«Anduniё» — значит Закат

То, что в одночасье ввергло почти всех жителей Арменелоса в слепой восторг, нарушило шаткий покой княжеской четы Андуниэ. Амандил не был рад помолвке своей дочери — все догадывались об этом, хотя ни один из членов его фамилии не обнаруживал своих истинных чувств касательно будущего брака княжны и майа Зигура. Среди столичной знати начали кочевать слухи о том, что события последних дней породили серьёзные противоречия даже внутри самой семьи бывшего советника короля. Никто не знал, правдивы ли эти перетолки, однако именно тогда, в дни смуты и хаоса, на исходе месяца Вирессэ 3263 года Второй эпохи, князья Андуниэ дали в своём арменелосском доме роскошный бал. Тот вечер был полон возвышенной музыкальной торжественностью. Огоньки свечей блестели под светлыми потолками, а стены, колонны и пилястры украшали синие, голубые и серебряные ленты, рядом с которыми красовались живые цветочные композиции гармонировавших с ними оттенков. Согласно обычаю, князь Амандил и княгиня Альмариан лично встречали гостей на парадной лестнице. Они приветствовали прибывавших улыбками и за лёгкими и непринуждёнными беседами провожали их в зал. В небе над садом ещё только собиралась сгущаться темнота, и вдоль цитрусовых аллей, где уже созревали сочные плоды, в чугунных подсвечниках танцевали на углях яркие огни факелов. Хозяева бала никому не называли точный повод торжества, но некоторые предполагали, что в этот день князь собирался отметить совершеннолетие своей дочери. Однако, сколько бы любопытные гости ни заглядывали в каждый угол отведённого для праздника пространства, Миналхиль нигде не видели; всем оставалось только ждать начала бала и коротать время за светскими беседами, которые разворачивались, как обыкновенно бывает на праздниках, повсюду. Нинквелотэ стояла у банкетного столика рядом со своей старшей сестрой. Последняя была замужем, и младшая не переносила её мужа; он годился им в отцы, и Нимлот не могла понять, как Наруфель вообще согласилась за него выйти. „Ничего ты не знаешь, — только смеялась та в ответ на её вопросы. — Вырастешь — поймёшь“. Нимлот фыркала. Их родители всегда пытались устроить дочерей рядом с мужчинами высокого положения, в то время как её отношение к замужеству было двойственным: она не согласилась бы стать женой принца, будь он мерзким и старым, однако едва ли взглянула бы в сторону юного красавца-мещанина. И вот теперь появился тот, кто совмещал в себе два главных качества её идеала. Зигур. Во всём смертном мире он один был таким — сказочно могущественным и божественно прекрасным. — Да уж, думаю, много девушек полопалось от зависти в тот день! — Ещё бы! Такого жениха упустили. Как уж тут не позеленеть! Правда, Нимлот? „Дура“, — Нинквэ незаметно стиснула зубы, когда её сестра и подруги той прыснули; обычно она не отзывалась о родных так нелестно, но эта насмешка была последней каплей; юная девушка была сыта по горло разговорами о помолвке: её обсуждали так досконально, что у Нимлот создалось впечатление, что других тем для бесед больше не существовало, и это злило и вместе с тем изводило её. Каждое упоминание о свадьбе Майрона и так было для неё только солью на рану, а сносить это заодно с подтруниванием этих куриц было выше её терпения и гордости. Нимлот не выдержала и позвала: — Наруфель. Та и бровью не повела в её сторону, продолжая смеяться. — Наруфель, — уже громче окликнула её Нимлот. Тогда её сестра наконец повернула к ней голову и спросила, что стряслось. Сославшись на то, что ей дурно и нужно подышать свежим воздухом, Нинквэ попросилась уйти. Наруфель бегло кивнула, и младшая сестра с превеликой радостью покинула её круг. На террасе собрались в основном представители не обременённой узами брака молодёжи. Смеющиеся юноши и девушки разных мастей разговаривали с друг другом тут и там. Улыбка засветилась на лице Нимлот. От них так и веяло жизнью, юностью, смелостью, непринуждённостью – тем, чего так просило её сердце. Наслаждаясь этой картиной, она не спеша проходила вперёд, вдыхая свежий весенний воздух и продолжая изучать присутствующих гостей. Вдруг, когда Нимлот вплотную подошла к парапету у начала лестницы, ведущей непосредственно в сады, её внимание привлекла одна гудящая компания, расположившаяся возле банкетного столика на газоне прямо возле ступеней. Приглядевшись, Нинквэ заметила, что в центре неё что-то оживлённо рассказывал невысокий молодой человек. Она узнала его. Это был Тэльо, её родственник и приятель, юноша со странным именем, с которым они без труда могли переходить на „ты“. Остальные были знакомы ей чуть хуже; они слушали товарища краем уха и то и дело прыскали, и единственным внимательным слушателем Тэльо был Мальтир, облокотившийся на столик златовласый молодой человек. Слегка ухмыльнувшись, он пристально смотрел на рассказчика глазами того же цвета, что и листья на лимонных деревьях. Придерживая подол оливкового платья, Нинквэ стала спускаться по одному из крыльев лестницы. Когда Тельо заметил её, он улыбнулся, обнажив белые зубы, и на шутливый манер поклонился, крикнув: — Mae govannen, Нинквелотэ! Только здесь кто-то ещё мог иметь смелость так громко щеголять своей просвещённостью в эльфийских наречиях, и то — с великой осторожностью. Нимлот улыбнулась, подходя к товарищу: — Добрый вечер, Тэльконтар. Рада встрече. — Она чуть присела в реверансе. Юноша с золотыми волосами, стоявший рядом, выпрямился и с более серьёзным выражением поклонился. — Добрый вечер, леди Нимлот. — Вы знакомы? — удивился Тэльо. — Да, было дело, — кивнул Мальтир. Нимлот подтвердила его слова чуть заметным движением глаз. После того рокового дня, когда земная твердь содрогнулась, случай заставил их встретиться снова. Не так давно Нинквелотэ закончила эскиз браслета, который хотела бы заполучить, и принесла его в мастерскую, где и попросила кого-нибудь рассмотреть заказ. Каково было её изумление, когда навстречу ей вышел тот самый „упавший с неба“ юноша, который и вправду вёл себя, как человек не от мира сего: вещал загадками, звал Нимрузира названным братом (хотя потом сказал, что он на самом деле, его кузен в энном поколении), заставил его истинную сестру усомниться в своём существовании, — одним словом, развязал комедию, которая, увы, всё равно кончилась плохо. Когда первые стёкла вылетели из рам, Мальтир помог Нимлот пробраться домой, чем, можно сказать, спас ей жизнь. За пару визитов с целью обсуждения наброска Нинквэ успела побеседовать с ним о многом, а не успела об ещё большем, и была несколько разочарована, выяснив правду о его происхождении. И тем не менее она не пожалела о том, что именно Мальтир вызвался помочь ей с браслетом. „Вы очень ценный помощник“, — сказала она ему тогда, разглядывая внесённые в эскиз поправки. „Вы так добры“, — подмастерье немного смущённо улыбнулся краем губ в ответ, облокачиваясь на край прилавка. Не думая схватив в руки графитовый стержень, он переводил взгляд с девушки бумагу, мысленно примеряя это кое-какие другие украшения на неё; и вдруг он поразился: все порождённые его воображением изделия ложились на Нинквелотэ безупречно. У Мальтира аж захватило дух: такого с ним не бывало ещё никогда. Очевидно, молчание затянулось, и из задумчивости его вывел не расслышанный им вопрос. Опомнившись, подмастерье встрепенулся: — Да, простите? — он непонимающе глянул на Нинквэ. — Я говорю, — повторила та, — что у вас очень необычный цвет глаз. Вы знаете это? — Правда? — тут же выпалил Мальто, чуть приоткрыв рот. Неожиданный комплимент девушки смутил его, и, зная, что выглядит нелепо, он ответил невпопад и запинаясь. — Я… Мне редко встречались здесь зеленоглазые. — А вам? — Тоже, — Нинквэ пристально смотрела на него, и под её внимательным взором подмастерье сконфузился окончательно. — Но мне почему-то кажется, что ваши черты лица хорошо знакомы мне. — И вдруг её осенило. Невероятная мысль посетила голову девушки, и, хотя это никак не отразилось на её лице, внутри неё разбушевалась буря эмоций и догадок. Нимлот переменила тон: — Послушайте… Вы просто поразительно напоминаете мне одну знатную особу. Вы случайно не приходитесь ей роднёй? — Знатной особе? — переспросил Мальтир и покачал головой: — Что вы, конечно нет. А, позвольте спросить, о ком вы? — Как, разве вы не догадываетесь? — негромко удивилась она и многозначительно прибавила: — У этой особы тоже зелёные глаза и золотые волосы. Поразмыслив, Мальтир качнул головой: — Я не встречал таких. — Он продолжал вертеть в руках не обёрнутый в бумагу графитовый стержень, отчего его ладони посерели. — Мать леди Альмариан была зеленоглаза, но я ей не родич. К тому же в их семье все черноволосы. „Странно, — подумала Нимлот, — неужели за всю жизнь никто не сказал ему?“ — и как бы невзначай заметила: — Говорят, что леди Линдориэ, мать королевы Инзилбет, имела глаза цвета летней травы. Мальтир усмехнулся, качая ногой. — Вот видите, нас много. — Он не думая взял в руки попавшийся ему клочок бумаги и, качая ногой, начал что-то чертить. На бумаге приобретал очертания переплетения стеблей, листьев и цветов. Обладая тренированным практическим умом, Мальтир быстро прикинул, во что это можно превратить, части листьев и стеблей тут же стали в звеньями, почки — застёжками и самоцветами, рядом с цветами возникли пометки о характере камня. Краем зрения ученик ювелира видел, как где-то на размытом фоне нетерпеливо маячит светлая фигура девушки. Он так погрузился в работу, что не сразу услышал, как Нимлот осторожно, чтобы не помешать, попрощалась с Мальтиром и, поправив заколку, ушла. Спустя секунду Мальтир опомнился и поднял голову, но слова застыли у него на языке; Нимлот уже ушла. Он попытался вернуться к наброску и, начертив ещё пару линий, понял, что сегодня не выдавит из себя большего, чем уже есть. Прежде, чем до поры до времени припрятать клочок бумаги в ящик подальше от любопытных глаз, в его углу он вывел отточенным каллиграфическим почерком: „Нинквелотэ“. — Ах, вот оно что, — протянул Тэльо, выслушав историю Нимлот и Мальтира. — Тогда всё ясно. Что ж, вернёмся тогда… — он запнулся и повернулся к товарищу. — О чём я только что говорил? — и не успел тот ответить, как вспомнил: — Ах да, точно. Я как раз собирался спросить: что вы думаете о новом советнике короля как о человеке? Нимлот с досадой вздохнула. Из огня да в полымя. — Он внушает уважение, — высказался Мальтир. — Как человека я его не знаю, но был бы рад познакомиться получше. Мальто действительно питал к персоне Зигура особый интерес. Он не хуже других понимал, кто он такой, и, будучи выращенным в Верной семье, с детства был напичкан разнообразными красочными историями о чёрных деяниях Тёмного майа, тем более, что до недавнего времени арузани жаловали Тху не больше. Но Мальто был ювелиром, и за годы занятий любимым делом вместе с товарищами провёл не один час в подвалах, вгрызаясь в изъеденные временем страницы, которые повествовали о давно забытом, легендарном, великом кузнеце Майроне Восхитительном, что служил вала Ауле и возглавлял его дивный народ. Сперва наличие таких почитателей Тху неприятно поражало его, но со временем, как и многие другие, в той или иной степени понял так называемых „майронендилей“, хотя и не причислял себя к ним. Ведь на самом деле, посвятившие жизнь ремеслу Тамара ненавидели Гортхаура Жестокого как никто другие, и в то же время едва не молились на Артано Аулендиля. Услышав ответ Мальтира, Нинквэ впервые за весь вечер воодушевилась. Ей крайне импонировало, что другие юноши так восторженно смотрят на того, кто дорог её сердцу, и она горячо поддержала его: — О, я всей душой согласна с вами. Он поразительная личность, и я уверена, что, даже будучи женатым, он щедро одарит весь наш народ своей любовью и заботой. — Да, Зигур способен похищать сердца, — Тэльконтар усмехнулся и вдруг поморщился, точно укололся. Впрочем, почти сразу он снова заулыбался и, посмотрев на вершину лестницы, бодро сообщил приятелям: — Кажется, нам пора. Все как один согласились с ним, и, перекинувшись ещё парой слов, молодые люди проследовали к ступеням. В бальной зале, стоя на парадной лестнице, освещённые светом фигуры князя и княгини призывали к тишине. Наступал один из самых ответственных моментов всего бала: сейчас требовалось забыть все противоречия и быть максимально осторожными. От этого зависела их дальнейшая судьба. Гости стекались в залу, и когда над ней наконец воцарилось долгожданное молчание, Альмариан и Амандил переглянулись. Княгиня кивнула, и, сочтя, что время пришло, князь начал свою речь: — Дамы и господа. Я рад вновь приветствовать вас в своём доме. — Он выдержал паузу, окидывая оценивающим взглядом залу. — Так сложилось, что этот бал имеет не один повод, а целых два, — продолжил Амандил, переменив тон. — Вы были правы, полагая, что я желаю отпраздновать двадцать пятые именины Миналхиль; однако, как вам известно, не так давно нашу жизнь озарило ещё одно знаменательное событие, свидетелями которого стали вы все, когда Их Величества перед главной площадью Арминалета объявили народу о помолвке моей дочери и главного советника короля. Это событие имеет великое значение для всех нас: это будет первый в истории Арды брак майа и аданет. И посему сегодняшнее торжество я посвящаю Миналхиль и Зигуру. Следом за этими словами в зале воцарилась недолгая тишина, сразу после которой будто издалека послышались тихие звуки музыки. Вдруг парадная дверь в самом верху лестницы отворилась. В просторном чёрном проёме, открывшемся за ней, обрисовались две фигуры — высокая мужская и женская. Они стояли лицом друг к другу и держались за руки, пока в звучание музыки вплеталось всё больше голосов. По залу пронёсся изумлённый вздох. Сегодня бал своим танцем открывали Зигур и Телумендис. Жених и невеста неспешно и грациозно спустились вниз по лестнице; их лица украшали улыбки. Они улучили момент и, как только музыка грянула во всю свою силу, соединили руки и начали танцевать. У Нинквелотэ свело все внутренности, лишь только она узнала в партнёре княжны своего возлюбленного. Она думала, что забыла, как дышать, пока, не шевелясь и даже не мигая, взирала на то, как Майрон ведёт в танце свою невесту. Её ноги подкашивались, кровь в висках стучала, а сердце выпрыгивало из груди. Все движения наречённых были лёгкими и отточенными до блеска. Зигур держал невесту за талию и плечо, и сила его рук была заметна даже зрителям. Миналхиль была подвластна ему в этом танце. Подол её сверкающего платья колыхался, как морская волна, окроплённая брызгами; её каштановые локоны, ложившиеся на спину, украшал белый жемчуг. Одежды Зигура были расшиты золотом; статный, высокий и широкоплечий, он напоминал воплощённое пламя. Его медовые волосы были заколоты предельно аккуратно: ни один волос не нарушал общего контура его причёски. На шеях у обоих наречённых красовались длинные цепи с кольцами, которыми они обменялись при помолвке — это была единственная сходная деталь в двух таких разных нарядах. Гости ещё долго приходили в себя от шока, который им нанесло само появление этой пары, и вплоть до окончания танца в зале не было слышно ничего, кроме перелива струн арфы, плача скрипок, песни флейт, мелодии клавесина, перешёптывания гостей и еле уловимых шагов танцующих, чей танец сам по себе был музыкой, рождаемой одноголосьем двух противоположностей. Только когда всё стихло, и Зигур и Миналхиль поклонились друг другу и залу, бал был объявлен открытым. Как полагалось по традиции, именинница танцевала все первые танцы со своими родными. Если минуту назад публика поражалась, как „контрастно“ смотрелись Зигур и Миналхиль, то теперь все дивились, насколько последняя была похожа на отца. Телумэ и правда унаследовала некоторые очевидные черты от Амандила. Её глаза, миндалевидные по разрезу, имели тот же благородный серый оттенок, не тронутый прозеленью или голубизной; и у него, и у неё этот цвет выгодно выделялся на контрасте со смугловатой кожей. Следующий танец перешёл от отца княжны к её брату. Если в зале и присутствовал образец западной красы, то это был он. Элендил имел не так много очевидных внешних сходств с сестрой: он имел отцовские узкие скулы (Телумэ, напротив, достались плавные, выступающие линии материнских), и, несмотря на многие месяцы в морях, его кожа не потеряла бледность; как и роскошные чёрные волосы, это было наследством Альмариан. Среди присутствующих не было ни одного человека, хотя бы отдалённо не знакомого с Амандилом и Элендилом. Однако третьего андунийца, которому достался танец с именинницей, узнать удалось не всем. Он был высок (но не выше Нимрузира, который перерос даже Зигура), его прямые смоляные волосы достигали плеч. Уголки тонких губ были неизменно приподняты; рот и узкий подбородок обрамляла аккуратная бородка, а серые глаза часто смотрели с прищуром, словно их владелец мысленно в кого-то целился. — Кто это сейчас танцует с Телумендис? — украдкой справилась Нимлот у танцевавшего с ней Тельконтара, когда княжна встала в пару с неизвестным ей мужчиной, которому на вид было почти столько же лет, сколько её отцу. — О, — театрально протянул Тэльо, — это любопытная персона. Ему повезло. Не объявись на этом балу так внезапно Зигур, главным объектом для сплетен и перешёптывания был бы он. Тебе о чём-нибудь говорит имя Элентира Андунийского? Брови Нимлот приподнялись. — Это Элентир? Тот самый? — негромко и изумлённо переспросила она и оглянулась, чтобы получше разглядеть предмет речи. И впрямь: в паре с княжной Миналхиль танцевал черноволосый мужчина с андунийской звездой на груди. Он был аристократически бледен, при худом телосложении имел самую благородную осанку; вот уж кто и вправду мог бы почитаться за полунолдо. — Но он же считался весьма нежелательной персоной. Неужели он снова стал появляться в свете? — полюбопытствовала она, не отрывая взгляда от загадочной особы. — Он дома у своего родного брата, — пояснил неожиданно сделавшийся чуть более серьёзным, чем обычно, Тельконтар. — К тому же многие молодые люди вроде нас уже не помнят, кто он такой, а внимание старших сегодня перетянула на себя другая личность, обсуждать которую позанимательнее простого смертного, пусть даже так печально известного. Однако же, если тебя это интересует, Элентир всё ещё холост, — Тельконтар лукаво подмигнул Нинквэ. Увидев, как округлились её глаза, он усмехнулся: — Да не бойся ты, он тебе не грозит. Кстати, ты уже знаешь, с кем будешь танцевать медленный танец? „Медленный танец?“ Нимлот отрицательно покачала головой. Узнать, кто станет её первым партнёром во время самой романтической и загадочной части вечера, было для Нимлот главной интригой всего бала. Она ждала „момента истины“ весь вечер. Рассудок упорно твердил юному сердцу, что это будет не Майрон, и всё же надежда на лучшее ни разу не оставляла её, ведь на балу было немало достойных молодых людей. С другой стороны здравый смысл, которого она была не лишена, повторял, что тешить себя бесплотными ожиданиями приятно, но бессмысленно. И потому, когда Нинквэ наконец пригласили на танец, она была нисколько не удивлена и жестоко разочарована; мечтая этим вечером летать, оказалась пригвождена к земле. Разумеется, Майрон танцевал с Миналхиль, потому что так ему полагалось по этикету, и о приглашении с его стороны нечего было думать. Но ведь вокруг и без него было так много красивых и знатных юношей, во всех отношениях стоящих на порядок ниже советника короля, но всё же достойных и интересных кавалеров. Шанс на везение, казалось, был у каждой. Но насколько неудачливой надо родиться на свет, чтобы на одном из первых своих балов быть приглашённой на медленный танец каким-то подмастерьем без роду без племени! Нимлот уже представляла, как смеются над ней „подруги“, и всё же приняла приглашение Мальтира. — Конечно, — сухо произнесла она, опустив веки, чтобы скрыть свои эмоции, и положила свою ладонь в его, не подозревая, что в тот миг, когда их руки соприкоснулись, случилось непоправимое. Лишь только руки Нимлот и Мальтира соприкоснулись, по телу юноши пробежала тёплая дрожь. В глубине его глаз зажглись огни. Нимлот этого не увидела, ибо сочла, что не блещущего высоким происхождением, а значит, никак не способного претендовать на какое-либо положение в свете партнёра не обидит недолгая дежурная улыбка, и вскоре после начала танца сама не заметила, как повернула голову в сторону кружившего неподалёку Майрона, дорогого её сердцу. И, конечно, она не заметила, как жадно Мальтир перехватил её взгляд. Ещё никогда он не бывал настолько близко к этой девушке, никогда не держал её за талию, не касался её прямого белого плеча. В нём пробуждались ощущения, о существовании которых он и не подозревал; он даже вообразить себе не мог, что способен испытать такое блаженство, созерцая изящные, острые черты лица, серые с прозеленью миндалевидные глаза, гладкие пепельные волосы, и цельный образ, напоминающий ему о лепестках озёрных лилий. — У вас чудесные духи, — еле слышно промолвил Мальтир. Наполовину забывшись, он не отрывая взгляда смотрел на Нимлот из-под приопущенных век. Во рту у него пересохло; изнывая от жажды, он утопал в аромате неизвестных цветов. — Что? — девушка подняла на него беспечный взгляд с неизменно плясавшими в нём искорками. — У вас чудесные духи, — с искренней нежностью к ней повторил он. — Должно быть, только лилии способны источать столь прекрасный аромат. Вдруг Нимлот прыснула. Её неожиданная реакция на комплимент заставила Мальтира растеряться. — Простите, я что-то сказал не так? — не задумываясь, брякнул он. Нинквелотэ ответила с улыбкой: — Лилиями только тётеньки душатся. Это левкои. — Вот как. Левкои… — сникнув, пробубнил Мальтир себе под нос. — Я учту. „Что за чушь я сморозил?“ — укорил он себя, тщась хоть ненадолго сосредоточиться и взять себя в руки; но, ощущая под своими ладонями плечо и талию Нимлот, видя её лицо в такой близости от своего, он потерял способность мыслить о ком- или чём-либо ещё. «Ой, не могу, — тем временем продолжала про себя заливаться Нимлот, — ну до чего же он смешной. „Источать столь прекрасный аромат“. Похоже, этот простофиля никогда не бывал на балах и просто не знает, как себя здесь вести, вот и несёт что попало. — Нинквэ ещё раз покосилась на своего партнёра по танцу. Она заметила, как дрожали его руки, и на неё нашла очередная волна смеха. — Вот цирк, да и только!» Она находила неловкую манеру Мальтира держаться до того уморительной, что приняла без малейшего зазрения совести только что родившуюся затею поиграть с ним. С самыми невинными искорками в глазах Нинквэ поинтересовалась: — А какие ароматы вы предпочитаете? — Ароматы? — тут же откликнулся Мальтир. — Я неважно разбираюсь в них, если честно. Мне очень нравится и эта эссенция… Нимлот высоко подняла брови, услышав такой ответ. „Вот это фразы, — со смехом удивлялась она. — Такое только записывать надо, а то расскажешь — в жизни не поверят, что на балу в доме андунийцев…“ „Что я несу?“ — Мальтир снова попытался заставить себя одуматься. Его дыхание участилось, а голова шла кругом. Он не соображал, куда ведёт его танец, и пока ещё чудом не наступил Нинквелотэ на ногу; хватившись, он осознал, какое это будет посмешище для неё, и потому стал внимательно следить за своими движениями, отчего они стали только более скованными и искусственными. Это не ушло от намётанного глаза Нимлот. И тут ей стало не до смеха. Вдруг она поняла, как ужасно поступила с ним и испытала жалость к нерасторопному провинциалу, совершенно случайно оказавшемуся в обществе высших дворян и совсем не знающему, как следует себя вести среди них, и потому совершающим оплошность за оплошностью. Чтобы не задеть его, Нинквэ решила проявить тактичность и приостановить свои колкости. Однако она опоздала. Пожар, который она разожгла в душе Мальтира, было уже не погасить.

***

Терраса, покинутая гостями после наступления темноты, представляла собой унылое и грустное зрелище. Там, где раньше смеялись и веселились молодые люди со всей столицы, теперь чернела пустота. Цветные ленты сиротливо трепыхались на голых колоннах, лепестки недавно красовавшихся в аккуратных букетах цветов размело по мраморному полу, а весёлую болтовню молодых людей заменило журчание фонтана. Мальтир открыл стеклянную дверь и вышел из залы. За время танца его причёска растрепалась, а прохладный апрельский ветер довершал её разрушение. Несмотря на то, что апрельский ветер был довольно свежим, на лбу юноши проступила испарина; его бросало в жар. Он помнил, каким колоссальным усилием воли заставил себя отпустить Нимлот; помнил, как за миг до того пытался говорить с ней и как она торопилась уйти от него, как она, когда он протянул ей вслед руку и окликнул её: „Подождите!“ — она остановилась на миг, услышав голос, и тут же поторопилась ускорить шаг; как она просияла, когда тут же следующий молодой человек пригласил её на танец. Разве она радовалась так, когда он протягивал ей руку? Другой был сейчас с ней. Другой, достойный света, знающий его порядки, знатный и надменный — не то, что он, ученик ювелира, не умеющий правильно танцевать, делать комплименты, овечать на них; всю жизнь он предпочитал или молчать, или прямо, без обиняков излагать свои мысли. Нимлот отвергла его, и Мальтир знал, что такого, как он, она не приблизит к себе никогда. „И она всё время смотрела только на него… Не на меня, но на того, на кого я чуть ли не молился. Того, кто был моим кумиром и величайшим злом…“ Погружённый в свои думы, Мальтир не заметил, как от яркого потока света, лившегося из бальной залы, отделилась тень. — Амандил устроил великолепный бал; почему же ты ушёл на пустую террасу? — негромкий, но проникновенный голос вывел юношу из задумчивости. Не успел он обернуться и произнести что-нибудь в ответ, как Элентир сам ответил на свой вопрос. — Впрочем, я понимаю тебя, — изрек он. — Когда отвыкаешь от высокого общества, приспособиться к нему заново бывает непросто. Не так ли, Мальтир? Мальтир доверял Элентиру. Неродной дядя всегда понимал его лучше, чем кто-либо другой из андунийцев; возможно, потому, что их судьбы были в чём-то сходны. С одной только разницей: Элентир родился аристократом и стараниями своего соперника оказался на краю, а он, происходя с самых нижних ступеней лестницы крови, внезапно превратился в княжича. — Мне не от чего было отвыкать. Я здесь чужой, — промолвил ученик ювелира. — Почти всё, что происходит в этом обществе, необъяснимо для меня, и, напротив, то, что понятно и близко мне, кажется людям высшего круга дикостью. Я нахожу здесь много вопросов, много знаков и ребусов, но, пытаясь хоть что-то разгадать, только больше и больше плутаю впотьмах без надежды увидеть солнце. — Не отчаивайся, друг мой. Времена меняются, а с ними меняются и люди, и их ценности. Ты тоже изменишься, Мальто, — добавил он, глядя на мелькающие за оконным стеклом искажённые контуры разноцветных фигур. — Знаю, сейчас тебе трудно понять то, что я имею в виду, но настанет день, когда ты перестанешь видеть себя в своём отражении; конечно, с другой стороны на тебя будут смотреть всё те же зелёные глаза, но в их блеске ты прочтёшь иные смыслы. И я готов поручиться чем угодно, что, когда это время придёт, все девушки, на которых ты станешь смотреть с таким вожделением, с каким сегодня поглощаешь взглядом эту, увидят тебя в совершенно ином свете. Губы молодого ювелира тронула тень скептической ухмылки. Слова мало значили для него. Они были далеки и абстрактны, витали в воздухе, в то время как он обеими ногами стоял на твёрдой почве; их нельзя было коснуться, в то время как Нинквелотэ жила и дышала, он держал её талию, касался её тёплого плеча, вдыхал аромат её духов. Мальтир задумался. Ветер колыхал его золотистые волосы, и они касались его скул, щёк и подбородка. Он мог бы давно спастись бегством, запереться в ином мире, навсегда закрыть для себя свет, в котором не имел никаких совместимых с реальностью надежд. Выискивая в нескончаемом потоке мелькающих фигур белый стан в оливковом платье и не обращая внимания ни на что больше, он обронил: — Показав мне небо, жизнь не одарила меня ничем, что помогло бы мне взлететь;, но я утратил покой и, Единый мне свидетель, если это будет единственным способом вернуться за облака, я сам сотворю себе крылья. Элентир издал лёгкий смешок. — Ты способный малый, и я верю, что, быть может, когда-нибудь у тебя бы это получилось. Но зачем усложнять себе путь? Иногда, чтобы найти за спиной крылья, достаточно просто подойти к зеркалу.