Take Me to Church

— Послушай, я не смогу отмазывать тебя вечно, Каунисвеси. Либо иди к миссис Нильссон сам, либо прекращай прогуливать. — Я же говорил, что приболел, — устало поясняет Алекс, возводя к потолку густо подведенные к грядущему вечеру черным глаза.       В самом деле, тринадцатый очень благодарен этой милой девушке по имени Лиз, старосте его класса. Она здорово выручила его, приняв на себя основной удар от разозленных его постоянными прогулами учителей. Оно и понятно, совсем скоро грядут выпускные экзамены и поступление в университет — пропуски сейчас совсем неуместны. Однако у Алекса есть свои, действительно существенные, причины. — Если болеешь, тащи справку, — раздражается Лиз. — Когда ты вернешься на занятия? У тебя точно все в порядке? — В порядке, — дрогнувшим голосом откликается тринадцатый, опустив взгляд на свои обтянутые строгими брюками ноги, — но я тебя услышал. Можешь передать, что с понедельника я вернусь на учебу. — Смотри мне, Алекс, — вздыхает староста, прежде чем сбросить вызов. — До встречи!       Прогуливать занятия Каунисвеси начал задолго до того, как устроился в публичный дом. Он хватался за любую подворачивающуюся вакансию, зачастую совмещая сразу две, а то и три работы и совсем не оставляя времени на посещение занятий в школе. Вот только все те его усилия были тщетны. Даже трудясь на износ почти двадцать четыре часа в сутки, он не мог получать и трети от того гонорара, что получает в доме за одну ночь. Выбор, пускай и унизительный, но все-таки был очевиден.       Тринадцатый не может отрицать — его новая работа может быть даже приятна. По крайней мере, прошлая ночь, проведенная с Йоэлем, это подтверждает. Алекс даже думает о том, что одна такая ночь способна окупить весь пиздец, происходящий в остальные, и ради нее, наверное, стоит терпеть. Наверное — потому что слова Хокка, прозвучавшие перед его уходом, наталкивают парня на мысль, что такое может и не повториться. Но он постарается заслужить. Правда очень сильно постарается.       Время близится к десяти часам вечера, привычному для визитов времени. К этому моменту тринадцатый уже тщательно подготовлен и растянут. Он обещал Йоэлю позаботиться о себе, поэтому предупреждению повторных травм уделяет особое внимание. Это, безусловно, не единственная причина и уж тем более не главная. Куда важнее возможность ощутить Хокка в себе уже без боли, а лишь с истинным удовольствием.       В дверь стучат — Алекси замирает, перестав от волнения даже дышать. Ручка плавно опускается, и он нерешительно поднимается с места, ведомый желанием поскорее почувствовать шероховатые губы Йоэля на своих. — Одна птичка напела о новом фаворите у Хокка, — вдруг раздается грубый мужской голос, прежде чем в дверном проеме показывается чья-то короткостриженая голова, — а такими сокровищами нужно делиться, — сердце Каунисвеси пропускает удар.       Нет. Нет. Нет… Пожалуйста, только не это… — И впрямь — загляденье.       Шестое чувство, подсказавшее Алексу нечто ужасное, заставляет его отшатнуться. Едва не споткнувшись о собственные ноги, он делает несколько шагов вглубь комнаты, пока не упирается в стену спиной. Испугано замерев у нее, он вглядывается в лица Лаасала и Хейкинена — они так же не предвещают ничего хорошего. — Неужели тринашка не знает, что хозяев нужно встречать на коленях? — недовольно цедит сквозь зубы Таави, вынуждая парня вздрогнуть всем телом. — Да ладно, зато глянь какая смазливая мордашка, — протягивает Ярно, неспешно подступая к тринадцатому, позабывшему от страха как дышать. — Глазки подвела, губки бальзамом смазала. Видно, чтоб не сразу порвали уголки, так, красавица?       Шумно сглотнув, Алекс так и не решается ответить. Жмурится, вжимаясь в стену, а в следующий момент уже вскрикивает от боли, принесенной хлесткой пощечиной. — Когда хозяин спрашивает, нужно отвечать, сученыш! — рычит вмиг рассвирепевший Хейкинен. — Отвечай! — Д-да, так, — дрожащим голосом откликается Каунисвеси, боясь нового удара. — Нет, ты послушай его! — продолжает Ярно, резко приблизившись к лицу парня. — Не знает, как нужно правильно разговаривать со своим господином. Нужно научить его, Таави, согласен?       Ответа Алекс не дожидается. Вместо этого ощущает жесткую хватку на своей шее. Не успев сделать вдоха, он мгновенно закашливается, безвольно повисая в крепкой руке. На глаза наворачиваются слезы, когда эта самая рука швыряет его на кровать, совершенно не беспокоясь о том, чтобы его не покалечить. — Что за ничтожество! — гневно шепчет один из гостей, пока второй раздирает рубашку на груди тринадцатого. — И чем он мог этого Хокка зацепить? — Может заглатывает хорошо? — мрачно усмехается Ярно прямо над его ухом. — А, малышка? Покажешь что умеешь?       Что нужно ответить Алекс уже знает, однако готовые вырваться наружу рыдания не позволяют этого сделать, о чем уже скоро он сильно жалеет. Чертыхаясь на бесполезность выбранной проститутки, оба мужчины берут инициативу в свои руки, полностью лишая парня права на выбор. Один из них устраивается на постели у его лица, второй располагается меж грубо разведенных им же ног. Когда последний без особых усилий рвет его брюки, тринадцатый уже не сдерживается — дергается в страхе грядущей боли. И не зря.       Пальцы Хейкинена входят резко и без предупреждения. Даже будучи хорошо растянутым, Алекс заходится стенанием, вжимаясь щекой в шелковое покрывало. Травмы от первой ночи все еще слишком свежи. Движения чужой руки слишком размашистые и бесцеремонные, будто нарочно причиняющие как можно больший дискомфорт. — Открывай свой паршивый рот, шлюха, — тем временем раздается над ухом низкий голос Лаасала, уже вывалившего из штанов свой член, — и не смей кусаться, знаю я вас таких.       Этому требованию Каунисвеси оказывается вынужден подчиниться. Знает, что иначе будет хуже, поэтому смиренно размыкает губы, позволяя мужчине грубо вторгнуться в свой рот. Тот двигается резко, даже агрессивно, отчего парень давится собственной слюной и теряет возможность сделать полноценный вдох. Все усугубляется, когда Таави вдобавок ко всему смыкает свои шершавые пальцы на его тонкой шее, окончательно перекрывая кислород.       Одну из рук, судорожно комкающих простынь, грубо заламывают за спину — тринадцатый хнычет от разнесшейся от этого движения по телу боли. Его фиксируют, как жалкую тряпичную куклу. Ровно так, чтобы у него не было и шанса оттолкнуть вторгающихся в его тело мужчин.       Попытки Алекси вырваться вызывают у гостей лишь злорадный смех. Он изворачивается в их хватке, уже отчетливо ощущая, как от нехватки воздуха теряет связь с реальностью. В глазах темнеет, а горло сводит болезненным спазмом, отчего Лаасала лишь удовлетворенно стонет, бесцеремонно толкаясь глубже — прямиком под крепко удерживающие парня за шею пальцы, и почти сразу кончает. — Блять, потрясающе, — протягивает он, плавно вынимая член из залитого спермой рта.       Дав Каунисвеси хлесткую пощечину, Таави перемещается ближе к товарищу и, с вожделением оглядев открывшуюся ему картину, интересуется: — Как считаешь, два сразу потянет?       От этого совсем не гипотетического вопроса, Алекси прошибает холодный пот — он вскрикивает, дергаясь прочь от чужих бедер, однако сразу же оказывается пойман и впечатан в матрац сразу двумя парами рук. — Вытрахай-ка из него всю дурь, — шипит сквозь зубы Таави, зло взглянув на залитое слезами лицо парня. — Малолетка совсем оборзела.       Стискиваемые гостями предплечья и бедра уже горят — однозначно будут синяки. Но Алекси уже даже не чувствует боли. Ее лимит превышен. Все это для него оказывается слишком. Он никчемный и грязный. Ему от этого не отмыться. Никогда. Он не сможет смотреть в глаза никому из близких людей. Он останется на этом дне навечно. Совсем один.       Тринадцатого мутит. Не столько от горечи во рту, сколько от самого себя, от решений, приведших его в это дикое место — в абсолютный тупик. Он должен был творить, должен был нести в массу то прекрасное, что ему удавалось создавать при помощи лишь своего старенького ноутбука и бесплатной программы для сведения музыки в редкие светлые моменты своей темной жизни. Он не должен был вот так потерять себя среди похоти и разврата, не должен был идти простым путем, забив на все свои заветные, пусть и зачастую наивные, мечты. Он не должен был… — Таких только в красной комнате драть, как сраных кукол, — презренно цедит сквозь зубы уже цепляющий на себя брюки Хейкинен, прежде чем смачно харкнуть на обессиленного, будто и вовсе не подающего признаков жизни, парня. — И даже не попадайся нам на глаза впредь, если, конечно, не вылетишь отсюда в ближайший же час, — мрачно смеется вдогонку Лаасала, швырнув блондину в лицо пачку купюр.       Тринадцатый даже не шевелится — лишь провожает ненавистных гостей затуманенным слезами взглядом, молясь поскорее оказаться в ванной и смыть с себя все оставленные ими следы. Силы, чтобы подняться с постели, он находит лишь вместе с хлопком входной двери. Ноги дрожат от боли, но он заставляет себя двинуться вперед. Ему приходится хвататься за стены и стоящие вдоль них тумбочки, чтобы, в конце концов, пройти в заветную комнату.       Чертово зеркало на входе в ванную оказывается совершенно не кстати. Увидев свое лицо, Алекси отшатывается в ужасе: оно все исполосовано алыми отметинами от пощечин и перепачкано темно-серыми разводами от смытой слезами поводки. Идеально уложенные прежде волосы торчат во все стороны без намека на какой-либо порядок. Парень уверен, что гостями наверняка была вырвана пара светлых клочков.       Рассматривая собственное отражение, тринадцатый едва сдерживает резко подкатившую тошноту. Держась рукой за умывальник, он медленно опускается на колени перед унитазом — слишком паршиво. Паршиво настолько, что хочется очиститься не только снаружи, но и изнутри.       Придвинувшись к унитазу, блондин решительно тянет в рот пальцы и лишь немного жмет на корень языка. Горло моментально схватывает спазм и его рвет. Упершись предплечьями в ободок, он повторяет это снова и снова, насколько хватает сил. В конце концов, нажав на кнопку смыва, валится на пол и тяжело выдыхает, впиваясь опустошенным взглядом в потолок.       Ненавижу. Ненавижу эту чертову жизнь. Ненавижу быть таким. Ненавижу притворяться. Это не я, не я, не я…       Кадры последнего часа вновь и вновь всплывают в памяти. Они заставляют Алекси, собравшись с силами, вновь подняться на ноги и шагнуть к треклятому зеркалу. Заставляют вновь взглянуть в глаза самому не себе. Заставляют осознать, что так дальше просто нельзя. Заставляют осознать, что он уже успел себя возненавидеть. Себя нового, ведь старого уже не вернуть.       Злость на разбушевавшееся собственное я берет верх. Кривя в отвращении лицо, тринадцатый со всей силы бьет в зеркало рукой. То сию секунду идет трещинами от удара и с присущим ему грохотом, сыплется на кафельный пол ванной. Самые мелкие осколки сразу же режут босые ноги парня, завороженно наблюдающего за полившейся с тыльной стороны его ладони струей крови. Кажется, это именно то, что ему нужно — избавление.       Каунисвеси всегда был тем, кто очень любит жизнь; кто не допускал и мысли о самоубийстве. Однако ровно сейчас, в этот самый момент, он словно забывает об этом, потянувшись тонкими пальцами к одному из самых крупных осколков. Тот ложится в ладонь идеально, точно выкроенный по его аккуратной руке, и почти сразу нещадно режет бледную кожу. Эта боль пьянит. Алекси уверен, что стоит приложить лишь немного усилий и он окажется свободен.       Потерпи совсем немного. Смелее, давай же… — Алекс…       Завороженный видом расползающейся раны парень даже не реагирует на посторонний звук. Он воспринимает все словно через вакуум. Запоздало, будто и находясь уже не здесь, а в совсем другом, хотелось бы верить, лучшем мире. — Алекс! — чужие теплые руки резко ложатся на плечи и грубо встряхивают, а над ухом вновь раздается до ощутимого ужаса взволнованный голос Хокка. — Алекс!       Прежде чем парень успевает вонзить осколок в свое предплечье, его перехватывает ладонь тотчас упавшего рядом с ним на колени Йоэля. Острые края зеркала режут и его, однако тот не отнимает руки, уверенно сдерживая напор Каунисвеси. — Господи, да что же они делали с тобой? — отчаянно шепчет Хокка, когда тринадцатый, наконец, ослабляет нажим и все-таки выпускает осколок из пальцев, громко всхлипывая и упираясь мокрым от слез лицом в крепкую грудь. — Тише-тише, все уже позади, — продолжает он, откинув кусок зеркала прочь и поспешно заключив блондина в свои объятия.       Алекси колотит. Йоэль прекрасно понимает, что отнюдь не от страха. Если бы он только знал, что даже малейшее промедление, получасовая задержка обернутся этим, то ни за что бы не остался с парнями, чтобы пропустить еще пару кружек пива, а ринулся бы сюда, к этому брошенному всем миром мальчишке, и не допустил бы всего случившегося с ним кошмара.       Неужто влюбился? Нет, полная глупость. Исключено. Однако какое-то незнакомое прежде чувство ответственности не дает Хокка так просто отступиться от парня. Напротив, его охватывает желание выслушать, понять и попытаться успокоить. — П-почему ты здесь? — едва выговаривает между рваными вдохами Алекси. — Я же обещал, — понуро отвечает Йоэль, медленно поглаживая парня по худой спине. — Вот только должен был прийти куда раньше…       Тринадцатый не отвечает. Он лишь все сильнее жмется к единственному доступному ему источнику тепла, отчаянно боясь его лишиться. Если Хокка отпустит, если уйдет, Каунисвеси знает — это будет конец. Но тот и не спешит. Только осторожно проскальзывает ладонями под худые колени и поясницу и, ловко подхватив Алекси на руки, направляется к пока еще пустой ванной. Бережно опустив его на акриловую поверхность, поспешно прокручивает вентили, включая комфортную горячую воду. — У тебя всюду кровь, — печально поясняет Йоэль, опустив запястье в воду, чтобы убедиться, что та достаточно теплая, — сейчас все отмоем, обработаем и перевяжем. Хорошо? — Хорошо, — совсем тихо откликается Алекси и прикусывает губы. — У тебя тоже… — Что? — заметив взгляд парня, направленный на рассеченную им в попытке остановить его ладонь, Хокка понимает. — А это… Неважно, я в порядке.       Блондин стихает, утыкаясь острым подбородком в подтянутые к груди колени. Йоэль же, воспользовавшись этой минутой спокойствия Каунисвеси, тянется к расставленным на тумбочке рядом с ванной бутылькам в поисках геля для душа. Выбрав нужный, он снимает с него крышку и выливает щедрую порцию на влажную мочалку. — Потерпи немного, — успокаивающим тоном произносит Хокка, смывая пеной алые разводы, оставленные кровоточащими от осколков ранами.       На коже Алекса порезы выглядят неправильно. Неправильно настолько, что хочется сорваться и накричать на него, быть может даже пригрозить, лишь бы только вбить в его глупую светлую голову, что так делать просто нельзя. Не таким, как он.       А какой он, а, Хокка? Много ты о нем знаешь, чтобы судить? Может у него чаша весов «за» скоропостижный вечный сон давно перевесила и отвалилась к чертовой матери, ведь ни одного «против» не нашлось? Может у него поводов вскрыть себе вены прямо в этом самом публичном, погубившем его, доме в сто крат больше, чем у тебя полгода назад?       Бросив быстрый взгляд на собственное предплечье с продолговатым шрамом, Йоэль сглатывает. Тогда он был совсем один. И меньше всего хотел бы, чтобы кто-то еще проходил подобный ад в таком же одиночестве. Кто-то еще, кто отчего-то ему с той самой ночи совсем не безразличен. — Ты прям магнит для мудаков, Алекс, — тоскливо усмехается Хокка, переведя взгляд на притихшего парня. — Мне жаль, что я оказался одним из них. — Ты не мудак, — хрипло отзывается Каунисвеси, так и не взглянув на гостя. — Вряд ли они сделали тебе больнее, чем я, — шепчет Йоэль и, притянув с тумбы шампунь, намыливает им спутанные волосы тринадцатого.       Парень медленно оборачивается на гостя. В его взгляде мешается столько эмоций, что тот не может разобрать и одной, потому молчаливо дожидается ответа. — Почему ты здесь? — закономерно спрашивает Алекси. — Потому что обещал, — на автомате повторяет Хокка, но сразу же исправляется, осознав как важно может быть для тринадцатого услышать ответ. — Потому что хочу помочь. Потому что у меня, черт возьми, сердце кровью обливается, когда я вижу тебя… таким. Ты бы видел себя в первую ночь. До того, как я тебя тронул… — сникнув, он опускает взгляд на мыльную воду, все еще нежно массируя влажные волосы блондина у корней. — Такой милый и невинный. Еще наивный, не готовый ко всему пиздецу. Да ты и не должен быть к такому готов, Алекс. Твою мать… Как ты вообще тут оказался? Какого черта ты здесь забыл? Ты ведь не такой! — в конце концов восклицает Йоэль, мягко тряхнув парня за плечо. — Да нет у меня выбора, понимаешь? — обреченно шепчет тринадцатый, обернувшись на гостя, глядящего прямо на него неожиданно теплым взглядом серо-голубых глаз. — Не заработаю достаточно денег в короткий срок и все… Просто все.       Тяжело выдохнув, Хокка кивает. Ему важно узнать больше, но он не спешит, не решается давить на Алекса прямо сейчас. Поднявшись с пола, он тянется за чистым полотенцем, а затем обращается к парню: — Иди сюда. Нам нужно обработать твои раны, а потом мы вместе подумаем, что можно сделать, ладно? — Да ничего нельзя сделать, — отрешенно откликается Каунисвеси, подаваясь навстречу чужим рукам, тотчас кутающим его в махровую ткань.       Идти тринадцатому самостоятельно Йоэль не позволяет — отчетливо помнит о порезах на его ногах. Вместо этого лишь вновь подхватывает его на руки и, невольно засмотревшись на доверчиво прижавшегося парня, направляется в спальню. О том, что случилось что-то неладное, он узнал тотчас, как вошел в эту самую комнату. Одна только постель Алекси выглядит даже хуже, чем пару ночей назад. Да и разбросанные по всей площади купюры лишь подтвердили плохие догадки. «Ну почему же, блять, я не успел?» — думает Хокка, встревоженно оглядывая помещение вновь. — Есть спирт или что-то обеззараживающее? А бинты? — уточняет Йоэль у парня. — Д-да, там… в шкафу мои вещи, — тихо отвечает блондин. — В рюкзаке должно что-то быть.       Предварительно стянув с кровати перепачканное покрывало, Хокка усаживает блондина на постель и следует к шкафу. Едва отодвинув зеркальную дверцу, он замечает висящую на плечиках толстовку с хорошо знакомым логотипом одной из любимых групп. Улыбка сама собой проскальзывает по губам — он и не думал, что этот миловидный парень может слушать такую тяжелую музыку. Однако один взгляд ниже заставляет его поразиться еще сильнее — в дальнем углу шкафа оказывается старая гитара. Местами потертая, видно, что не стоящая без дела. — Играешь? — не сдерживает любопытства Йоэль, пока шарит по рюкзаку парня в поисках лекарств. — Играю, — подтверждает Алекси, — вот только на это все меньше времени…       Отыскав нужный бутылек, вату и моток бинта, Хокка возвращается к тринадцатому и, поджав под себя одну ногу, устраивается рядом с ним на постели. Плеснув на ватку немного спирта, оглядывает его тело на предмет порезов. — Блять, — вздыхает гость, заметив торчащий из раны на ступне мелкий осколок, — потерпи немного, нужно достать.       Блондин кивает — что-что, а уж терпеть он умеет. Научился, вернее сказать, в первые же дни своей неблагородной работы. Однако Йоэль делает все настолько осторожно и ловко, что он почти не ощущает боли, лишь легкое пощипывание от скользнувшей по ране ватки. Впрочем и на нее предусмотрительно дуют, не позволив Алекси и пискнуть. — Мелочи, все заживет, — мягко говорит Хокка, обрабатывая один порез за другим. — Но ты так больше не делай, ладно? Оно того не стоит. Твоя жизнь, я имею в виду. — Моя жизнь вообще ничего не стоит, — эхом отзывается Каунисвеси. — Расскажи мне, — тихо просит гость, взглянув парню в лицо.       Без всего этого макияжа в виде корректора и пудры тринадцатый выглядит даже лучше. Вот только еще моложе, если это вообще возможно. В который раз за последние дни Йоэль поражается тому, насколько же тот красивый. Однако на этот раз полюбоваться он не успевает — парень прячет лицо за длинными прядями волос, вспомнив о том, что от тонального крема на нем не осталось и следа. — Я выгляжу отвратительно, знаю, не нужно так смотреть, — вздыхает он, так и не поднимая головы.       На щеку тринадцатого внезапно ложится теплая ладонь — нежно поглаживает, вынуждая таки перевести взгляд на Хокка. Несколько секунд тот пристально рассматривает лицо напротив, пока, наконец, не двигается совсем близко к парню и не касается второй щеки невесомым поцелуем. — Не говори глупостей, Алекс, — шепчет Йоэль, убирая прядь влажных волос за ухо парня. — Я глаз от тебя оторвать не могу с того момента, как впервые увидел. — Я выглядел не так… — качает головой Каунисвеси, никак не поддаваясь уговорам гостя. — Да, на тебе было что-то, помимо полотенца, — беззлобно усмехается Хокка. — Не знаю, какой идиот тебе внушил, что с тобой что-то не так. Не слушай никого, ты прекрасен. — Этот идиот прямо перед тобой, — губы Алекси вздрагивают в попытке улыбнуться. — Спасибо. Ты вовсе не обязан нянчиться со мной. Особенно теперь… — А что изменилось теперь? — нахмурившись, уточняет Йоэль. — По-моему как раз теперь ты особенно сильно нуждаешься в поддержке, разве нет? — Я… должно быть, я тебе противен теперь, — заключает тринадцатый, кусая в напряжении губы, — после них…       Слова парня приводят гостя в смятение. С одной стороны, он, безусловно, понимает, что после случившегося Алекси ощущает себя грязным, испытывает отвращение к самому же себе и собственному телу. С другой же — осознает, что дело именно в нем, в привязанности к нему, в страхе. Он не может так просто игнорировать это, не может быть холодным тогда, когда душа горит огнем за незнакомца, поселившегося в его мыслях и, более того, в самом потаенном уголке каменного сердца. — Я бы мог наговорить тебе кучу гадостей о том, что это твоя работа, что ты лишь игрушка для каждого из нас, а уж для меня подавно, — сумбурно отвечает Хокка. — Но я не стану. Они взяли тебя силой, они едва не довели тебя до крайности, — зло выдыхает он, — если кто-то и может быть мне противен, так это они.       Не удержавшись от порыва, Алекси резко заключает Йоэля в свои объятия, утыкаясь носом в его теплую шею. «Спасибо тебе», — вновь повторяет он. Руки гостя прижимают парня к себе еще крепче, подгоняемые желанием защитить и внушить спокойствие. — Если тебе правда интересно, как я здесь оказался, то я мог бы рассказать… — едва слышно предлагает он. — Довериться, кроме тебя, мне и некому вовсе. — Да, — кивает Хокка, мазнув кончиком носа по щеке льнущего к нему парня, — да, я действительно хочу знать. — Этот ад длится уже год. Тот, из-за которого я вынужден был оказаться здесь, — тихо начинает Алекси, подгоняемый ласковыми руками гостя, скользящими по его укрытой лишь полотенцем спине. — Год назад моей младшей сестре поставили очень-очень плохой диагноз. Мало кто знает о нем, многие даже не слышали о подобном… А нам пришлось узнать. Она буквально сгорала на наших глазах, пока врачи разводили руками. Мы потеряли много времени, прежде чем узнали причину всех мучавших ее недугов, — голос тринадцатого дрожит и только крепкие объятия Йоэля помогают ему не заплакать от ужаса этих воспоминаний. — Лечение безумно дорогое? — смекает Хокка, тяжело вздохнув. — И лечится ли это вообще? Прости, если я спрашиваю что-то лишнее. — Оно… — Каунисвеси возводит глаза к потолку, однако предательские слезы все равно скатываются по щекам. — Да, терапия помогает, но лишь один такой препарат стоит порядка полусотни тысяч евро. У нас просто нет таких денег.       Шероховатые пальцы гостя бережно утирают влажные дорожки с лица парня. Сам же он не находится для слов. Правда, внезапно обрушившаяся на него, шокирует и полностью переворачивает весь его беспечный мир. Этот мальчишка не заслужил той судьбы, которую выбрал сам, не заслужил быть здесь и терпеть отношение к себе, как к вещи. — И родители, и я — все мы работали на износ на пределе своих сил, — продолжает севшим голосом Алекси, взглянув затуманенными слезами глазами на Хокка. — Я правда старался. Я брался за любую работу, какую мне были готовы дать. Я работал в кафе, в магазинах, на заправках, даже клинингом занимался. Но ее состояние ухудшалось в разы быстрее, чем копилась нужная сумма. Я понимал, что я единственный, кто способен достать большую сумму денег в короткий срок. Так я и оказался здесь… — Тебе не место здесь, — вздыхает Йоэль, выдержав небольшую паузу, чтобы переварить все сказанное тринадцатым. — Неужели нет другого выхода? Прям совсем? Кредиты, родственники, знакомые? — Да какой тут выход… Помощи ждать неоткуда, нужно держаться за это место, — подытоживает Алекси, окончательно сникнув. — А я, главное, глупый и наивный был такой. Верил, что все это у меня случится с любимым человеком и исключительно по обоюдному согласию. Думал, что станет шагом к нечто большему, а в итоге… В итоге меня до потери сознания имеют два старых извращенца, лапают и швыряют, как дохлую зверушку. И ни о каких чувствах, ни о какой любви не может быть и речи. — Ты вовсе не глупый, — возражает Хокка, укачивая блондина в своих объятиях. — Вера в любовь — это же чудесно. Не стоит ее терять из-за трех ублюдков, — добавляет он. — Я вот никогда в нее не верил. В этом, знаешь, тоже нет ничего хорошего. — Из-за двух, — поправляет гостя Каунисвеси. — Никакой ты не ублюдок. Просто… Все это лишь дурацкое стечение обстоятельств. Я не держу на тебя зла. — Будет мне уроком. Горьким, но важным. — Нам обоим будет, — вновь уточняет Алекси.       Странное тепло от этого «нам», сказанного парнем совершенно невзначай, греет сердце. Йоэль и сам не замечает того, как начинает улыбаться, несмотря на совсем не радостный разговор. Ему просто комфортно и приятно быть рядом с Каунисвеси. Главное, ему спокойно, ведь пока он с ним, может быть уверен — мальчика никто не тронет.       Хокка понимает, что главный враг Алекси сейчас — это он же сам. Случившееся вечером слишком сильно его потрясло. Слишком, чтобы справиться с этим в одиночку. Гостю кажется, что едва он перешагнет порог спальни под номером тринадцать, как случится нечто страшное, непоправимое. Ему должно быть безразлично, но нет — он не готов оставить парня теперь, после услышанной от него истории. — Думаю, с нас обоих хватит на сегодня, — заключает Йоэль, плавно потянув блондина за собой на кровать, — вечер был чересчур насыщенным. — Как? — не понимает Каунисвеси, обессиленно упав рядом с гостем. — Ты останешься? Здесь? Со мной? — Я бы никогда не рискнул попросить тебя об этом, как бы сильно ни желал, — робко шепчет Алекси, когда Хокка кивает в ответ на этот вопрос.       Оказавшись лицом к лицу на расстоянии вытянутой руки, тринадцатый вглядывается в глаза напротив. Они более не кажутся ему холодными, как было в самую первую их встречу. Скорее, напротив, в них ютится тот огонь, какого он в отношении себя прежде не видел. Каунисвеси теряется, не понимая так это на самом деле или же это сладкий самообман. У него есть лишь один способ проверить. — Йоэль… — тихо зовет он, потянувшись израненной рукой к предплечью парня. — Да? — откликается тот, машинально перехватив его пальцы и сжав их в своих. — Если я ошибаюсь, — шумно сглотнув, продолжает Алекси, придвинувшись вплотную к гостю, — оттолкни… — добавляет он, прежде чем осторожно коснуться губ Хокка, привычно пахнущих алкоголем и сигаретами, поцелуем.       Гость, обезоруженный этой нежностью, замирает. Желания оттолкнуть не возникает даже на секунду. Ему хочется продолжить — обхватить парня за хрупкую поясницу, подмять под себя и углубить поцелуй. Неожиданно для себя Йоэль понимает, что даже не зашел бы дальше, страсть не взяла бы над ним верх. Не в этот трепетный момент. Вот только слова Алекси заставляют притормозить, ведь Хокка и сам не способен разобрать взявших его в плен чувств.       А если он ошибается? Если в самом деле это лишь какая-то мимолетная искра, а не нечто новое и прекрасное? Я разобью ему сердце. Разобью, сделав своим поспешным ответом только хуже…       Притормозить, однако, удается лишь на недолгие несколько секунд. Затем же он запускает пятерню во все еще немного влажные волосы, мягко подталкивая парня навстречу и плавно проникая языком в его горячий рот, податливо приоткрытый в надежде на продолжение. С губ Алекси слетает бесконтрольный стон. Сминая пальцами футболку на груди Хокка, он жадно его целует, игнорируя хлынувшие в тот же миг из глаз слезы. Он достиг своего предела и теперь, кажется, сходит с ума: от череды событий своей безумной жизни, от порожденной ими боли, от стыда и ненависти к самому себе и от чутких губ, целующих его до забытья… от Йоэля. — Мы что-нибудь придумаем, ладно? — шепчет гость, лишь на мгновение оторвавшись от заласканных им губ, чтобы затем припасть к ним вновь, — Мы обязательно что-нибудь придумаем. — Я тебе верю, — сбивчиво дыша, откликается Алекси. — Я верю только тебе.