Самое сложное – поверить

      Веранда одного из самых респектабельных ресторанов Ревейла открывала вид на раскинувшийся к низу сопки город. Он, весь переливаясь огнями, разбегался дорожной сетью подобно искусно сотканной паутине. Его магистрали тянулись вдоль побережья, где неистово накатывали на берег бушующие вот уже второй день подряд волны. И, честно сказать, Гон бы предпочел оказаться сейчас там, внизу, где шум прибоя заглушил бы пусть и красивую, но совершенно не привычную его слуху классическую музыку, льющуюся из-под длинных пальцев сидящей за роялем девушки в вечернем платье. Вокруг нее, под крышей основного зала, сидели за столиками разодетые богачи, выгуливающие свои вторые половинки, и Гон, окруженный всей этой богатой жизнью, чувствовал себя в ней лишним.       Дурацкое место. И если бы не забронированный Хисокой стол в самом углу на веранде, Гон бы не задержался здесь ни секунды дольше, но светящаяся паутинка дорог и шелест колыхаемых ветром листьев чуть свисающего к столу дерева успокаивали его. Отвернувшись от неуместного пафоса и укутавшись принесенным официантом пледом, он разглядывал темные крыши домов, подъезжающие к ресторану машины и в темноте моря пытался хоть краем глаза заметить качающие светящиеся судна волны.       Хисока пришел не скоро. Они обещали встретиться в девять, но время на экране телефона приближалось к десяти, когда его голос, вырывая из забвения, отрезвил мысли.       – Не скучал? – с улыбкой усаживаясь на противоположный стул так, будто бы и не опоздал вовсе, поинтересовался Хисока, и, переводя взгляд на него, краем глаза Гон заметил любопытные взоры сидящих рядом разодетых парочек. Что ж, ни он, ни Хисока, явно не вписывались в заведенные здесь правила. От того еще глупее казалась ситуация, что приходилось им соседствовать в столь небольшом, лишь столиков на десять, открытом помещении дорогущего ресторана.       – Не очень, но, если бы не этот великолепный вид, я бы ушел еще часа пол назад, – не стал скрывать своего разочарования Гон.       С удивлением он отметил изменившийся на фиолетовый цвет зализанных волос. Темный цвет. Слишком непривычный глазу в сочетании с обыкновенным его белым гримом, но вполне имеющий место быть. Все еще яркий. Все еще выделяющийся. Вот только чересчур довольному, даже полсловом не обмолвившемуся, что задержится, Хисоке Гон комплимента не проронил лишь перевел скучающий взгляд обратно в темноту опустившейся на город ночи.       – Понимаю твое недовольство, но я уже давно обещал заскочить сюда одному важному человеку и решил, так сказать, совместить приятное с полезным.       – Ты вполне мог бы сделать это один, – сам не понимая природы своей несдержанности, произнес Гон, а затем, когда прохладный весенний ветер забежал, минуя перила, на веранду, поежился, укрывая еще и колени краем плохо согревающего тонкого пледа.       – Какой же ты все-таки мерзлявый, – покачал головой его спутник и, взмахнув вверх рукой, подозвал официанта. – Ты уже выбрал?       Гон выбрал. Еще около часа назад. Теперь же повторил официанту заученное название незнакомого ему салата с плесневелым сыром и мяса с овощами. И даже не слушал, что заказал Хисока. Не слушал он, и когда подошел к ним мужчина в черном готическом фраке с длинными полами, что так же нелепо выделялся, как и Хисока, на фоне идеального ресторана и высшего общества. Он любезно улыбнулся Гону после короткого их знакомства и принялся вести с Хисокой то ли светскую, то ли деловую беседу. Гон действительно не вслушивался в их диалог. Глядел все теми же невидящими глазами вдаль и мечтал как можно быстрее этот фарс закончить. Не нужна была ему такая «оплата». Не хотел он сидеть рядом с Хисокой подобно красивой игрушке. Да и не был он столь красив, чтобы годиться в сопровождение.       Впрочем, немного погодя забытый Гоном по имени мужчина в черном фраке, чуть склонив на прощание голову, ушел, оставляя их с Хисокой вновь наедине. Торжественная мелодия, доносящаяся из глубины зала, с его уходом сменились лирическим вступлением очередной пьесы, и Хисока, будто вторя изменившемуся настроению, заговорил мягче:       – Прошу простить меня, – и с этими его словами, Гон неверяще моргнул. Чтобы Хисока мог говорить столь учтиво? – Еда здесь и правда вкусная, а когда поедим, можем быть свободны. – Видимо мог. Видимо все еще не отошел от минувшего разговора.       – Тогда, если ты не против, я бы покинул это место, как можно быстрее, – в той же вежливо-учтивой манере, словно передразнивая, проговорил Гон.       – Мистер Асвонд расстроится, – точно, вот так звали того мужика во фраке.       – Можно подумать тебе не все равно.       – Ну… – растянул укоризненно Хисока, придвигая налитый официантом бокал шампанского к противоположной стороне стола. – Ты слишком плохого обо мне мнения. Впрочем, – на этом слове его голос сделался живее. – Думаю, он поймет меня, – весьма недвусмысленно опустил свою узкую ладонь лживый хитрец, обещавший лучший ужин в жизни Гона, на сокрытую пледом коленку, что упиралась в перила веранды.       – Это был первый и последний раз, когда я играл роль твоей пассии, – хлопнул по распоясавшейся руке Гон, следом, наконец, остужая свой пыл и перенаправляя внимание на еду. Может быть, следовало ему это сделать раньше и никакие представления Хисоки не смогли бы вывести его из себя, но раз за разом не выносящий голод Гон беспечно забывал о простом для него правиле: сначала поешь, а потом уже ссорься с кем душа пожелает. И обычно душа после сытного обеда желала лишь наслаждаться жизнью, а не тратить ее на глупые споры и раздражение.       – Давай так, за этот вечер я пообещаю тебе одно автопушествие по окрестностям, – предложил, накалывающий крупный лист салата, Хисока, и из его тарелки совершенно неаристократично выпали на стол пару зацепившихся за лист кукурузин. И в миг Хисока, сделавшись привычным собой, подцепил их длинными своими белыми когтями и дел куда-то так быстро, что даже смешливо следящий за ним Гон не успел разглядеть. – Так, я говорил о том, что прокачу тебя по окрестностям, – когда нелепая ситуация разрешилась, вновь заговорил вышедшей сухим из воды фокусник, и на этот раз, заметно повеселевший Гон, демонстративно поставив локти на стол, сложил подбородок на скрещенные ладони, внимательно его слушая. – Это будет моя компенсация за неудавшиеся вечер и предыдущие дни твоего ожидания.       – Договорились, – лукаво скосив взгляд вниз, где из-за края стола виднелась острая чужая коленка, Гон чуть склонил голову в бок. Он, пригубив поставленный Хисокой бокал, не особенно задумался над предложенным им автопутешествием. Путешествие оно ведь всегда путешествие, а на автомобиле или пешком не так уж и важно.       В тот вечер, уже значительно ближе к ночи, все закончилось обычно – в гостиничном номере. Таким же, как и всегда, сумасшедше приятным сексом. Сексом, после которого Гон готов был простить Хисоке все, за что тот пообещал показать ему невероятной красоты виды.       Надо сказать, извиняться Хисоке действительно было за что. Еще неделю назад, когда Гон попрощался с Киллуа в их съемной квартире, Хисока в ответ на его желание приехать намекнул, что не только пересечется с ним разок-другой, но и выделит ему пару дней, как признательность за хорошее времяпрепровождение. Стоит сказать, еще тогда несказанному гостеприимству Гон был удивлен, но еще больше он был счастлив. Совершенно необоснованное чувство, но именно оно заполнило всю душу, когда в первый раз прочел он те короткие строчки обещания.       Только вот радость продлилась недолго. Стоило дирижаблю, держащему путь в Ревейл, коснуться земли, на включившийся телефон пришло два отложено принятых сообщения, одно из которых содержало приятную глазу фотографию растянувшегося на простыне Хисоки, а второе представляло собой короткое послание, следующего содержания:       Появились срочные дела. Напишу тебе позже.       Конечно у любого человека могли появиться дела. Что уж скрывать, сам Гон грешил так пару раз. Потому и воспринял новую информацию в достаточной мере спокойно. Спокойно. До тех пор, пока аэроэкспресс не пересек горный хребет, и за ним не обнаружился на земле сплошь белый снег, что укатал Ревейл пушистым одеялом за всего одну ночь.       Изумленно глядя на белоснежные шапки зеленых деревьев, Гон ругал тот день, когда решил приехать к Хисоке домой. Его интерес сыграл с ним злую шутку. Не любишь холод – держи город, где зима наступить может в любой момент.       Электронное табло в вагоне уже давно показывало шестнадцать градусов, вот только, увидев за окном снег, Гон наконец-то разглядел с боку от этого числа убежавший вперед знак минуса.       Еще перед вылетом, уточняя у Хисоки погоду, он обрадовался относительному теплу, и совершено не готов был по итогу лицезреть усыпанные снегом сопки. Как не готов был и проводить время в одиночестве. Впрочем, с последним больших проблем не возникло. Уже на следующий день после приезда, завтракая в ресторанчике снятой гостиницы, он познакомился с приехавшей на научную олимпиаду девушкой. Ее компания и раскрасила затянувшиеся дни ожидания заветного сообщения. Вечерами, одеваясь в теплые пуховики, они выходили на снежные улицы, гулять по незнакомому обоим городу, и пусть, кроме этих прогулок, ничего большего их не связывало, Гон любознательной Лесси очаровался. Она то и рассказала ему о здешней погодной аномалии, над которой вот уже век бьются лучшие умы человечества, и ничего решить с ней не могут. Что сезоны тут, как и во всем остальном мире, следуют четко друг за другом, но вот смениться могут фантастически быстро. Так, что в один день была зима, ночью превратилась она в весну, а через три-четыре дня за окнами царило уже лето. Однако, сам факт невообразимой смены времен года Лесси интересовал не так сильно, как растущие в Ревейле и его окрестностях растения. Они, сплошь эндемики, приспособились к суровому климату и могли выдерживать самые стойкие морозы, когда значок термометра опускался ниже 35 градусов. Даже тогда Ревейл утопал в зелени, и, как утверждала Лесси, если лето на его улицах задержалось ненадолго, то даже весенние цветы могли быть покрыты слоем снега.       Ее вдохновленные рассказы о каждом встреченном им на пути дереве Гону хотелось как можно лучше запомнить, а следом рассказать столь интересную информацию своему любовнику, который наверняка, живя здесь, о подобных удивительных по своей природе вещах даже не задумывался. Ведь вряд ли бы Хисоке пришло в голову, что здешний дуб в корне отличается от того, что растет за пределами невидимого купола аномалии. Тот, что за куполом, множественно больше, размножается посредством семян и выглядит, как настоящее дерево. Тот же, что растет в Ревейле, выглядит почти, как куст, семян не имеет, зато размножается от своих же корней, пуская новые побеги раз в пару длинных сезонов.       Лесси, ступая рядом медленно и спокойно, рассказывала еще безмерно много удивительных фактов, но, как бы Гон не хотел все их запомнить, когда дело дошло до написанного Хисокой сообщения, все его мысли, забывая рассказы о деревьях, приковались к нему одному.       За окном тем временем расцвела весна. Заметно потеплело. А Лесси уехала, заняв пятнадцатое место на олимпиаде, еще за день до появления в сети Хисоки. И уж какие, после его появления, дубы да секвойи могли остаться в юной голове?       Сидя за тем крайним столиком на веранде, Гон, обводя скучающим взглядом Ревейл, даже и пол мыслью не вспомнил о Лесси и ее увлечениях. Его сознание занял Хисока. Совсем скоро они должны были встретиться вновь. И терзали его смутные сомнения, стоили ли дни скучного ожидания предстоящий встречи?       Однозначно, после очередного их жаркого секса Гон мог ответить, что да, несомненно они того стоили. Его запах, его руки, бедра и такой желанный член внутри. С Хисокой после каждого раза хотелось еще. Все больше и больше. Ближе и ближе. Чтобы в какой-то момент раствориться в нем и совершенно забыться. А пока забыться позволял безмятежный и спокойный сон, утянувший в свои объятья разнеженное ласками тело.       Следующим после встречи с Хисокой днем, когда на узкой парковке гостиницы мигая аварийкой пристроился вторым рядом громоздкий внедорожник, Гон, выглядывая по сторонам копну фиолетовых залакированных волос, не повел и взглядом. Приставка «авто» к предложенному путешествию в его голове совсем растворилась, и упорно не обращал он внимания и на сигналящие гудки, пока знакомый голос со стороны дороги не позвал громко:       – Обернись, ягодка!       И этот голос Гон мог узнать среди сотен других. Несомненно, то был именно Хисока. И выглядывал он из-за крыши той самой машины, что, перегородив половину дороги, получала в свой адрес гневные сигналы и выкрики недовольных водителей, успевших за пол минуты организоваться в пробку на узкой улочке.       И вот такого появления Гон никак не ожидал. Удивленно вскинув брови, он, пробравшись через ряд припаркованных машин, под все не унимающиеся крики водителей, подгоняющих теперь уже и его, запрыгнул на пассажирское сидение широченного внедорожника, который, казалось, внутри был чуть ли не больше, чем снаружи.       – И долго бы ты меня так игнорировал? – раздраженно поинтересовался нацепивший на нос солнцезащитные очки водитель, и стоило его двери закрыться, как все посторонние шумы с улицы заглушились. Остальные участники дорожного движения все еще сигналили и возможно даже что-то выкрикивали, но теперь Гону было уже не разобрать их слов, тем более, когда прямо перед ним, опустив запястье сверху руля, Хисока уверенным движением переключил коробку передач. – Вот именно из-за этих узких улиц я и ненавижу ездить в центр, – ругнулся сидящий за рулем, и машина, резко дернувшись с места, подъехала к загоревшемуся красным светофору. – Мог бы снять гостиницу где получше.       Глядя в широченное лобовое стекло приятно пахнущей машины, Гон ничего Хисоке на эти его слова не ответил, лишь в очередной раз удивился тому, каким тот может быть разным. Любезным, как вчера в ресторане, несдержанным, как сегодня, молчаливым, как в их первый раз, гостеприимным и даже дружелюбным, не подкалывающим и не раздражающим лишний раз и без того не особенно предрасположенного к нему Киллуа. И Гон еще сам не до конца понимал, как реагировать на такого совершенно разного Хисоку. Ведь очень вряд ли за те недолгие встречи они стали столь близки друг к другу, чтобы показать настоящих себя. А значит и Хисока, сидящий за рулем, и Хисока, что любезничал в ресторане, все один и тот же человек с множеством пригодных к разным случаям масок. И эти маски Гон бы пожелал увидеть все. Так же, как пожелал когда-то увидеть с самых вершин цепочки гор раскинувшейся фьорд, что представал к низу от крутящихся по серпантину колес машины, бампером устремленной к верху.       Они выехали с забитого машинами центра еще получасом ранее, прокатились по широким проспектам и вот свернули на дорогу, что одним своим краем то и дело смотрела в пропасть. Хисока сказал, что дорога эта по праву считается одной из самых опасных в Ревейле, и после его слов огонек в карих глазах загорелся еще сильнее.       Чем выше по серпантину они поднимались, тем ближе машина клевала к краю и тем лучше видны были выступы скал, и ближе казалось небо. По крайней мере различимые снизу лодки, казались теперь не больше, чем муравьями, колыхающимися на игривых перекатах пенящихся волн.       Разглядывая их, Гон бесстрашно прижимался носом к стеклу, выглядывал каждый поворот, каждый изгиб дороги заранее, любопытно открывая для себя все новые и новые виды, и на очередном таком повороте, когда машина чуть ли не прошуршала шинами по грани, Хисока свободной рукой отстегнул Гона ремень и открыл перед его носом окно.       – Можешь выглянуть, – опережая полный удивления вопрос, произнес он. – Если что, поймаю, – коснулась юношеского плеча когтистая рука, и от наманикюренных пальцев протянулись пять различимых Ге нитей.       Извилистый склон вновь подготовил перед ними поворот, и водитель, отрывая взгляд от пассажира, вернул свое внимание дороге. Она, словно змейкой, тянулась вверх по острому хребту, и, осмелев совсем, надо сказать, не здраво, Гон, стянув с ног ботинки, залез ступнями на сидение, облокотился о дверцу и, встав коленями на сидушку, вылез через распахнутое окно, оказываясь половиной тела практически над пропастью.       В его лицо и плечи ударил еще совсем прохладный весенний ветер, раздул короткие волосы, затрепав их по лбу и ушам, и мгновенно проник под кожу, оставляя на ней ледяной свой след. Но то, что открылось взору карих глаз, затмило все сопутствующие неудобства. К низу от действительно петляющей по грани дороги предстали перед его глазами уходящие в море скалы, и, когда Гон, цепляясь большими пальцами ног за мягкую сидушку, еще чуть больше выглянул из распахнутого окна, увидел он, как море омывает камни у подножья отвесных гор. Видел бесконечную дорогу вдоль склона, неугомонно тянущуюся вверх, и наверняка где-то очень далеко выглядывающую наконец на равнину. Видел, заметно ниже их с Хисокой, летающих на распахнутых крыльях чаек. И совершенно восторженно смотря за их спокойным полетом, Гон, еще сильнее зацепившись пальцами, оторвал руки от окна, да чуть приподнявшись до того, как уперся лопатками в стойку, вытянул распахнутые ладони вверх, постепенно выпрямляя локти и, наконец, вытягиваясь по струнке от окна вверх. Там, в верху, ветер гнал пушистые, на вид, как сахарная вата, кучевые облака. За облаками этими просвечивалось голубое-голубое небо, в ушах гудел ветер, а в жилах хлестала через край та скорость, на которой Хисока входил в очередной поворот. Вслед за машиной каждый раз колыхало и Гона, и чувствовал он, как натягиваются в такие моменты нити, прикреплённые к его спине, как клюет он сам носом в пропасть, и как мелкие камушки, выскакивая из-под широких шин срываются и падают вниз.       Это было опасно, до той степени опасно, что кружило голову, стирало все разумные мысли, и заполняло все одно лишь счастье – в действительности простой выброс адреналина. И именно из-за него кровь и кипела в жилах, и сердце билось столь сильно, что должно было вот-вот прорвать грудь, но разве ж Гон думал сейчас о каких-то гормонах? Думал он, смотря во все еще безмерно далекое небо, лишь о том, что он никогда не полетит кубарем вниз, подобно тем выпрыгивающим из-под колес камням. Даже, если пошатнётся на повороте чуть сильнее, даже, если соскочит отчаянно вжатый в сидение палец ноги, ему не даст упасть та сильная рука, что, проверяя натяжение, держит его раз за разом крепко, прижимая обратно к корпусу несущегося вперед автомобиля. И Гон был совершенно беспечно уверен в ней, настолько, что запрокинул голову, как можно высоко к небу, и, набрав полные легкие воздуха, выкрикнул, что было сил совершенно счастливое «А-а-а-а», на всю округу, заглушая своим криком рев двигателя, и возможно даже спугивая одну-другую устало присевшую на скалы чайку.       И никогда прежде Гон не чувствовал себя столь хорошо со стучащим в ушах пульсом. Он улыбался, совершенно по-глупому, совершенно беспечно. И это было лучшее, что когда-либо он испытывал. Совершенно безрассудное, совершенно отчаянное и глупое, но такое будоражащее.       – Ну и как? – спросил Хисока, когда Гон, наконец, утихомирив свой пыл, осторожно зацепился ладонями за дверцу, опустил голову вровень с распахнутым окном, и, когда попытался он залезть обратно, то оказался аккуратно затянут в салон прочными нитями.       – Афигенно! – выпалил все еще взбудораженный от переизбытка испытанных чувств пассажир столь громко, что в тишине машины за закрытыми окнами резанул его голос Хисоке по слуху, и тот, усмехнувшись, тряхнул головой.       – Я понял. Не кричи так, – в противоположность Хисоке, для Гона чужой голос показался слишком тихим, будто приглушенным. Оно и понятно было – еще мгновение назад в ушах его лишь с силой завывал холодный ветер. Его сердце все еще рвалось из груди, а руки пробрала мелкая дрожь. Но, даже зная своей несдержанности причину, Гон все равно едва заметно смутился. Вытащил из-под коленей ноги, да уместился на сидушке так, как положено было на ней ездить. Вновь прильнул носом к стеклу и, с огорчением обнаружил, что так, за стеклом, не видно всей ниспадающей к морю расщелины меж скал.       Машина все так же одиноко петляла над обрывом, входя в повороты и выходя из них по самому краю. Хисока, держа руль одной рукой, второй игрался видимо с оставшимися меж ними нитями, и, когда после очередной крутой петли, дорога свернула резко от края, Гон увидел представшую пред ними огромной высоты стелу.       – Это самая высокая точка всего королевства, – озвучил, махнув рукой на средних размеров холм на вершине, Хисока.       Машина, медленно взобравшись на возвышение, остановилась на вымощенной камнем парковке метрах в сорока от величественного устремленного в высь столба. И стоило ей остановиться, как Хисока, не проронив ни слова, заглушил мотор да распахнул водительскую дверь, впуская в салон бушующий здесь наверху ветер. Он ловко спрыгнул с сидения, встал перед автомобилем и вытянулся, задирая руки к небу. И на секунду, а может две или три, Гон, совершенно теряя к открывшейся перед ним красоте интерес, завороженно застыл, следя за тем, как перекатываются под бледной кожей очерченные мышцы и как играет забегающая под их складки тень. Эти сильные руки совершенно точно стоили того, чтобы, любуясь ими, упустить из виду все постороннее. Ведь, какой бы не были красоты скалы и фьорды, Гон мог увидеть их столько раз, сколько пожелала бы его душа, а Хисоку с его непривычно темными, но все еще ослепительно яркими на солнце волосами, с его белоснежной одеждой, с его узкой и такой соблазнительной шеей нужно было ловить сейчас. Дать себе возможность насытиться им, перестать так сильно его желать, ведь с Хисокой, в отличие от недвижимых скал, все могло закончится в любую секунду. И именно поэтому Гон не в состоянии был ему отказать, именно поэтому, распахнув дверь мощного внедорожника, он спрыгнул на каменную кладку, на все еще чуть ватных после испытанного стресса ногах обошел высокий капот и, оказавшись рядом со своим безумно притягательным любовником, произнес:       – Хочешь, я сделаю тебе минет?       И разве ж можно было от такого предложения отказаться, когда на сотню километров вокруг никого и только холодный ветер бушует на вершине скалы?       Вот только одним минетом дело не ограничилось. У предусмотрительного Хисоки оказались с собой все необходимые для продолжения вещицы, и, когда тот оторвал любовно сосущий рот от сладостного его занятия, прозвучавшее предложение не оставило раскрасневшегося, возбужденного мальчишку равнодушным. Он, повинуясь словам своего намного более опытного любовника, забирался коленями на водительское сидение и выпятил уже освобожденную от лишней одежды округлую попу. Удачно распахнутая дверь отгораживала потоки ветра и, когда скользкая холодная смазка оказалась меж соблазнительно раздвинутых ягодиц, хотя бы холодные его потоки не покрыли чувствительную кожу слоем выступивших мурашек. А следом машина под весом вступившего на ступеньку ее водителя покачнулась, и Гон почувствовал, как прохладная головка прижалась к его входу.       В первый раз Хисока проник в его тело без подготовки. Неожиданно и естественно плавно. Он очутился внутри легко, хорошо смазанный и обжигающе холодный. От этого словно пронзившего тело холода, Гон испуганно содрогнулся и почувствовал, как такая же прохладная, как и член, рука, пробравшись под край свитера, мягко огладила его чувствительный бок.       – Тшшш… Сейчас согреется, – успокаивающе прошептал в салон автомобиля согнувшийся Хисока, и в гуле завывающего ветра Гон сумел различить его слова. Расслабился, отдаваясь его рукам, и, когда член внутри осторожно задвигался, то совсем скоро только и смог что, жарко дыша, постанывать, упираясь слабеющими руками в соседнюю сидушку, и закатывающимися глазами через окно глядеть на возвышающееся вдалеке горы.       – Хисока, – позвал отошедшего к краю огороженной площадки перед стелой Гон. – Будешь? – протянул он зажатую меж пальцев сигарету, но любовник лишь покачал головой.       Тогда, сполна прежде помучавшись с то и дело тухнущем пламенем зажигалки, он так же очутился около железных перил.       – Ты говорил, что это самая высокая точка.       – Так и есть, – подтвердил стоящий рядом.       – Тогда что там? – указал держащий сигарету палец на красующиеся снежными шапками вершин горы вдалеке.       – Я сказал, что это самое высокое место в королевстве, а не во всем мире, Гон, – усмехнувшись, протянул любовник, и в уголках его губ точно, что появилась настоящая улыбка. Или может Гону это только показалось? И то был простой блик яркого солнца.       – А разве там не королевство? Это же все одна страна, – не унимаясь, выдохнул Гон едкий дым.       На этот раз Хисока выпрямился, отрывая локти от холодной даже на вид ограды. Застегнул накинутый на плечи белоснежный, под стать штанам, бомбер и ответил на все интересующие его юного любовника вопросы.       Выяснилось, что на бумагах и правда вся территория от Ревейла вглубь материка до границ с соседними странами занимает одна единственная республика, но вот по факту внутри нее существуют практически независимые друг от друга субъекты. Например, Эствэйд входит состав Венстарской республики, а Ревейл с его окрестностями считается королевством. И оказалось, что замок, находящийся в самом центре Ревейла, действительно действующий, и живет в нем настоящая королевская семья. А еще Хисока рассказал о флагах, что развешаны были на каждом шагу, и Гон сдержал так и рвущуюся наружу шутку про патриотично окрашенные волосы. Ведь как оказалось розовый – основной цвет флага всей республики, а фиолетовый конкретно королевства Ревейл.       И вот так, стоя на высшей точке всего королевства, любуясь расщелиной скал, глядя далеко-далеко за голубое небо, Гону невообразимо приятно было слушать его голос, задавать первые пришедшие в голову вопросы, чтобы только продолжал он свой рассказ, и чувствовать, как огибая его бок, рассеивается поток ветра.       – Ладно, я взял эту машину, чтобы проверить одно место, но, если мы простоим тут еще с пол часа, то вряд ли уже успеем, – заканчивая очередной свой ответ, добавил Хисока.       Гон кивнул, и только оказывавшись в машине, под теплым воздухом из кондиционера, он понял, как замерз. Мелкая дрожь пробила все тело, и тогда на его груди оказалась снятая с плеч Хисоки куртка. Переключив панель передач, водитель никак свой поступок не прокомментировал и лишь кивнул на растерянное «спасибо».       Машина дернулась с места, ее пассажир укутался объемной курткой и, слегка откинув спинку сидения, не сумев побороть подкрадывающийся к нему сон, все же отдался его соблазнениям и уснул, беззастенчиво уткнувшись носом в ворот чужой куртки, где слабо, но улавливался самый приятный Гону запах, успокаивающий и одновременно волнующий.       Согревающий разнеженное теплом тело бомбер свалился с острых плеч, когда ровная дорога сменилась чередой невидимых на скорости кочек. Внедорожник нещадно затрясло, колыхая оказывается скрипящую подвеску, и практически сразу мирно спящий пассажир распахнул отвыкшие от яркого солнца глаза и прищурился. Хисока, до этого расслабленно придерживающий руль запястьем, обхватил плотно рулевое колесо ладонями и внимательно вглядывался в дорогу, то и дело уводя внедорожник из стороны в сторону, явно что объезжая какие-то не приглянувшиеся ему участки. Помогало, впрочем, это не сильно. Машину все еще трепыхало из стороны в сторону.       Чуть дальше Хисоки за боковым стеклом мелькали стволы деревьев, и, приподнявшись, Гон заглянул за высокий капот, видя, как впереди заворачивает влево лесная не асфальтированная дорога. И тот шум, что оказалось создавали отпрыгивающие от дороги камни, стал вдруг резко понятен.       – Проснулся? – не отрывая от дороги взгляд, спросил водитель.       – Ага, – все еще немного сонно и разнежено проговорил в ответ ему Гон.        – Нам еще полчаса ехать, так что можешь еще отдыхать.       Хотел бы Гон на последнюю Хисоки фразу съязвить что-то по поводу непрекращающийся тряски, но его опустившаяся обратно на разложенное сидение голова видимо решила, что не так сильно уж мешает шум и тряска сну. Его тяжелые спросонья веки, будто по приказу, закрылись, и уже в следующую секунду Гон улавливал качание автомобиля на грани сна и яви.       В следующий раз его разбудила только опустившаяся на плечо чужая рука. Она, выцепляя сонное сознание из какой-то в миг забывшейся воображаемой реальности, потрепала вымотанное за ночь тело и огладила стык плеча и шеи, надавливая весьма искусно ровно на сокрытую под кожей железу.       – Мы приехали, – произнес Хисока, когда карие глаза распахнулись, а плечо инстинктивно поджалось к голове, пряча чувствительное место.       Острый ноготь неаккуратно скользнул по скукожившейся коже, и то, как приятно разбежалась от его касания по телу удовольствие, заставило Гона с горечью вспомнить, что Хисока при всем своем желании не сможет поставить на том самом месте, что так и манит его внимание, свою метку. Присвоенные омеги лишены возможности оставлять свой запах на ком-либо, кроме покрывшего их альфы.       – Идем, – забирая с Гона ног свою белоснежную куртку, позвал кивнувший на дверь водитель, и, когда его взгляд смещался с обнаженной шеи, на миг Гону подумалось вдруг, что золотистые глаза его сделались печальней. И может быть ему это лишь показалось, а может сам он с каждым разом все больше желал почувствовать приятный запах на себе и огорчался невозможности исполнения этого желания. Но одно Гон знал точно – спрашивать о метке у Хисоки не стоит, как бы не хотелось его шальному сознанию подкинуть на язык вопрос: «А если бы мог, ты бы поставил?».       Водительская дверца распахнулась, и, когда Хисока спрыгнул со своего сидения, то внедорожник вновь покачнулся.       Гон, отгоняя дурные мысли, мотнул немного гулкой от дневного сна головой да, поднявшись резко, вслед за своим спутником выпрыгнул на грунтовую, под ногами еще мокрую и грязную от едва растаявшего снега дорогу. И окружил его сплошь почти непроглядный лес, размытая шинами чужих машин колея на дороге и тупик в виде импровизированной парковки машин максимум на пять. Грязь, пробирающаяся под свитер сырость, ее же холодный запах и ничего более интересного вокруг – один только белоснежный во всей этой грязи Хисока.       – И что мы здесь будем делать? – неутешительно провожая вот-вот опустившееся за кроны деревьев солнце, спросил подошедшего к нему Гон.       – Увидишь. Тебе должно понравиться, – заверил Хисока, а затем, подойдя к Гону и нагнувшись вровень его глаз, он ткнул указательным пальцем в сторону видневшегося из-за крон холма. – Видишь, то дерево, – указал белый коготь на свисающие над невысоким выступом дерево. Гон кивнул. – Тогда, кто быстрее, – предвкушающее растягивая буквы выдал заблокировавший машину жулик, и уже спустя секунду его и след простыл. Точнее, на влажной почве следы то как раз и остались, но, как бы отставший лишь на мгновение Гон не старался его нагнать, даже силуэт его из-за стволов деревьев виден не был.       Обнаружился Хисока лишь в самом конце пути, когда сполна выпачкавшийся грязью Гон, чудом не растянувшийся по земле, по следам его вышел на небольшой утес.       Все такой же идеально белоснежный настоящий фокусник сидел на широкой ветке одного из немногих крупных в лесу деревьев. Он мерно покачивал закинутой на колено ногой и смеющимися глазами оглядывал подоспевшего Гона.       – Свинтус, – протянул он, и это совершенно странное из его уст слово буквально пригвоздило Гона к месту.       – Что?       – С-в-и-н-т-у-с, – еще четче, буквально под буквам, растянул улыбающийся его засранец-любовник, явно что провернувший какой-то очередной свой фокус. Не мог обычный человек, пробежавшись по разъезжающийся в стороны от ног грязи, остаться чистым! – Свинтус, – для убедительности протянул Хисока еще раз, и терпение Гона, в миг наполнившись до предела, лопнуло. Самолично ему захотелось дерзкого этого совершенно по праву раздражающего подлеца с ветки сбросить да запачкать как можно сильнее белоснежные его одежды. Идеальный план. Вот только, стоило Гону перенести вес на опорную ногу, как Хисока с ветки той раз, и исчез. А следом раздался откуда-то из-за объемной кроны дерева его громкий голос:       – Догоняй!       И тогда только, обогнув широкий ствол, Гон увидел натянутый с дерева этого широкий трос. А по ту сторону, где натянут был этот трос и где Хисока, ладонями держась за прикрепленную к тросу палку, на скорости мчался вниз, раскинулся чистый, редко перемеженный деревьями, пологий склон.       По этому склону Хисока, развивая скорость, удалялся от него все сильнее, и Гон, все еще раздраженный его словами, но уже полностью переключившийся на новую для них игру, оказался на дереве, где нашел еще парочку подобных специальных приспособлений. Вытянул одну зафиксированную на тросе держалку, да, стараясь нагнать Хисоку, оттолкнулся посильнее от широкого ствола, и полетел вниз, вновь слыша в ушах один лишь ветер, ловя его всем телом и чувствуя вновь вскипающий в венах адреналин. Под ногами метрах в десяти земля, впереди длинная дорога натянутого троса и спина далекого Хисоки, грядущий чуть ниже ряд деревьев, и как-то нужно будет остановиться, не переломав все кости, но это позже. А сейчас вновь стучащее в груди сердце, огонь в глазах и все еще не прошедшее желание кинуть в белоснежную спину комок липкой грязи, да размазать ее ладонями по соблазнительному телу.       Дальше, за тросом, раскинулась меж деревьев полоса препятствий. Для профессионального охотника – раз плюнуть, но из-за мелькающего впереди силуэта не менее интересно. Перебираясь через подвесные ступени и натянутую меж стволов импровизированную паутину, Гон близок был догнать белоснежную куртку, пару раз он даже казалось видел сверкнувшие возле него пятки, как в очередной момент, уже у разукрашенного потрепанными лентами финиша, липкая жвачка пригвоздила попавшего в ловушку Гона к месту. Грудью уперевшись в невидимый барьер, Гон попытался выпутаться, как уже через секунду, Хисока своими ладонями зафиксировал его запястья, удерживая их на месте.       – Попался, – протянул он, и из-за стука в ушах его голос вновь казался приглушенным.       Сердце и без этих странных фокусов колотилось в груди, чуть не разрывая ребра, но, когда ладонь Хисоки, отпустив более не сопротивляющееся запястье, опустилась на пах, оно забилось в разы сильнее. Его пальцы, легко расстегнув драконью пряжку, пробрались к пуговице, и в тот момент Гон уже начал возбуждаться.       – Я задолжал тебе кое-что, – проговорил Хисока прежде, чем Гон осмелился задать ему вопросы.       Задолжал Хисока, по его мнению, минет. Самый невероятный минет, который когда-либо Гону делали. Впрочем, все что делал с ним Хисока было с приставкой «самое». Как и сам Хисока был самый-самый. Ни с кем больше Гон не чувствовал себя столь свободно, и ни с кем бы не признался, что, зависая над землей, удерживаемый одними невидимыми без Ге нитями, он хотел кончить с его пальцами внутри. Вот только кончил со своими – у Хисоки на руках мешались когти. Зато как! Прямо в его обхватывающий головку рот. И после этого, без того раскрасневшееся лицо, буквально загорелось, когда нежные его губы поцеловали, оставляя в распахнутом рту горький и терпкий вкус.       – Только…– отрываясь от соблазнительных губ, Хисока ладонью огладил полыхающие смущением щеки. – Не смей влюбляться в меня, – очертил он, никогда прежде не произнося негласное это правило столь прямо.       – Не посмею, – в ответ спокойно проговорил Гон, и с этими словами сдерживающие его путы исчезли.       – Мы можем встречаться так, только пока ничего нас не связывает, – добавил Хисока, и любовник его на глазах растворился, следом оказываясь его позади.       – Договорились, – из-за широкой сокрытой белой курткой спины прозвучал голос. – И я выиграл, – самодовольно указав на финиш, красовавшийся над темноволосой головой, выдал Гон.       На удивление, без лишних слов, Хисока согласился. А затем они сыграли еще два раза, в которых к финишу первым пришел отнюдь не Гон. Но расстроен он совершенно не был. Да и как тут можно расстроиться, когда под потрепанными лентами финиша раз за разом оказываешься в крепких, удерживающих на месте, объятьях? Хисока ловил его, чтобы ненароком разогнавшийся Гон не пролетел мимо пары дощечек, прибитых к дереву. Ловил и не слишком-то быстро отпускал, позволяя себе втянуть пару раз запах у основания шеи.       В темноте наступившей ночи эта позволенная им слабость была почти не заметна. Да и была она ровной той же, которой хотелось и Гону. Как выяснялось, между предрасположенными людьми существовала все же в действительности какая-то неуловимая связь. И пусть не была она влюбленностью, пусть не заставляла краснеть щеки и не обязывала любить, но совершенно точно вызывала желание быть ближе.       До машины добрались они уже за полночь. Уставшие, теперь оба вымазанные грязью, проголодавшиеся, но совершенно довольные. Хисока – тем, что выиграл, а Гон убеждённый в том, что обещание не влюбляться исполнить не составит ему и труда. Да и не влюблялся он в своей жизни еще ни разу, не умел, видимо, смотреть столь восторженно и трепетно, как Киллуа. Не вызывало это чувство боль в его сердце от расставания, не выпрыгивало сердце из груди при встрече, не трепетало от поцелуя. И даже в несомненно приятных объятьях Хисоки ему хотелось чувствовать тепло согревающих тело рук лишь из-за одного тепла, а никак не из-за его рук. Легче-легкого. Если бы мог Гон любить по нормальному, как все, давно бы ответил Киллуа взаимностью. Но… влюбленность явно что создана не для него. И явно что не Хисоке данное правило под силу было изменить.       Да и разве можно влюбиться в человека, разрешившего сначала курить в машине, а затем признавшегося, что машина совсем не его, а арендованная? Знал бы Гон, что она не Хисоки, не стал бы дымить в салоне, но, что было сделано, то уже было. А потому, затянувшись в последний раз, он стряхнул в распахнутое окно остатки пепла, зажимая окурок в ладони.       – Знаешь, я не думал до сегодняшнего дня, что ты умеешь водить, – признался Гон, когда лесная дорога вывела их к побережью, и врывающийся в салон воздух запах выброшенными на берег водорослями.       – Тогда я смог удивить тебя, – растворились его слова в звуке загудевшего под капотом мотора. Машина, рванув перед горкой вперед, бодро взобралась по резкому склону и вновь свернула от моря в густые прибрежные леса.       Опустив предплечья на проем открытого окна, Гон пристроил на них голову, носом выглядывая на улицу из-за массивной стойки.       Хисока действительно смог его удивить. Не только тем, как уверено держал в руках руль, не только своей еще раз доказанной в их соревновании ловкостью, а еще и тем, как умел он уловить Гона настроение. Как держал он буквально вываливающуюся спину из окна, как сжимал крепкими руками подмахивающие ему бедра, как позволил провалиться в сон, как разжёг в секунду огонь соревнования и как точно произнес слова, что успокоили Гона сильнее любых обещаний. «Не смей влюбиться с меня»… Эта фраза не выходила из юной головы до самого отеля, когда широкий внедорожник пристроился на пустынной ночью улице у самого бордюра. Хисока и сам не думал влюбляться в Гона. Скорее всего, он был ровно таким же. Не умеющим чувствовать любовь, описанную в книгах. А значит с ним Гон мог позволить себе расслабиться и мог не бояться обидеть лишним словом, не бояться быть неправильно понятым. Хисока не будет расстроен, Хисока не почувствует боль, узнав о других. Ему на них все равно. Ему важно лишь здесь и сейчас, без любых привязанностей. И Гону важно тоже. Важно, что сейчас легко, что с ним, как нужно, пусть и совершенно неправильно.       – Ты зайдешь? – спросил Гон, когда тяжело гудящий мотор выключился.       – Ты думаешь стоит? – вопросом на вопрос ответил Хисока, и, задумавшись над его словами, Гон медленно покачал головой.       – Я устал, – признался он, и Хисока протянул к нему раскрытую ладонь, попросив сигарету. Та оказалась меж его тонких губ, и осторожно смуглые пальцы подожгли зажигалкой табачный край.       – Нам обоим стоит немного отдохнуть, – окутал салон дым. – В любом случае, пока ни у кого из нас не появиться планов, можем проводить время вместе.       Со словами своего лучшего любовника Гон согласился. Ничего не запрещало им видиться и наслаждаться приятным друг другу обществом, пока не появятся на горизонте неотложные дела.       – Тогда, я побуду еще немного здесь, – на прощание, заглядывая через все еще открытое окно теперь уже с улицы, произнес Гон.       – Хороший выбор. Только осторожней, ягодки в этом городе спеют быстрее, – завел автомобиль водитель. Коротко кивнув на прощание, вывернул он с парковки и погнал широкие колеса вдоль здания гостиницы, унося вслед за собой гул одинокого мотора и непонятную фразу, смысл которой так и остался Гону неясным. И стоило блестящему под фонарями черному корпусу внедорожника свернуть на повороте за угол, мирно покоящийся весь день телефон в кармане джинсов завибрировал, а на экране его отразилось сообщение:       Гон, ты можешь приехать? Мне… плохо.       Отправителем был Киллуа. И вместе с прочитанным последним словом, все приятное ощущение прошедший с Хисокой встречи провалилось в пропасть. Гон наизусть набрал в поиске первые цифры номера друга, нажал вызов и с грустью подумал о том, что дела, отличные от Хисоки, появились у него слишком быстро. И, если бы знал он, что уедет так скоро, то пожелал бы заснуть напоследок под его теплым боком.