Она не страшилась возмездья, Она не боялась утрат. — Как сказочно светят созвездья, Как звезды бессмертно горят! К.Д. Бальмонт
For there is no friend like a sister In calm or stormy weather; To cheer one on the tedious way, To fetch one if one goes astray, To lift one if one totters down, To strengthen whilst one stands. Кристина Россетти
День превратился в сумерки под покровом седого тумана, не пропускавшего ни единого лучика солнца к угрюмой морской ряби. Ни разу не нарушил всплеск вёсел тревожного морского покоя: волны сами несли на сгорбленных спинах старую лодку. Сырой ветер пробирал до костей. Смутно человек понимал, что имел опыт управления судами и более сложными, однако сознание его заволокло серой дымкой, как и безрадостные воды вокруг. Нестерпимая боль сдавила голову, точно обруч раскалённого металла, сжимала в горячие тиски мысли и затуманенный разум. Лишь один человек, кроме него, находился в лодке. Ребёнок — мальчик, едва ли видевший более шести зим, недвижно стоял у правого борта. Он сложил бледные ручонки за спиной, будто взрослый, и с недетской серьёзностью вглядывался в сгущающийся туман. На протяжении всего неведомо где и когда начавшегося странствия мальчик не издал ни единого звука и не пошевелился — только ветер играл его тонкими, но густыми волосами. Как ни старался старший, не мог разглядеть он лица ребёнка, но бьющееся в груди сердце твёрдо подсказывало ему: это дитя — часть его самого, продолжение его существа — его любимый и единственный сын. Вдруг задумчивый мальчик вскрикнул. Отшатнувшись от борта, он спотыкаясь бросился к отцу. — Татанья! Татанья! — сдавленно воскликнул он и вцепился в отцовскую ногу. — Ты слышишь? — О чём ты? — непонимающе бросил старший, стиснув зубы от боли. От качки тошнило и кружилась голова. — Морские духи говорят со мной. — Ребёнок крепче прижался ко взрослому и беспокойно оглянулся. — Их голоса не нравится мне. Они не похожи на добрых. Старший прислушался, но, не уловив в симфонии притаившегося перед штормом моря ничего подозрительного, облегченно улыбнулся сыну. — Не бойся, сынок, это ветер воет в снастях да волны у бортов плещутся. Всё хорошо. — Но послушай! — не унималось дитя. — Они поют, сладкими голосами поют мне про горы жемчуга и перламутровые дворцы, коралловые сады и колесницы, запряжённые дельфинами. Что происходит? Я сошёл с ума? Папа! — Это всего лишь пена белеет на гребнях, а может, рыбёшка какая проплыла, — с лёгкой досадой попытался успокоить его отец и мягко потрепал во волосам. — У тебя разыгралось воображение, сынок. Однако погода и впрямь стремительно ухудшалась. Ветер крепчал, гребни волн делались всё острее и выше. Посудину подымало и швыряло вниз, и каждый раз дождь брызг с шумом падал на палубу и неприятно морозил кожу. Ребёнок на мгновение отстранился, пугливо посмотрел за борт, но тотчас же отшатнулся и в отчаянии зарылся лицом в полы отцовского плаща. — Атаринья! — вскричал он. — Там был их владыка! Он называет меня красивым… Он хочет утянуть меня в свою пучину. Папочка, мне страшно! Я не хочу на морское дно… Ребёнок упал на колени и разрыдался. Его била крупная дрожь. Понимая, что и без вмешательства сверхъестественных сил в таком шторме шлюпка протянет недолго, отец плотно укутал его в плащ, прижал поближе к себе и как мог схватился за вёсла. Туман не позволял видеть дальше носа лодки, солёные брызги разъедали глаза, и раскалённый венец всё сильнее сдавливал голову. — Я задыхаюсь. Папа! — Держись крепче. Земля недалеко. Видишь? Вдали уже светится маяк. Когда после борьбы в казавшемся нескончаемым хаосе лодку выбросило на берег, забыв про всё, мужчина подхватил сына на руки и стремительно выбрался из злосчастной посудины на спасительную твердь. Но, едва коснувшись ногами земли, дитя упало на песок. Тщетно пытался отец привести в чувства сына, напрасно звал его по имени: ребёнок больше не дышал. Золотистые пряди рассыпались по песку, ещё не высохшие слезинки блестели на бескровных щеках, и бегущие тучи отражались в изумрудных глазах, остекленело, не мигая глядевших в бездушное серое небо.***
— Торжество прошло успешнее, чем можно было предположить, и последний день лета стал вехой в нашей истории. Ар-Фаразон удовлетворённо улыбался. Журчание ручьев и фонтанов королевского сада, стрекот цикад, шелест осеннего ветра в пальмовых листьях и мягкий голос супруги, отвечающей на его вопрос, намного милее слуху, нежели рёв бури и плач десятки лет назад погибшего ребёнка, горечь кофе гораздо приятнее соли морских брызг, и дряхлой шлюпке не сравниться по удобству с плетёным креслом, в котором он расслаблялся в свободную минуту. — Одной задачей меньше. Да, великая честь — благословлять первый в истории Арды союз майа и смертной, и свадебный дар Зигура может заставить подавиться всех эльфов и валар, однако в первый же день праздника произошло событие, способное изменить ход истории Анадунэ ничуть не меньше всего этого. — О чём вы, милорд? — Тар-Мириэль поставила свою чашку кофе на блюдце. Фаразон распрямился в кресле, оставив одну руку лежать на его рукаве, и задумчиво начал: — Впервые за всё время с момента возвышения Зигура меня вновь посетил этот сон. Прежде, когда я осознавал, что мой сын мёртв, его веки всегда оставались закрыты; но сегодня я впервые увидел его глаза. Значит, в тот день я не ошибся: сын Ариэндис жив вопреки всему, что мы знали.***
Рыжее пламя приветственно полыхало на башне маяка Калминдон, и с крутых скал сужавшегося лимана взирали на пришедший с востока корабль вытесанные в камне колоссы-копьеносцы. Такую картину наблюдали две сестры, уроженки Пеларгира, выйдя на самый нос судна. С благоговением рассматривали крутые, поросшие отчасти выжженной солнцем зеленью берега и далёкие белые башни, которыми встречала их Роменнская гавань. Подобные облакам стаи чаек кружили в воздухе, словно живые тучи. Девушки держались за руки и не могли поверить сияющим от восторга глазам. Наконец-то они воочию узрели свою легендарную родину - Нуменорэ. — Представляешь, сегодня, уже сегодня мы увидим их всех! — повиснув на плече сестры, восхищалась младшая — двадцатисемилетняя Альмариан. — И правда невероятно, — златовласая Ариэндис широко улыбнулась и устремила взгляд вперёд. — Мне не терпится сойти на берег. — И мне. А скоро мы причалим? Ответа никто не знал. Однако, пристально обведя друг друга взглядом, девушки ахнули: «Мы же совсем не одеты для выхода!» Тотчас же они забыли про великолепные пейзажи и ринулись в каюту. — А Элентир правда такой красавец, как слухи говорят? — не выдержала Альмариан, занятая примеркой серёг, после продолжительного молчания. — Даже не мечтай, — Ариэндис покачала головой. — Только если не собираешься уводить жениха у принцессы. Он, правда, ещё не просил её руки, но они близки с самого детства, и, сама увидишь, их помолвка — вопрос времени. Мириэль и Элентир — надежда Верных, — вздохнув, прибавила она и мечтательно улыбнулась. — Им суждено продолжить дело Тар-Палантира и следующими возрождать величие Эленны. Но у Нумендила есть ещё второй, старший сын, и именно он унаследует… — А ещё, если не ошибаюсь, полдвора в восторге от принцессиного кузена, — перебила Альмариан. — По слухам, он слишком падок на шелест женских юбок. К тому же говорят, что он зеленоглазый, а для прямого потомка Элроса это в высшей степени странно. — Зато с ним, наверное, не заскучаешь. — Альмэ, спустись с небес на землю, — вздохнула Ариэндис. — Ты говоришь о племяннике короля и детях владыки Андустар, а в нас даже крови Элроса — ни капли. Они же в сторону нашу не посмотрят. Младшая хмыкнула, скрестив руки. — Спешу напомнить, милая сестрица, что мы являемся прямыми потомками Беора Старого, и когда-то наш род был правящим в Алмаиде. А при Ар-Гимильзоре мы, в отличие от большинства высокородных элендилей, рискнули переплыть Белегаэр. К тому же Тар-Палантир поддерживает Верных. Так что пусть эти арандильские попугаихи скиснут, глядя на нас. Ариэндис шутливо закатила глаза. Исход нолдор Альмариан не расписывала с таким воодушевлением, с каким обрисовывала эмиграцию их предков. Вот уж кто умел подбодрить. — К тому же мы собираемся не на бал, а на моление, — продолжила младшая уже спокойнее и в порыве уверенности направилась к выходу из каюты. Остановившись в дверном проёме, она оглянулась на сестру; в глазах сверкнула хитринка. — А, как говорят островитяне, на Менельтарме все кошки белые. Ну, чего ты копаешься, идём! Улицы, уходящие в глубь белокаменного лабиринта Роменны, дышали манящей, светлой неизвестностью. Столетия ненависти, угнетение, раскол — сердце замирало при мысли, что всё это скоро останется в прошлом. Король раскаялся в деяниях предшественников, принцесса унаследовала его взгляды. Ариэндис и Альмариан в радостном трепете сжали руки друг друга, едва корабль пересёк границу порта. Они — счастливые свидетели новой зари Нуменорэ, и впереди у них — юность, свобода и жизнь.***
— Я до сих пор помню слова, которые Ариэндис повторяла мне в тот день. Никогда не забывай об осторожности, говорила она. Здесь ты пересечёшься с много большим количеством молодых людей, чем когда-либо встречала в Пеларгире. Многие из них будут хороши собой, знатны и обходительны, но не спеши видеть в каждом из них волю судьбы, и помни, что потеряв доброе имя, ты лишишься всего. — Альмариан печально вздохнула. Замедлив от природы быстрый шаг, она шла рядом с пасынком по тенистым аллеям кладбища в пригородах Арменелоса. — Выходит, это правда? Мой отец — Ар-Фаразон? И, если моя мать из пеларгирского рода, значит, я всё же не совсем чужой вам? — ошалело расспрашивал Мальтир княгиню Андуниэ. Альмариан утвердительно кивнула. — Ты не ошибся. Женщина, подарившая тебе жизнь, приходилась мне старшей сестрой, и сегодня я позвала тебя сюда именно для того, чтобы привести к ней. Надеюсь, ты захватил с собой цветы, о которых я просила?***
Золотистое сияние полудня струилось по белым склонам Священной Горы в праздник Эрулайталэ — День Середины Лета, — и священную их тишину нарушали лишь журчание горных ручьёв и умиротворяющие звуки тысяч шагов. Белая река из облачённых в светлые одежды людей, против естественного течения, текла вверх. Немудрено было затеряться в этой светлой толпе. Именно это и случилось с Ариэндис, стоило ей на мгновение погрузиться в свои мысли. Тем не менее, она ничуть не потеряла бодрости: воссоединиться с сестрой и родителями ей ничего не стоит, а спокойно полюбоваться столькими людьми удастся в следующий раз только осенью, на Эруханталэ. Из груди Ариэндис лился беззвучный смех. Хотелось заключить в объятия целый мир, одарить его неиссякаемой любовью, стать маленьким солнцем, и каждый человек, будь он юн или стар, казался добрым и удивительно прекрасным под благостным влиянием Менельтармы. Радостно озираясь по сторонам, Ариэндис заметила, что рядом с ней уже долго шёл один юноша. Его золотистые волосы сверкали в лучах анара, выбиваясь из-под белого цветочного венка, и беспорядочно ниспадали на плечи. Ариэндис подняла на юношу любопытный взгляд. Он тут же заметил это, улыбнулся и подмигнул ей. Ариэндис резко отвела взор вниз и зарделась, однако через время не вынесла мук любопытства и снова посмотрела на спутника. Тот, как оказалось, и не думал от неё отворачиваться. Заметив необычный изумрудный оттенок глаз молодого человека, Ариэндис невольно восхитилась. Если бы не отдаление от начала колонны, она бы приняла его за пресловутого племянника короля. «Интересно, кто он?» — мысленно вопрошала Ариэндис. Смущённо улыбаясь, она рассматривала случайного спутника и рисовала в фантазии картины их будущих встреч, пыталась вообразить звучание его голоса и не подозревала, что в голове незнакомца мелькали точно такие же мысли. Палящее солнце плыло ввысь, вместе с ним двигалась и процессия, а они всё не расставались и продолжали время от времени одаривать друг друга улыбками и робкими взглядами. Чем ближе становилась вершина, тем синхроннее и чаще стучали сердца двух молодых людей и тем светлее делались их улыбки. Они и сами не заметили, как совсем неподалёку от святилища взялись за руки. С этого мига Ариэндис и Калион смотрели друг на друга почти не отрываясь. Ни единого камня не возложила рука человека на вершине Менельтармы, и крылья птиц не рассекали её безмолвие. Лишь Великие Орлы, коих называли Свидетелями Манвэ, в годы расцвета кружили над эпицентром тишины в дни Трёх Молений — Эрукьермэ, Эрулайталэ и Эруханталэ. Сколько Альмариан ни поднимала головы, в безоблачном небе она не заметила ни одного силуэта, похожего на орлиный. Зато ей повезло оказаться достаточно близко к центру котловины, чтобы подробно рассмотреть самый цвет королевства. Наконец отыскав удобную позицию для наблюдений, Альмариан замерла в благоговении. В самом сердце круга стоял единственный, кто имеет право нарушать священную тишь молитвой — король Тар-Палантир. На усталом челе владыки Эленны горел драгоценный алмаз в синей ленте, и радуга нежилась и искрилась в его гранях. Но подле монарха красовался иной самоцвет, намного драгоценнее и прекраснее первого — наследница престола, красавица Мириэль. Её веки были опущены, однако бледный лик с плавными чертами, освещённый улыбкой, принцесса обратила к небу; солнечный блик, отражённый её митриловым венцом, слепил взор Альмариан. Руку Мириэль держал высокий задумчивый юноша — такой же бледный и черноволосый, как и она. По вплетённым в венок чёрным цветам и чёрному плащу Альмариан догадалась, что это не кто иной, как Элентир, княжич Андуниэ и наречённый принцессы. Недавно скончался лорд Нумендил, его отец, и он ещё не вышел из траура — как и его старший брат, слишком молодой для своей роли князь Амандил. Тоже стоявший в кругу ближайших подданных короля, он резко отличался от принцессы и брата смуглой кожей и каштановыми волосами, однако глаза его сверкали тем же благородным оттенком. Взгляд их был точно сталь, рассекающая пространство. Альмариан заметила, что время от времени Амандил беспокойно озирался по сторонам, будто пытаясь отыскать кого-то в плотной толпе. Ариэндис, как и Альмариан, наблюдала за прекраснейшими и благороднейшими эдайн Нуменора, восхищалась их статью и красотой; точно так же невольно вспоминала она легендарных квэнди, которых никогда не видела, и не верила, что в мире есть существа, великолепнее собравшихся здесь. Едва Ариэндис успела опомниться и попытаться ещё раз взглянуть на златовласого юношу, как Тар-Палантир начал моление. Его звучный голос, на удивление свободный от сиплости, подхриповатости и иных отпечатков старости, возносился ввысь вместе с многими сотнями взоров островитян. Альмариан, позабыв обо всём на свете, возвела взор к небесам. Душа её ликовала. Как никогда она ощущала себя частью великого светлого целого, и всё её существо исполнилось блаженством. Ариэндис тоже последовала примеру большинства Верных и погрузилась в молитву. Тем не менее, она нет, нет, да и косилась на таинственного спутника и со смешением лёгкого укора и тайного торжества замечала, что вместо того, чтобы устремиться к Илуватару, взгляд его гораздо чаще останавливался на ней.***
— Возможно, это и правда была влюблённость с первого взгляда. Но, какой бы ни была искра, положившая начало их чувствам, мы едва успели заметить, как она вспыхнула ярким фейерверком. Каждый взгляд искрился обожанием, в каждом прикосновении — взрыв. Шли месяцы. Всё чаще мы бывали при дворе, и вскоре отношения Калиона и Ариэндис уже не оставались тайной ни для кого. Твоими родителями многие восхищались, но, увы, не меньше людей им завидовало. — Неужели никто не распознал в их чувствах губительную страсть, обречённую сжечь саму себя? — спросил Мальтир. Альмариан таинственно и несколько меланхолично улыбнулась. — Для нас чувство Калиона и Ариэндис имело значение гораздо более глубокое: оно казалось нам первым знаменем победы над Расколом. Племянник короля, преемник жесточайшего гонителя элендилей, тщеславнейший из арандилей и Верная девушка из колоний, даже не ведущая свой род от Тар-Миньатара. Чем мы, молодые и наивные, могли объяснить их взаимное влечение, как не настоящей, всепобеждающей любовью?***
Точно раскалённый металл блестела водная гладь под знойными лучами заката, и солёные волны с шелестом ласкали горячий песок, с каждым накатом стирая с него следы двух молодых людей. Элентир держал Мириэль за руку. Он шагал чуть позади и любовался её слегка тронутыми загаром плечами, укрытыми воздушной шалью. А порой принцесса поворачивалась к нему. Тогда ему открывались её чистые серые глаза, и он уже не мог оторвать от них преисполненного нежности взгляда. Мириэль замедлила шаг и, сравнявшись с возлюбленным, позволила ему обнять себя. — Какая благодать, — восхитилась она. — Мы ведь часто будем приезжать в Андуниэ, когда поженимся, правда? Элентир наклонился к ней и задорно улыбнулся: — Хоть каждый месяц, коли так пожелает ваше высочество. Покуда нам это не опостылеет. Мерно шуршащие волны ласкали ноги влюблённых и зарывали их ещё глубже в прогретый песок. Элентир и Мириэль всё держали друг друга в объятиях и не говорили ни слова, не приближались ещё сильнее и не отстранялись. Принцесса легко улыбалась; увы, чувства её не были так сладки, как казалось со стороны. Чтобы надёжнее скрыть переживания, она положила голову на плечо наречённому так, чтобы он не видел её лица. Элентир красив и знатен, умён и интересен, души в ней не чает и к тому же Верный. Идеальная партия. Отчего же не пробуждают более пламени в сердце его прикосновения? Мириэль закрыла глаза и попыталась обрисовать в мыслях их будущее. Она — четвёртая в истории правящая королева Нуменора, он — её супруг, верный помощник и соратник. Вместе они проводят прогрессивные реформы, побеждают Раскол; где-то рядом — их дети, наследники престола (для одного, мальчика, она даже придумала имя — окончанием похожее на мужнее), впереди — светлое будущее. Счастье семейное становится залогом процветания всей страны — о чём ещё можно мечтать? Почему не трепещет и не сжимается сладко её сердце при этих мыслях? Внезапно звук рога прокатился по воздуху. Элентир и Мириэль вздрогнули. — Они возвращаются. — Идём. Не разнимая рук, Элентир и Мириэль взбежали на ближайший холм. С обдуваемой всеми ветрами вершины они увидели небольшую процессию. Двое всадников значительно оторвались от неё. Они неслись впереди всех, и под копытами их коней клубилась серая пыль. У первого на ветру развевались каштановые волосы, и голубой плащ колыхался сзади — его Мириэль узнала без труда. Однако взор её приковал именно второй всадник, которого ей узнать сразу не удалось. Грива густых золотых волос развевалась на встречном ветру, и даже с такого расстояния была заметна его прямая стать и широкие расправленные плечи. Мириэль невольно вспомнилась одна из картин, висевших в её покоях, изображавшая конных королей древности. — Кто там, рядом с твоим братом? — полюбопытствовала она. — Неужели Калион? — Он самый, — подтвердил Элентир. — Странно, — удивилась Мириэль. — Вроде совсем недавно виделись, а нынче он показался мне каким-то… иным. Что-то переменилось в нём. Ты не находишь? Элентир пожал плечами. Тем временем всадники приблизились настолько, что теперь и принцесса, и княжич могли разглядеть их лица. С такого расстояния они не слышали их разговора, однако отчётливо видели, как друзья что-то кричали друг другу и смеялись. — Давно не говорила по душам с кузеном. Каков он сейчас? — Калион неплохой человек, хоть и повеса, — рассудил Элентир. — Удивительно только, как он с моим Аманьо сошёлся. Мириэль лишь рассеянно кивнула в ответ. Краски заката сгущались, а она всё не могла оторвать взгляда от всадников. Сердце её забилось чаще. Принцесса не думала ни о чём, но в глубине души пульсировало странное предчувствие перемен. Провидение шептало ей: скоро, совсем скоро нечто неизведанное и прекрасное вспыхнет новой звездой посреди постылого затишья.***
— Сегодня я получил письмо из Арминалета, — сообщил Калион, расположившийся за письменным столом неподалёку от затопленного камина. С пасмурным выражением лица он глядел на стоявшего неподалёку Амандила — единственного, кому он мог доверять как самому себе. После продолжительного молчания он с силой проговорил: — Ариэндис пишет, что она ждёт ребёнка. — Неужели? — удивился Амандил. — Я подозревал, что вашим отношением не продлиться дольше, однако Альмэ не говорила мне, что её сестра выходит замуж. Фаразон отбросил сухое перо и бумагу на стол. — Она и не собиралась, — пробормотал он. — Это мой ребёнок. — Не дав остолбеневшему другу вставить слово, он начал оправдываться: — Мы поссорились, потом встретились, помирились… Находились мы в саду, было темно, пусто, кругом благоухали цветы, мысль о разлуке казалось невыносимой… Мы не могли не поддаться страсти. — Давно это случилось? — не дослушав, резко спросил Амандил, положив руку на край стола. — В начале июня. Андуниец облегчённо вздохнул. — Ещё не поздно спасти её честь в глазах общества. Как можно скорее объяснись с Мириэль и отправляйся в столицу просить руки Ариэндис. Я могу поехать с тобой. — Это невозможно, — покачал головой Калион. — Сегодня я сделал предложение Мириэль, и она приняла его. — Ты что, с Ойолоссэ рухнул? — повысив голос, воскликнул Амандил. Всю тираду он мерил шагами пол между письменным столом и диваном и сопровождал речь энергичными жестами. — Вы же двоюродные брат и сестра! К тому же уже почти год, как с благословления Тар-Палантира и моего покойного отца Мириэль помолвлена с Элентиром. Ты совершаешь двойной… нет, даже тройной грех — идёшь на кровосмешение, разрушаешь гармоничный союз, который к тому же мог бы возродить единство дунэдайн, лишаешь будущего любимую девушку и дитя. Ради чего, Калион? Ради короны? Но Мириэль — дочь короля, по нашим законам владеть скипетром всё равно будет она. Я не понимаю… Калион усмехнулся, закинув ногу на ногу. — Ты действительно веришь в нерушимость древних законов? Или ты полагаешь, что без памяти влюблённая женщина не покорится желанию своего идеала? — Калион, пойми, страсть губительна для королей, — продолжил Амандил, чуть смягчившись. — Ты могучий воин, талантливый полководец и непревзойдённый оратор. С твоей одарённостью можно сыскать славу на многих поприщах, при этом оставаясь свободным любить, но правление державой — не твой удел, и слава Илуватару. Ты уже совершил ошибку и, какое бы решение ни принял, неминуемо причинишь боль одной из любящих тебя женщин. Разница будет лишь в числе жертв. Мириэль мудра и великодушна; коли ты поступишь, как человек чести, она всё поймёт и позднее будет лишь благодарна тебе. Фаразон в упор смотрел на скрещенные на коленях руки; потоки нравоучений друга разбивались о него, как о камень. — Ты помнишь моего отца? — невпопад спросил он, внезапно подняв взгляд на Амандила. — Узнай он, что я хочу жениться на Верной из колоний, он бы отрёкся от меня в лучшем случае. Но, Тху подери, — я люблю Ариэндис, я жизни без неё не вижу. И наш ребёнок… — Калион тяжело вздохнул, почти простонав, и упал головой на свои руки. Его лоб и виски блестели от испарины. — Она так радовалась в этом письме, так чистосердечно, так искренне… — упавшим голосом продолжил он. — Помоги мне, Аманьо. Я схожу с ума. Я не знаю, кто я, где я, чего хочу. Мой разум застилает туман. Амандил выдержал паузу, после чего положил руку на плечо другу. — Ты поступишь благородно, открыв Мириэль правду. Так ты спасёшь всех, кто тебе дорог. Иначе — погубишь их, — молвил он ровным, но твёрдым голосом. — Ни Ариэндис, ни дитя никогда не узнают нужды или унижения, — чуть погодя возразил Калион. — Я дам обоим дом, защиту, средства; когда придёт время, предоставлю сыну должность при дворе, а если родится девочка, подберу ей выгодную партию. Они будут иметь всё, о чём пожелают, вот только я не смогу быть с ними. — Это бесчестно, — не отступал Амандил. — Неужели ты не видишь, на что обрекаешь их? Калион, прошу тебя, одумайся. Если ты бросишь их, лёгкая участь будет ждать Ариэндис, если она не переживёт родов. В глазах Фаразона отразился металлический блеск. — Друг мой, если бы ты знал, сколь велико твоё счастье, — заметно более хладнокровно проговорил он. — Да я самому Врагу не пожелаю пройти через такую пытку. Но мы с Зимрафель зашли слишком далеко, и пламя нашей страсти сожгло все мосты. Калион швырнул письмо Ариэндис в костёр. Вмиг пламя начало с жадностью пожирать лучившиеся счастьем строки. Амандил дёрнулся к камину, точно надеясь перехватить последнее, что связывало Фаразона с лучшей половиной его души, однако усилие оказалось тщетным. Князь почувствовал холод на коже. Никогда ещё он не видел во взгляде Калиона такой мрачной решимости в сочетании с потерянностью. Он не хотел верить не единому его слову. Кто угодно мог ступать по головам, разрушать непорочные жизни, разбивать чистые сердца ради удовлетворения собственных амбиций, кто угодно, но не Калион. Они были соратниками во всех начинаниях, шли бок о бок с ранних лет детства; иные братские узы не были так прочны, как их дружба. Амандил понимал, что не оставит Калиона ни в какой беде, и, даже если он весь станет одержим злом, сделает всё, чтобы уберечь его от дальнейших ошибок, и тем не менее не мог заглушить боль. За окном взвыл особенно сильный порыв ветра, и в памяти Амандила вновь возродилась та страшная ночь — ночь смерти его отца. Ужас её был не в неистовом урагане, разрушившем не одну постройку в гавани, но в леденящих кровь словах, произнесённых князем Нумендилом за несколько минут до кончины. Ни Амандил, ни Элентир поначалу не придали им великого значения: Андор переживал упадок уже не первое тысячелетие, предсказания катастрофы давно перестали быть новостями. Однако теперь, в миг мрачного прозрения, Амандил осознал подлинный смысл пророчества — и с ужасом увидел, как оно сбывается прямо на глазах. Он отрешённо взирал на Калиона и понимал: это начало конца. Падения уже не избежать. Но сколько невинных жертв падёт ещё в бессмысленной борьбе за будущее, которого нет? Скольких дорогих людей потеряет он прежде, чем свершится обещанный Рок?***
— Тревожные слухи вскоре начали достигать столицы, но поначалу Ариэндис будто сопротивлялась им. Она не теряла веры в то, что сквозь морок сплетен солнце ещё улыбнётся ей. Но месяц спустя скончался Тар-Палантир. И, когда наследница престола торжественно въезжала в столицу, бок о бок с ней ехал её жених — и, к изумлению всего народа, им был не Элентир. — Альмариан слегка повысила голос. — О, поверь, такого торжества, какое устроили в честь коронации и женитьбы Тар-Мириэль и уже Ар-Фаразона, не видела Эленна ни до, ни после. И даже тогда эстэль не таяла в сердце Ариэндис. Но лето ушло, и на смену ему пришла осень — и вместе с самой природой сестрица начала угасать. Когда боль уже стала привычной, на челе её проявилась иная тень – отпечаток предчувствия беды. Ариэндис понимала, что, дав волю страсти одним летом, грядущего уже не увидит. — Губы Альмариан дрогнули в мрачной усмешке. — Долгое время я не верила сестре и пыталась разуверить её в этом. Даже несмотря на то, что в начале зимы я сама вышла замуж (поспешность нашего с Амандилом решения отчасти объяснялась опасностью положения Ариэндис), я как могла старалась скрасить её одиночество. Кроме нас — меня да родителей — у неё не осталось никого. Что до отца… С его отъезда они с Ариэндис ни разу не встретились. Вплоть до самой её смерти Калион не послал ей ни письма, ни записки, ни строчки.***
Свет угасающей жизни коснулся затуманенных очей Ариэндис, когда она впервые взглянула на дитя. Альмариан шепталась у двери со врачом. В ответ на оживлённые расспросы андунийской княгини тот лишь понуро покачал головой, и она сокрушённо закрыла лицо руками. Ариэндис ничего из этого не замечала. Она бережно держала новорожденного бледными, слабеющими руками. Лишь когда врач отвернулся, а Альмариан приблизилась к ней, с невыразимой нежностью она прошептала: — Альмэ, гляди… Младшая опустилась на колени подле изголовья ложа умирающей и аккуратно положила руку на плечо Ариэндис. Она присмотрелись и мысленно ахнула: зеленоглазый! И откуда только взялась в роду Эльроса эта отталкивающая, чуждая народам Запада черта? Лишь бы на внешности их сходство с отцом и закончилось. Альмариан подняла взор на сестру и по сиянию её глаз поняла, что даже на смертном одре все её мысли и чувства заполнились образом виновника её страданий. Она сомкнула пальцы на кисти руки Ариэндис, точно надеялась, что сможет хотя бы на одно мгновение дольше удержать сестру в этом мире. В носу защипало, а к горлу подкатил ком. — Как ты назовёшь его? — дрожащим голосом спросила Альмариан. — В великой любви был рождён ты, — плавно проговорила Ариэндис, обращаясь к младенцу. — Откроешь ли ты однажды тайну своего рождения? Вспомнишь ли безмерно любящую тебя мать, посмотришь ли в глаза отцу? Я нарекаю тебя Кулумаитэ. Если весь мир покинет тебя, пусть это имя будет тебе маяком в тумане забвения. Затем она повернула голову к сестре. — Прощай, милая Альмэ. Будь счастлива. — Нет, нет… нет! Слёзы захлестнули Альмариан, горе исказило лицо. С немым криком скорби она уронила голову на смятую перину. Мир затягивался туманом, звуки делались глуше. Вот уже точно сквозь огромную толщу воды доносились до Ариэндис всхлипы и шёпот сестры и плач младенца; их заглушало сердцебиение. Гулкие удары сердца раздавались всё реже и реже. Свет сузился до маленькой точки — и вдруг вспыхнул, распался на мириады огней. Отблески воспоминаний кружились, сменяли друг друга, искрились и переливались подобно звёздному перламутру. Молчаливая улыбка в день Эрулайталэ, нега апельсиновых аллей, белые венки и прерывистый шёпот. Каждый поцелуй, каждое нежное и страстное прикосновение, каждый укол от подаренных им роз вновь заиграли на коже золотистыми вспышками, ласкавшими тело, подобно росистой летней траве. Широко раскрытые глаза Ариэндис замерцали сквозь слёзы, и её сухие тонкие губы застыли в последней блаженной улыбке. На исходе той же ночи Альмариан поднялась на верхний этаж своего нового дома. В стеклянных заплаканных глазах её отражался кровавый зимний рассвет; алые его отблески заливали комнату сквозь большое окно. Такой застал супругу Амандил. Он понял всё без слов и, ничего не сказав, лишь обнял её. На скулах Альмариан всё ещё блестели следы слёз, когда сквозь боль она вполголоса заговорила. — Ариэндис больше не придётся терпеть муки жизни; отныне чистая душа сестрицы свободна. Утрата тяжка и невосполнима, но предаваться отчаянию сейчас значило бы оскорбить память усопшей. Уход Ариэндис не был напрасным. Она произвела на свет сына, и теперь его судьба зависит от Илуватара и от нас. — Помочь ребёнку твоей сестры и своего лучшего друга — мой долг; я сделаю всё, что в моих силах, — заверил Амандил. — К счастью, у ребёнка есть отец, и он не оставит его на произвол судьбы. — Калион уже сделал свой выбор, — отчеканила Альмариан. — Он получил всё, чего добивался, обрёл корону и власть, предпочтя их мимолётной пассии, пусть даже она ценой жизни стала матерью его первенца. Его ожидает слава и всенародная любовь; у Ариэндис же впереди… Княгиня не смогла договорить. Она плотно сжала губы и бессильно склонила голову на плечо Амандилу. — Я пытался убедить Калиона поступить иначе и искренне сожалею о том, что он избрал неверный путь, — промолвил тот. — Однако мы не можем вершить участь ребёнка за спиной его отца. Тем более, когда он наш король. Альмариан презрительно хмыкнула. — Король! Где был он все эти месяцы, пока Ариэндис медленно угасала, забытая светом, покинутая возлюбленным, лишённая будущего? Упивался победой, обманывал другую ни в чём не повинную деву? Я родная сестра Ариэндис. Я была рядом с ней в последние минуты её жизни и слышала её последние слова. Дитя Ариэндис и моя кровь, Амандил; а моя — значит и твоя. Да, отец более близок сыну, чем тётка, но, в отличие от Фаразона, я не бросала Ариэндис на верную гибель. — Но сейчас ты пытаешься пойти на измену другу и повелителю. Глаза Альмариан сверкнули. — Измену? — Она отстранилась от мужа. — В таком случае, каким словом ты опишешь то, что совершил твой дорогой Калион? — Альмариан нервно усмехнулась. — То, как он поступил с нами — много хуже обычного вероломства. И беда вовсе не в том, сколько сердец он разбил, сколько жизней сломал; худшее его злодеяние — не в Ариэндис, не в Элентире и даже не в Мириэль. Из-за его властолюбия рухнули все надежды, которые мы лелеяли, пока правил и жил Тар-Палантир, да будет навек благословенно его имя. Если имя сына для Калиона и не пустой звук, он заслуживает во много раз большей кары. Амандил взял руку Альмариан в свою. По-прежнему он сохранял стойкость и невозмутимость, и речь его звучала спокойно и размеренно. — Сейчас в тебе говорит твоя боль. Не позволяй ей ослепить тебя. Пойми, я препятствую тебе не от чёрствости и не от недостатка любви. Задумайся о будущем и скажи: действительно ли жизнь в нашем доме станет благом для мальчика? Однажды он повзрослеет. И, когда придёт время ему искать своё предназначение в мире, у него будет лишь два пути: стяжать славу в свете и рано или поздно пересечься с отцом, либо же загубить жизнь в захолустье. Такой участи ты желаешь племяннику? — Видя молчание супруги, Амандил продолжил, не отпуская её руки. — Но и это ещё не всё. При Тар-Палантире Верные имели опору в его лице, однако с воцарением Калиона нам не придётся долго ждать, прежде чем маятник качнётся в другую сторону. Наша семья держится на двух столпах — высоте крови и дружбе с коронованной четой. Если однажды Фаразон узнает, как мы поступили с его ребёнком, один из них рухнет, и тогда нам уже не подняться. Ты теперь часть андунийского дома; продолжат его твои дети. Если тебе не жаль себя, подумай о них. Подумай о том, чьё сердце бьётся сейчас рядом с твоим. Прикосновение к уже заметно округлившемуся животу заставило Альмариан ещё пронзительнее прочувствовать риск предлагаемого ей решения и долю правды в словах мужа. Она разрывалась. Непросто было противостоять столь убедительно изложенным аргументам, однако, несмотря на боль, княгиня Андуниэ не была намерена отступать. — Если первенец короля будет воспитан среди Верных и станет другом и братом нашему сыну, однажды это может спасти нас, — почти шёпотом озвучила она внезапно озарившую её сознание мысль. — Сыну, — полувопросительно повторил князь. — Но если у нас родится дочь? Дети останутся в неведении о кровном родстве друг друга, и, если их сердца загорятся чувством большим, чем родственное… Это неправильно. Месть — клинок обоюдоострый. Разлучив отца с сыном, мы лишь продолжим цепь зла, и однажды нам за это воздастся.***
— В моих чувствах к Ариэндис не было фальши. Было время, я не мыслил и дня жизни без неё, мечтал о счастливом будущем для нас обоих и не вспоминал ни о каких различиях… до тех пор, пока первое пламя не начало гаснуть. Тогда я удалился в Андуниэ, чтобы разобраться глубинных чувствах и дать Ариэндис ту же возможность. Думаю, ты поймёшь, какая это мука — понимать, что с ближайшим другом, человеком, который ещё недавно казался дороже целого мира, тебе не по пути. Я сознавал, что поступок мой бесславен, но оправдывал себя мыслью, что освобождение от слепой страсти в конце концов станет благом для нас обоих. А потом появилась ты... Я искренне раскаивался в своих ошибках, и судьба покарала меня. Теперь, когда она предоставила мне второй шанс, я твёрдо намерен исправить то, что в моих силах. Всё время, пока говорил Ар-Фаразон, Тар-Мириэль не отрываясь слушала его, пряча мрачную усмешку. Горько и забавно было, зная правду, слушать рассказ главного виновника беды. — Мой король, я верю всем твоим словам, и моё сердце открыто прощению, — изрекла она, уловив его намёк. — Женщина во мне готова принять твоего сына, как родного, и полюбить его любовью матери. Женщина, — повторила Тар-Мириэль и строго повела головой в сторону мужа, — но не королева.***
«Помоги мне, Эру», — взмолилась Альмариан, когда служанка отворила ей дверь в приёмную Тар-Мириэль. Сжав влажные от волнения кулаки, она шагнула внутрь присела в сдержанном реверансе: — Aiya, Таринья. — Aiya, Альмариан, — приветливо улыбнулась Тар-Мириэль. При виде незнакомки с её коленей спрыгнула трёхцветная бесхвостая кошка. — Поздний час выбрала ты, чтобы навестить меня, однако я рада встрече с доброй подругой в любое время суток. Присаживайся. Королева задавала княгине общие вопросы. Когда она справилась о её самочувствии и здоровье Ариэндис, Альмариан горестно потупила взор. — Сестрица скончалась сегодня за несколько часов до восхода. Тар-Мириэль ахнула, поднеся ладони ко рту, и едва слышно шепнула молитву. — Да будет путь её феа за пределами мира блажен и покоен, — умиротворённо проговорила она через время. — Всем сердцем я соболезную тебе и твоим родителям, Альмариан. Неужели врачи никак не сумели облегчить её болезнь? — И да, и нет, — уклончиво отозвалась Альмариан, стараясь непрестанно смотреть королеве в глаза. Она силилась собраться с духом, чтобы сообщить ей весть, причинявшую всем её слышавшим, каждому по-своему, боль. — Моя сестра не была поражена каким-либо телесным недугом. Она умерла в родах. — В… родах? — непонимающе переспросила Тар-Мириэль и тут же обмерла, поражённая страшной догадкой. При взгляде на повелительницу Альмариан ужаснулась. «Так значит, он не только предатель, но и дважды трус». Негодование вскипело в ней с новой силой, несмотря на то, что далеко не впервые она видела плоды равнодушия Калиона. Королева не произнесла ни слова. Губы и руки её дрогнули, и кожа, от природы фарфоровая, желтоватая в дрожащем свете свечей, сделалась ещё бледнее обыкновенного. Влажные глаза Тар-Мириэль мерцали; однако в них отражался лишь ничтожный отблеск неистовавшей внутри неё бури. В груди полыхали гнев, ревность, обида от пережитого предательства — их одних было достаточно, чтобы превратить душу в выжженную пустыню. Но чем глубже Тар-Мириэль осознавала случившееся, тем сильнее терзалась она. Следом за состраданием залило её лёгкие удушающее чувство вины. «Он разбил сердце Ариэндис из-за меня. Я, я, отдавшись безрассудной страсти, обрекла на погибель целых две невинные жизни». Тар-Мириэль лихорадочно вспоминала Ариэндис, какой её видела в последний раз, и сердце её сжималось. Она видела чистое существо с кроткой улыбкой, излучающее неиссякаемую веру в лучшее, и даже подумать не могла о каком-либо пороке, которым оно могло заслужить такую трагичную участь. А дитя? Чем провинился перед Единым едва увидевший свет младенец? В опустошительной борьбе волны победили пламя. Необъятное скорбное море разлилось в груди королевы. Солью оно разъедало кровоточащие душевные раны, слезами подступало к прекрасным глазам. — Я сожалею, что вам приходится узнавать это из уст чужой женщины, Таринья, — с искренним сочувствием промолвила Альмариан, предвосхищая закономерный вопрос. — Увы, когда Ариэндис узнала о беременности, пламя ваших чувств было уже неукротимым. По словам Амандила, сам Калион узнал обо всём в вечер вашей помолвки. Тар-Мириэль безмолвно опустила голову и отвела взор чуть в сторону. Она приходилась Ариэндис ровесницей и не менее её была подвержена страстям, однако перед Альмариан была вынуждена вести себя, будто была намного старше. — О, Альмэ… — промолвила она заметно упавшим голосом. — Скажи мне, ребёнок выжил? — Слава Илуватару, жизнь и здоровье младенца вне опасности. Его судьба — вот что волнует меня. Ариэндис не оставила последней воли касательно будущего её сына. — Калион знает? Альмариан покачала головой. Глаза королевы заблестели; однако в этот раз не слёзы и не боль, но надежда лучилась в них. Дитя не пострадало, и положение можно исправить, — значит, не всё ещё кончено. Новые силы родились в душе Тар-Мириэль; будто зелёный побег прорвался сквозь лёд на выжженной почве её души. — История Арды не знала появления незаконнорожденного сына у короля, — молвила королева, и с каждым словом в её речь возвращались царственные отблески металла. — Нуменорское общество растленно, но даже оно не примет бастарда своего правителя. Как и менее знатных братьев по несчастью, мальчика нарекут дурной кровью. Мне не ведомо, насколько этот ярлык справедлив; однако, если дитя будет зреть среди косых взглядов и перешёптываний за спиной, недобрые слова оправдаются с намного большей вероятностью. Какое бы будущее ни ждало ребёнка, он должен узнать, что такое родительская любовь, забота, дом, обрести настоящую семью. Дитя моего мужа — моё дитя; я доверяю его жизнь вам, ибо уверена в нерушимости вашего союза и знаю, что своим примером и безграничной любовью вы сможете заложить главные добродетели в душу маленького человека. Примите сына Калиона и Ариэндис в свой дом и воспитайте, как то дитя, что зреет в твоей утробе. Дайте ему всё самое лучшее, обучите языкам, наукам, музыке, фехтованию, танцам — всему, что необходимо знать и уметь дворянину. — О, Таринья, — со слезинками в уголках засверкавших от благодарности и восхищения благородством молодой королевы глаз обронила Альмариан. — Спасибо вам, спасибо. — Но ни дитя, ни Калион не должны узнать ничего, — продолжила Тар-Мириэль. — Я не позволю, чтобы истерзанная Расколом Нуменорэ встала пред опасностью братоубийственной усобицы. Говорите мальчику, что он круглый сирота, но никогда, никогда не заставляйте его пожалеть об этом. Таков мой приказ вам. — Помолчав, она медленно прибавила: — Ты можешь идти, Альмариан. Я благословляю тебя и твой дом. — Спасибо, — в третий раз прошептала Альмариан, и, опустившись в глубоком реверансе, направилась к выходу из приёмной. Рука княгини уже легла на дверную ручку, когда Тар-Мириэль окликнула её: — Постой. Альмариан обернулась, готовая слушать. — Как вы назвали дитя? — Ариэндис нарекла его Кулумаитэ, видимо, надеясь, что «золото» в имени станет залогом его связи с отцом, — ответила княгиня. — Кулумаитэ, — вполголоса повторила Тар-Мириэль и покачала головой. — Слишком изысканно для мещанского сына, и к тому же больше похоже на прозвище. Пускай это имя откроется ему лишь тогда, когда он осознает истинную высоту своего происхождения и докажет, что достоин её. А пока он растёт в неведении, нареките его Мальтир. Речь Тар-Мириэль не сбилась и не остановилась перед новым именем. Казалось, оно долго зрело в её уме и было преподнесено ей, как спелый, с заботой взращиваемый плод. Лишь только захлопнулась дверь за княгиней Андуниэ, Тар-Мириэль обессиленно рухнула в ближайшее кресло. Мысли и чувства смешались, истерзанная душа с трудом находила связь с обмякшим телом, взгляд вперился в пустоту. Что-то тлело и трепыхались внутри, и невнятный вихрь букв и слов ускользал от всякой попытки мысли упорядочить их. Тар-Мириэль резко поднялась. Долго она, точно заворожённая, ходила от стены к стене в приёмной, а после сама распахнула стеклянную дверь и вышла в сад. Февральская ночь встретила владычицу холодными дуновениями и сопроводила её к самому сокровенному месту сада, где под серебристой кроной жили лучшие воспоминания её детства и отрочества. Сколько слёз, сколько счастья и боли пережила она здесь когда-то! Тар-Мириэль жестом отозвала стражу, приблизилась к Белому Древу и припала к серебристой коре. Полная луна приветствовала её сквозь листву. Почувствовав горе, ветер прошелестел в кроне, и вскоре медленно, плавно качаясь в воздухе, точно ладонь утешителя опустился на плечо Тар-Мириэль сверкающий серебряный лист.***
Мальтир тепло улыбнулся при воспоминании о Тар-Мириэль. Несмотря на внешнюю строгость, она всегда была добра к нему и до сих пор часто интересовалась его жизнью. Дочь Тар-Палантира стала второй матерью для всех детей Амандила и Альмариан, и Мальтир, необъяснимо для себя самого, с ранних лет питал к ней только самые тёплые чувства. — Решение Тар-Мириэль объяснимо во всех случаях, — тем временем продолжала рассказ Альмариан. — Возможно, она знала о проклятии или как-либо иначе предчувствовала, что её брак будет бесплоден. А если и не предчувствовала, то разумно опасалась соперничества между тобой и её детьми, один из которых рано или поздно сменил бы Тар-Калиона на троне. Однако она искренне дорожила тобой, и это не изменилось бы ни при каких обстоятельствах, ибо у неё горячее и доброе сердце, полное нерастраченной и неоценённой любви. Конечно, по-своему Тар-Мириэль любила и Эленьо, и Телумэ, и всё же с тобой её связь была совершенно особой. Не забывай, она дала тебе имя, а это многое значит. — Альмариан остановилась и изменившимся тоном сообщила: — На этом завершаю я свой рассказ о любви и горе Калиона и Ариэндис. Всё, что не выяснил сегодня, ты раскроешь позже. Но, что бы ни ждало тебя в будущем, восхождение или забвение, никогда не осуждай своих родителей, Мальто. Ни мать, ни отца. Ваша гибель стала тяжким ударом для Калиона. Много раз я заставала его, замиравшего в молчаливой скорби у надгробного памятника, целовавшего холодные камни. Ариэндис жила любовью к твоему отцу до последнего удара сердца. Она не хотела бы, чтобы ты от него отвернулся. Гробница Ариэндис утопала в благоуханной зелени и прохладе. В самом дальнем её углу в окружении зарослей ползучей и вьющейся жимолости под едва проникавшими сюда косыми лучами солнца возвышался каменный саркофаг. Веточки, словно тонкие змейки, обвивали и его, и каменную фигуру молодой девушки, что покоилась сверху. Побеги будто вплетались в её неживую причёску, опоясывали искусно вытесанную ткань на бёдрах и талии, подбирались к пышному цветку бледно-розовой гвоздики, недавно вложенному в неживые мраморные ладони. Пылью подёрнулись полузакрытые веки и сомкнутые в вечном безмолвии уста. Не одинока была дева в своём вечном сне. Рядом с ней был другой саркофаг — много меньше первого, украшенный лишь резьбой да ползучими растениями. Осторожно, точно боясь повредить хоть что-то в этой скорбной гармонии, Мальтир перешёл к нему и, будто завороженный, отодвинул вьюн. Он молился, чтобы видневшиеся за листвой ложбинки-тэнгвар не сложились так, как он предполагал. Culumaitё C***ion Мальтир замер. Новая жизнь, начавшейся с того мига, как он взглянул в глаза властителю Нуменора, принесла немало откровений; но осознать, что он сын Золотого Короля, казалось легче, чем поверить в то, что однажды ему доведётся прийти на собственную могилу. По спине прошёл холодок. Мальтир вновь обернулся к могиле Ариэндис. Совершенством казался ему её белый лик. «Амиль оставила мир, будучи менее юной, чем я, — понимал он. — Она могла жить и любить. У нас могла быть семья». Мальтир закрыл глаза. Он мечтал услышать смех матери, прильнуть к её коже — наверное, бархатистой и ароматной, увидеть сияние её глаз — должно быть, лучистых и ласковых. Но он трепетно коснулся оголённого плеча девы — и не ощутил ничего, кроме холода бездыханного камня. Мальтир опустился на колени и медленно возложил букет бледно-жёлтых нарциссов к основанию саркофага. Лоб покрылся холодной испариной, а губы шептали беззвучную молитву. Почему ты похоронил нас, атар? Чья-то рука легла на его плечо. Несколько мгновений спустя Мальтир поднялся, не отводя взора от статуи. Ещё боковым зрением замеченного перстня с хризолитом, цитрином и аметистом хватило, чтобы узнать, кем был нарушитель его уединения — высокий мужчина, облачённый в плащ со скрывающим лицо капюшоном. Тут же пришла на ум древняя пословица: вспомнишь Моргота — дымятся Тангородрим. Мальтир невольно подтянулся и напрягся. Впервые в жизни он остался наедине с тем, кто называл себя владыкой смертных. Каковы его намерения? Что он желает услышать от него? Случайна ли эта встреча? Прошло немало времени, прежде чем Мальтир решился вымолвить хоть слово. — Чувства, что возникают, когда взираешь на собственную могилу, не выразить словами, — осторожно заметил он. — Можешь ли ты представить, что все это время испытывал я? — тут же вполголоса отозвался Ар-Фаразон. — Поймёшь ли, что чувствовал я, навещая вас здесь, понимая, что ничто уже не восполнит мою утрату, ничто не искупит мою вину перед вами? Ответа на вопрос у Мальтира не нашлось. — Пожалуйста, расскажите мне о матери. — После очередного неуютного молчания он решил перевести тему в более значимое для двоих русло и, поразмыслив, решил, что намного надёжнее обращаться к Ар-Фаразону как к королю, забыв про любые родственные связи; собственно, даже при большом желании он едва ли смог бы заговорить с ним в ином ключе. Плотная туча молчания вновь окутала и сына, и отца. Только одинокая птица внезапно защебетала в глубине древесной кроны, чем очень некстати нарушила многолетнюю тишь гробницы. — Когда сквозь густую листву, дождевые тучи или полуоткрытое окно падает подле тебя косой солнечный луч, знай — это частица души Ариэндис возвратилась к тебе из безвременья, — неспешно проговорил король. — Но довольно о том, что ушло безвозвратно. Пока мы наедине, я желаю больше узнать о тебе. Поведай мне про свои ранние годы. — Всё моё детство прошло при мастерской, — негромко начал Мальтир. Он не отрывал взора от могилы матери и тщательно подбирал слова для загодя придуманного рассказа, ибо понимал, что одно неосторожное слово способно погубить его и всех, кто ему дорог. — Мастер был добр ко всем ученикам. Я благодарен ему всем своим сердцем за то детство, которое имел. Конечно, временами я интересовался, кто мои родители на самом деле, но мысли о них не причиняли мне боли; это было лишь детское любопытство. Я понимал, что, скорее всего, они тоже из мещан. Мастер же рассказывал только то, что отец родился в столице, а мать была Верной из Роменны и благодаря ней у меня эльфийское имя. Но людям я представлялся по-адунайски. — На свадьбе советника ты держался почти неотличимо от юношей-дворян. Своим манерам и знакомству с Элентиром ты тоже придворному ювелиру обязан? Упоминание андунийца встревожило Мальтира. Этот вопрос явно не был задан просто так. — Лет пятнадцать назад мне посчастливилось получить заказ от Нимрузира, сына лорда Афанузира и моего ровесника. — Эту начатую издалека историю приходилось изобретать уже на ходу. — Я должен был выковать обручальные кольца к его свадьбе. Так я познакомился с княжичем, и в то время, будучи совсем ещё юными, мы легко нашли общий язык. Он многому научил меня, в том числе некоторым светским манерам; в дворянском кругу я представлялся его дальним родичем со стороны матери. Возможно, всё это и в самом деле заслуга леди Альмариан. Она могла узнать меня и таким образом сделаться скрытой благодетельницей. Что касается Элентира, то не исключено, что княгиня и его посвятила в догадку. Ар-Фаразон внимательно выслушал, но никак не прокомментировал рассказ Мальтира. Пришла его очередь менять тему. — Расскажи, что ты знаешь о женщинах. — Как другие юноши, не больше, не меньше, — пожал плечами Мальтир. — Из девушек моего поколения самые тёплые отношения у меня были с женой и сестрой Нимрузира и… Он запнулся и почувствовал, как загорелись его щёки. — В чём дело? — не понял Ар-Фаразон. — Ты же не имеешь в виду, что… скажем так, женщины не привлекают тебя вовсе? — О боги, нет, — с округлившимися глазами поспешно завозражал Мальтир и тут же вспомнил, что поминать владык Запада при нетерпимом к Верным короле — не лучший способ подняться в его глазах. — Вовсе нет, — повторил он, снова осёкся и помрачнел. Ар-Фаразон имел завидный опыт в делах сердечных и понял всё без лишних слов. — Кто она? — Дворянка, ваше величество. — Мальтиру меньше всего хотелось бередить старые раны и откровенничать с полузнакомым мужчиной, будь он хоть владыка смертных, хоть его родной отец, хоть всё это сразу. — Значит, эта девица не разделяет твоих чувств, — заключение прозвучало скорее утвердительно, нежели вопросительно. — Что ж. Ты молод, привлекателен внешне, к тому же, я слышал, талантлив. Теперь, когда тебе ничего не мешает её добиваться, ты обязан завладеть её сердцем. — Я не знатен, ваша милость. — Вздор. — Ар-Фаразон махнул рукой. — В тебе течёт моя кровь. От законной супруги ты или нет — разницы никакой; правильно преподнесённая загадочность только возвысит тебя в глазах барышни. Увлёкшийся ролью родитель дал сыну ещё несколько советов по завоеванию дамских взглядов и сердец. Мальтир слушал и с трудом сдерживал гнев. Наставления искуснейшего соблазнителя своего времени, бесспорно, ценны, но корона и родственная связь ещё не давали незнакомцу право лезть ему в душу. Как он мог говорить о таком у могилы его матери, женщины, погибшей из-за его "любви"? К многочисленным вещам, которые Мальтир вознамерился любой ценой утаить от короля, прибавилось имя Нинквэлотэ. — А теперь, сын мой, не лги мне и ответь: ты Верный? Мальтир насторожился. Он подозревал, что его отец рано или поздно попытается выяснить это, но король сыграл на неожиданности — и весьма удачно. Однако в свою бытность подмастерьем ему не раз приходилось изощряться в ответах на щекотливые вопросы, пусть и перед менее видными персонами, и опыт научил его, что глупейшая ошибка в подобных случаях — промедление. — Мысли о Заокраинном Западе никогда не волновали меня сильно. Я общался и с Верными, и с Людьми короля, среди обоих знал негодяев и добрых людей, а Валар в последний раз вмешивались в жизнь Анадунэ ещё при Тар-Атанамире. Что мне до них? Уклончивый ответ не удовлетворил короля. — В высоких кругах с таким мировоззрением ты продержишься недолго, — Ар-Фаразон нахмурился. — Тебе придётся занять более определённую позицию. — Он, однако, смягчился и проявил редкую в таких случаях снисходительность: — Ты безумно наивен для своих лет, дитя моё. Но будь покоен — проявив желание, ты научишься всему, что нужно; и я буду рядом, ибо не желаю потерять тебя второй раз. На губах Мальтира отразилась тень безрадостной улыбки. Амандил и Альмариан вырастили его, не жалели ничего, чтобы дать ему образование, благополучие, моральный стержень, прочную основу для достойной жизни, где бы она ни протекала — в подворотнях или мраморных дворцах. В их семье он ни разу не ощутил себя обделённым ни вниманием, ни любовью, даже по сравнению со сводным-двоюродным братом. Отречься от этих людей было бы чёрной неблагодарностью. Элентир Андунийский стал для него первым и главным наставником и лучшим другом. Ему Мальтир мог излить душу и обратиться за мудрым наставлением, у него учился размышлениями о судьбах мира и грядущем. Элентир воспринимал его как сына в большей степени, чем отчим. И Тар-Мириэль… Мальтир всем сердцем любил этих людей несмотря на то, что никто из них не приходился ему кровным родственником, исключая Альмариан, — да и о той он не подозревал. Он не мог принять то, что человек, которого он видел дважды в жизни, виновник гибели его матери, — его единственная по-настоящему родная кровь. — Ты волен идти, — проговорил Ар-Фаразон, заметив стеснение сына. — До встречи, Мальтир. Береги себя. Помни, что кое-кто очень могущественный может не разделить моё счастье. Впрочем, за недели, в которые он, спасибо твоей кузине, в столице не появится, я решу, как с тобой быть. Мальтир положил ладонь на сердце и поклонился. — Я благодарен вам за снисходительность и поддержку, ваше величество. Прощайте. Впервые в жизни обращение «ваше величество» резануло слух узурпатора. Сорок четыре года он скорбел по единственному наследнику, которого не смог уберечь, и только речи Зигура о бессмертии в последние месяцы помогали заполнить эту пустоту. Но разве мог пленный майа понять его новую боль? Тушуясь, Мальтир поджимал губы точь-в-точь как некогда Ариэндис; он глядел на Ар-Фаразона его же глазами, но не мог даже вымолвить при нём слово «отец». Эту потерю не восполнить ни сказочным долголетием, ни даже вечной жизнью на берегах Амана. Ар-Фаразон всей душой желал приблизиться к сыну, но понимал, что он и называться таковым права не получит, пока его не признает королева; а, каким бы добрым ни было её сердце, она не согласится на это просто так. Как бы король ни желал поддержать его, лишь своими усилиями Мальтир имеет шанс хоть чего-то добиться в придворном обществе. Тем более, если он Верный. А в этом Ар-Фаразону сомневаться не приходилось. Он застал сына за молитвой и знал, что, говоря с королём, истинный арузан не стал бы долго распинаться о нейтральном отношении к Расколу. И эльфийское имя. «Предатель просчитался. Окажись он дальновиднее, я мог бы решить, что его дала Ариэндис; вот только он зовёт себя совсем не так, как она его нарекла». Ар-Фаразон сумрачно усмехнулся, а после с досадой стиснул зубы. Догадка ничего не меняла. Кем бы ни оказался предатель, он почти завершил своё чёрное дело: ещё немного, и разлука отца и сына стала бы не только физической, но и духовной. Золотому Королю слабо верилось, что идеи и воззрения элендилей Мальтир почерпнул из старых книг или перенял от приятелей. Так же маловероятно, что он, зная о вере матери, самостоятельно ей заинтересовался. И вновь мысли возвращались к роду владык Андустар. Последние минуты Ариэндис застала одна Альмариан. Догадка напрашивалась сама собой, но, несмотря на правдоподобность, Ар-Фаразон отметнул её. Альмариан отдала бы племянника пеларгирской родне или попросту забрала его к себе, а Амандил оказался бы слишком великодушен и слишком влюблён, чтобы отказать, — король слишком хорошо знал андунийцев, чтобы это понять. «Тем более, — полагал он, — от них я бы тут же узнал о решении и дал бы им своё полное одобрение, ибо кому ещё мне было доверять воспитание сына, как не другу детства и сестре Ариэндис? В те годы и в том настроении я бы даже закрыл глаза на то, что они Друзья эльфов». Преступник Верный, но это не Амандил, не Альмариан и не член семьи Ариэндис. Вот и всё, что о нём известно. Был бы рядом Зигур… Да, майа бы раскрыл всё сразу, да только он — последний, кого следовало бы приближать к единственному сыну короля. Устало вздохнув, Ар-Фаразон сжал молочно-белую руку мраморной девы и прильнул губами к её холодному лбу. «О Ариэндис! — мысленно воскликнул он. — Клянусь твоим именем, что отблеском солнца лучится в ночи моего сердца, клянусь нашей утраченной любовью, что ни людское правосудие, ни колдовская мощь света иль тьмы не убережёт изменника, отнявшего у меня последнее напоминание о тебе, от моего гнева». В этот миг тучи на небе рассеялись, и на сплетение рук — живой, горячей, из плоти и крови, и каменной — сквозь сверкающую в трепетном дуновении ветра изумрудную листву пролился золотистый солнечный луч. Найденная мной "ассоциация" (избегаю слова "иллюстрация", ибо картинка была создана совсем по другому поводу) к этой главе: https://vk.com/doc298438828_410577665 Когда-то в этой главе была эротическая сцена, по рейтингу не превышавшая R. Но автор вырезал её и зарёкся публиковать подобные эпизоды на неопределенный срок.