит в небо стройная башня Индильзара, кажущаяся крохотной на фоне неизменно возвышавшейся сзади громады Священной Горы. Каждый раз я невольно заглядываюсь на это диво, и каждый раз отыскиваю в каменном узоре новые витки и элементы. Это ли не чудо? Устав держать голову поднятой, я опустила взгляд на низменную землю, полную порока и разврата. Здесь всё происходит наоборот. Казалось бы, люди и их действия сменяются ежеминутно, а всё равно всё кажется таким же безликим. Вон по обочине идёт навстречу нам человек в плаще и перчатках, накинувший тёмный капюшон на глаза. Люди, скрывающие лицо подобным образом, ныне не редкость и, если, будучи подростком, я при виде таких загадочных особ предавалась бурным мечтам, рисуя в воображении одиноких рыцарей и благородных менестрелей, то с возрастом стала поглядывать на них уже с опаской. Но тут случилось невероятное. Мне показалось, что, когда неизвестный пробивался в толпе, полы его плаща распахнулись и под ними блеснуло что-то серебристое. Я встряхнулась и, приглядевшись получше, отчётливо увидела: и впрямь, на груди незнакомца была приколота брошь-пятиконечная звезда! Что это ещё такое? Вдруг неизвестный приостановился. Он повернул голову в мою сторону, быстро запахнул плащ и слегка приподнял руку в знак приветствия. Я тут же узнала его и обрадовалась. Дядя Элентир вернулся из очередного странствия! Некогда его жизнь пошла под откос из-за разорванной помолвки с принцессой Мириэль, однако несчастье обернулось для него благом. Став изгоем в свете, он получил много свободного времени, которое проводил в библиотеках и отдалённых странах. В сочетании с от природы пытливым и острым умом, искания сделали Элентира поистине мудрым человеком. Настолько, что многие находили его идеи странными и даже крамольными. В своё время именно он убедил меня, что мой пол вовсе не помеха моей тяге к знаниям. Заглядевшись на Элентира, я не сладила с управлением и едва не столкнула свою лошадь с братней, и раздражённый оклик Эленьо и все последовавшие далее обстоятельства надолго выбили из моей головы мысли об одной из самых нежелательных и интересных фигур Нуменора. В то время между нашими семьями ещё держались тёплые отношения, и потому государи встретили нас по обыкновению радушно. После традиционных приветствий было решено отправиться в сад. Там к нам присоединился и Зигур, рядом с которым я неизменно оказывалась, когда остальные разбивались на пары, ибо среди всех мы с ним были единственными не обременёнными узами брака, хотя король не преминул заметить, что это временно. На сей раз не было никаких неловких вопросов, разговор протекал достаточно ровно. Речь коснулась зодчества. Я полюбопытствовала у Саурона, действительно ли так страшна и могуча, как говорится в книгах, мордорская твердыня, и он отвечал, что это лишь западный форпост его империи, а её столица больше Арменелоса. — Однако это лишь западный форпост обширного края, населённого множеством народов. Лугбурз и окрестные пустынные земли я использую для уединения и военных учений. Мой дворец находится намного дальше на восток, в сердце города, о котором нет ни слова в западных книгах, — отвечал он с таинственной улыбкой. После прогулки настало время обеда. И вот, как повелось в последнюю неделю, за столом я оказалась прямо напротив Саурона, прямо под его палящим взором. Элегантно выпрямив спину, я старалась смотреть сквозь него, на белую колоннаду, на роскошный внутренний сад с кипарисами, лимонами и пальмами, с тёмной водной дорожкой посередине. День выдался приятным: прохладным, не слишком душным и не слишком ветреным, солнце было скрыто за мягкими облаками — погода в самый раз. Сегодня никто не обсуждал вопросы нашей с Зигуром женитьбы; тем для разговоров хватало и без того, и я поддерживала их как могла. Всё шло как обычно. Даже лёгкое чувство тревоги уже вошло в привычку и мало волновало меня. Но время шло, неумолимо двигаясь вперёд, и, когда часы пробили половину шестого, Зигур переглянулся с Ар-Фаразоном, тот кивнул и объявил, что обед окончен и призвал своих бывшего и нынешнего советников на неофициальное заседание. Элендил, имевший уйму своих дел, испросил разрешения возвратиться к жене и детям. — Вот мы и остались вдвоём, — спустя минуту мягко улыбнулась Тар-Мириэль, покосившись на убиравших со стола лакеев. — Идём, Миналхиль. Я приглашаю тебя на чай. — Благодарю вас, ваша милость, — сказала я, сделав лёгкий реверанс, и проследовала за ней. Тар-Мириэль привела меня в одну из многочисленных гостиных дворца — как раз в ту, в которую мне более всего хотелось в тот момент. В ней всё было в кофейных и оливковых тонах, стены украшали мозаики с пейзажами дальнего юга, а широкие окна выходили прямо в сад. Чайный столик с двумя креслами, прислонёнными спинками к стенам, располагался в углу. Я села только после того, как устроилась на своём месте королева, и лишь тогда, когда дверь щёлкнула за последней служанкой, молчание было нарушено. — Ну что ж, дитя моё, — с приветливой улыбкой проговорила Тар-Мириэль. — Я смотрю, теперь ты полноправный андуниец. Я улыбнулась, опустив взгляд на брошь, и с внутренней гордостью коснулась её. — Атаринья вручил мне эту звезду на совершеннолетие третьего дня, а она уже словно стала частью моего тела. — Ты не первая, от кого я это слышу, — с лёгким смешком заметила Таринья, – и, надеюсь, не последняя. — Затем она вновь приняла серьёзный вид: — Что ж, раз эта брошь тебе помогает, носи её; ибо уже очень скоро твёрдость духа понадобится тебе, как никогда. — Потому-то я и оделась так, — обронила я. — Ведь вещи, в которых нам красиво и удобно, они как броня. — И то ты верно говоришь, — согласилась Тар-Мириэль. — А это кольцо, — она подняла мою руку, чтобы получше рассмотреть украшение, — оно тоже часть твоей амуниции? О, — улыбка просияла на её лице, — кажется, я даже знаю, чей это подарок. Скажи мне, как он там? Вы с ним ладите? — С Мальтиром? — я смешалась. — Да, он… интересный человек. Когда я лежала с вывихнутой ногой, от бесед с ним делалось теплее на душе, — с тем же смущением продолжала я. — Мальтир талантлив, правда… Мне он показался немного странным. Возможно, потому что он скрытен. — Да, это в нём есть, — подтвердила Тар-Мириэль. — Мальтир непростой юноша, очень непростой, но он твой брат, Тэлумэ, причём не в меньшей степени, чем Элендил. Я уверена, что вскоре вы подружитесь. Кстати, помнишь, в тот день твоя мать говорила мне, якобы золото сверкало тогда слишком ярко? — живо спросила она. — Так вот, тогда она имела в виду именно Мальтира. Альмиэ опасалась вашего преждевременного знакомства, а в итоге вы с ним пересеклись на следующее же утро, когда рядом не было никого из ваших родителей, — объяснила Таринья. Я мысленно хихикнула, вспомнив курьёзные обстоятельства нашей с ним первой встречи. Так вот, как, оказывается, всё было просто. – Да, Мальтир и правда как золото: он тонок, красив и не смешивается с другими металлами, но у него трудная судьба и мягкое сердце… В этот момент дверь отворилась, и горничная внесла на подносе чайник с двумя чашками, а также трёхъярусной тарелкой для пирожных и фруктов, расставила всё, что нужно, после чего Тар-Мириэль сделала ей строгий знак удалиться. По окончанию кратковременного перерыва на разлитие чая и дегустацию лакомств королева оживилась как ни в чём не бывало: — А мой подарок? Он пришёлся тебе по душе? — справилась она. — О, он просто чудо, — воскликнула я. — Такой красавец и симпатяга. Спасибо вам большое, Таринья, вы идеально угадали то, чего мне не хватало. Тар-Мириэль тоже не забыла про мой день рождения. Она прислала из дворца поздравительную записку и коробку с подарком, открыв которую, я обнаружила ушастого, длинноногого, пятнистого, как рысёнок, и в то же время совершенно очаровательного котёнка сервала. — Не за что, милая, — улыбнулась королева. — Не так давно купцы из Харада привезли на Остров партию сервалов, и всего их там было не больше семнадцати, — не без гордости присовокупила она. — Говорят, там, на воле, они дикие, но легко привязываются к людям и становятся очень преданными своему хозяину. Ты уже выбрала имя этому котёнку? — Честно сказать, нет, — призналась я, разломав половинку граната. Выбор имени — ответственное дело, и я решила повременить, чтобы потом не жалеть годами. — Мудро, — Тар-Мириэль кивнула, прожевав клубнику, — но, как бы ты его ни назвала, заботься о нём, и пусть он тоже радует тебя в минуты тоски и одиночества. Иной раз я была готова приехать во дворец только ради того, чтобы испить здешнего чаю да отведать местных сладостей, каких не умели так восхитительно готовить нигде на белом свете. Благодаря ароматному чаю, фруктовому лукуму и лёгкой беседе на отвлечённые темы вокруг воцарилась мирная и уютная атмосфера, и на душе стала удивительно легко. Невзгоды временно отошли на второй план, мысли о бренности и порочности мира, ставшие в последнее время постоянными моими спутниками, наконец оставили меня, и я совсем не замечала, как быстро летит время. «Эру, как хорошо, — с упоением думала я, отпивая ещё глоток чая, наслаждаясь его божественным ароматом, — это просто магия». Хотелось, чтобы эта беседа длилась вечно. Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается, и в один прекрасный миг Тар-Мириэль посмотрела на часы и вдруг, прервав разговор, приняла серьёзный вид и сказала: — Кажется, нам пора. Меня словно облили холодной водой. С сожалением вздохнув, я наспех допила чай и по знаку королевы поднялась. Очевидно, малое заседание мужчин должно было уже подойти к концу, и нам пора было возвращаться домой. Может, оно и к лучшему… И всё же непонятная тревога залегла у меня на сердце. Тар-Мириэль медленно проследовала к двери и сама отворила её. Она взяла меня под руку и повела коридорами дворца. Её шаг был скорым, а стук каблуков показался мне чуть более звонким, чем обычно, и вскоре я поняла, почему. Как правило, в Доме Короля всегда кипела жизнь: придворные, горничные, лакеи и гости сновали туда-сюда, как муравьи, а теперь дворец казался полупустым: за весь путь нам встретилась всего пара-тройка человек. И вокруг стояла странная тишина. Словно всё окружение вторило моей душевной пустоте. — Что-то мало нынче во дворце людей, — заметила я. — У нас любят поспать после обеда, — шутливо отозвалась Тар-Мириэль, — здесь ведь тоже люди живут. Да, в последнее время я явно стала чересчур подозрительной. Обеды во дворце и впрямь были очень поздними. И всё-таки вокруг было слишком уж тихо даже для тихого часа. Не могли же все и правда спать и работать в такое время! И то, как Тар-Мириэль задумчиво глядела перед собой, мне не нравилось. От этого я начинала чувствовать себя потерянной. Тем более, мне вдруг показалось, что посреди этого безмолвия где-то далеко звучал чей-то знакомый голос. Я ещё не могла понять, где, как и то, кому он принадлежал, и всё же слышала его всё явственнее и явственнее. Я уже хотела было вновь обратиться к королеве, как вскоре она сама замедлила шаг и прямо возле очередного поворота отошла к одной из ниш в стене. — Заседание ещё не окончено? — как можно непринуждённее спросила я у Тар-Мириэль, неловко глядя на неё. В ответ королева взяла мою ладонь и, вздохнув, заговорила: — Послушай, Миналхиль. — Её мягкий, но какой-то беспокойный тон встревожил меня. — Сейчас мы расстанемся, но мне бы хотелось сказать пару слов тебе на прощание. Ты много натерпелась за эти недели, я вижу это, как и то, что о многом из пережитого ты благоразумно молчишь. — Я нервно сглотнула. — Но надо смотреть правде в глаза. Твоя жизнь только начинается, и не надейся на то, что она будет к тебе снисходительна, — молвила Таринья, продолжая держать меня за руку. — То же касается и твоих испытаний. Многие из них ты не сможешь предвидеть вплоть до последнего момента, и ты должна всегда быть к этому готова и помнить: всё только начинается. — Тар-Мириэль оглянулась, а затем продолжила: — Однако я дам тебе ещё один маленький совет: какая неприятность ни застигла бы тебя врасплох, помни, ради чего ты всё это терпишь. Ты правильно сделала, что надела сегодня эту звезду, — сказала она мне через некоторое время, продолжая идти, но уже более медленно и степенно, как на том балу, когда она представляла меня Саурону. Я недоуменно огляделась по сторонам. Сердцебиение учащалось. Внезапная перемена Ар-Зимрафель от сердечности и дружелюбия к царственному хладнокровию, угрожающая тишина и пустота вокруг — всё это пугало меня. После очередного поворота перед нами простёрся длинный коридор, в центре которого слева виднелось несколько малых и одна большая дверь. Из всех трёх лишь створки ближней к нам крайней были чуть приоткрыты так, что даже не оставляли между собой щели. И теперь до меня уже совершенно отчётливо доносился тот горделивый голос, который мог принадлежать только одному человеку в мире. Ар-Фаразон произносит речь, поняла я. Долетавшие до меня обрывки его слов отдавались в молчании торжественным эхом: — …времена, и наступает пора отречься… — Что происходит? — сдавленно спросила я Тар-Мириэль, когда мы уже были почти у самой двери. — …во имя нового будущего. — И последнее: что бы ни случилось, даже если весь мир обрушится на тебя, никогда не показывай это людям, — тихо, но сурово говорила она мне, не оборачиваясь, стоя прямо возле малой двери. — А теперь улыбнись, продолжай улыбаться всё время, чего бы это тебе ни стоило. И не вздумай меня подвести. — Что… — только и успела выпалить я, как дверь отворилась. То, что я увидела дальше, заставило моё сердце замереть. Перед нами была терраса. Та самая, что возвышалась перед главной площадью города. На террасе впереди всех стоял его величество Ар-Фаразон. Ветер хлопал полами парадной мантии и разметывал небрежную гриву его золотых волос. Чуть поодаль сзади и справа от него стоял Зигур, ещё дальше с другой стороны — отец, а за ними растянулись вдоль каменных стен королевские гвардейцы. И, что самое страшное — площадь была наводнена молчаливой толпой людей. Сердце бешено колотилось. Вспомнив последние слова Тар-Мириэль, я улыбнулась, но не переставала недоуменно коситься глазами по сторонам. Что случилось? Почему я здесь? Король молчал. Казалось, весь город накрыла стеклянным покровом тяжёлая, гнетущая тишина. Лишь закатные краски востока сгущались вдали, скрадывая цвета всего остального мира, и над темнеющими крышами сиротливо развевались багровые вымпелы, да шипел внизу Великий фонтан. Что-то пугающее и торжественное было в мире в эту минуту. Тар-Мириэль медленно провела меня вперёд. Наши шаги гулко отдались в молчании. Я вновь вспомнила об её приказе улыбаться за секунду до того, как она, встав возле отца, оставила меня на одном уровне с Зигуром и отпустила. Тогда я ощутила себя окончательно покинутой среди объявшей землю пустоты. Было холодно. Ветер гудел в развевающихся на дворцовых стенах знамёнах. Только я успела еле заметно покоситься на Саурона, как вдруг кто-то снова схватил меня за руку — на сей раз за правую. Ар-Фаразон шагнул вперёд, увлекая за собой меня и Зигура, всё ближе и ближе соединяя наши руки. — …И посему сегодня, здесь и сейчас, — с торжественной улыбкой говорил он, и слова его разносились над городом, — пред лицом моего народа я торжественно объявляю о намерении соединить сердца и судьбы Зигура из рода Бессмертных и дочери князя Афанузира Андунийского Миналхиль священными узами брака. Толпа восторженно взревела. В этот миг мир содрогнулся. «Что происходит… Что…» — успела подумать я, чувствуя, как падает моё сердце. Я стояла на самом краю бездны об руку с Зигуром. Его ладонь была единственным твёрдым предметом, за который я могла держаться. Ветер нещадно бил в лицо, отметая назад наши волосы. Я уже не слышала ничего, кроме бешеного стука крови у себя в ушах и далёкого смеха злого рока. С ледяной улыбкой на лице я взирала на колыхавшиеся на фоне восточного горизонта алые вымпелы, и чувствовала, как земля уходит у меня из-под ног, и смотрела, как в размытых закатных волнах, распадаясь на части, рушится моя жизнь.