Для чего тебе огонь — сварить ужин или сжечь целый город?

      Рефлексия? Звучит, как эльфийское дерьмо.       Никогда и ничего не идет по плану. В голове две категории – «жив» и «мертв». Дышишь? Значит, жив. Из брюха валится сожранный с утра кусок мяса? Еще жив, но не подохнуть бы.       Он нахрен не сдался миру вокруг, должно быть похую, если сожжет дотла все, что видит. Огонь может умертвить, но он не скажет, что ты социально опасен, что ты мешаешь ему жить.       Алкоголь – хорошее горючее. В пьяном угаре дни становятся часами, а часы – минутами. Апанасу нравилась эта скорость, она великолепно дополняла слепоглухонемой рассудок, сужающийся до инстинктов.       Чем крепче алкоголь, тем свободнее становится дышать. Пустота отступала, глаза слепли; сама мысль о преследовании какой-то долгосрочной цели улетучивалась и растворялась высоко в небе.       Нырять в эту дрянь в одиночестве – скучно. Настигал холод, обтачивающий, как камень.       Чтобы гореть, нужно топливо; но не наружное, которым Апанас продолжал топить мозги, лишь бы те не вспоминали о самой своей возможности мыслить. Нечто менее материальное.       Будь он более образован, назвал бы это «заменителем высоких чувств».       Будь он более образован, не утонул бы в этой вязкой, как смола, веренице одинаковых дней, недель и месяцев.       Организм изнывал тупой тянущей болью, конечности дрожали так, что, казалось, вибрировали кости, а сердце раздувалось до размеров винной бочки.       Дышать – тяжело, складывать слова в предложения – невыносимо. Только бабы заполняли вакуум, бросали углей и лили масло в огонь, порождаемый сердцем. Без них все внутренности станут горсткой пепла, и тогда останется только сдохнуть, валяясь пьяной кучей где-то на заднем дворе таверны.       Кто-нибудь потолковее назвал бы это «жаждой внимания» и был бы прав. Никого «потолковее» с Апанасом рядом не было.       Руки, груди, гениталии, прикосновения и поцелуи – раз за разом помогали прорвать пелену тьмы, дохнуть воздуха, вспомнить, зачем он жил, но надолго этого не хватало.       Наступало утро, и его вновь с головой окунало во мрак, где дыхание – роскошь.       Апанас наивно полагал, что эта дорога выведет его на свет, поможет-таки добиться того, чего он хотел. Признания,       принятия.                   любви. Любовь?

Что это?

На слух – зловонная масса из уличного деревенского сортира.

      И снова руки,             ноги,                   губы,                         рога и хвосты...

на вкус, как самый дорогой алкоголь.

      Лишь на мгновение удалось вынырнуть из этого безумия.       Тогда ему стукнуло двадцать пять, а напротив него, раздражая шумом хмельную голову, дефилировал тифлинг в бордовом сюртуке.