два года спустя
Лондон неспешно обдувал прохладный северный ветер, возвещающий жителей о том, что ноябрь стремительно подходит к концу, а значит самое время собираться вместе и вновь напоминать богам холода о том, что согреться можно не только теплом собственных домов. Центральные улицы были украшены к 24 ноября еще за неделю, и, когда до праздника оставался всего один день, к городским украшениям добавились и сияющие ярче любых огней улыбки детей и взрослых – радостно заканчивающих учебу и работу перед выходными, закрывая конторы и магазины, разбросанные по городу, словно бисер на причудливом серовато-огненном струящемся шелке осени – все спешили поскорее перевернуть табличку "открыто" на дверях и оказаться рядом с близкими. Это коснулось и книжного, расположенного, внезапно, в Сохо, однако имеющего определенный успех среди книголюбов всего города, особенно за редкие издания, которые владелец находил, казалось, в эпохах прошлого – иначе обьяснить их местоположение в наше время, да еще и в одном месте, было попросту невозможно. Ну, или владелец жил несколько тысяч лет – по крайней мере это бы многое объяснило. Особенно коллекцию нечестивых библий, которые, как порой казалось коллекционерам, терялись на протяжении веток истории чаще, чем вообще появлялись на... ну в общем на свет божий. И уж тем более на старой доброй Земле. Однако те, кто все же пытался перекупить прибыльный бизнес или хотя бы узнать, у каких частных коллекционеров юноша покупает редкие фолианты (нередко даже с подписью давно почившего автора), были тут же учтиво приглашены покинуть магазинчик, а если находились строптивые – по крайней мере если верить живущему неподалеку бедовому соседу той самой рыжеволосой женщины из участка – прогонял их уже другой юноша, спорить с которым долго никто не осмеливался. По началу жители ближайших домов и работники нескольких заведений на соседних улицах не верили, что из этого пустого здания что-то получится – в конце концов оно уже дважды прогорало, давая тем самым лишний повод для сомнений. В первый раз из-за проблем с законом, а во второй, вероятнее всего, потому, что арендодатель явно выбрал не тот район для бизнеса и быстро сменил локацию, дабы не стать банкротом. Впрочем, книжный тут тоже никто не ожидал увидеть. В который прямо сейчас заходил один из владельцев – как и всегда во всем черном, словно это была его вторая кожа, однако с небольшой выделяющейся деталью, обычно не свойственной его безупречному стилю рокера минувшего десятилетия – светлым шарфом, который явно выбивался из "крутого" образа, но грел обладателя с самого утра – когда его настоятельно замотали на шее мягкие руки. Небольшой звоночек над дверью возвестил хозяина и нескольких последних покупателей о том, что Кроули (вернее сказать, для большинства – мистер Кроули) вернулся, заставив светловолосого парня тут же засиять еще радостнее. Он как раз выходил из задней комнаты, протягивая покупательнице стопку каких-то книг, перевязанных фирменной темно-синей лентой с сургучовой печатью с крылышками ангела, и, попросив минутку подождать его у кассы, направился к двери, украдкой целуя Энтони в уголок губ и наблюдая за тем, как парень мигом унесся на второй этаж, загадочно улыбаясь. А заодно и прихватывая с собой пальто, пытаясь, видимо, что-то спрятать. Что ж, не только он готовил сюрприз на День Благодарения. Азирафаэль улыбнулся еще шире, переводя взгляд на пожелтевшие деревья за окном, постепенно облетающие на тротуар и горящие еще ярче в свете гирлянд и фонарей, словно отголоски древних костров, некогда зажигающихся на всем побережье с наступлением темноты. Впрочем, насколько он знал, в небольшом городке в Дорсете, кажется, еще осталась эта традиция, призванная в наши дни стать красивым и немного трагичным напоминанием о важных вещах. Фэлл чуть поправил белый кардиган поверх рубашки (связанный их общими усилиями, когда в один из зимних вечеров Кроули внезапно попросил научить его этому "нехитрому делу", которое порой так нравилось Азирафаэлю. Правда сказать, из этого ничего толком не вышло, кроме этого самого кардигана – связанного четырьмя руками, когда Энтони вновь и вновь безбожно путался в рядах и петлях, но не оставлял попыток научиться, периодически подбадривая своего "учителя" поцелуями) и развернулся вглубь магазина, попутно любовно осматривая стеллажи. Их они красили вручную уже много месяцев назад, когда собирали несколько небольших столиков для новинок у входа, куда очень часто незаметно просачивалась любимая книга Кроули, которую он, видимо, двигал в массы еще с тех пор, как дал прочитать ее Азирафаэлю. Хотя тот самый зачитанный том, что они обсуждали еще будучи студентами, он никогда не выносил из квартирки на втором этаже, и тем более не давал никому в руки, кроме своего ангела. Приветливая женщина, дожидавшаяся Фэлла на кассе со счастливой улыбкой – какая бывает только тогда, когда среди десятков дней поисков ты наконец находишь ту самую книгу, в той самой обложке, что западает прямо в сердце и обязательно займет особое место на полке. Она вновь поблагодарила "мистера Фэлла" за исполнение ее давней маленькой мечты найти то самое издание книг, которое бабушка показывала ей в детстве, и, оставив Азирафаэлю в подарок коробку домашнего печенья, памятуя о том, как владелец магазина "Mr Fell & Co" любит сладкое, пожелала улыбающемуся юноше хорошо отдохнуть в праздники и вышла из магазина, прикрывая дверь с тихим звоном колокольчика. Наблюдающий за этой идеалистической картиной со второго этажа Энтони, неспешно спустился по винтовой лестнице (украдкой вспоминая, как несколько дней назад они едва не расшиблись на этих самых ступеньках, пока их ноги отказывались нормально нести хозяев до кровати. Особенно, когда Фэлл сильнее прижался к нему и начал шептать на ухо что-то ласковое), обходя прилавок и мягко обнимая со спины счастливого ангела. Два года. Целых два года. Казалось, они зашли сюда только вчера, однако то, какой стала их жизнь была лучшим подарком. И самой смелой когда-то мечтой. Целых два года Кроули спал спокойно. Разумеется, не без редких воспоминаний о пустой могиле и кошмаров посреди ночи, однако все время с момента суда он точно знал – виновный наказан. Бывшему профессору назначили наказание сразу по двум статьям, присудив общим решением присяжных восемь лет заключения, и, как бы он не пытался обжаловать приговор и нанять еще более дорогого адвоката – все улики были на лицо, а чистосердечное (и не одно) признание в дневнике, заверенное графологом и психологом, как действительно принадлежащее ему, заколачивало все его попытки исправить положение. Спустя пару месяцев заключения он даже отправил просьбу увидеться с Энтони через своего адвоката, однако Фэлл, вместе с которым во время прогулки в городе их и застал представитель, твердо и ясно объяснил мужчине, что Кроули никогда не захочет этого, чувствуя, как от одного предложения Энтони напрягся всем телом. Только тогда, впервые после всех разбирательств, Кроули понял, что все еще не до конца принял происходящее, в особенности тот факт, что даже после наказания виновного – Артур остался мертв. Но и одиноким в своей печали он больше не был. Каждый раз Азирафаэль был рядом – он будил его от страшных снов в первые месяцы и, несмотря на усталость и поздний час, с улыбкой наливал травяной чай и приносил его в постель, или читал до рассвета вслух, пока Кроули наконец не засыпал спокойным сном. Он был рядом, когда проходил суд, давая показания и поддерживая Кроули всеми силами, он был рядом, когда спустя пол года Энтони все же решился на походы к психологу, чтобы оставить прошлое действительно навсегда в том самом доме, где его жизнь одним осенним вечером перевернулась с ног на голову, словно сломанная под ногами оленя веточка в лесу. И он был рядом сейчас – каждое утро и каждый вечер, когда все наконец стало хорошо, а тревожные волны Ахерона больше не накатывали на их тихую гавань. Кроули не уставал наблюдать за своим сонным ангелом, кудри которого все еще стояли торчком каждое утро, а кожа пахла чем-то сладким и пряным, когда ее касались тонкие губы. Не уставал готовить с ним завтраки (и даже сам пристрастился к готовке блинов, господи прости) и ужинать в городе, не уставал обнимать его и наблюдать, как Фэлл подпевает в душе каким-то мелодиям в голове. Особенно, когда Энтони слышал мотивы любимого Фредди Меркьюри или сам присоединялся, лаская своего ангела перед рабочим днем. Он с каждым днем приходил в восторг все больше от того, каким был его ангел, в некотором смысле тоже изменившийся после всего случившегося. Ставший самим собой – он был счастливым, любящим, смелым в своих желаниях, а порой и вовсе становился откровенной сволочью, ненавязчиво дразня Кроули намеками прямо в магазине посреди рабочего дня. Хотя ожидание вечера и то, как Энтони едва не набрасывался на свое чудо с уходом последнего покупателя стоило того, чтобы чуть не слететь с лестницы или в один из дней сломать небольшой диванчик в зале, который не выдержал веса двоих человек. А быть может, не выдержал, как и один из соседей, слишком громких криков, однако владельцы явно не "ругались" в тот момент, как наивно предположил пожилой владелец соседней винной лавки. И Энтони не уставал любить его. Любить каждый сантиметр тела и каждое слово, любить чуть нахмуренный носик и все еще полностью светлый гардероб, мягкие вещи из которого все чаще оказывались на нем самом. Да и вообще в чем угодно – как в один из памятных вечеров в Ритце, когда Азирафаэль надел черную рубашку и брюки, в то время как сам Энтони – белый приталенный пиджак. Кроули вновь улыбнулся, вспоминая тот вечер и наконец чувствуя, как в его объятиях развернулся Фэлл, мгновенно отвечающий на его поцелуй и сияющий их общим счастьем всех прожитых дней. И это было то, к чему Кроули, пожалуй, привыкал дольше всего. Как оказалось, капризные боги учили его смиряться с чужой ненавистью гораздо быстрее, чем с любовью. Да, его любили. Отчаянно, голодно, без остатка – любили так, как написано в книгах, любили тогда, когда он был в отчаянии, когда был скован страхом. Любили, когда он был нежен и страстен, когда был уверен в себе и просыпал полдня, отказываясь вылезать из под одеяла. Ангел любил его каждый миг, как и он сам, постепенно заставляя даже самое израненное предательствами сердце поверить в то, что его не бросят и более того – до конца дней и каждую секунду его сердце будет защищено отважным ангелом от любого, кто попытается ранить его. И старший Кроули, надо отдать ему должное, все же пытался это сделать. Год назад он даже предпринял попытку вернуть сына в бизнес, о чем Кроули, разумеется, узнал последним и чуть не оказался совладельцем нелегально, однако вовремя, приехав в фирму отца лично, заявил о своем окончательном отрешении от любых должностей публично, пригрозив в противном случае обратиться в суд. Старшего Кроули это, разумеется, не пугало, однако репутация была дороже "раболепного наклонностям", как он выразился, "отпрыска" – именно поэтому имя Энтони больше не произносили в темных стенах одной из самых успешных лондонских контор, а он сам, как только вышел из здания и сел в такси к своему ангелу, нервно ждущему в машине, радостно показал в окно средний палец и притянул взволнованного Фэлла к себе, называя таксисту адрес книжного и счастливо забывая обратную дорогу. Отец, вероятно, был в ярости, однако его это уже не волновало. Особенно, когда он впервые увидел мать после стольких лет вынужденной разлуки. Азирафаэль тогда нервничал не меньше, однако, вопреки ожиданию увидеть Кроули-старшего в женском обличии, на порог еще не отрытого книжного в то утро зашла невысокая худая, как и Энтони, женщина в темной одежде и с маленькой девчушкой, скромно входящей вслед за ней и держащей в руке забавную плюшевую муху. Было видно, что женщина нервничает и чувствует вину поглощающей душу коррозией , однако, увидев сына и слезы в его глазах, она тут же крепко обняла его, начиная плакать, как и Энтони, и отказываясь отпускать его еще добрых полчаса из кольца своих рук. В слезах прося прощения и под конец все же смеясь и с радостью проводя руками по огненным волосам сына (до которых она едва доставала), она наконец внимательно посмотрела в глаза Энтони, замирая и шепча что-то еле слышное только ему, вызывая лишь горькую улыбку и новые объятия, в которые на этот раз Кроули кинулся первым. Азирафаэль, все время стоящий рядом, и сам не сдерживал слезы, особенно когда к нему подошла маленькая Дагон, торжественно вручившая Фэллу для "знакомства" свою игрушечную муху. Она уселась рядом с ним на небольшой диванчик, смотря на того, кто оказался ее взрослым братом, о котором она всегда мечтала. Несколько раз Дагон говорила о своей мечте и матери, однако та всегда отчего-то начинала плакать и быстро переводила тему о еще одном ребенке. И лишь теперь даже маленькая девочка понимала, что причины на то у ее мамы точно были. Когда вечер вступил в свои права, и Дагон с мамой отправились в ближайшую гостиницу до завтрашнего дня, так как в квартире на втором этаже был разве что матрас, Кроули устроился на подоконнике рядом с Фэллом и, наблюдая из окна, как две фигуры скрываются за поворотом, вновь расплакался и сам от счастья. Стоит ли говорить, что всю оставшуюся ночь они обсуждали планы на будущее, а самого Фэлла пришлось трижды успокаивать от счастливых слез за то, что у Энтони наконец появился любящий человек, которого он сам был лишен и ничего не хотел больше, чем исправить это в чужой судьбе. Особенно в судьбе Энтони. С тех пор женщина навещала парней почти каждые выходные – как только позволяла работа в пригороде и расписание у маленькой Дагон, которая приходила в настоящий восторг, когда Энтони катал ее на плечах или водил в парк аттракционов, пока Вельзевул и Азирафаэль, держа ее сладкую вату и смеясь над попытками Энтони в шутку "уронить" ее, стояли в стороне, разговаривая обо всем на свете. Женщина узнала о трагедии Фэлла многим позже, однако еще с момента знакомства она полюбила этого паренька, как родного. К тому же, как она однажды по-доброму пошутила за бокалом вина, у них с сыном в этом отношений явно был хороший вкус. Кроули и сам был на седьмом небе, особенно, когда мать пришла на церемонию его зачисления в ту самую частную академию, к экзаменам в которой он готовился целый год едва ли не каждую ночь, чтобы в итоге гордо оказаться первым в списке на поступление. Была в толпе того праздника и профессор Миллер, одарившая его искренними поздравлениями и даже пожавшая руку матери Энтони, чем вогнала Кроули в краску, особенно когда начала пророчить ему великое будущее в физике. Азирафаэля в той толпе не было, но не потому, что ему было наплевать – часом позже он выйдет из здания в окружении более взрослых мужчин, гордо держа в руках небольшой свиток, заверяющий его кандидатскую степень по английской литературе. Коротко распрощавшись с научным руководителем, с которым он случайно познакомился в один из дней в библиотеке, Фэлл побежал через один из парков, точно зная, что навстречу ему бежит Энтони. Счастливые, пробегающие прямо на красный свет, парни пересеклись на одной из улиц, тут же едва не сбивая объятиями друг друга с ног. Смеющиеся и кричащие на всю улицу от радости, наперебой рассказывающие о том, как все прошло – оба гордо читали поздравительные листы друг друга, понимая, что общие бессонные ночи и литры выпитого кофе целый год, были не напрасны. То Рождество, их первое Рождество, было самым счастливым – и не только потому, что магазин наконец открылся, а все экзамены были позади. В тот день небольшая елка поселилась на втором этаже и, под звуки салюта и звон бокалов шампанского, оба наконец поняли, что обрели не просто дом в самом важном его значении – но и того, с кем они разделят остаток вечности, какие бы трудности их не ждали впереди. Однако эти выходные они все же планировали провести не в городе, несмотря на заманчивый вариант целых два дня провести в кровати с заказной едой и нежными объятиями. Отец Фэлла еще неделю назад горячо приглашал их в свой загородный дом в Тадфилд, где они уже во второй раз будут праздновать День Благодарения вместе. Прошлая поездка была немного напряженной, однако Азирафаэль видел, что отец прилагает максимум усилий для того, чтобы позволить себе проявлять эмоции, а не скрывать их за цитированием священных текстов. Стоит ли говорить о том, насколько приятно удивлен был Энтони, когда перед возвращением в город старший Фэлл крепко обнял его и даже потрепал по макушке, в шутку грозясь отомстить ему если "его мальчик не будет счастлив". Азирафаэль тогда наигранно возмутится, однако едва смог сдержать слезы, когда отец на прощание вновь тихо сказал, что любит его. Именно так должны были пройти и эти выходные, небольшая сумка с вещами и подарками для которых уже ждала их наверху. И, пока Фэлл мысленно унесся в будущие выходные, Кроули украдкой достал из кармана небольшую коробочку, чуть меньше размера книги, и положил перед ним на прилавок, целуя Азирафаэля в висок и, под удивленно-восторженный взгляд, намеренно отходя на пару шагов, когда последний покупатель приблизился к кассе. Фэлл улыбнулся еще шире, понимая, что тот специально подгадал момент, чтобы он пару минут "помучился" в ожидании, обслуживая последнего покупателя. Искуситель. Кроули тут же был награжден красноречивым взглядом голубых глаз, обещающих "отомстить" ему вечером, и с улыбкой повернулся к кассе, чувствуя сияющий теплый комочек счастья внутри, что не переставал мерцать ни на день все эти месяцы. На вид парню перед прилавком было не больше 15, и он явно был немного смущен, а потому, когда мягкий голос поинтересовался, что ему подсказать, карие глаза парнишки сквозь толстые очки заметно оживились, и он наконец робко улыбнулся Фэллу в ответ. Его потрепанная куртка была тут же машинально поправлена им, словно это могло что-то исправить или придать опрятности, а сам парень чуть расслабил напряженные плечи, когда понял, что над ним не будут смеяться, как уже успел привыкнуть. Никто не любит ботаников. По крайней мере, если верить его одноклассникам. – Понимаете, я...в общем, я как-то читал одну книгу, но потерял ее, – от Азирафаэля не укрылось, как стеснительный юноша при этом опустил глаза, давая своим видом понять, что книгу, вероятно, кто-то отобрал, – Но я хотел бы ее дочитать и вот.., – он чуть развел руками, начиная говорить тише. – Ты не помнишь название, верно?, – Фэлл уже вышел из-за прилавка и чуть приобнял парня за плечи в своей мягкой манере. Тот в ответ молча кивнул. – Послушай, а ты помнишь имя главного героя? Или, может быть, кого-то еще из книги? – Конечно!, – парень мгновенно оживился и тут же назвал его без запинки продавцу, не замечая, как второй рыжеволосый владелец от чего-то растрогался, хоть и попытался это мгновенно скрыть поворотом головы. Азирафаэль увел парня вглубь магазина, попутно показывая нужную книгу в разных изданиях и слушая, как увлеченно мальчик рассказывает о том, насколько он чувствует себя похожим на главного героя. Радостно обнаружив такую же, как у него была через несколько минут, парень едва не бросился на кассу в вприпрыжку, однако Фэлл мягко остановил его посреди магазина. – Считай, что это подарок, – он тепло улыбнулся, протягивая книгу улыбающемуся во все 32 мальчику, – И никогда не позволяй никому отбирать у тебя мечту, хорошо? А тем, кто "потерял" ее, – он сочувственно улыбнулся, замечая, что парень перед ним догадался о том, что его раскрыли и этот добрый продавец книг каким-то чудом понял, что над ним смеются одноклассники, – Не обращай внимание – твои мечты у тебя никто никогда не отберет, точно также как и хорошие истории из памяти, запомнил? – Да! – Ну тогда беги, – Фэлл с наигранной серьезностью пожал протянутую ему худую руку, – И потом обязательно забегай еще – уверен, тебе захочется ее обсудить, верно? –Спасибо!, – мальчик едва не подпрыгнул на месте, кивая головой и крепче сжимая теплую ладонь, – Спасибо вам! Спасибо! Обещаю, эту я не дам им забрать и точно дочитаю до конца, мы ведь с персонажем так похожи, знаете? , – он вдруг затараторил, зажигая в своих глазах маленькие огонечки, появляющиеся у всех читателей поздним ночами, когда выдуманный мир становится реальнее настоящего, – Он ведь такой же одинокий, хотя вокруг него так много людей, но знаете, что я думаю – однажды я перестану быть таким, я уверен! Азирафаэль улыбнулся ему так, что в комнате стало еще светлее и перед тем, как парень вышел из магазина, бросил короткий взгляд на Энтони. Мальчик тем временем еще раз поблагодарил Фэлла и, прижимая к груди "Великого Гэтсби" выбежал в осенний вечер с ослепительной улыбкой на лице, способной однажды победить любое зло. Кроули медленно подошел сзади, вновь обнимая мягкую фигуру со спины и устраивая подбородок на плече Азирафаэля, наблюдая через стекло за убегающим мальчишкой. – Кажется, у него все будет хорошо, – Фэлл взял худую ладонь в свою и неспешно поцеловал. – Надеюсь, – Фэлл уловил нотки горечи и тут же чуть повернул голову, целуя острую скулу, – Вот только тебя я ему не отдам и не надейся. – Ревнуешь?, – Энтони улыбнулся чуть хитрому выражению на любимом лице, отвечая на поцелуй. Азирафаэль развернулся в сильных руках и крепче обнял того, кто однажды был на месте этого мальчика – считая своей участью так и не добраться до зеленого огонька Фицджеральда и повторить не только судьбу Гэтсби, но и самого автора. И оба никогда не были так рады тому, что рыжеволосый студент несколько лет назад ошибался.☽
Прохожие неспешно проходили мимо закрывающегося магазинчика, пока Азирафаэль вновь брав в руки коробочку с прилавка и вопросительно смотрел на улыбающегося Энтони, стоящего рядом. – Но ведь еще рано, – Фэлл сиял словно ребенок, – Я уже упаковал твой подарок, дорогой, праздник ведь только завтра... – Как и мой подарок лежит в моей сумке, – он загадочно улыбнулся, – Открой. Азирафаэль тут же развязал ленту и открыл коробку, выуживая из нее явно профессионально почищенные и заведенные вновь часы на цепочке. Те самые часы, что он подарил Энтони, казалось, вечность назад, на кухне утреннего кампуса, кладя их в перевязанную ладонь. Азирафаэль не знал, но Энтони засыпал с ними каждую ночь много недель, стараясь воскресить тепло его касаний, а вместе с тем и надежду на то, что с тикающими стрелками и его жизнь однажды сдвинется с мертвой точки – поспешит вперед, навстречу новым символам на циферблате жизни и мечтам, ожидающим его в двух тиках за маятником, как завещал Кэрролл. Фэлл тут же поймал янтарный взгляд, прижимая часы к груди и понимая, что они значат для Энтони. – Открой их, – Кроули чуть прокашлялся и кивнул на блестящий предмет, ставший для него самым мощным символом надежды, – Открой их, ангел. Азирафаэль тепло и горько улыбнулся ему и осторожно нажал на механизм, открывая, некогда привычным движением, часы и тут же замечая под крышкой какие-то изменения. Он немного повернул знакомый предмет в руках и заметил маленькую выгравированную надпись, пока одинокая слеза все же упала с его щеки. "Ангелу, который спас мой мир и подарил надежду" К. Фэлл всхлипнул, проводя пальцем по маленьким буквам и вновь поднимая взгляд на Энтони, не в силах сказать ни слова. Он тут же обнял его, прижимая к самому сердцу и целуя медленно и так искренне-счастливо, что у Энтони невольно вырвался ответный всхлип, заставивший сердце застучать сильнее, словно в первый раз. Он зарылся пальцами в кудряшки и прижался ближе, чувствуя, как объятия теплых рук вновь лишь укрепляют его, уже незыблемую, веру. Веру в мир, что не всегда холоден и жесток, в себя, заслуживающего любви и прощения, и самое главное – в своего ангела, что делал Энтони день ото дня лишь более счастливым и позволял счастью окончательно поселиться в его сердце. Оно, должно быть, выглядело, как поле битвы, когда неумолимое время, все же затянувшее все шрамы на земле светлой памятью близких, в один из дней позволяет кому-то вновь увидеть на некогда израненной почве первый яркий бутон. – Я люблю тебя, Энтони, – тихим, словно упавший листок за окном шепотом, растворяющимся в медовом свете ламп и нежных касаниях любимых губ. – И я тебя, мой ангел, – он вновь поцеловал Фэлла, шепча еле слышно, словно они говорили на каком-то ином уровне, нежели привыкли смертные, – И буду любить тебя пока существует этот мир. – И даже после, – прошептал Фэлл в ответный поцелуй, – И даже после ничто не изменит моих чувств к тебе, – он закрыл глаза и уткнулся в сильную грудь, когда Энтони обнял его крепче, улыбаясь сквозь слезы, что оставались маленькими капельками в медовых кудряшках. – И даже после.☽
Я хорошо помню друга моей юности. Не помню, в какой именно момент я впервые познакомился с ним, но с тех самых пор мы были неразлучны. Он учил меня иначе понимать книги, смотреть на историю сквозь призму воспоминаний. Мы предпочитали эскапизм и мечтательность унылому окружению, предпочитали упиваться стихами Шекспира, танцами под музыку в голове, на кухне босиком и засыпать в свете луны. Когда-то мне казалось, что я уже рассказывал эту историю, быть может, даже кому-то из смертных, но вряд ли из ныне живущих. Но это не было ложью – история взросления юноши, которому выпал шанс заглянуть за порог Вечности и увидеть живого ее обитателя. Последнее, разумеется, вопрос спорный и относительный – то же скажут мне и многие психологи, когда я вырасту и решу написать об этом книгу. Но они все ошибаются, это я точно знаю. Знаю также отчетливо, как и то, что видел собственными глазами не раз – в особенности ту грусть в глазах моего таинственного спутника, что порой посещала его необычные глаза, в которые я не мог долго смотреть. А еще я точно знаю, как выглядела радость в его глазах – непохожая, несвойственная нынешней, но необходимая прошлой натуре моего Падшего друга. В один из вечеров он признался, что не в первый раз посещает Землю – порой ему нравилось вмешиваться в судьбы людей, но не для того, чтобы предложить им путь искушения, нет. Он любил наблюдать за одинокими маленькими душами детей, в чьих окнах долгими ночами горел свет фонарика, спрятанного под одеялом, в надежде, что взрослые не заметят попыток сбежать в книжный мир. И, поскольку я был, очевидно, не первым "спутником", мне стало любопытно узнать еще хоть об одном ребенке, с детской наивностью желая почувствовать себя не таким одиноким в собственном горе. Мой друг долго отказывался, но однажды ночью все же рассказал про какого-то паренька, что рос у отца священника и мог ночами и днями напролет не выпускать книг из рук. Помню, тогда он сказал, что был невиновен в горе мальчика (как и в очень многих грехах, которые обычно было принято проклинать его именем), но отчего-то сожалел об этом. А перед тем, как однажды уйти навсегда – как поступал, чтобы не привязываться к смертным душам и не давать взрослению шанс сделать детские рассказы о нем достаточно весомыми для мира взрослых – он поведал мне еще об одном мальчике. Я помню, он тогда сказал, что вынужден был что-то надломить в ветке его будущего, чтобы дать возможность исцелить ее. Об истинном смысле я догадался лишь когда вырос, да и сейчас не уверен, что до конца его понял. Не знаю, может я и правда был просто ребенком с богатой фантазией, как говорили мои родители, вот только что-то подсказывает мне, что тот сын священника, оставшийся без матери, и тот другой – что в будущем будет сломлен чужим злом, не были выдумкой. Быть может, они действительно как-то связаны в хитросплетениях того, что мой друг называл Вечностью? Не знаю, но, пожалуй, хотел бы это узнать.