Ты и твои мальчишки

      Ты уже слышишь, как по всему подъезду эхом разносятся очередные хитрозакрученные ругательства, значения которых ты даже не знаешь, и звонкий раскатистый смех. Сразу ясно, кого волокут домой…       Шион напился. Нет. Мадараме ужрался в говно. Мадараме ужрался, снова сломал чей-то нос, и сейчас Хайтани героически тащат его на твой пятый этаж.       Дверь распахивается с ноги и с грохотом врезается в полку для обуви. Шион опирается братьям на плечи и поднимает на тебя осоловелый заплывший взгляд.       — Ты прости, малыха, он перебрал немножечко, — Ран улыбается, а губа разбита. Переводишь взгляд на кастет в правой руке Шиона, и пазл собирается в ясную картинку.       — Ш-шлюх своих «малыхами» наз… называть буэшь, Хуйтани, — язык заплетается, делая на буквах крутое пике. Мадараме с трудом развязывает берцы, пальцы не слушаются, а тело валится сразу к твоим ногам. — Ещ-щё раз мою прин.цессу так назовёшь — в ебальник отхва.ватишь.       Риндо закатывает глаза, а Ран сдерживает смешок. Сдерживает в целях техники безопасности. Всё-таки удар у Шиона и на синюю голову — как грузовой состав. И вернуться домой хотелось бы с целыми зубами и с не сломанной челюстью.       — Ладно, удачки тебе, — старший из братьев бросает на прощанье сочувственный взгляд, и ты закрываешь за ними дверь.       Мадараме победил сегодня «всех говнючар ебаных», а шнурки на берцах победить так и не смог. Сидит на полу и пытается справиться с управлением своих вертолётов.       Ты стаскиваешь с него эту треклятую обувь, расстегиваешь форменный плащ, а он тянет лапы к тебе обниматься. Удивительно, как Бешеный пёс резко становится ручным и цепным за порогом твоей квартиры.       — Солнышко… Ты у меня так… такая красивая… — щи размазаны, он тебя обнимает и дышит в шею так, что в коридоре опасно зажечь спичку. Любая искра, и пространство вокруг Шиона взлетит к чертям, и останется пепелище.       — Что за праздник? — ты улыбаешься и держишь его за щеки, чтобы он проще фокусировал взгляд.       — Ну, не получается без пиздеца, кошечка… — Мадараме обречённо вздыхает. — Без пиздеца не получается… Я таких лосей вальнул сегодня… — он щурится, пытаясь за хвост поймать улетающую мысль.       — Да ты у меня самый сильный, — гладишь его по волосам, как кота, а Шион ластится к ладони в ответ. Когда он пьян, он такой ласковый, что даже кажется уязвимым.       — Прям самый сильный? — он гордо задирает свой покрасневший нос, и ты подхватываешь его голову за затылок, чтобы этот «победитель» (что, скорее, победил стаканов с виски сегодня больше, чем «лосей» из другой банды) не впечатался тыквой в шкаф для одежды.       Схема отточенная, и работать приходится по накатанной: сказать ему всё, что он так хочет услышать, проследить, чтобы он не собрал все косяки по пути в спальню, подготовить графин воды и обезболивающее на утро.       Если с первым всё просто, то со вторым уже как-то сложнее. Мадараме, как пейнтбольный мячик в стенах узкого коридора. Его мотает то туда, то сюда. Ты ведешь его, как тряпичную куклу.       — Я нос сегодня разбил одному пиз.пиздюгану, — Шион улыбается и ждет одобрения. Хищник с друзьями, а с тобой ручной кот. — И кровью на асфальте нарисовал сердешко. Хош, покажу?       Романтика у Шиона всегда особенная… Ты морщишься и неловко киваешь. Все-таки он старался… Он пытается достать телефон и валится на кровать — пилот теряет управление вертолетом. Отличный момент, чтобы приземлить его на посадку и убаюкать, пока Мадараме не опомнился, что в холодильнике есть чем догнаться.       — Поцелуй меня? — бровки домиком, он обязательно расстроится, если ты этого не сделаешь. Задерживаешь дыхание, потому что, находясь рядом с ним сейчас, и самой можно захмелеть. Целуешь, и он успокаивается.       Обнимаешь, гладишь, проводишь кончиками пальцев по спине, покрытой шрамами благородных сражений. Шиончик сопит и сворачивается рядом с тобой в комочек. Его уютная идиллия рядом с тобой. Уютная идиллия густой синевы.