Аконит

      В ту ночь Чимин так и не может уснуть. Вместо этого он впадает в короткое забытье, которое прерывается странными видениями, слишком реальными для снов.       Болят даже кончики волос, и Чимин то и дело стаскивает с себя вымокшие от пота простыни. Кожа становится слишком чувствительной, тело горит снаружи и содрогается от холода внутри.       Ему кажется, будто он снова в том отеле. Чувствует те же запахи, слышит те же звуки. Он снова пьян — и снова совершает ту же ошибку. Тянет Юнги за рукав свитера из пушистого, как муджинский туман, кашемира, прижимается горячими губами к чужим губам.       Это настолько приятно, что больно — сердце заходится слишком быстро, и Чимин знает, оно вот-вот остановится, но не жалеет.       Он словно переживает тот день впервые — но происходящее кажется знакомым. И Чимин знает почему. Сегодня, в тот день и каждый день до он знал, что это случится, ведь задолго до того, как поцелуй перестал быть только фантазией и стал реальностью, которую невозможно было стереть или отменить, Юнги сделал нечто странное.       Однажды ты разобьёшь мне сердце. Так он сказал, добавив, что увидел это во сне. Чимин тогда отмахнулся с улыбкой, ответил, что никогда бы так не поступил — но Юнги ему, кажется, не поверил.       Поэтому, когда Чимин видит, как на стене перед его глазами вспыхивают буквы, он не удивляется.       Однажды ты разобьёшь мне сердце.       Слова горят ультрамарином в темноте, цвет такой же яркий, как цветы аконита, что он нашёл в вазе на кухне этим утром. Чимин тянется к буквам, надеясь, что надпись окажется прохладной на ощупь, но никак не может дотянуться.

***

      — У него температура. — Хосок убирает ладонь со лба Чимина, оборачивается через плечо.       — Высокая? — Намджун точно хмурится: Чимин не видит его лица, но ясно слышит напряжение в его голосе.       — Сейчас найду градусник. Кошмар, он весь горит, — тянет Хосок с сожалением. — Как же так, Чимина-а. Стоило позволить Юнги съездить за толстовкой для тебя.       Чимин и в самом деле чувствует себя очень больным. Но, несмотря на это, он требует, чтобы Хосок помог ему спуститься на кухню на завтрак.       Внизу от тонкого цветочного аромата нет и следа. Пахнет жареной говядиной и крепким кофе. Чимин умудряется засунуть в себя пару кусков — и его тут же тошнит. К счастью, Тэхён успевает заметить неладное и помогает Чимину добраться до ванной вовремя: его ладони приятно холодят лоб и шею, пока Чимина выворачивает едва пережёванным завтраком.       После Хосок провожает его до кровати, и Чимин с облегчением заворачивается в одеяло, кутаясь до самого подбородка. Его знобит: холод от лихорадки пробирает до костей, а солнечный свет из окна раздражает воспаленные глаза. Поэтому Чимин благодарен, когда спустя пару секунд — или часов? — в комнате становится темно и тихо. Кто-то задергивает шторы, и тогда Чимин наконец-то проваливается в зыбкий сон. Последнее, что он помнит, — как чужая холодная ладонь касается лица и, задержавшись немного, бережно отводит отяжелевшую от пота чёлку со лба.

***

      Несмотря на то, что тело ломит от усталости, Чимину так и не удаётся крепко уснуть. Горячечный сон то и дело прерывается образами, похожими на галлюцинации: кажется, будто розовый сад под окном разрастается, оплетает душистыми цветами старые стены дома, высушенные половицы и витые перила. Колючие стебли стелятся вдоль подоконника, усыпанного полыми телами мертвых цикад, пока алые розы не прорастают внутри Чимина, заставляя внутренности гореть. Грохот океана вдалеке нарастает, солёный прибой вылизывает резное изголовье кровати, и пространство вокруг вдруг начинает пульсировать. Мир оживает, трепещет — и Чимин снова чувствует чужое присутствие, то самое, что не покидало его с самого приезда. Однако на этот раз оно кажется иным — знакомым и чутким, удерживающим на плаву, словно якорь.       Чимину кажется, он цепляется за чью-то ладонь, но никак не может удержать: та выскальзывает из слабых пальцев, и Чимин срывается вниз с огромной высоты…

***

      Чимин резко садится на постели, осознав, что полёт вниз был всего лишь частью жуткого сна. Сердце под рёбрами всё ещё заходится, больно и быстро, и он кладёт ладонь на грудь. Понимает, что футболка под пальцами мокрая от пота.       В комнате темно — и непривычно тихо. Шторы на окне плотно задёрнуты, но сквозь узкий просвет Чимин угадывает серую полоску неба. Кровать Чонгука напротив пуста, если не считать скомканной в ногах простыни и брошенной поверх подушки сменной одежды.       Постепенно гул в ушах становится тише, и Чимин прислушивается. Ничего, кроме криков чаек и далёкого океана.       Значит, он один.       Осознание, что остальные всё-таки уехали в горы, не вызывает обиды — напротив, Чимин счастлив, что не сорвал редкую возможность отдохнуть. На полу у кровати он находит пластиковую бутылку с розовым стикером на боку и упаковку аспирина.       Выпей меня!       Чимин узнает почерк Джина и улыбается против воли. Его всё ещё немного знобит, но кажется, что жар отступил. Половицы приятно холодят стопы, когда он спускает ноги с кровати. Голова не кружится, и Чимин уже готов встать — нужно принять душ и хотя бы выпить кофе, — как вдруг замирает.       Сердце пропускает удар и ухает вниз, а тонкие волоски на загривке тут же приподнимаются от сковавшего горло страха.       Чимину кажется, что в доме кто-то есть. Чужое присутствие, тихое и оттого опасное, ощущается в воздухе, и уже в следующую секунду Чимин понимает, что чувства его не обманывают: сквозь шум ветра, который треплет кроны каштанов, он слышит чьи-то осторожные шаги.

***

      Осмотр дома не приносит особых результатов. Внизу никого, только разряженный телефон на столе и очередной розовый стикер от Джина. Он просит выпить шоколадного молока, но от одного вида картонной коробки на полке холодильника Чимина начинает мутить. В конце концов, он, немного успокоившись, решает выйти на улицу. Быть может, даже прогуляться до пляжа.       Чимин не знает точно, сколько часов проспал, но погода за это время сильно изменилась: едва он выходит на крыльцо, как холодный, ароматный от близкого дождя воздух тут же забирается под футболку.       Первое, что привлекает взгляд, — конфетти рассыпанных по крыльцу синих лепестков. Они настолько яркие и свежие, настолько здесь не к месту, что не заметить их невозможно, и Чимин садится на корточки, чтобы рассмотреть поближе. Ультрамарин жалит неуловимым дежавю, но Чимин не успевает сообразить, чем именно знаком ему этот цвет — наверху вдруг раздается резкий хлопок.       Чимин вскидывает голову, но видит только темные окна их с Чонгуком спальни. Он делает шаг назад, затем ещё один, едва не рухнув с подвернувшейся под ногу ступени. И тут внезапное осознание накрывает с головой, заставляя сердце забиться чаще.       То, что тревожило его все это время, и чего он не мог ухватить, слабое несоответствие между внешним и тем, что внутри. Здесь, стоя в паре шагов от крыльца с задранной до боли в шее головой, Чимин вдруг понимает, что снаружи дом действительно больше — ровно настолько, чтобы рядом с его спальней поместилась ещё одна комната. Та самая, окна которой видны отсюда, но незаметны с пляжа.       Это открытие одновременно будоражит и пугает: всё-таки он не больной и не сумасшедший, но что из ночных галлюцинаций и лихорадочного бреда было правдой? Синие буквы, цветы в вазе на кухне, чей-то шёпот… Чимин проводит ладонями по лицу и ловит себя на мысли, что сейчас, в эту самую секунду, он бы все отдал, чтобы Юнги оказался рядом.       Осознать и тем более разозлиться на себя за такую до мерзкого жалкую слабость Чимин не успевает. Кто-то вдруг хватает его за плечи, стискивает так сильно, что наверняка останутся синяки. От неожиданности и скопившегося напряжения Чимин вскрикивает, шагает назад — и едва не оступается снова, но чужие руки, вцепившиеся стальной хваткой, удерживают от падения и притягивают к себе.       — Какого хрена ты здесь?       Этот голос.       Этот голос приносит мгновенное облегчение вперемешку со жгучим, как луковый сок, раздражением. До того, как раскрыть зажмуренные в ужасе глаза, Чимин успевает сделать глубокий вдох.       Юнги пахнет мёдом и ледяным морем. Как всегда, сочетает в себе противоположности, словно букет из ультрамариновых аконитов и душистых огненных лилий.       А ещё он явно зол, но не обычной своей злостью. На этот раз лицо Юнги выражает ещё что-то.       — Я спросил, какого…       — Хрена я здесь, — заканчивает Чимин и понимает вдруг, что сам цепляется за Юнги: костяшки пальцев побелели от силы, с которой сжимают бордовую ткань чужого бомбера. — Я слышал.       — Ты идиот, — рявкает Юнги, и Чимин втягивает воздух через нос. Разжимает пальцы, надеясь отстраниться, но чужие руки держат крепко. — Ты… Господи, Чимин. Не уходи так больше. Ты напугал меня до смерти.       Признание до того неожиданное, что на секунду Чимину кажется, будто чья-то невидимая рука проникает в его грудную клетку и сжимает сердце, не давая вдохнуть.       Тогда Чимин поднимает голову и впервые за последние недели осмеливается посмотреть Юнги прямо в глаза.