Аконит

      Смыть дорожную пыль с тела оказывается лучшим решением за день. Наблюдая за мыльной водой, исчезающей в дыре слива, Чимин думает, как вышло, что он оказался в одной спальне с Чонгуком.       С Чонгуком, который слишком долго добивался своего права не отходить от Тэхёна ни на секунду.       На втором этаже арендованного дома, помимо трёх ванных комнат, обнаруживаются три просторные спальни. Чонгук занимает ту, что окнами выходит на небольшую аккуратную бухту и покрытый белым песком пляж. Юнги и Сокджин останавливаются в комнате через стенку. Это означает, что им предстоит делить одну ванную комнату на четверых — а ещё, что Тэхён размещается в самой просторной спальне на другой стороне дома, вместе с Намджуном и Хосоком.       Как Чимин и предполагал, Хосок выбирает комнату, выходящую на дикий розовый сад. И, хотя вид действительно прекрасен, а пряный аромат цветов кружит голову с порога, Чимин сильно сомневается, что Тэхён в самом деле предпочёл бы красоту цветов красоте Чонгука.       Меньше всего Чимин ожидает, что эти двое добровольно отлипнут друг от друга, и теперь надеется только, что Тэхён его не ненавидит. Стоит ли подойти к нему? Объяснить?       И что ты скажешь, думает Чимин, прижимаясь лбом к запотевшему кафелю, подставляя шею и плечи под струи горячей воды. Скажешь, что на этот раз ты не виноват? Что Чонгук сам затащил тебя в эту спальню, бросил сумку на кровать у стены, сказав, что это твоё место? Скажешь, что в этот раз это не было твоей инициативой.       Да, инициатива — худшее, что ты можешь предложить этому миру, Пак Чимин.       В последнее время подобные внутренние диалоги стали для Чимина почти нормой — и если поначалу он боролся с ними, то теперь устал, погружаясь в мрачные мысли всё глубже. Если бы только у него была воля преодолеть это… Но воли нет. Нет ничего, кроме желания задёрнуть шторы, выпить снотворного и проспать в комнате до дня отъезда, надеясь, что к команде ненавидящего его Юнги теперь не примкнёт ещё и Тэхён.       Плохие дни бывали и раньше, но только в последний месяц — после того грёбаного вечера — Чимин чувствует себя разбитым без возможности снова подняться. Словно кто-то отнял важную опору, высосал из сердца все силы и чувства, оставив лишь пустую безжизненную оболочку.       — Чимин-щи, поторапливайся! Солнце уже заходит!       Сквозь грохот проточной воды Чимин узнаёт голос Сокджина — и всего на пару секунд малодушно задумывается о том, чтобы не отвечать.       Что если это выход? Что если он сможет исчезнуть, одурачить всех, убедить, что его больше нет.       — Чимин? — На этот раз голос звучит взволнованно, и он поводит плечами, отгоняя плохие мысли.       — Я иду! — отвечает он и выключает воду.       Воздух жаркий и влажный, настолько, что кожа мгновенно покрывается потом сразу после душа.       Чимин надевает чистые вещи — тонкие широкие штаны и белую футболку из хлопка. Перед тем как выйти из ванной, он смотрит на своё отражение в запотевшем зеркале: шея и лоб влажные из-за воды, капающей с плохо высушенных полотенцем волос. Веки опухшие и покрасневшие, словно всё это время он не принимал душ, а рыдал над собственной никчёмностью.       Чимин делает пару глубоких вдохов.       «Ничего страшного, — говорит он себе. — Ничего страшного не происходит».       С этой мыслью он открывает дверь…       …И с размаху впечатывается в Юнги.       — Осторожно.       — Что ты здесь забыл?       — Мне отчитаться?       Юнги смотрит выжидающе, и Чимин вспоминает, что вход в эту ванную есть только из их с Чонгуком комнаты.       Чёрт.       Юнги так и не дожидается ответа, обходит Чимина, задев того плечом — слегка, почти невесомо, но слишком обидно и оттого в тысячу раз больней.       Уж лучше бы Юнги затеял драку. И сейчас, и в тот день, когда Чимин, одуревший от адреналина, собственных чувств и алкоголя, сделал то, что сделал. Поступи Юнги так — и, кто знает, быть может Чимин не чувствовал бы себя кругом виноватым.       Но, разумеется, Юнги не был бы собой, если бы дал волю гневу.       Ударить — слишком просто. Молчание — пытка, изощрённая достаточно, чтобы быть достойной Юнги.       — Чимин. — Чужой голос вырывает из мыслей. Он поднимает голову, напарываясь на пристальный взгляд Чонгука.       Как долго он наблюдает?       Что видит?       — Тебя Сокджин искал.       Верно.       Чимин кивает. Молча выходит из комнаты со смутным чувством, будто это совсем не то, что Чонгук хотел сказать.       В коридоре жизнь кипит ключом: в основном, из-за Хосока и Тэхёна, которые выяснили, что натёртый до блеска паркетный пол и пара носков — восхитительное комбо для того, кто хочет устроить каток.       — Только попробуйте сломать себе что-нибудь — я вам шеи сверну, — переживает Намджун, и Чимин улыбается против воли.       Чудом избежав столкновения с Хосоком, он просачивается в дверь соседней спальни.       — Джин-хён? Ты меня искал? — спрашивает, прислонившись грудью к дверному косяку. Их с Юнги комната — зеркальное отражение спальни Чимина и Чонгука. Такие же кремовые обои, старомодные деревянные панели на стенах. Закатные лучи просачиваются сквозь вздымающиеся занавески, и Чимин почти чувствует, как паутина из мириад светящихся частиц укрывает его лицо.       — Да! Намджун-и планирует вылазку на пляж… О, нет-нет-нет, не закатывай глаза, Пак Чимин! Четыре дня всего, мы не можем упустить ни минуты.       — Почему не сходить завтра? — Попытка так себе — к тому же Чимин и сам знает, почему нет.       — Потому что на завтра у нас запланирован подъём в горы. Так что заканчивай ныть, намажь своё прелестное личико кремом от загара и…       — Солнце уже село, хён, — орёт из коридора Хосок, но Джин игнорирует. Всё это время он роется в своей сумке с таким остервенением, словно где-то там, на самом дне, под слоями чистых носков, футболок и увлажняющей пенки для лица спрятан по меньшей мере смысл жизни.       — Всё равно намажь, а я отдам тебе твою толстовку, и… — Видимо, окончательно отчаявшись, Джин переворачивает сумку вверх дном, вываливая всё содержимое на кровать. — О.       — О? — Чимин осторожно подходит ближе. — Что еще за «о»?       Джин поднимает на него виноватый взгляд.       — Скажи, что я что-то перепутал и ты не просил взять для тебя худи.       Чимин прикрывает глаза, запрокидывая голову к потолку.       — Невероятно, — тянет он.       — Похоже, я забыл сумку, в которую её кинул. Можем проверить багажник, но не думаю, что там что-то осталось, — Джин говорит неуверенно, и Чимин отрицательно качает головой в ответ:       — Нестрашно. На улице тепло, не думаю, что замерзну.       — Здесь есть торговый центр всего в получасе езды, — раздаётся голос позади, и спина Чимина мгновенно покрывается мурашками. — Я мог бы…       — Он же сказал, что всё хорошо. — Чимин разворачивается как раз в тот момент, когда Чонгук закидывает руку Юнги на плечо, тянет того к выходу из комнаты. — Солнце уже садится, хён. Если ты поедешь сейчас, не останется времени на фейерверки. Ты обещал фейерверки, Шуга-хён.       — И костёр. — Тэхён выглядывает из-за плеча Чонгука. Его речь звучит неразборчиво из-за мармеладной косички во рту, и Чонгук смотрит на него так, словно вот-вот отберёт конфету ртом — и явно не остановится на этом.       — Что у вас? — Намджун, привлечённый скоплением участников в одном месте, тоже протискивается в проход, поочерёдно останавливается взглядом на каждом.       — Хён забыл взять толстовку для Чимина, — отвечает Юнги, и под выразительным взглядом Намджуна Джин вскидывает руки:       — Я уже извинился!       — Всё нормально, — вставляет Чимин, примирительно раскрывая ладони. — Правда.       — Вечерами на побережье холодно. Ты замёрзнешь, а мне несложно съездить, — повторяет Юнги. — Я могу съездить один.       Фраза бьёт кулаком под дых, причиняя почти физическую боль.       Конечно, он может: Юнги не нужен Чимин, чтобы выбрать толстовку, которая идеально подойдёт, ведь у них одинаковый размер одежды. Поэтому они всегда могли воспользоваться гардеробами друг друга. Что и делали — до злосчастного вечера, после которого всё разрушилось и, похоже, безвозвратно.       Чимин ловит себя на мысли, что отдал бы всё (и чуть больше) за возможность снова стащить у Юнги футболку из шкафа, целый день чувствовать его запах на себе, а потом незаметно кинуть в общую корзину для белья.       От мысли о том, что такое, быть может, никогда больше не повторится, внутри поднимается волна страха и — почему-то — раздражения, которое против воли прорывается в голосе:       — Я же сказал, что всё нормально, — говорит он, глядя Юнги в глаза. — Ничего не нужно.       В комнате тут же становится тихо. Неуютная пауза затягивается, пока её не нарушает Намджун:       — Уверен? — негромко спрашивает он.       Чимин кивает, и Намджун поджимает губы в улыбке и, тоже кивнув в ответ, хлопает Чонгука по плечу.       — Отлично. Тогда собирайтесь — выходим через десять минут.       Все расходятся, чтобы завершить сборы. Напряжение постепенно отступает, сменяясь радостным возбуждением перед предстоящей ночью.       В дверном проёме Чимин проходит в паре сантиметров от Юнги, невольно ловит его запах — и сердце сжимает так больно, что в голове остаётся лишь одна мысль.       Лучше умереть.