«Я же писал, что он плохо себя чувствовал, так что мы поехали домой» «Сейчас он в порядке, просто еще спит»
«Не пизди мне. Я был и у тебя, и у него дома. Куда ты его затащил?»«Я отвел его в ближайший отель и уложил спать, ясно?» «Что ты приебался ко мне в конце концов?
И откуда ты вообще знаешь его адрес?!»
«Я знаю о нем куда больше, чем ты думаешь, Йоэль. Ты слепой, если не видишь, насколько мы стали близки. Передай ему, чтобы позвонил мне, как только проснется» Зло выдохнув, Йоэль отшвыривает телефон на прикроватную тумбочку. Получается неожиданно громко — Алекси почти сразу ворочается под его боком, но он спешит того успокоить: — Извини, я случайно. Ты спи-спи. — Который час? — сонно протягивает Каунисвеси, нехотя продирая заспанные глаза и тут же щурясь от бьющего в окно летнего солнца. — Половина первого. Но нам срочно никуда не нужно, помнишь? — напоминает Хокка. — А вот и завтрак, — восклицает он, услышав стук, и поднимается с постели, чтобы отворить для официанта дверь. — Выглядит очень вкусно. Я ужасно голоден, — усмехнувшись, замечает Алекси, когда официант, поставив у постели поднос и пожелав приятного аппетита, ретируется из номера. — Похоже, мы вчера много пили. — Не совсем, — напряженно откликается Йоэль, наблюдая за тем с каким аппетитом блондин набрасывается на еду. — Ты что, совсем ничего не помнишь? — тихо сглотнув, уточняет он. — Очень смутно, — нахмурившись, отвечает Каунисвеси. — Я даже не помню прихода парней. С того момента, как ты пошел за ними, все как в тумане. Помню только то, как уснул уже здесь. Кстати, как мы оказались в гостинице? Почему не поехали домой? Осознание того, что парень всю ночь на самом-то деле был в полном неадеквате, накрывает Хокка точно волной ледяной воды. Мгновенно отрезвляющей и жестокой. Тихо сматерившись, он укрывает лицо ладонями и, тяжело вздохнув, отвечает: — Я такой еблан, Алекси, ты не представляешь. — Эй, в чем дело? — отложив вилку и нож на поднос, тут же оживает Каунисвеси и пододвигается к Йоэлю, чтобы заключить в свои объятия. — Вчера что, что-то случилось? Хокка кивает и, обхватив блондина в ответ, утыкается носом в его шею, не зная о том, как теперь обо всем произошедшем вообще рассказать. И чем он только думал, когда и правда, будь Порко с его правотой неладен, не отвез Алекси домой и не уложил спать? С чего решил, что тому подсыпали какой-то легкий афродизиак, а не более серьезную наркоту? И, главное, зачем пошел на поводу у их пускай обоюдных, но совершенно неуместных желаний? И Йоэль рассказывает. Набравшись храбрости, рассказывает о том, как испугался, не найдя Алекси в общем зале, и как обнаружил его затем в компании первого и непонятных мужчин в одной из приватных комнат. В процессе рассказа не упускает ни одной детали, даже видя, как лицо Каунисвеси искажается от отвращения и неприязни ни то к самому себе, ни то к упомянутым лицам. Он знает, что парню важно знать абсолютно все, ведь иначе тот просто не сможет воспроизвести это в своей памяти. Когда Хокка упоминает чертовы надписи, что обнаружил позже на обожаемом им теле, Алекси морщится, словно от резкой боли, и оглядывает свои предплечья и торс, на которых теперь виднеется лишь синева смазанного за ночь маркера. Кажется, Каунисвеси даже испытывает облегчение от того, что не может увидеть их собственными глазами. А вот слова о том, как Йоэль разукрасил кулаком чрезмерно смазливую мордашку первого, блондина даже веселят. Он усмехается, пряча удовлетворенную таким исходом ухмылку за длинной челкой. Но мгновенно мрачнеет, едва Хокка упоминает то, о чем затем Алекси, руководимый собственными безумными желаниями, его просил. Говорить о том, что именно он вытворял с юношей ночью, Йоэлю сложно. По правде, он даже не испытывал огромного удовольствия от того, что делал. Он куда больше наслаждался горящими жаждой продолжения глазами Алекси, нежели ощущением собственной власти над ним. Каунисвеси выглядит озадаченным своим же поведением, но сохраняет молчание, а Хокка заканчивает свой рассказ, доложив абсолютно все подчистую. Умалчивает он лишь об одном, и блондин тотчас его на этом ловит: — А потом я сказал, что люблю тебя. Ты об этом не упомянул, — продолжает он за Йоэля, когда тот замолкает. — Да, но я… Подумал, что только тебе решать, стоит ли говорить об этом вновь после всего услышанного. Я поступил низко и пойму, если ты возьмешь назад слова, которые я ничем не заслужил. — Своих чувств я изменить не могу, даже если буду на тебя злиться, — отвечает Алекси, подняв на Йоэля задумчивый взгляд. — Если бы я знал, что ты… — Ты не причинил мне боли, по крайней мере сейчас я чувствую себя хорошо, ты не… делал того, чего я не хотел бы, если верить твоим словам, — перебивает Хокка блондин. — Но я, конечно, предпочел бы помнить все, что между нами было. Йоэль не находится для слов. Безмолвно притягивает блондина на свои колени, крепко обнимает и зацеловывает оставленные ночью не им на шее следы. — Я не понимаю, за что мне такое счастье, как ты, — бормочет он между легкими поцелуями, укачивая его в своих руках. — Прости меня, пожалуйста. Я впредь всегда буду думать головой, а не… ну, ты понимаешь, — вздохнув, извиняется он. — Как мне загладить свою вину? — Тебя ждет встреча с моей семьей, — усмехнувшись, отвечает Каунисвеси и вновь отводит взгляд, — разве это не под стать пытке? — Вовсе нет, я очень жду этого, — тепло улыбается Йоэль в ответ. — Если ты, конечно, еще хочешь нас познакомить. — Сегодня может и не самое подходящее настроение для этого, но потом такой возможности просто не будет. Я схожу в душ, ладно? — тихо обращается он к Йоэлю, поднимаясь из постели. Я честно стараюсь себя убедить, что все в порядке. Прокручиваю в голове историю, рассказанную Хокка, и восполняю пробелы в своей размытой каким-то поганым веществом памяти. У меня не возникает и мысли о том, чтобы чему-то, из сказанного Йоэлем, не верить. Напротив, я доверяю каждому его слову. Вот только от этого ничуть не легче. Плохие воспоминания и ассоциации из нашего с ним недавнего прошлого играют со мной злую шутку, заставляя во всех красках представлять то, что он вытворял со мной этой ночью. По моей же, черт возьми, просьбе. По правде, в последнюю нашу ночь в публичном доме, в ту, что мы провели в красной комнате, я осознал, что игры Хокка мне могут быть даже приятны и интересны. Мне нравилось то, как он доминировал надо мной, как заставлял себя чувствовать зависимым. Я не могу этого отрицать. Но первая наша встреча… Неужели я и впрямь мог просить о подобном? А если бы Йоэль сделал все в точности, как я просил? Это было бы безумием. Я бы никогда его не простил, даже зная, что сам был инициатором подобного. Оказавшись в ванной комнате, я чувствую себя еще хуже — замечаю остатки маркера на своем теле и бессознательно вздрагиваю от одной мысли о том, насколько продажно выглядел с этими надписями. Хокка меня таким видел. Он мной таким обладал, и мне… это нравилось? Чем больше я думаю, тем скорее хочу от всей этой грязи отмыться. Поспешно встаю под душ и выкручиваю вентили на максимум, позволяя потоку воды смыть с меня весь этот ужас обжигающе горячими ручьями. Так становится гораздо легче. По крайней мере перед глазами больше нет напоминания о совершенной мной прошлым вечером ошибке. Глупо винить кого-то, кроме себя, правда? Сам повелся, как последний придурок, на наигранную искренность бывших приятелей. А на Хокка за что держать обиду? Мы и так хотели провести горячую ночь вместе, так стоит ли злиться, что он не уложил меня спать, как ребятенка, вместо того, чтобы хорошенько трахнуть? Это ведь именно я говорил вчера о большой и красивой любви, а для него я по-прежнему всего лишь дорого обходящийся любовник. Как мы и договаривались, будь проклят тот чертов договор… Йоэль и так давно идет наперекор всем нашим договоренностям, словно и я для него значу больше, чем он способен сказать. Детский сад, Алекс. Ты сам пожинаешь плоды своих неверных в прошлом решений. Тебе не пришлось бы срываться на Йоэля, если бы ты сам не ввязался во все это дерьмо с парнями из публичного дома. Впрочем, как и вовсе с Йоэлем встретиться бы не довелось. Разве хотел бы я этого? Вовсе нет, не хотел бы. Я слишком к нему проникся, слишком привык и, по всей видимости, уже слишком полюбил, чтобы найти дорогу обратно.***
— Так, поворот налево или направо? Ладонь Йоэля опускается на колено Алекси, вырывая того из мыслей. Каунисвеси за своими мрачными размышлениями и не заметил, как они добрались до улицы, на которой он провел все свое детство. — Направо, — откликается блондин, привычно сцепив их с Хокка руки. — Пятый после поворота дом. — Черт, я все же немного волнуюсь, — признается Йоэль, смущенно усмехнувшись. — Меня даже родители парней недолюбливают, а тут твои… На самом деле Алексу Хокка приврал. Волнуется он вовсе не немного, а буквально до дрожи в коленях. Знает, что не тянет на роль лучшей для него партии, и это даже при условии, что родители не знают ничего о том, как именно они друг с другом познакомились. Если бы знали, Йоэль уверен, прибили бы его, как жалкую моль. Однако все, что им известно о его скромной личности, так только то, что он очень хороший друг их сына, выручивший всю семью в самый тяжелый момент. — Вот здесь можешь припарковаться, — предлагает Алекси, кивнув на свободное место на парковке рядом с небольшим домом. Зарулив к коттеджу, Хокка ставит машину на ручник и оглядывается на засиявшего в предвкушении блондина. Кто-кто, а Каунисвеси точно не переживает из-за грядущего знакомства. — Они даже не знают про нас, не беспокойся ты так, — впервые за последние пару часов искренне улыбнувшись, успокаивает парня Алекси. — О, а вот и Бекка! — восклицает он, заметив, выбежавшую из дома сестренку. — Пойдем, я вас познакомлю! Вперед Йоэля покинув машину, Каунисвеси спешит навстречу своей маленькой белокурой копии и почти сразу подхватывает ее на руки. Будучи завороженным этой очаровательной картиной, Хокка торопливо захлопывает за собой дверь автомобиля и направляется прямиком к ним. — Смотри, малышка, это Йоэль, — прижимая девочку к плечу, нараспев протягивает Алекси, когда парень останавливается рядом с ними. — Он наш с тобой замечательный друг. — Привет, Бекки, — помахав младшей Каунисвеси, улыбается Йоэль. — Але не соврал, настоящая принцесса! — восклицает он, хлопнув в ладоши. Девочка улыбается в ответ, смущенно утыкаясь в плечо брата, а у Хокка в груди от этого милого жеста разливается тепло. По рассказам Алекси, до терапии Бекка была совсем плоха — измучена бесконечными уколами, капельницами, анализами. Сейчас же, спустя несколько дней после выписки, в ней почти ничто не выдает тяжелую болезнь, кроме неестественной бледности кожи, и Йоэль понимает, что это совершенно бесценно. — А знаешь, что должно быть у настоящих принцесс? — подхватывает Алекси, невесомо поцеловав Бекку в висок перед тем, как передать ее в руки растерявшегося от этого Хокка. — Дракон? — удивленно уточняет она, охотно обхватив Йоэля за шею. — Дракон, конечно, тоже, но позже, — смеется Каунисвеси, пройдя к машине и открыв багажник, — а пока только замок. Можешь сказать Йоэлю спасибо. К этой поездке Йоэль подготовился заранее, о чем сообщил Алекси уже по пути в его родной дом. Тот долго сетовал на то, что не додумался заранее купить какие-то подарки сам, но в конечном счете просто поцеловал Хокка в щеку, согласившись с тем, что того, что набрал он, будет более чем достаточно от них обоих. Вынув из автомобиля объемную коробку с конструктором, блондин возвращается к сестре. У той при одном взгляде на розовый дворец, изображенный на упаковке, загораются глаза. — Ну как, нравится? — с улыбкой интересуется Йоэль, крепче прижав девочку к груди. — Пойдем собирать? — Да! — откликается малышка. — Очень-очень нравится. Спасибо! Так и не выпуская Бекку из рук, Хокка отправляется следом за зашагавшим вперед них Алекси. Прежде чем он успевает войти в дом, на пороге оказывается миссис Каунисвеси. Та, всплеснув руками, обращается к гостям: — Совсем не слышала, как вы подъехали! Алекси, дорогой, представь нам своего друга. — Мам, я о нем уже столько рассказывал, что вряд ли смогу что-то еще добавить, — смущается Алекси, мягко подталкивая Хокка в спину вглубь дома. — Что правда, то правда, — с улыбкой отмечает женщина и кивает на скромный, но очень красиво накрытый стол, — присаживайся, Йоэль. Налить тебе чай или кофе? — Может быть чуть позже, — вежливо откликается он, — я обещал этой маленькой принцессе помочь собрать замок. — Ах, вы еще и не с пустыми руками, — не перестает восхищаться миссис Каунисвеси. — Не стоило, конечно, но спасибо большое за такую заботу! Все то время, что мы проводим в родном доме Алекси, я испытываю совершенно новые для себя чувства. Мне не хочется от них бежать. Напротив, все это домашнее тепло заставляет меня в который раз задумываться о том, что я хочу так же и дальше, что хочу однажды, пускай не сейчас, но через несколько лет, стать частью этой семьи. Это было бы здорово. Моя жизнь и мой дом с появлением Алекси претерпели море изменений. И я соврал бы, сказав, что хоть одно из них не пришлось мне по нраву. С ним все стало куда осознаннее и взрослее, словно из нас двоих именно я ведомый, ни к чему не способный в быту подросток. Сидя на ковре посреди уютной гостиной и собирая конструктор вместе с младшей Каунисвеси, пока все остальное семейство накрывает нам стол, я все думаю о том, как выглядела бы наша с Алекси совместная жизнь в полноценных, ничем не регламентируемых отношениях. Мы могли бы ездить по выходным к его родителям, а редкие отпуска коротать в Испании у моих. Могли бы забирать иногда Бекку из школы, с горем пополам помогать ей с домашней работой, а затем, забив на дурацкую математику, отправляться в какой-нибудь парк аттракционов. Тогда я бы спал спокойно и наслаждался каждым новым днем вместе, зная, что я — это осознанный выбор Алекси, а не вынужденный какими-то играющими против него обстоятельствами или недостатком срочно необходимых денег. Его собственное решение, не зависящее от чего-то или кого-то, и диктуемое лишь его чувствами. — Ты грустишь? — вырывает меня из мыслей тонкий детский голос, и я опускаю взгляд на незаметно оказавшуюся рядом со мной Бекку. — Когда Алекси говорит с тобой, ты улыбаешься намного больше, — рассуждает она. — Нет-нет, все в порядке, — заверяю ее я, тем не менее невольно удивляясь ее чуткости. — Но рядом с ним я и правда чувствую себя счастливее. Он замечательный. — Алекси еще никогда не приводил домой друзей, — тихо рассказывает девочка, неспешно собирая одну из башен замка. — Неужели совсем никого? — Совсем-совсем. Он сказал, что ты для него особенный друг. Он всегда называет особенными тех, кого сильно любит. Но раньше это были лишь я и родители. — Правда? — заулыбавшись, уточняю я, будто Бекка всерьез могла меня одурачить. — Он для меня тоже совершенно особенный. — И ты его любишь? — лукаво улыбнувшись, интересуется она. — Да, принцесса, люблю, — неожиданно легко для самого себя признаюсь я, — вот только ему сказать это не решаюсь. Боюсь, что это может его… огорчить. — Взрослые иногда ужасно глупые, — смеется Бекки. — Один мальчик, когда я была в больнице, написал мне записку на валентинке. Ему, такому маленькому, хватило смелости, а тебе, такому большому, не хватит? Когда она упоминает записку, меня буквально осеняет — я мог бы написать Алекси письмо. Тщательно обдумав каждое слово, изложить все свои мысли на бумаге. Извиниться за всю причиненную ему боль, рассказать о нежелании держать его рядом договоренностями, сказать, что люблю, и, главное, дать свободу выбора. Мне хватает смелости признаться ему в своих чувствах, но мне отчаянно ее не хватает, чтобы отпустить его, понадеявшись, что он захочет вернуться… Однако я просто обязан рискнуть. — Спасибо, Бекки. Ты мне очень-очень помогла.***
Дорога домой приходится уже на поздний вечер — Йоэль ведет машину по темноте, нарушаемой лишь светом фар и редкими звездами. Снова спокойно и хорошо на душе, будто и не было всего негатива миновавших ночи и утра. Изредка отрывая взгляд от трассы, Хокка поглядывает на дремлющего на соседнем сидении Алекси. Самая любимая его и уже привычная картина. Заметив, как парень ежится, прижимаясь к откинутому назад сиденью, он стаскивает с себя косуху и набрасывает на него. Каунисвеси тотчас кутается в сохранившую тепло любимого тела кожанку, вызывая у Йоэля улыбку. Все время по пути домой Хокка проводит в своих мыслях. Все пытается сформулировать то, что чуть позже, возможно, когда Алекси заснет, изольет на бумагу. Но в голове как назло полный сумбур. К сожалению, он никогда не умел выражать свои мысли правильно и красиво. А сейчас этого бы очень хотелось. — Это что, Йоонас? — доносится до Йоэля тихий голос только-только проснувшегося Каунисвеси. Проследив за взглядом Алекси, я и впрямь замечаю Порко, сидящего на лавочке у нашего дома. Он потирает замерзшие на порывистом ветру руки и пытается согреть их теплым дыханием — явно пробыл на улице по меньшей мере пару часов. Почему-то я не сомневаюсь в том, что все это время он был именно здесь, у моего дома, в ожидании чего-то. Вернее кого-то. Меня вдруг поражает осознание того, что вся эта забота, все не безразличие — все это неспроста. Йоонас никогда не был плохим другом. Он всегда был очень участлив и чувствителен к событиям в жизни близких людей. Однако он не терял головы, не лез в их жизни и приходил лишь тогда, когда его просили. На секунду закрадывается мысль — что, если Алекси и попросил? Написал ему, охваченный страхом, что весь кошмар первой нашей встречи настигнет его вновь, и попросил забрать. Следующая догадка оказывается еще хуже — что, если Порко переживает за него уже не как за друга? — Черт, он оказывается столько раз звонил, — виновато шепчет Алекси, отметая первое предположение Хокка, прежде чем отворяет дверь машины и нерешительно замирает. — Я должен извиниться. Подождешь меня, ладно? — А я бы предпочел поговорить с тобой наедине, Алекси, — подойдя ближе, настаивает Йоонас. — От Йоэля я внятных объяснений так и не добился. Не возражаешь, друг? — недобро протягивает он, взглянув на Хокка. — Але… — начинает Йоэль. — Все в порядке, я поговорю и приду. Ты пока поднимайся, — поспешно перебивает Каунисвеси. Йоэлю хочется возразить, сказать, что никуда он не пойдет, и остаться, лишь бы не позволять им находиться наедине. Однако при одном взгляде на Алекса это желание улетучивается — он обещал себе, что будет давать ему свободу. Смиренно кивнув, он все-таки направляется к дому — сейчас самое время начать что-то менять, как бы не было страшно. — Я ужасно испугался вчера за тебя, — с почти физически ощутимой болью в голосе начинает Йоонас, едва Хокка скрывается за дверью подъезда. — Носился то туда, то сюда, поднял на уши всех соседей, — усмехнувшись, добавляет он и подходит ближе к Каунисвеси. — У меня было такое плохое предчувствие… А от мыслей о том, что рядом с тобой Йоэль, оно почему-то лишь усиливалось. Что между вами, черт возьми, происходит? Скажи мне честно, Алекси, прошу. Мне очень важно знать правду. — Но ведь Йоэль уже говорил, — вновь пытается оправдаться Каунисвеси. — Мне стало плохо, так что он отвел меня в ближайшую гостиницу и… — Нет, нет и еще раз нет. Я в это не поверю, — вздыхает Йоонас, резко протянув руку к воротнику ветровки Алекси и его одернув, — все эти следы — это то, что не удалось стереть, не так ли? — кивнув на череду засосов, рассуждает он. — Я видел, как он тащил тебя полураздетого и совершенно невменяемого из клуба, ты был весь в гребаных надписях, как какая-то… — Давай же, скажи, — сглотнув, подстрекает блондин. — Как кто? — Это вообще не про тебя. Тебя не должно быть в этой грязи. Я уверен, что ты и сам это понимаешь, но просто… боишься дать отпор? Это ведь связано с Йоэлем, правда? — начинает сыпать вопросами Порко. — Вы с самого начала что-то скрывали. Ты всегда вел себя странно рядом с ним, а еще эти вечные синяки и ссадины. Это он с тобой сделал такое? — Нет, это не он. Я не могу рассказать тебе всего, Йоон. Я правда хотел бы однажды довериться, ведь знаю, что ты никогда меня не осудишь, но пока я просто не готов, — шепчет Алекси в ответ, опустив взгляд. — Я понимаю, что Хокка мой друг и что если между вами есть хоть что-то, то я уже не имею права в это лезть, но сердцу же не прикажешь. Для меня важно, чтобы ты был в порядке и в безопасности, — тоскливо говорит Порко. — Если бы я только мог сделать так, чтобы ты улыбался каждый день, это стало бы смыслом моей жизни. Ведь твоя улыбка делает меня очень-очень счастливым. Придвинувшись ближе к Алекси, Йоон нежно касается ладонью его щеки, а затем плавно опускает ее на шею, очерчивая большим пальцем осточертевшие ему отметины. — Ты не заслуживаешь такого отношения, малыш. Я лишь теперь понимаю, что в одном Йоэль был прав — ты чудесный человек, с которым случилось много всего плохого. Но это не делает тебя недостойным, понимаешь? Ты достоин гораздо-гораздо большего. Достоин, чтобы тебя любили и ценили в сто крат сильнее, чем способен ты сам. Голос Йоонаса сходит на шепот так же стремительно, как он склоняется к лицу Алекси, и затихает тотчас, как тот замирает лишь в паре сантиметров от его губ. Каунисвеси же машинально прикрывает глаза, опуская свою ладонь на грудь парня. Порко целует его очень аккуратно, ничуть не настаивая на продолжении и давая шанс отступить. Однако этот шанс оказывается так и не использован, ведь гитарист получает робкий и неуверенный, но все-таки ответ. Дав себе насладиться этим долгожданным поцелуем лишь несколько секунд, Йоон первым нехотя отстраняется от заласканных губ и тихо напоминает: — Выбирай сердцем, Алекси.