«Anduniё» — значит Закат

Гет
R
Заморожен
144
автор
Tarandro бета
Размер:
282 страницы, 21 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
144 Нравится 454 Отзывы 33 В сборник Скачать

Часть I. 13. Последний день лета

Настройки текста
Утром тридцатого Метелайрэ луч восходящего светила возвратился из очередного ночного странствия и лёг на безупречно гладкий бок колокола городской башни. Солнце сверкнуло по бронзе, и вмиг суетное спокойствие порта заполнилось звоном: подал свой голос первый торжественный вестник наставшего дня. К полудню звон докатился до столицы. Потревоженный им Арминалет пробуждался, как древнее исполинское существо, дремавшее столь долго, что его спина покрылась травами и домами. Солнце лучилось в зените, оставляя слепящие взор отметины на белых камнях, острых шпилях и металлических куполах. Праздник струился по улицам. Люди сновали по мостовым, смеялись, делали последние приготовления к торжеству. Город радовался. Но было в этой радости что-то тяжкое, как было нечто зловещее и угнетающее в неумолкающем гомоне тысяч людских голосов. Небывалая торжественность, невиданная со времён коронации и женитьбы Его Величества, нависла над Арминалетом, как исполинская туча, клубящиеся вершины которой терялись в чернеющих небесах. Там, где не было бурлящего и пузырящегося веселья, самые проницательные уже могли ощутить, как, затаившись, напрягся воздух. До королевской приёмной доносились лишь приглушённые отголоски колокольного звона, то мерного и низкого, то переливчатого и звонкого. Именно там, в сердце назревающей бури, в одном из окон комнаты косые лучи очертили два обращённых друг к другу силуэта держащихся за руки мужчины и женщины. — Начинается день, в который решится судьба нашей дочери, — молвил в сумрачной задумчивости князь Андуниэ. — И не только её, но и всех Верных. — И невозможно понять — благо он принесёт или горе, — печально откликнулась Альмариан, и, понизив голос, прибавила: — Сердце рвётся за Телумэ. Подумать только — Тёмный Майа у нас в зятьях! Мы ждали многого от судьбы, знали, что она не будет к нам снисходительна, но такого не предвидели даже в худших из наших кошмаров. — Княгиня сжала ладонь Амандила крепче и шепнула: — Скажи мне, веришь ли ты, что нам, самим или через наших детей, удастся повернуть участь элендилей к лучшему? — У Тэлумэ доброе, преданное сердце, — уклончиво проговорил Амандил, выдержав паузу. — И никакая вера не умалила бы моей скорби от необходимости отдавать руку дочери этому чудовищу. — Ты знаешь, что мог бы предотвратить свадьбу, если бы захотел, — от тени отделился ровный голос третьего человека, находившегося в комнате. — Однако что сделано, то сделано. Я всем сердцем сожалею о том, что бессилен вам помочь, и искренне сочувствую Телумендис, однако ради всеобщего блага осмелюсь напомнить, что она — не единственное ваше чадо, что будет присутствовать на торжестве, вследствие чего сегодня перед нами встаёт вопрос, не менее значимый, чем её замужество. Амандил и Альмариан синхронно перевели взор на Элентира, похожего на призрака из-за бледности кожи и причудливой игры лучей света в ярких серых глазах. — Если ты имеешь в виду Мальтира, моё мнение было известно тебе ещё тогда, — сдержанно, но сурово изрек Амандил, — и я не переменил его. Все мы понимали, что этот замысел безнравственен в корне. Главным оружием Верных всегда была правда — правда и честь. Кто согласится последовать за нами, коли мы отступим от наших последних принципов? — Всё внимание народа и короля будет приковано к наречённым, — со странным сочетанием серьёзности и одухотворения продолжал Элентир. — Не будет лучшего дня для претворения нашей мечты в реальность. Ни единый мускул не дрогнул на лице андунийского князя. — Риски того, на что мы идём, слишком велики. Мальто не известно ничего. Если он по неосторожности проронит хоть одно лишнее слово, если чуть больше сведений выйдет из-под контроля, наше положение из опасного станет непоправимым, а имя, которое мы носим, сделается проклятием наших детей. Стоит ли этого призрачная надежда, тающая с каждым мгновением? — Элентир прав, — Альмариан вступилась за брата князя. — Какой бы зыбкой ни была эта надежда, сорок лет мы жили ей и заплатили за неё цену великой боли. Наши сыновья давно повзрослели, и настало время решить судьбу старшего из них. — Сегодня мы не имеем права на ошибку, — Элентир подхватил речь княгини, делая шаг из тени. — Люди могут иметь ложные суждения, однако главный наш враг — не человек. Гортхаур будет поглощён женитьбой и упиваться своей победой, но, заподозрив неладное, примет скорейшие меры; в таком случае он получит бесценные сведения, которые не преминет использовать против нас, а ни в чём не повинный, ни о чём не подозревающий юноша встретит рассвет с перерезанным горлом. Шансы на провал велики, однако представь, каким благом вознаградится наша жертва в случае успеха. Мы должны попытаться это сделать. Ради Эленны. Ради Верных. — И с неизъяснимой печалью в голосе он тихо прибавил: — Ради неё.

***

Чтобы заставить девушку дворянского происхождения обратить сердце к подмастерью без роду без племени, должно приключиться нечто невероятное, какое случалось лишь в Предначальную эпоху и впоследствии вошло в баллады и песни. Но время сказок минуло. Тем более, что даже в них чудеса случались только с отпрысками королевских и приближенных к ним родов. Всем своим существом Мальтир противился здравому смыслу: «Но ведь чудо уже изменило мою жизнь однажды. Значит ли это, что всё потеряно? Могла ли судьба уготовить мне второй шанс?» Однако, как бы ни размышлял он, вслушиваясь в тишину и сжимая в руке цветок левкоя (ведь его называла она, говоря про аромат своих духов?), все его доводы сводились к тому, что, если невозможному и суждено вновь коснуться его жизни, то Чудо либо свершится на грядущем свадебном торжестве, либо не свершится никогда. Мальтир превосходно понимал, что попасть на торжество — наименьшая из всех его бед. Для покупки билета ему доставало и собственных сбережений — ради такой редкой возможности можно и было и потерпеть некоторые лишения. Но даже спустя несколько месяцев он невольно прятал лицо в ладонях, вспоминая роковой вечер на исходе Вирессэ. Чтобы не повторить печальный опыт, он попросил Элендила научить его напомнить ему тонкости светского этикета, а Тэлумэндис — поупражняться с ним в танцах. Окидывая взглядом дивные королевские сады с верхней ступени парадной лестницы, Мальтир едва помнил себя от волнения. Сердце рвалось из груди, на губах не осталось и капельки влаги. Он лихорадочно вспоминал всё, чему учили его дети князя и, с уверенной улыбкой спускаясь по ступеням, ощущал себя счастливейшим существом на свете. Все его мысли сосредоточились в одной точке: скоро, с минуты на минуту он увидит Нинквэ. Как учили его еще с раннего детства, Мальтир был приветлив и улыбчив, не теряя при этом чувства меры. Всё делал он, как подобало подлинному аристократу, ни на шаг не отступал от зазубренных правил, и тем не менее уже вскоре заметил, что высокородные гости всё чаще отвечают ему на знаки любезности долгими пристальными взорами. Уже начинающий ощущать неладное, краем глаза юноша увидел, как, стоило ему отвернуться, смуглолицая матрона, покосившись на него, что-то шепнула пожавшей плечами дочери. Не прошло и минуты, как другая почтенная дама, изучив его с неприкрытым недоумением, после нескольких формальных вопросов тут же деликатно поинтересовалась, из каких краёв он прибыл и кто его родичи. Не то шестое чувство подсказало ему, не то голоса памяти, на которую наложили отпечаток годы княжеского воспитания, однако Мальтир вскоре понял, что происходившее с ним не являлось привычным даже для высшего света. Он совершает ошибку. Но какую? Какой опрометчивой выходкой привлёк он внимание этих людей? На счастье, в эту минуту рядом оказался Элендил. Мальтир поспешил остановить сводного брата и осторожно справился у него о замеченном. — Тебе показалось, — бросил тот в ответ. — Они раньше не видели тебя, вот и шепчутся: это мерзкое, но, увы, неискоренимое свойство высшего общества. Ты должен привыкнуть. — Нимрузир поднял со стола полный бокал вина и протянул его брату. — Чувствуй себя свободно и будь непринуждённым. Выпей немного, это поможет. Мальтир поблагодарил Элендила и принял бокал из его рук, но объяснением довольствовался недолго. «Нет. При всех странностях высшего света, это не нормально. Они видят. Они видят меня насквозь. Как бы я из кожи вон ни лез, какими бы самоцветами ни украшал одежду и волосы, они мигом распознают, что в моих жилах течёт испорченная, грязная кровь — не такая, как у них». Вязкие взгляды опутывали его паутиной. «Моя попытка взлететь была жалкой. Крылья мои — иллюзия. Уже через несколько минут попыток скрыться под маской открылась всем моя низменная природа. Я обречён быть изгоем; что для них — нектар жизни, для меня — сладкий яд». Мальтир ходил по краю разверзавшейся возле него невидимой пропасти, отвергнутый, запутавшийся в лабиринтах жестов, взоров и шёпотов. Ещё мгновение, и он оступился бы и сорвался, но вдруг перед его рассеянным взором предстала она. И не трепет, ласковый, как летний ветер, объял его в этот миг, но всесжигающим пламенем вспыхнула в душе его страсть. — Говорят, Зигур лично подбирал Миналхиль украшения. Ломиурэ, это правда? Нинквэ не слышала ответ фрейлины; упоминание ювелирных изделий заставило её опустить взор на собственное запястье. Девушка не без иронии усмехнулась: как серебряные нити браслета расходились и смыкались у хризопразов, так и мысли, вызванные взглядом на украшение, рано или поздно сплетались вокруг таинственного образа его создателя. Нинквелотэ не забыла своего низкородного поклонника. Конечно, она не видела в нём никого большего, чем случайного знакомого и талантливого ювелира, и лишь оттого она не похоронила воспоминание о зеленоглазом подмастерье на задворках сознания, что приметила в нём некоторую странность. При попытке вообразить, о каком поразительном и в то же время одиозном открытии может идти речь, у Нимлот захватывало дух. Все ещё втайне вздыхая по другому, она ждала встречи с Мальтиром, чтобы, увидев его вновь, либо опровергнуть свои предположения, либо окончательно утвердиться в них. Ни единым словом не обмолвилась девушка об этих намерениях, и даже Ломиурэ и Телумэ не посвятила в самую дерзкую из догадок. Весь вечер она непрестанно следила за Мальтиром, и теперь, поймав на себе его взгляд, старательно притворилась, будто и не думает его замечать. Начало положено. А далее пусть всё рассудит случай. Решившись подойти, Мальтир вспомнил, что ничто так не помогает расположить человека к себе, как меткий комплимент. — Ваши волосы — водопад света, льющийся сквозь майскую листву, голос — песня родникового ключа; и в сердце сверкающего лабиринта вашей красоты — чистая и тонкая, точно озёрная лилия, ваша душа — тайна, неподвластная осмыслению смертного. Нинквэ невольно улыбнулась. Как можно было настолько нелепо перестараться с похвалами! Однако нескрываемая чистосердечность Мальтира заставила её дрогнуть чуть больше, чем хотелось бы. — В самом деле? — Помня о задуманном, она решила временно закрыть глаза на его оплошности. — Мне необыкновенно приятно слышать подобное от человека с таким утончённым вкусом. Браслет, созданный вашей рукой, поистине великолепен. Многие девушки интересовались, какой мастер сотворил для меня подобную красоту. Щёки Мальтира вспыхнули, и это не ускользнуло от пристального внимания Нимлот. Тепло её слов обратило зыбучие пески, по которым ступал он минуту назад, в гранит. Преодолевая неловкость, но не в силах подавить пожирающее его пламя, юноша вёл настоящую светскую беседу с возлюбленной — словно невидимый гений диктовал ему, что делать. Ещё никогда не ощущал он себя настолько возвышенным и упоённым. Не прошло и четверти часа, как юноша решился совершить ещё один шаг вперёд — пригласить возлюбленную на танец. — Начинается церемония. Однако после венчания… — Нинквэ торопливо осмотрелась и кивнула: — Я подумаю. Когда Нинквелотэ в молчании заходила в тишину дворца, в её сознании промелькнула мысль: «До чего же удивительно. А вдруг моя догадка окажется верной? Это, конечно, почти невероятно, и всё-таки, когда речь заходит о таком, осторожность никогда не бывала лишней. И какие силы заставили меня ввязаться в эту авантюру?..» Тень сомнения упала на душу Нимлот. Однако ещё тогда, в предвкушение встречи с новым и неизвестным назвав своё имя свалившемуся с неба юноше, она закляла себя, что, сделав шаг, никогда не будет о нём сожалеть.

***

Парадные двери тронного зала распахнулись, и взорам молчаливых гостей открылась белая фигура невесты. Торжественная свадебная песнь ложилась незримым кружевом ей на плечи, струилась позади вместе с длинным шлейфом, вторила серебристому узору, что изображал герб андунийского дома на синем плаще. Покрывало из тонкого шёлка, расшитое жемчугом, надёжно скрывало лицо княжны от мира: лишь когда косые лучи солнца, падавшие в залу через высокие окна, пронзали ткань, гости могли разглядеть за белой материей туманные очертания правильного, гордого профиля. Озаряла ли лицо Миналхиль улыбка? Об этом можно было только догадываться. Ведомая своим отцом-князем под строгими взорами портретов королей прошлого, держащая в руках букет белых орхидей, в роковой час своей жизни она сохраняла царственную стать истинной дочери Нуменора. Музыка стихла, оставляя простор священной тишине. Тогда шагнула вперёд стоявшая на возвышении справа от трона княгиня Альмариан. Простирая руки вперёд и к небесам, она начала говорить своё благословение наречённым, призывая Илуватара внять благостным молитвам всех, кто собрался под сводами этого зала. Следом за ней Зигура и Миналхиль благословил Ар-Фаразон, носивший титул верховного жреца Нуменора и взявший на себя роль посаженного отца жениха. Настало время самой торжественной, сакральной части церемонии бракосочетания — скрепления супружеских уз священной клятвой. Майа первым поднял с подушечки золотое кольцо и, взяв руку невесты в свою, произнёс нерушимый обет: — Я, Зигур из народа Изначальных, беру тебя, Миналхиль, дочь Афанузира, в свои жёны. Пред ликом Эру Единого, Отца всего сущего, клянусь хранить тебе верность, стать твоим защитником и заступником, беречь тебя, как драгоценнейший из бриллиантов мира. Нет для меня большего счастья, чем разделить с тобой вечность. Я отдаю тебе это кольцо в знак нерушимости моего слова и вместе с ним вверяю тебе своё сердце. Отныне и навеки все труды и усилия я посвящаю тебе. И, словно зеркальное отражение клятвы Гортхаура, прозвучала под древними сводами свадебная речь невесты: — Я, Миналхиль, дочь Афанузира, беру тебя, Зигур из народа Изначальных, в свои мужья. Я клянусь быть верной тебе, следовать за тобой и в огонь, и в бурю, и в вечную тьму. С этого дня, с этого часа, с этого мига твой путь — мой путь. Клянусь смеяться с тобой в радости и быть утешительницей в горе, разделять и поддерживать пламя твоего духа. Я отдаю тебе это кольцо в знак своей преданности и вместе с ним вверяю тебе свою жизнь. Отныне и навеки ты один — господин моего сердца, и да будет Эру Всеотец свидетелем моей клятвы. Тот же металлический оттенок, что сверкал в её глазах, слышался в её голосе, пока она произносила самые роковые слова в своей жизни. Зигур медленно откинул покрывало с лица наречённой. Благородный стан княжны оставался недвижим; она едва повела головой навстречу супругу в миг, когда тот, легко придержав её за локоть, наклонился, дабы запечатлеть на девичьих устах, не ведавших прикосновений мужчины, первый поцелуй. Два взгляда переплелись в один, янтарь соединился с серебром. Солнце играло на расшитых золотом рукавах Гортхаура. И особый привкус его торжеству придавало то, что в глазах покоряющегося ему существа он читал эхо взора другого, непреклоннейшего и ненавистнейшего из дунэдайн.

***

Прекрасная, но быстротечная пора, когда яркие огни уже зажжённых факелов танцевали в чугунных чашах на фоне догорающих красок заката, стала часом небывалого блаженства Мальтира. Всего на один танец Нинквелотэ была в его объятиях. Он вёл её, направлял в пёстром и суетном мире, ограждал от его порочности и изнемогал от собственной низменности; ибо, невзирая на свою сиюминутную уверенность, Мальтир понимал: Нимлот для него недосягаема. Это осознание было иглой, пригвождавшей его к действительности, раскалывавшей его существо пополам. В очередной раз подняв взор на молодого человека, Нинквэ беззвучно ахнула. Хорошо знакомый мираж вспыхнул как никогда ярко. Словно неведомый призрак возвышался над юношей, управлял им, смотрел на девушку его сверкающими глазами. Мальтир казался лишь эхом, отголоском этого таинственного воплощения страсти. Нинквэ была бесконечно далека от него сердцем и разумом, однако не могла противиться голосу тела, так покорно и музыкально откликавшемуся на каждое движение загадочного партнёра. Как мог человек низменных кровей держать её так, как делал это Мальтир — местами угловато, но чувственно, бережно? Как, если не при помощи неизвестного ей волшебства, могли прикосновения тонких, бледных, но загрубевших от труда своего рук так волновать её? Существовало лишь два объяснения: первое заключалось в нём, второй — в ней. Оба страшили Нимлот одинаково. Она мастерски скрывала эмоции, разобраться в которых была не в силах, однако за каждой по-детски игривой улыбкой, за каждым подаренным юноше кокетливым взмахом ресниц всё твёрже повторяла неизбежную мысль: «Тебе не на что надеяться, кем бы ты ни был». Чернильная синь ещё только начинала красться вверх по небосводу, когда Мальтир отпустил руку Нимлот, однако в тот миг упоительный вечер обернулся для него глубокой и чёрной ночью. Праздник продолжался: одни гости спешили поздравлять новобрачных, другие же не переставали танцевать и веселиться. Сплетались голоса, звенели арфы и пели скрипки. До юноши долетели обрывки разговора двух мужчин, по всей видимости, очень знатных; он бы и не обратил внимание на очередную светскую беседу, если бы не расслышал в ней накрепко вошедшие в его повседневность слова. — Многие виденные мной изделия красного золота были удивительно тонки и долговечны. Я убеждён, что этот металл заслуживает большей славы, — рассуждал первый. — Красное золото не так драгоценно, как жёлтое, — возражал собеседник, — примеси искажают его благородный вид и свойства. Я предпочитаю более чистые разновидности, к примеру, зелёное или жёлтое. — Зелёное золото слишком хрупкое, — не сдержавшись, ввернул ученик ювелира, повернувшись к беседовавшим. — В качестве основного металла для изделий его выбирать не стоит, но, используемое в качестве вставки, оно может напоминать причудливый самоцвет. — Мальтир излагал свои мысли с основательностью истинного знатока своего дела. Прогулка с Нинквэ вселила в него небывалую твёрдость, и посему, невзирая на недоуменные взгляды лордов, он как ни в чем ни бывало продолжил: — А чистое золото очень мягкое, его вы не встретите ни в одном ювелирном изделии. Даже в жёлтом примесей подчас бывает не меньше, чем в красном, свойства которого совершенно точно описывали… Мальтир запнулся, тотчас же пожалев о том, что посмел открыть рот. Ибо в мужчине, к которому он пытался обратиться мгновение назад, он узнал одну из самых загадочных фигур в своей жизни — человека, которого ни разу не видел вблизи, но с которым таинственным образом была тесно сплетена его судьба; человека, встречи с которым еще десять лет назад он избегал бы любой ценой. Этим человеком был король Анадунэ. — Я прошу вас простить меня за неосторожность, — пролепетал юноша, вспыхнув от стыда. — Я имею честь быть учеником придворного ювелира вашего величества. Ар-Фаразон был на полголовы выше Мальтира. Он посмотрел на него изучающе и снисходительно улыбнулся: — Ты рассуждаешь здраво. Видно, ты безумно увлечён своим делом, раз столь безоглядно вступаешь в любые разговоры, а из таких как правило и вырастают самые талантливые мастера. Назови свое имя. В отличие от многих других знатных особ, правитель Нуменора не выказал и тени презрения или неприязни во взгляде, ибо в совершенстве владел неизбежным талантом всех высокородных личностей — утаивать собственные страсти. И тем не менее юноша явственно различал в глазах короля нечто непривычное и таинственное, что пронзало его до глубины души, однако не поддавалось никакому словесному определению. Он помедлил мгновение, лихорадочно обдумывая все, что до сих пор знал о высочайшем собеседнике, но честный ответ словно сам сорвался с губ подмастерья прежде, чем тот вспомнил, что, представившись на эльфийском, рискует погубить в лучшем случае репутацию: — Мальтир, ваше величество. Вопреки ожиданиям, Ар-Фаразон словно закрыл глаза на эту оплошность. — Значит, Мальтир, — неспешно повторил он. — Скажи, что заставило тебя пойти по стезе ювелира? — Обстоятельства моей жизни сложились таким образом. — Подмастерье отдавал все силы на то, чтобы скрыть тщательность, с которой подбирал слова. — Из всех возможных искусств и ремёсел больше всего влекло меня ювелирное дело. Я мечтал овладеть его таинствами, познать мистерии горячего металла и блеска самоцветов, и ныне не жалею о собственном выборе. — Твои слова изумляют меня, Мальтир. Я знал множество молодых дворян и сам некогда был одним из них, однако не встречал ни одного отпрыска знатного рода, сознательно желавшего зарабатывать на жизнь трудами рук своих. Стало быть, ты младший в семье? Вопрос Ар-Фаразона задел Мальтира за живое. Юноша замялся. Но в голосе короля слышалось как будто искреннее участие, и внезапно он почувствовал расположение к этому окружённому сонмом противоречий, но, безусловно, неординарному человеку. — Я сирота, ваша милость, — сознался ученик ювелира. — Мастер вырастил меня среди прочих учеников, и я давно потерял надежду увидеть свою кровную родню. С той самой секунды, когда Мальтир не подумавши встрял в разговор с монархом, Элентир не отрывал от него внимательного взора. Андуниец ловил каждое движение собеседников, каждый жест, каждое изменение в лице, не умея читать по губам, догадывался о каждом произнесённом слове. «Помоги ему, Эру, — молился он. — Пошли ему осторожности, дабы бы он не поддался обаянию Калиона и не проронил лишнего, и убереги его от случайного взгляда Врага». Вдруг всего его полупрозрачными туманными рукавами охватило странное предчувствие. Словно провидец, Элентир разглядел рассеянный проблеск нежного света, отделённый от него тонкой пеленой времени толщиной всего лишь в одно мгновение. — Заключительный день Метелайрэ часто наливает сердца людей последними отголосками летней печали, особенно когда нам приводится видеть благоуханную юность. Так молвила Тар-Мириэль, одарив супруга лучезарной улыбкой. Будучи оторванной надолго от других вождей элендилей, как никто другой чувствовала она роковую силу ускользающего в небытие последнего дня лета, и потому едва ли удивилась, когда Ар-Фаразон доверил ей свои сомнения. Каким путём всего несколько кратких фраз, сказанных сиротой-подмастерьем, могли вогнать Золотого Короля, Победителя Саурона, на пике самого грандиозного праздника последнего года, в смутную тревогу? Какая обманчиво неприметная деталь облика назвавшегося Мальтиром оставила шрам в его подсознании? Слушая подозрения мужа, королева держала его за руку. Она превосходно знала истину — как и то, что никогда не сможет произнести её вслух. Сердце Элентира сжалось, когда он встретился взглядом с Ар-Зимрафель; мучительнее, чем безвозвратно потерять возлюбленную, было для него лишь видеть, как дождевыми тучами печаль застилает её ясный взор. «Помнишь ли ты эти годы? — будто бы вопрошала дочь последнего Верного короля. — Помнишь ли время, когда ты улыбался дням, а ночами не отрывал мечтательных юных очей от звёздного неба? Настоящее дарило нам счастье, а будущее сулило надежду. Сколько лет минуло с тех пор!» «Это была светлейшая пора нашей жизни. Увы, я не смог уберечь нашу любовь; однако знай, что навеки пребудет она в моём сердце». В глазах Элентира Тар-Мириэль видела всю безумную нежность и боль, которыми он жил десятилетиями, и молилась, чтобы шальная искра воспоминаний не разожгла в её душе былого пожара. Она отдала сердце другому мужчине, избраннику собственной страсти, и не должно было в ней оставаться места для этой сумрачной горечи. «Подойди, — взглядом велела она андунийцу. — Ты нужен здесь». — А вслух проговорила: — Что ж, быть может, подобные дни и созданы для того, чтобы предаваться воспоминаниям. Да осветят звёзды ваш путь, лорд Элентир, — внезапно переменившись, королева обратилась уже к другому мужчине со всей непринуждённостью. — Вы, как всегда, очень кстати. Несколько минут спустя, произнеся всё, что полагалось по этикету, избрав благовидный предлог, Тар-Мириэль удалилась. Ар-Фаразон краем губ ухмыльнулся. Если любовь не развеяла терзавшие его сомнения, то сделать это была способна лишь не менее горячая и чистосердечная ненависть. Тогда, улучив момент, король задумчиво проговорил: — И всё-таки дивной порой была наша молодость. Незадолго до этого я перемолвился словом с одним юношей — тем, что тоскует у колонны, — и невольно вспомнил дни, когда и во мне было не меньше удали и задора, чем в нём. — Юность — цветущее время, — согласился Элентир, — однако далеко не у всех складывается она удачно, как у вас, счастливейшего из любимцев судьбы. Взять, к примеру, того самого юношу, — он указал кивком на Мальтира. — Должен отметить, вы вели беседу с весьма занятным молодым человеком сорока четырёх лет от роду, одним из способнейших учеников придворного ювелира вашего величества. Что касается его происхождения, могу сказать лишь то, что в его жилах течёт поистине высокая кровь, ибо он родной племянник княгини Альмариан Андунийской. Будто сама тишина оборвала речь андунийца. Ошеломлённый взор короля людей застыл, а лицо его сделалось бледным, как полотно; одного взгляда в глаза бывшего соперника ему оказалось достаточно, чтобы не оставить и призрака сомнений в том, что не были слова его ложью. Вечерние тени легли на изумрудную листву виноградной лозы, обвившей колонну, подле который нашёл себе место страждущий влюблённый. Пожираемый пламенной ревностью, в многоликой толпе он непрестанно выискивал взглядом изящный силуэт Нинквелотэ, завидовал каждому из молодых людей, окружавших её, державших её руку, срывавших непринуждённые смешки с её уст. Ещё никогда не страдал так Мальтир от бессилия и одиночества. — Я вижу, ни одной другой девушкой прежде не восторгался ты так, как этой, — осторожно промолвил Элентир. Ему ли было не знать, какие смертные муки раздирали влюблённого юношу. — Она — видение, воплощённая музыка, нездешнее существо, сошедшее с древних страниц — или, может быть, нотного стана, — проронил Мальтир, не оборачиваясь на голос, и, выдержав паузу, приглушённо воскликнул: — Как жестоко ошибся я, полагая, что за месяцы разлуки угаснет во мне это пламя! Понимаю, я простой ювелир и не имею права даже грезить о девушке положения Нимлот, и всё же сегодняшний вечер принёс мне одно откровение. Только что я говорил с королём. Помня слова Амандила, я мог бы ожидать худшего, однако, вопреки всему, его величество был добр и участлив ко мне, и в какой-то миг я понял: возможно, Ар-Фаразон далеко не светлый герой, однако он и не чудовище. Он всего лишь человек — такой же, как и мы. Как и я. — Что ж, я нередко повторял тебе, что у всех людей одна половина крови алая, а другая — синеватая, и в этом король не отличается от рядового пехотинца. — Быть может, ты и прав, но какой толк от этой истины, когда никто её не понимает? — Мальтир тяжко вздохнул, после чего испытующе посмотрел на Элентира. — Возможно, сейчас не лучшее время, — начал он серьёзно. — Но я готов услышать всё, что угодно, и приму даже самую безобразную правду. Тебя прошу лишь об одном: скажи мне, кто я такой. Элентир медлил с ответом, и даже Мальтир заметил, что каждое слово давалось ему с трудом. — Мне нечего таить от тебя, Мальто. Твоей матерью была Ариэндис Пеларгирская — юное, но, увы, слишком быстро сгоревшее солнце, подобных которому больше не зажигалось в Нуменоре. Я сказал тебе всё, что мог, мой мальчик, — добавил он медленно и печально. — Отыскать своего истинного отца тебе предстоит уже самому. Мальтир распрямился. Его сердце заколотилось быстрее, и череда догадок завихрилась в его уме. От Элентира всегда исходило утешение в нелёгкие минуты. Он понимал его с полуслова, как никто другой знал многие тонкости его души. Вместе с тем он имел старые счёты с Ар-Фаразоном, и последний некогда сделал многое, чтобы сломать и предать забвению жизнь и судьбу первого. Могло ли стремление Амандила оградить пасынка от встречи с королём объясняться этим? А если это сам лорд Амандил? Нет. Он с самого начала безбрежно любил свою княгиню и никого больше. Кроме того, чувство, с которым относилась к племяннику сама Альмариан (а ведь в своё время она дарила ему даже больше тепла, нежели отчим), могло принадлежать кровной родственнице, но не обманутой женщине. Неужели всё-таки Элентир?.. Заметив недоумение на лице юноши, андуниец горько рассмеялся и покачал головой. — Нет, Мальто, нет. Ты дорог мне, словно родное дитя, и, быть может, в лучшем мире ты и был бы таковым, но на этой земле нас не связывают узы крови. — Но если не ты и не Амандил, то кто? — перебил Мальтир, всё так же изумленно глядя в никуда. Истина обрушилась на него, словно гром. Он был высокий и златовласый, облачённый в драгоценные ткани, и с плеч его ниспадал синий плащ с вышитыми митрилом семью звездами и серебряным древом. На его челе горела звезда — прозрачный самоцвет, укреплённый на серебряной ленте. Невольно Ар-Фаразон был подобен презираемым им владыкам квэнди. Ведя беседу с лордом Миттальмар, он едва повернул голову в сторону ученика ювелира и сохранял поистине королевскую невозмутимость в миг, когда пересеклись их взгляды — взгляды двух пар одинаковых изумрудных глаз. Мальтир обмер. Он осознал, что лишь потому казался ему странным взор короля Эленны, что увидел он в нём преломлённое временем отражение собственного взгляда. Мириады осколков видений и голосов, разбросанных по всему пути его жизни, начали складываться в целостный недвусмысленный образ. «Тебе не следует приближаться к его величеству. Увы, он не жалует таких, как ты, несмотря ни на какие таланты и добродетели», — так лорд Амандил пресекал любую попытку приёмного сына попроситься во дворец. «Вы просто поразительно напоминаете мне одну знатную особу», — изумлённо замечала Нинквэ, взывая к памяти влюблённого в неё подмастерья. «Не отчаивайся, друг мой. Времена меняются, а с ними меняются и люди, и их ценности. Ты тоже изменишься, Мальто. Знаю, сейчас тебе трудно понять, что я имею в виду, но настанет день, когда ты перестанешь видеть себя в своём отражении; конечно, с другой стороны на тебя будут смотреть всё те же зелёные глаза, но в их блеске ты прочтёшь иные, новые смыслы», — туманно обнадёживал неродного племянника Элентир, пытаясь пробудить в отчаявшемся юноше проблеск надежды. «Всё те же зелёные глаза, — лихорадочно повторил Мальтир в мыслях, — иные, новые смыслы», — и, точно окаменев, прошептал: — Это невозможно. Я не верю этому, нет. Это мираж, наваждение, сон, ошибка… «…Что угодно, но только не реальность, — думал в то же мгновение другой, едва ли слушая речь очередного вельможи, не замечая ничего, кроме родного силуэта в толпе. — Я почитал тебя мёртвым; они сказали, что в ту ночь ты ушёл вместе с ней. А если это очередная ложь изменников и завистников? Может ли, право, мой отпрыск быть так беззащитен в свете? Нет. Сердце подсказывает мне, что это именно ты».

***

Пока я любуюсь уходящей на сон природой дворцовых садов с особого возвышения для новобрачных, мои мысли теряются во времени и пространстве: то они плутают путями прошлого — бесконечно далёкого или же совсем недавнего, — то скитаются меж грифельно-серых облаков у восточного края вечернего неба; а временами уносятся они в туманы грядущего — неведомого или, напротив, до того близкого, что холод на коже уже предвосхищает его прикосновения. Гортхаура нет рядом. На его месте осталась только цветочная гирлянда — одна из тех, которыми нас украшали гости. А невидимое солнце где-то за громадой Менельтармы уже почти погрузилось в алое зарево, похожее на вино, что плещется в моем кубке. Пригубив его, я вглядываюсь в даль и вспоминаю мир, каким он виделся мне сквозь шёлк подвенечного покрывала — точно в густом молочном тумане. Вспоминаю, как шествовала к трону — через неизвестность, единственной опорой в которой была твёрдая отцовская рука. Сердце останавливалось бесчисленное количество раз, пока произносили свои речи амиль, Ар-Фаразон и, наконец, сам Саурон. Но в этот час я была отлита из другого металла — вместо меня говорила серебристая гордость, память предков, не позволявшая мне потерять всю положенную дочери князя Андуниэ величавость. Её отпечаток лёг на моё лицо, когда супруг, едва вступив в эту роль, открыл его миру, и её же ощутила я в первом прикосновении его влажных, но холодных губ. Я помню, сыпались цветы, ослепительный свет бил в глаза, и музыка возносила нас кипящей волной. Тем же путём, каким я, словно слепой котёнок, шла за отцом, Гортхаур вёл меня к солнцу — только ничто уже не мешало мне лицезреть его. Картины сознания сменяются — и я переношусь в настоящее. Суета под стройными пальмами и томными магнолиями утихает: публике представляют певицу, по слухам, обладающую сладчайшим голосом во всех смертных землях. Таинственно улыбнувшись, она заводит песню, что звучит в её исполнении возвышенно и тонко, словно пряный ветер, гуляющий ранними сумерками меж молчаливых пиков заморских горных кряжей.

Окутались горы в ночной лазурит, Дымятся поленья заката, И снова рубиновый город горит, Увенчанный башнями злата.

Кажется, будто даже аромат летних цветов складывается единую упорядоченную гармонию. В этот миг мне чудится, что песня струится лишь для меня — музыка обтекает моё тело и берёт в воздушные ладони распускающуюся нежным соцветием печаль.

Вернулся владыка-погибельный хлад В чертоги безмолвной пустыни, Но в сердце песчаном рубиновый град Ни ночью, ни днём не остынет.

…И в самый апогей моей горечи, едва успев распуститься, этот цветок падает, подрезанный требовательным эхом реальности. — Пришло время удалиться, моя госпожа, — украдкой шепчет Ломиурэ. — Вам нужно подготовиться к встрече с вашим супругом. Я медлю.

Гудят леденящие ветры вдали, На стылых полях терракота, Но тлеть будут долго в рубинах угли Последнего солнца оплота.

— Чтобы не привлечь внимание, вам лучше скрыться сейчас, пока гости заворожены песней, — торопит фрейлина; и мне ничего не остаётся, кроме как покорно опустить веки.

Мерцают тревожные алые сны, Как призраки мертвой равнины… К несчастью, не искрой любви зажжены, А кровью согреты рубины.

— Добро пожаловать в ваш новый дом, госпожа, — улыбается Ломиурэ, обнажая белоснежные клыки, когда слуга отворяет перед нами тяжелую дверь. Моему взору предстает опочивальня. В ней — роскошная широкая постель под пурпурным балдахином, убранная и усыпанная алыми и белыми лепестками. Изящными змейками курятся харадские благовония. Я невольно засматриваюсь на наше брачное ложе и тут же стыдливо отвожу взгляд. Ни о чём не справляясь, Ломиурэ снимает с меня фату и украшения, расшнуровывает платье, после чего раздевает донага и протирает кожу полотенцем, смоченным ароматической водой. Закончив, принимается расплетать причёску — распущенные пряди падают на оголённые плечи. Едва ли я ощущаю хлопоты фрейлины, столь тщательно готовящей моё тело к тому, чтобы оно принесло наслаждение моему супругу. Слёзы застыли, обернулись ледяным покровом, что застилает мне зрение, отстраняет мои мысли, чувства и ощущения от реальности. Но вот Ломиурэ накидывает на обнаженное тело шелковый халат с длинными полами и не слишком туго перевязывает его широким поясом. Отходя, окидывает меня оценивающим взглядом; её кажущиеся чёрными глаза сверкают. — Желаю вам чувственной ночи, — сухо говорит она и удаляется. В камине трещит и рдеет огонь, широкие языки пламени жадно обхватывают обуглившиеся поленья, но вместо того, чтобы вобрать их жар, я, теряя себя от ужаса и волнения, делаю несколько медленных шагов босиком по нагретому камню к канделябру, что стоит у плотной багровой портьеры и, сложив руки на локтях, замираю, приковав взгляд к ближней ко мне свече. Я исполняю свой долг. Своё предназначение. Отныне и навеки моя жизнь связана с тем, кого эдайн называли Врагом, и супружеский долг обязывает меня подчиняться его желанием. Ужели смогу я и в самом деле что-либо изменить? Нет смысла пытаться бежать. Я не имею никакой возможности сделать это и только испорчу всё, не успев начать. А что, если?.. Исключено. Хотя в душе я предпочла бы скорее умереть, чем отдаться Врагу, таким образом положение точно не улучшить. Покориться ему? Никогда. Ибо, даже если суждено моему телу принадлежать Саурону, ничего, кроме бренной оболочки, он не получит. Во что бы то ни стало я не должна потерять твёрдость, позволить ему овладеть скрытой, нетленной частью моего существа, обнажить перед ним душу. Я одна — одна, как этот крохотный огонек, пульсирующий в трепетном нимбе посреди бездонной ночи, ничтожная частица пламени, которой я отдаю все мысли и чувства, будто надеясь, что она растопит кровь в моих жилах. Меня уже не мучают вопросы. Никакие ответы уже не исправили бы моего положения: всё тщетно. Почему же тогда дрожат мои руки? Отчего ледяные когти царапают грудь? О Илуватар, дай сердцу храбрости, а духу — стойкости! Пламя свечи вздрагивает. Я не слышу ни скрипа отворяющейся двери, ни шороха шагов, однако мне не требуются звуков, чтобы безошибочно прочесть смысл этого знака. Он здесь. Я чувствую, как ложится на мои плечи его тяжёлый взгляд, различаю удивительно знакомый запах его тела. — Ты не перестаёшь изумлять меня своей красотой, — слышу глубокий голос совсем рядом с собой, гораздо ближе, чем предполагала. — Скажи, отчего ты так напряжена? Ладонь Саурона ложится на мою талию. Я не отзываюсь на властное прикосновение ни единым звуком или движением; что бы он ни делал, чтобы ни говорил, я умру, но не выдам и тени собственного волнения. — Невинное беззащитное создание отдано на заклание чудовищу, убийце, Врагу всего светлого. Ты долго готовила себя к этому часу, верно я понимаю? О да, ты трепещешь от волнения, и всё-таки я не отвратителен тебе так, как прежде. Не отрицай этого, моя девочка. Вспомни тьму подземелий и рокот падающих обломков, отчаянное ожидание смерти в сердце хаоса и неизвестности. Речи Гортхаура пробирают насквозь. Я замираю в оцепенении. Мой меч — молчание, мой щит — отчуждение. Это единственное, чем я могу противостоять Врагу. — А эти бесчисленные вечера? — продолжает майа, точно насмехаясь. — Сколько страстных и нежных танцев прокружилась ты в моих объятиях, милая аданет? И неужели эта чистая душа осмелится солгать мне, читающему сердца людей, как книги, что мой образ не будоражил её робкое, но богатое воображение, не возбуждал потаённого желания в прекрасном и невинном теле? Его пальцы сжимаются на поясе, в результате чего защита халатом становится чуть менее плотной. Минует неизмеримо долгая пауза, прежде чем мой супруг вновь начинает говорить, но уже изменившимся тоном. — Что ж, как бы ни был твой голос певуч, сейчас я не смею отнять у тебя права молчать; тем не менее, выслушать меня ты обязана. Я не враг тебе, Тэлумэндис. Честь обязывает меня оберегать существо, за которое я в ответе, и, более того, в этот полдень я дал священный обет, нарушать который не намерен. Ты обладаешь недюжинным умом и понимаешь, насколько бессмысленны попытки противиться моей воле какими угодно путями — от бегства до открытого неподчинения. Мудрейшим шагом с твоей стороны будет найти во мне надёжнейшего союзника и покровителя; взамен же я не требую ничего, кроме послушания и верности. Считай, что между нами заключена сделка. — Гортхаур запустил руку в мои волосы и приподнял несколько прядей. — О, нас могла бы ждать пламенная ночь, — прошептал он, растягивая слова, — но, полагаю, сегодня наше более близкое общение неуместно. Услышав эти слова от своего мужа-Врага, я подумала, что игра напряженных до предела нервов исказила мой слух. Точно тяжелая глыба льда раскололась и обрушилась с плеч. — Не веришь мне? — усмехнулся Саурон, будто прочитав мои мысли. — Ты не представляешь, насколько это благоразумно: так поступил бы любой здравомыслящий человек, имеющий дело со мной. И всё же ты ещё сущее дитя. Так уж и быть — спи спокойно, Небесное Чадо. С небывалым облегчением я почувствовала, как ослабла хватка Зигура. Но в следующий миг моё дыхание сжалось: Тху прильнул ко мне как никогда стремительно. Едва ощутив его влажный поцелуй на скуле, в бессознательном стремлении отстраниться я резко подняла голову. Время застыло, и вечность раскололась на части. Губы Гортхаура медленно проскользили вниз по моей шее, словно обжигающий ледяной клинок. Затем майа исчез уже окончательно. Дробь быстрых шагов растворилась в ночи, огни свечей взмыли вверх, точно дозорные на оплавленных восковых башнях, хлопнула дверь, и тяжелым куполом упала на мир тишина. Продолжая в упор глядеть на затихшее пламя на конце фитиля, сотрясаемая мелкой дрожью, я почувствовала, как по щекам покатился безудержный град горячих и крупных слёз.
Примечания:
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.