***
Чиновник влетел в академию, когда время уже двигалось к полудню и не раздумывая направился к пожилой смотрительнице, которая сидела за небольшим столом и выдавала ключи от кабинетов педагогам. Сегодня ему пришлось отменить некоторые свои дела и спихнуть часть работы на помощника, чтобы освободиться пораньше и успеть в учебное заведение до конца занятий. Найти академию для мужчины не составило большого труда, ведь его извозчик забирал архитектора отсюда каждые два дня и сыскал бы верную дорогу даже с закрытыми глазами. Недовольство мужчины было настолько очевидным, что служащие на производстве шарахались от него, как от огня, а состоятельные партнёры не желали терпеть хмурую физиономию фабриканта. С самого утра настроение было безвозвратно испорчено, и это выводило из себя чиновника, который привык всё контролировать, даже собственное состояние. Пао подлетел к смотрительнице и угрожающе навис над старушкой, грозно глядя ей в глаза. — В каком кабинете находится Вилладжо Вескони? — Он поправил проект под подмышкой и недовольно поджал губы в ожидании ответа. Женщина оторопела и удивлённо уставилась на посетителя. — У него идут занятия, — пролепетала она, полистав журнал с расписаниями педагогов. — Я разве спросил, чем он занимается? — Пао сжал зубы от раздражения. — Я хочу знать, в каком он сейчас кабинете? — чиновник ненавидел что-либо объяснять, тем более некомпетентному персоналу, который даже на элементарный вопрос ответить не в состоянии. — Но, мужчина, врываться на занятия нельзя. Подождите в холле. Через пятнадцать минут звонок, — женщина была напугана и не уверена в собственных словах. — Вы вообще знаете, с кем разговариваете? — Пао прошипел это сквозь сжатые зубы и выглядеть стал ещё угрожающе. Его и в хорошем расположении духа лучше не злить. — Но… — смотрительница дрожала как осиновый лист, не находя подходящих под ситуацию слов. Не часто в академию наведывались столь высокопоставленные личности. — Я требую немедленно сопроводить меня к нему или сразу к вашему непосредственному начальнику. — Пао больше не намерен был вести этот бессмысленный диалог с неуполномоченным лицом, которое в любом случае не могло бы помешать ему передвигаться по академии. Минута замешательства, пристальный уверенный взгляд и-и… шах и мат: низший класс терпит поражение и подчиняется. Женщина нехотя поднимается из-за стола и направляется к лестнице ведущей на второй этаж. Мужчина следует за ней, недовольно сверля глазами её спину и сетуя на то, как медленно пожилая сеньора поднимается по ступеням. Тишина на этаже стояла гробовая, и ни одной живой души не слонялось бесцельно по коридорам во время учебного процесса. Они ещё какое-то время поплутали по этажу, то и дело останавливаясь возле очередного кабинета чтобы дать возможность подслеповатой смотрительнице разглядеть во мраке казалось совершенно неупорядоченные таблички с номерами на дверях и вот наконец женщина остановилась напротив одной из них. Она глубоко вздохнула и тихо постучала, а услышав глухое «Войдите!», приоткрыла дверь. — Сеньор, простите за беспокойство, но к вам пришёл мужчина. Вилладжо стоял около одного из учеников четвёртого курса и сложив руки на груди смотрел уже в сторону нежданных нарушителей спокойствия. — Какой мужчина? — зодчий нахмурился, но когда в следующий момент Пао дёрнул дверь на себя, открывая её шире, вопрос отпал сам собой. Архитектор на мгновение растерялся, после чего уверенно направился к ним. Оказавшись в коридоре, преподаватель закрыл за собой дверь и обратился сперва к смотрительнице. — Спасибо. Вы можете идти. Скоро подавать звонок. — Женщина развернулась и зашаркала прочь, а зодчий переключил всё своё внимание на чиновника. — В чём дело? — Он был настолько ошарашен внезапностью его появления, что даже забыл поприветствовать госслужащего. — Я надеялся, что вы мне расскажите. — Пао зло раздувал ноздри, буравя взглядом мужчину, который ещё больше напрягся. — Что вы имеете ввиду? — Недовольство буквально сквозило в голосе. — Ваш архитектор изобразил фасад церкви, который мы планировали построить, и, кажется, это совсем немного не соответствует всем моим ожиданиям! — Пао старался контролировать свой голос, но у него с трудом это получалось. — Так скажите ему, чтобы переделал работу, как вы хотите, — отмахнулся от проблемы Вилладжо. — Он не собирается её переделывать! И это на него он переделал предыдущий проект! — Пао не знал, как расценивать всё, что вытворил архитектор, но хотел увидеть реакцию опытного зодчего на фасад. Вилладжо в свою очередь потёр подбородок пальцами, обдумывая всё вышесказанное. Сложно было судить обо всём, исходя из версии одной только стороны конфликта, но, прежде чем разбираться, необходимо успокоить вспыльчивую натуру чиновника. Он уже открыл рот, чтобы ответить на слова мужчины, как вдруг прозвенел звонок с урока и зодчему пришлось торопливо ретироваться в кабинет к студентам. Будущие архитекторы уже во всю собирались, торопясь улизнуть домой поскорее и возвращению преподавателя не слишком обрадовались. — Так. Ладно. Доделывайте работу дома и рассчитайте количество свай каждый своей постройки, которое потребуется для реализации проекта. На следующем уроке буду проверять. Приятного вечера. Студенты моментально приуныли. Они надеялись, что преподаватель уже не успеет дать им домашнее задание, но не тут-то было. Вилладжо прошёл к своему столу и стал убирать с него журналы, пока группа освобождала кабинет. Он знал, что чиновник просто так не уйдёт, но серьёзные разговоры лучше вести наедине, без лишних ушей. Спустя пару минут, когда помещение полностью опустело, Пао зашёл в кабинет и захлопнул за собой дверь, после чего стал развязывать ленту на проекте. Архитектор закончил с сортировкой журналов и, взяв парочку учебников, направился к мужчине. Зафиксировав углы проекта книгами, Вилладжо взволнованно пригляделся к фасаду. Перед ним предстал довольно простенький чертёж, неброский, но аккуратный и утончённый. В нём не было ничего от того, что привык видеть мужчина в канонах барокко, и уж тем более от других стилей, существовавших ранее в истории человечества. Разве что едва уловимые признаки архитектуры древней Греции прослеживались в невзрачной и систематизированной конструкции постройки. Первое впечатление было сомнительным. Фасад не выглядел плохо, но и хорошим его назвать было явно нельзя. Как лучший старшекурсник мог спроектировать что-то настолько элементарное? Не удивительно, что реакция заказчика была такой острой. Разумеется Вилладжо не сразу обратил внимание на симметричные линии пронизывающие лист. Они уже изрядно пообтёрлись и были не такими заметными, после нанесения поверх крупного изображения, но при более детальном рассмотрении, он понял, в чём замысел автора. Фасад задумывался абсолютно симметричным, идеально гармоничным и божественно невинным, какой пожалуй и полагался такому священному месту, как церковь. Статуи в нишах стояли на страже вероисповедания, и, судя по тому, что только они имели внешние различия, прототипы у них были разные. Фасад выглядел свежим и непорочным, словно многообещающая пьеса, словно чистый пока холст перед художником, словно собирательный образ классических элементов в архитектуре, в которые вложили душу. В этот момент Вилладжо точно молнией поразило. Случилось нечто совершенно невероятное, то, чего все они так долго ждали. Началась новая эпоха в архитектуре, и несомненно она отобразится на всём искусстве, как это всегда и происходило. Удивительно то, что, чтобы выявить принцип строительства, потребовалось всматриваться в детали чертежа, а чтобы понять идею, пришлось мыслить масштабно. В барокко это работало совершенно иначе. Там можно было часами всматриваться в бесконечные мелочи, и оттого, в целом, такая постройка выглядела, как калейдоскоп лепнины. А здесь архитектор хотел продемонстрировать целостность и значимость композиции, совершенной в своей соразмерности и новизне. Поняв всю суть творения, Вилладжо забыл, как дышать. Глаза едва повлажнели, а во рту резко пересохло. Как же он стал стар. Стояло увидеть нетипичную глазу конструкцию, как сразу усомнился в способностях зодчего, которого сам же посоветовал чиновнику, в качестве перспективного архитектора. Хотя сомневаться, по правде говоря, стояло только в своём профессионализме. — Ну что? Видите? — Пао нетерпеливо заглянул в лицо зодчего, когда молчание стало угнетающем. — Это восхитительно. — Чиновник не узнал голоса собеседника. Настолько хриплым и слабым на мгновение он стал. — Безупречные формы, идеальная симметрия, восхитительная чистота и осмысленность предназначения постройки. — Пао потрясённо уставился на мужчину, не веря в правдивость сказанных им слов, а затем и сам уткнулся взглядом в фасад, пытаясь обнаружить в нём хоть что-то из перечисленных преподавателем характеристик. — Этот мальчик талантливее сотен действующих архитекторов. Он начал новую главу в истории архитектуры. Италия снова открыла долгожданную эпоху в искусстве. Вилладжо любовался чужой работой и так счастливо улыбался, что чиновник растерял весь свой гнев и аргументы, которые грызли его изнутри всё это время, и только стоял и потерянно взирал на худое лицо. Неизвестно, сколько ещё это могло бы продолжаться, если бы в коридоре не прозвенел внезапный звонок на урок, сразу после которого в дверь тихонько постучали. Вилладжо нехотя оторвался от созерцания архитектурного шедевра и отозвался ёмким: «Войдите!». В кабинет нерешительно заглянул староста пятого курса архитекторов и робко начал: — Добрый день. У нас сейчас с вами пара. — Да. Входите, — преподаватель утвердительно кивнул, тем самым смахнув с себя наваждение, и обратился уже к чиновнику. — Прошу прощения, но, если у вас нет ко мне больше вопросов, будьте так любезны освободить мой кабинет. Пао растерянно кивнул, после чего собрал проект, перевязал его лентой и покинул сперва мастерскую, а после и академию изящных искусств.***
Виталя пришёл в себя только на следующий день, когда, с трудом осознавая действительность и едва ли соображая от невыносимой усталости, он свалился с ног, стоило ему лишь переступить порог собственной комнаты, в объятия Морфея. После того, как он вернулся домой с учёбы, желание забыться долгожданным сном достигло своего апогея, и парень разрешил себе не на долго прилечь, пока курица размораживалась к ужину, а когда открыл глаза, за окном неспешно светало и пора было вставать на учёбу. Это оказалось слишком неожиданно для ответственного студента, из-за чего он не сразу сориентировался во времени, но большие напольные часы на первом этаже любезно продемонстрировали, что в академию ехать ещё рано и архитектор не получит первый в своей жизни официальный прогул. И как он не услышал их оглушительный бой вчера вечером, которым, казалось, и мёртвого можно было разбудить? Неужели все эти обязательства истощили его организм настолько сильно, чтобы игнорировать всё, что происходит вокруг? Больше всего Виталя испугался, что не приготовил ужин вчера вечером и они с Эванжелиной привычно не провели его вместе, но, как оказалось, она самостоятельно отварила себе бульон и голодной, к счастью, не осталась. Стыдно перед женщиной за своё недозволительное поведение было, конечно, ужасно. Не в первый раз уже Виталя не выполняет свои обязанности по дому, но поделать с этим он ничего не мог, а только в сотый раз извинялся перед сердобольной сеньорой, которая, разумеется, приняла его искреннее раскаяние. Она всё ещё не знала всей правды о причине такого поведения квартиранта, но на удивление не упрекала парня, словно понимая его намного больше, чем порой зрячие люди. Если бы только и его заказчик проникся возвышенным внутреннем миром архитектора так же глубоко, как его арендодательница, всё было бы иначе. Его последнее заявление, которое он в порыве эмоций оставил на проекте, уже не вызывало столько энтузиазма и уверенности в намерениях создателя. Сообщить такое чиновнику — недозволительно дерзко и глупо. Он всё равно сделает только так, как посчитает нужным. Но Виталю тоже вообще-то можно понять! Заказчик поставил его в настолько сжаты сроки, что парень разрывался на части, пытаясь всё успеть, и при этом требовали с него, как с профессионального архитектора. И даже учитывая всё это, Виталя ни капли не жалел о том, что сделал. Фасад был просто прекрасен, он хотел построить именно его и верил, что проект найдёт отклик в сердцах тысяч людей. Если и на этот раз его гений окажется не признан чиновником, то зодчий поставит под сомнение возможность их совместной работы. Выше головы не прыгнешь и, возможно, заказчику действительно стоит поискать для себя кого-то более подходящего. Всё равно сроки уже поджимают и максимум, что он успеет, если будет трудиться без устали, так это проработать основные детали с пропорциями и сделать расчёты. Изрядно Виталю беспокоила и реакция старшего сына состоятельной семьи на его художество. Тот неповторимый вечер был полон нежности, трепета и вдохновения. Он даровал покой и умиротворение, и время замедляло свой ход, позволяя налюбоваться невинным и расслабленным выражением лица подростка, пока тот купался в обрывках сновидения. Никого более прекрасного Виталя не встречал в своей жизни и благодарил Всевышнего за то, что юноша позволил ему увидеть уже намного больше, чем обычно, чужим людям. Хотелось запечатлеть и запомнить всё, что происходило той удивительной ночью в чужой комнате и сохранить в своём сердце навсегда. Кто знает, способно ли будет мгновение повториться. Портрет получился на его взгляд довольно не плохо, но в своём решении оставить изображение мальчику, он уже серьёзно сомневался. Юноша наверняка не оценит его любительские способности и предпочтёт избавиться от иллюстрации поскорее. Просто тогда Виталя хотел отблагодарить подростка за доброту и терпение, а ещё за то невероятной силы вдохновение, которое парень никогда не испытывал прежде, а никакого другого способа сделать это у него не было. Сегодня зодчего в очередной раз ждала встреча с заказчиком после учебного дня. Уныло глядя на спину ожидавшего его возле академии извозчика, он отчётливо понимал, что может дальше произойти. Похоже, сделать вид, что ничего не было, уже не удастся, а значит, придётся ехать в пещеру дракона и храбро смотреть в лицо смерти. Эх, жаль в жизни не всё так красиво, как в сказке. Он смиренно принял свою участь и, попрощавшись с друзьями, обречённо поплёлся следом за служащим. Нервничать на самом деле сил уже не было. Всё равно этим ситуацию не исправишь. Решение для себя он уже принял и отступать не собирается. Трудностей Виталя никогда не боялся, поэтому они его всегда легко находили, но зато, преодолевая их, он закалял свой пытливый ум и развивал творческую натуру. Дорога в этот раз показалась непривычно короткой, должно быть, потому, что сегодня он как никогда боялся услышать вердикт своего нанимателя. Повозка размеренно покачивалась, навевая сон, хотя, казалось бы, выспаться этой ночью он должен был на два дня вперёд, жаль эту функцию не предусмотрела эволюция. Виталя клевал носом, вопреки бодрящим революционным мыслям, в которых он, оскорблённый, непонятый всеми архитектурный гений, гордо покидает фамильный особняк и уходит в закат. Правда, трагедия не вязалась со странной симпатией, возникшей у него к старшему сыну высокопоставленной семьи, но зато какой драматичный финал. В голове набирал обороты полёт фантазии, в связи с чем остановка экипажа в месте назначения стала довольно неожиданным явлением. Парень растерянно выглянул в окно и, убедившись, что он действительно находится на территории собственности чиновника, обречённо вздохнул. Пора было идти отвечать за свои слова и смиренно подставлять вторую щёку, после такой своенравной выходки. Сад был как всегда прекрасен, хоть большая часть цветов уже и отцвела, теперь здесь всё укутывала зрелая зелень. Садовник поливал из шланга фигурные кусты, которые стройными рядами обрамляли тропинку. Дождя давно не было, и растения отчаянно нуждались в воде и уходе, которыми служащие богатого домовладельца обеспечивали насаждения с лихвой. Сезон дождей в Италии начнётся не раньше чем через месяц, вот и заботился персонал об озеленении территории, как только мог, чтобы оттянуть её скорое увядание. В особняке архитектора привычно встретил дворецкий и Виталя поздоровавшись и разувшись, обречённо поплёлся в злосчастный кабинет на ковёр к нанимателю. Внутри всё замирало от волнения и страха, которые впивались уверенной хваткой в горло, давили на грудину, мешая нормально дышать, и не позволяли сосредоточиться ни на одном возможном предположении, оправдывающем его поступок. Такое состояние им завладело не сразу, а только под кабинетом начальства — стало по-настоящему тошно от происходящего, поэтому архитектор, с трудом сглотнув ком в горле, резко открыл деревянную дверь. В кабинете уже привычно находился его заказчик, но непривычным оказалось увидеть его, стоящим у окна в другом конце кабинета и разглядывающим свой дивный сад. На столе лежал развёрнутый многострадальный проект фасада и выглядел точно таким, каким архитектор оставил его нанимателю прошлым утром. Это было весьма удивительно, потому как Виталя скорее ожидал увидеть своё детище разорванным на кусочки и догорающим в камине, но то, что его бесценный труд был всё ещё цел, вселяло надежду. Архитектор остановился в дверях, слегка оторопев от непривычного местонахождения работодателя не за столом, который обычно представлял собой хоть какую-то преграду между вспыльчивым заказчиком и возвышенным мастером, а потому не сразу нашёлся, что сказать. — Добрый день, — он осторожно закрыл за собой дверь и уставился в напряжённую спину. — Добрый, — согласился мужчина, и Витале его голос от чего-то совсем не показался разгневанным или грубым. — Садитесь. Он развернулся к архитектору лицом и направился к своему столу. Чиновник опустился в кресло и в очередной раз заглянул в проект, располагая руки по бокам, чтобы не смазать ни одной линии. — Хорошая работа, — констатировал заказчик, после чего утвердил: — Окончательный проект фасада. Виталя шокированно распахнул глаза и уставился на своего нанимателя, как на восьмое чудо света. Сомневаться в собственном здравом уме, конечно, не приходилось раньше, но сейчас подозрения настигли его неожиданно. Внутри волнение всколыхнулось с новой силой, и он мгновенно забыл все успевшие найтись за это время оправдания. Сердце забилось в груди быстрее, и там вдруг стало удивительно тепло, словно всё его естество архитектора ждало этих судьбоносных слов целую вечность. — Подготовьте мне, пожалуйста, список строительных материалов, которые понадобятся для возведения фасада и их количество с запасом на всякий случай. Его лучшую работу оценили по достоинству и одобрили. Ничего не могло сделать парня более счастливым прямо сейчас, кроме таких простых слов. Эта идея будет жить. У неё есть надежда и все шансы на признание этим несовершенным обществом. Искусство всегда обладало необъяснимой способностью менять сознание людей. Может, сейчас один из таких случаев? — Кроме того, бригадиру потребуются чертёж с расчётами и подробная презентация работы. Заказчик смотрел на архитектора сегодня совершенно иначе: внимательно, сосредоточенно, серьёзно, не как на подростка, а как на взрослого авторитетного человека, который достоин возглавить строительство фасада. И голос звучал по-другому: осторожно и вымеренно, каким всегда хотел его слышать Виталя. К нему на порядок больше стали проявлять уважения, и наконец парень почувствовал себя значимой частью проекта. Но не всё, пожалуй, было так гладко, как могло показаться. — Хорошо, но я боюсь, что не успею уложиться с детализацией и расчётами в срок. Осталась неделя до строительства, а у меня ещё много работы. — Нет, конечно, он мог бы успеть основные нюансы выполнить за неделю, если бы пахал без продыху и целыми днями напролёт. В академии к новым проектам они пока не приступали, а прошлые привычно закрыли в середине лета. Да и работа была выполнена не в стиле барокко, там не было такого количества мелких деталей и, вообще, фресок. Но, признаться, за тот месяц почти, который он работал с нанимателем, парень до того выдохся, что физически не мог больше вкалывать в прежнем режиме. В таком состоянии ошибиться в расчётах было проще простого, а случись такое на проекте чиновника, тот его точно по миру пустит. Поэтому нужно было взять себя в руки и заявить о своей усталости заказчику прямо сейчас. — Успеете. — В очередной раз на удивление Витали, мужчина отреагировал совершенно спокойно. — Сегодня утром мне пришло письмо из Рима. Через пять дней состоится несколько крупных заседаний в правительстве, на которых мне необходимо присутствовать. В связи с чем, я вынужден перенести начало строительства на одну неделю. Все рабочие будут извещены, а план работы придётся немного изменить. К тому же, на разрушение предыдущего фасада потребуется месяц, а то и больше и это даст вам дополнительное время для того, чтобы вы могли закончить свою работу. Что ж, это действительно значительно упрощало дело. За полтора месяца Виталя сможет всё продумать, как следует и изобразить в лучшем виде. Тогда уже постройка точно будет в безопасности и беспокоиться о своём детище станет незачем. Остаётся только грамотно распределить свои силы и внезапно — свободное время. — Вполне. Я полагаю, — парень едва не светился от счастья и предвкушения начала работы. Всё шло на удивление гладко, и его самые худшие ожидания не оправдались. Наниматель ещё пару минут помолчал, созерцая признаки эйфории на чужом лице, после чего вежливо продолжил: — Что ж, думаю на сегодня это всё. — Он свернул осторожно проект и перемотал его лентой. — Теперь увидимся через две недели. Архитектор согласно кивнул, забрал из чужих рук свою работу, коротко попрощался с заказчиком и покинул кабинет. В холл Виталя направлялся бодрым уверенным шагом. Его переполняла радость и предвкушение первого строительства, а также о себе давали знать большие амбиции молодого перспективного архитектора. Надежда на лучшее разливалась необычайным теплом в груди и пульсировала по венам вместе с дофамином, но стоило ему покинуть правое крыло особняка, как он замер напротив центральной лестницы, в паре шагов от двери, не в силах отвести взгляд. По лестнице в холл неспешно и осторожно спускался старший сын семьи, придерживаясь за перила и так же пристально глядя на архитектора. Он выглядел так потрясающе, что впору было позабыть обо всём на свете, сохраняя в памяти только его светлый облик. Приталенный бархатный камзол был расшит золотом в области плеч, которое устремлялось витиеватыми узорами к линии пояса, тёмный жилет под ним украшали позолоченные крупные пуговицы, а пышный воротничок скрывал изящную шею, точно так же, как покрывали запястья рукава с золотыми запонками. Виталя любовался им и боялся дышать, чтобы не спугнуть это наваждение, если вдруг оно нереально. Время на мгновение замерло и стихло, оставляя их наедине вдали от посторонних глаз. Юноша медленно спустился по лестнице и также остановился напротив частого гостя, внимательно глядя в ответ. Виталя не мог оторваться от него ни на миг и уж тем более развернуться и уйти. Разум отказывался воспринимать окружающий мир, и вернуть над ним контроль не представлялось возможным. Подростку стоило только появиться в поле зрения Витали, как он мгновенно завладевал вниманием зодчего, становился центром его вымышленной вселенной и ангелом, несущим вдохновение. Губы сами расползлись в улыбке, а взгляд цеплялся за малейшие детали, прослеживая изгибы чужого тела. Подросток покорно позволял его постоянному нарушителю личных границ любоваться собой и сам впервые не скрывал заинтересованного взгляда. Сегодня он смотрел по-другому. Виталя видел на глубине тьмы его неземных глаз заинтересованность, благодарность и надежду? Подросток испытывал трепетную надежду по отношению к едва знакомому парню, но, на что именно, архитектор пока не понимал. Между ними всё неожиданно изменилось, и теперь уже Виталя не чувствовал той враждебности, которая разделяла их прежде невидимой стеной, а юноша наконец смог не прятать от архитектора своих глаз. — Сеньор. — Виталя вздрогнул от неожиданности и довольно неприятного возвращения в реальный мир. — Извозчик ожидает вас, — дворецкий, который всё это время дежурил у двери, решил прервать немую сцену, столь внезапно развернувшуюся посреди холла. Виталя нехотя отвёл взгляд от восхитительного юноши и направился к двери. Старший сын семьи разочарованно наблюдал за тем, как зодчий обувался и собирал свои вещи, а когда он наконец поднялся на ноги, дворецкий открыл для парня дверь и вежливо поклонился. Виталя бросил на подростка прощальный взгляд и грустно улыбнулся. Он не хотел никуда уходить, но его желания здесь мало кого интересовали. Стоило хрупкому зрительному контакту возобновиться, как на душе снова стало тепло и волнительно и потянуло к нему взаимной надеждой на что-то определённо большее. Виталя подозревал, что теперь они будут видеться намного реже, ведь всего через одну неделю его постоянным местом обитания станет стройка и привозить зодчего в фамильный особняк будут только по очень важным вопросам. Но в глубине души оставалась вера в то, что уличить долгожданный момент ещё представится возможность. Ведь теперь он не одинок в своих чувствах. Долго их очередной немой диалог не продлился. Из глубины особняка подростка позвал обеспокоенный материнский голос и, услышав его, юноша дёрнулся в направлении столовой, но вовремя себя остановил и не сдвинулся места. А Виталя, понимая, что его присутствие выглядит уже неоправданно навязчивым, решил не отнимать больше ни у кого времени и покинул фамильный особняк.***
Сегодня у Лёни был просто «замечательный» день, очень продуктивный и позитивный по всем параметрам. Его отцу пришла в голову гениальная идея пригласить в дом художника, который запечатлеет семейный портрет Мерико, и повесить изображение над камином в столовой. В восторг от задумки от чего-то никто не пришёл, потому как людям в этом доме и без того было чем заняться, но их мнения не спрашивали. Мариа с ужасом представляла, как её младший не усидчивый сын будет сидеть на одном месте шесть часов, а Лёне пришлось отменить дополнительные по музыке, чтобы вернуться домой раньше и успеть подготовиться к пытке. Не каждый взрослый выдержит находиться в одной позе столько времени. Его отец заставил надеть юношу самую грузную и тяжёлую одежду, которая, по мнению главы семьи, выглядела богаче всего, а волнистые волосы подростка Джульяна долго приглаживала гребешком. И после всей этой подготовительной суеты, спустившись в холл он в очередной раз столкнулся с Ним. Его глаза были светлые и манящие, улыбка красивая и притягательная, при виде него сердце в груди начинало неистово стучать, руки дрожать, а скулы обжигало румянцем. Лёня в мгновение ока терял способность думать о посторонних вещах и концентрировался только на нём, словно между ними существовала незримая связь. Необъяснимое тепло заполняло душу, и в нём едва угадывалось смущение за то, что он так бесцеремонно уснул в присутствии постороннего человека. Конечно, это было неправильно, находится рядом с незнакомцем в таком беззащитном виде и оставлять его без присмотра на своей территории, но так уж сложились обстоятельства. Лёня мог и дольше не спать, если бы не расслабился после примирительного ужина. Зато на память ему остался восхитительный портрет, за который юноша испытывал огромную благодарность. Ко всему прочему в душе таилось и что-то ещё. Какая-то отчаянная надежда на понимание и, возможно, продолжение общения, которое вовсе не было неприятным в последний раз. Парень тоже являлся творческой личностью, с наверняка тонкой душевной организацией, а значит, вполне возможно, он понял бы Лёню, как никто другой. Обнадёживать себя, конечно, не стоило, но при одной мысли об этом в груди неистово трепетало предвкушение. Что, если бы они действительно могли подружиться и понять друг друга, как это обычно получалось у людей с общими интересами, может, жизнь перестала бы казаться такой мрачной. Жаль, что в данной ситуации поговорить не было никакой возможности. Лёню тянуло к нему, и казалось, что архитектор тоже это чувствовал. Он так смотрел на подростка, словно тот представлял из себя драгоценное украшение, и улыбался очень привлекательной и доброжелательной улыбкой, что не могло не располагать к себе, но долго встреча не продлилась. Лёню в столовой ждала мать с художником и хлопочущими слугами, и архитектору тоже пора было уходить, а так хотелось, чтобы он остался. Всё закончилось слишком быстро и неопределённо. Лёня чувствовал в груди какой-то неприятный осадок, но подростку ничего больше не оставалось, кроме как обречённо направиться в столовую, где его давно уже ждали. Пожилой художник сидел перед своим мольбертом и мешал краски в палитре, мать расположилась на пуфе на фоне камина, а вокруг бегал Виктор с деревянным мечом в руках, которым он размахивал, точно амбициозный полководец. Отца нигде не было видно, наверное, пропадал в своём кабинете, поэтом, собственно действо ещё не началось, все терпеливо ждали главу семьи. Рядом с матерью, под прицелом меча бравого воина, Лёня уже чувствовал себя утомлённым. Тяжёлый камзол давил на плечи и, судя по тому, что руки характерно покалывало, они вот-вот начнут отниматься, а впереди ещё очень долгое позирование. Его маленькому брату повезло гораздо больше, костюмчик морячка, который сейчас считался очень модным в высшем обществе, не стеснял многочисленных движений ребёнка, и мать в своём парадном платье тоже не выглядела обделённой, а Лёне опять больше всех повезло. Интересно, как оденется отец. Небось, тоже во что-нибудь лёгкое, не то что его словно в бетон закатали. Ждать пришлось ещё около двадцати минут, художник уже начинал немного нервничать, нетерпеливо заправляя в хвост без конца выпадающие волнистые пряди, когда наконец в комнату вошёл отец. Одет он был похожим на Лёню образом: чёрный камзол, белая рубашка и чёрные классические брюки, но его одежда всё равно выглядела намного свободнее и хорошо сидела по фигуре. Когда все наконец заняли свои места, персонал попросили удалиться из гостиной, а художник решительно принялся за работу, пыхтя над мольбертом, точно над токарным станком. Начал он, по всей видимости, с Виктора, потому как именно к Марие он то и дело обращался с просьбой, то немного развернуть ребёнка после того, как он в очередной раз сменил положение, то вернуть её руки обратно к нему на пояс, сразу как она успокаивающе погладила мальчика по голове. Лёня едва ли представлял, зачем они здесь, если работали сейчас только с его младшим братом, но он смиренно терпел эту пытку, даже несмотря на то, что руки давно уже немели от того, насколько туго их стягивала ткань в области плечевого шва. Конечно, надолго терпения Виктора не хватило. Если в течении часа матери удавалось забалтывать его разными историями, то на втором часу работы ребёнок начал канючить и пытаться улизнуть с её коленей. Мариа психовала, отец злился, а Лёня всё не мог выбросить из головы очередную встречу с архитектором. Почему он так смотрел на него, словно зодчему было не всё равно, как подросток выглядит? Почему за тем ужином, его взгляд был таким беспомощным и таким нуждающимся, что могло показаться возможным для Лёни хоть чем-то ему помочь? Почему тогда в комнате он сначала спрятал от отца нотную грамоту, а потом нарисовал спящего мальчика, да ещё так красиво? О чём думал этот человек, когда не рассказал своему заказчику о том, в каком виде имел возможность созерцать его половозрелого сына? И как теперь относиться ко всему этому, было совершенно не понятно. А самое главное то, что именно испытывал сам юноша к архитектору не поддавалось не одному из определений. Такие неоднозначные мысли немного отвлекали от болезненных ощущений в руках. В скором времени его брат так извёлся, что матери пришлось отпустить его, на что художник отреагировал снисходительно и только попросил женщину занять прежнее положение. Похоже, самое основное с Виктора он уже срисовал. Ещё через час Лёня начал дёргать плечами и то и дело их массировать, потому как сводило названные уже просто невыносимо, причём от самых лопаток. Художник напоминал подростку не двигаться, но ему-то легко было говорить. Вскоре уже отец не выдержал и поинтересовался у юноши, в чём дело, а когда Лёня объяснил всем причину своего поведения, портретист попросил его потерпеть ещё пол часа, сосредоточив всё внимание на подростке. Прислуга только и успевала, что бегать менять воду в баночках на складном столике рядом с художником, а по истечении следующего часа Лёне наконец-то разрешили идти. Влетев в свою комнату, подросток едва ли не судорожно принялся высвобождать себя из плотной, неудобной ткани изысканной одежды, а когда закончил, как подкошенный свалился на пастель, не удосужившись ни раздеться до конца, ни переодеться в домашнее. Руки нещадно болели. Он принялся разминать плечи, но и это было ужасно больно. Через час, в течение которого юноша постепенно приходил в себя, он неожиданно уснул, а когда проснулся в дверь настойчиво стучали, а за окном вечерело и светило закатное солнце. Лёня приподнялся на постели и потёр сонные спросонок глаза, не вполне понимая, что с ним произошло. Обнаружив себя в таком неоднозначном виде, он ещё и испуганно оглянулся по сторонам, проверяя, точно ли рядом с ним никого нет. Хорошо, что он сообразил запереть дверь. Поспешив к содержимому шкафа, юноша немедленно принялся переодеваться в домашнюю одежду и заодно стягивать парадные бриджи с белыми гольфами. Запихав комом вещи в шкаф, он торопливо открыл дверь перед недовольным дворецким. — Прости, Энрико. Я уснул, — юноша поднял на служащего виноватый взгляд. — Ничего. Я всё понимаю, сеньор. — мужчина едва улыбнулся, после чего продолжил: — Вас ожидают к ужину. Лёня согласно кивнул и, коротко поблагодарив, закрыл за мужчиной дверь. Он вернулся к шкафу и достал оттуда смятое бельё, встряхнул его, аккуратно свернул и убрал на место. Камзол постигла та же участь, но его Лёня обнаружил на кровати, куда кинул наряд после избавления от него и где он лежал всё это время. Хорошо, что дворецкий не заметил то, как небрежно обошёлся с парадным одеянием старший сын семьи, тот довольно сильно сливался с покрывалом на постели, иначе ему бы сделали замечание. Ужин сегодня выдался довольно поздним из-за понятных обстоятельств. Отец с матерью выглядели потрёпанными, похоже им пришлось позировать до победного, но, в целом, всё было довольно неплохо. Лёня не сразу, заметил крупную картину в золотой рамке, расположенную над камином, а лишь когда семья уже приступила к трапезе. Картина бросалась в глаза и привлекала внимание, её хотелось рассмотреть получше, но срываться из-за стола было невежливо. Однако, когда ужин наконец закончился, Лёня торопливо направился к семейному портрету, не скрывая своего интереса. Ну, что сказать, изображение, конечно, было красивым и внушало уважение к достопочтенной семье влиятельного чиновника, но это, пожалуй, было всё, что удалось передать художнику в своей работе. Ещё Лёню впечатлил тот факт, что портретист вообще смог нарисовать его младшего брата, учитывая то, как ребёнок крутился во время позирования, хотя похож он скорее получился на фарфоровую куклу, нежели на самого себя, как, собственно, и остальные члены семьи. Люди на картине выглядели хорошо, спору нет, но никакой теплоты, семейного единства или близости между ними не было. Во всяком случае Лёня его совершенно не чувствовал. Складывалось ощущение, что, если бы рядом с отцом вместо семьи встали первые встреченные на улице люди, ничего бы не изменилось. Работа была бы всё такой же красивой и изысканной, но на этом её характеристики заканчивались. И вот это великое искусство? Лёня ничего особенного в нём не видел. Отцу явно замазали морщины, а матери синяки под глазами, которые хоть и не были сильно заметны, но тем не менее присутствовали, омолодив их тем самым лет на десять. Общего впечатления это, конечно, не портило. Невозможно испортить то, чего нет. И можно было бы подумать, что это просто Лёня такой чурбан бесчувственный, который не замечает очевидных вещей, если бы ему не с чем было сравнить эту работу. Тот портрет, который оставил ему архитектор одним ничем не примечательным вечером и который теперь лежал хорошо спрятанным в глубине ящика его стола доказывал, что искусство может быть другим. Доказывал, что даже самое простое чёрно-белое изображение может вызывать сильнейшие противоречивые чувства, что уж и говорить о работе в цвете, которая должна была потрясать обывателя до глубины души — в этой же семейной экспозиции души не было. Лёня не знал, чем являлось то, что он испытывал, глядя на работу архитектора и теряя от неё дар речи. Это сложно было объяснить и трактовать для себя, но чувства оно вызывало самые сильные. Он видел это в глазах самого зодчего и осознание взаимности вызывало волнение и трепет, оно вспугивало сердце и заставляло его стучать чаще. Лёня игнорировал это чувство раньше, но вот уже несколько суток оно никак не шло из головы и представлялось таким тёплым, живым, к нему тянуло и интриговало, и говорить оно умело без слов, одними только изумрудными глазами, и летать без крыльев. — Хорошая работа. Внезапно подошедшая к подростку мать, вырвала его из пучины вязких мыслей и вернула с небес на землю. Мариа тепло ему улыбнулась и мягко погладила по спине, после чего вышла из столовой, удерживая маленького Виктора за руку. Лёня не счёл нужным соглашаться с ней. Он-то знал, что представляет из себя действительно хорошая работа.***
Две недели пролетели незаметно. Виталя, конечно, планировал отдохнуть за них как следует, но это оказалось невозможно. Вдохновение никак не покидало его впечатлительную натуру, и стоило ему прийти в себя и хоть немного нормализовать свой график, как желание творить снова стало заполнять все мысли. Виталя вовсе не планировал уложиться целеком в две недели, тем более что наниматель дал ему даже больше времени, чем требовалось, но так уж получилось! К назначенному дню, когда должна была произойти первая встреча с бригадой, Виталя дрожал, как осиновый лист. Неприятным сюрпризом стал ещё и тот факт, что из-за переноса начала строительства Даня с группой художников уезжал загород до всех этих внезапных перемен в жизни архитектора и парень остался один на один со своими проблемами без поддержки со стороны лучшего друга. На Кирилла тоже смотреть было страшно: исчезновение Дани из его повседневной жизни стало для него ничуть не меньшим ударом, чем для Витали. У брюнета буквально смысл в жизни закончился и на лице отображалась такая тоска, что без слёз не взглянешь. Как так получилось, что оба они оказались зависимы от Даниной прагматичности и поддержки, сказать было сложно, но для них его отъезд оказался страшной потерей. Однако, делать было нечего и, в очередной раз сворачивая на стоянку, следом за извозчиком влиятельной семьи, Виталя молился первому, кто пришёл в голову на то, чтобы встреча прошла без проволочек. В группе сегодня на него смотрели, как на выжившего из ума фанатика, потому как он весь день таскался с сумкой, заполненной чертежами, расчётами, досконально прорисованными элементами в разных ракурсах и многим другим, хотя к крупным работам в академии они ещё не приступали. Парень знал, что две отмеренные недели истекали именно сегодня, а ехать на встречу с голыми руками для архитектора было не позволительно. Увидеть в экипаже заказчика оказалось хоть и ожидаемо, но всё равно удивительно и непривычно. Без заказчика впервые Виталю на стройку никто не пустит, к тому же, сперва им необходимо было всё обсудить, а уж потом браться за дело. В повозке парня почти не мутило, и у него даже не темнело в глазах. Тошнить, к счастью, было нечем, а к обморокам он был не склонен, но это едва ли облегчало его состояние. Сегодня дорога показалась ему пугающе короткой, как-будто высшие силы способствовали тому, чтобы он оказался на месте строительства как можно скорее. Хотя, конечно, всё это было объяснимо, церковь действительно находилась не очень далеко от академии, а парень уже успел себя так накрутить, что не замечал ни дороги, ни времени. Оказавшись на месте, извозчик припарковал экипаж на одной из близлежащих стоянок, и пассажиры пешком направились к входу на обнесённую высоким забором территорию. Церковь была просто огромной и имела два фасада, один из которых, главный, располагался вдоль канала Джудекка и вскором времени должен был подвергнуться реставрации. На протяжении всего строительства церковь будет функционировать и продолжать не только организовывать службы, но и помогать бедным, которые получали от служителей как пропитание и ночлег, так и работу по силам. Такие благотворительные общества организовывались при всех крупных церквях в Италии, поэтому сердобольные граждане могли со спокойной душой жертвовать им свои сбережения и не задумываться, на чьи нужды они пойдут. Виталя уже слышал грохот и разговоры, но уловить их суть не мог. Стоянка находилась у второго фасада, а вход на стройку располагался с противоположной стороны. Охрана пропустила их внутрь, и Виталю заказчик представил служащим как архитектора объекта, который теперь будет появляться здесь каждый день. Мужчины утвердительно кивнули, давая тем самым понять, что запомнили парня, а вновь прибывшие на стройку субъекты направились дальше. На оцепленной территории кипела работа. Строители совместными усилиями возводили строительные леса, которые дотянутся до самой крыше фасада, но сейчас были ещё в процессе установки. Суматоха стояла такая, что начальника с архитектором никто не заметил, и те, чтобы не дышать лишний раз пылью, которая тут стояла неоседающим облаком, направились в палатку, находящуюся на удалении с боковой стороны здания. В красном просторном шатре за длинным столом сидел мужчина в строительной форме и обмахивался кипой листов бумаги в попытке хоть немного ослабить невыносимую жару. Стоило только вновь прибывшим войти в палатку, как мужчина резко подорвался со своего места, едва не опрокинув стул, и вытянулся по стойке смирно. Заказчик слабо кивнул ему в знак приветствия, направляясь к своему месту во главе стола и неспешно начиная беседу: — Извините нас за задержку, пришлось сделать круг. Это Виталий Мальдини, — он указал рукой на парня, — архитектор объекта. А это Бернардо Бианчи, — наниматель точно так же представил крупного мужчину, — наш бригадир. Виталя пригляделся к субъекту повнимательнее, который, к слову, удивлённо рассматривал его. Мужчина был примерно на голову выше архитектора, широкоплечий и подтянутый. Его волосы были светлыми, а глаза голубыми. Он внушал уважение и совсем немного страх, что было вполне нормально для человека, который командует целой бригадой строителей. Под оценивающим чужим взглядом Виталя чувствовал себя не комфортно и очень хотелось поёжиться. Слишком много удивления и сомнения в нём было на его счёт. Однако, чиновника это волновало меньше всего, он уселся за стол и уверенно приказал: — Садитесь. — Присутствующие расположились напротив друг друга. — Вы подготовили мне список стройматериалов? — Обратился заказчик к архитектору. — А? Да. — Виталя вернулся в реальность из своих сумбурных мыслей и тут же принялся рыться в сумке, извлекая оттуда многочисленные чертежи. Несколько небольших листов он передал заказчику, и тот тут же погрузился в изучение их содержимого, а архитектор тем временем разворачивал и раскладывал на столе чертежи и расчёты. И всё это продолжалось до тех пор, пока не оказался занят весь стол. Бернардо поднялся и обошёл стол, становясь рядом с архитектором и всматриваясь в проект будущего фасада, и чиновнику пришлось сделать то же самое, чтобы воочию убедиться, что парень не только красивые картинки горазд рисовать. Чертежей было много, и все они выглядели масштабными и внушительными. Фасад был прорисован крупно и с трёх ракурсов, которые делали будущую работу более наглядной. Присутствовали здесь и чертежи с детализацией, которых было больше всего на столе. На них были хорошо прорисованы отдельные элементы фасада и отчётливо виднелись мелко обозначенные размеры, которые архитектор выписал и отдельно, на один из листов в руках заказчика. Работа была проделана колоссальная, но удовольствие, которое она принесла за всё время, того стоило. — Пилястры из натурального камня будете делать? — Бернардо заинтересованно рассматривал архитектурные элементы прорисованные отдельно с указанием размеров. — Да. Здесь не все ещё чертежи. Только те, которые смог унести. — У Витали дома ещё множество дополнений к работе оставалось, и их количество будет стихийно увеличиваться по мере продвижения строительства. — У меня уже заключён договор с подрядчиком. Через три месяца он предоставит монолиты для пилястр. — Заказчик отстранённо бегал взглядом по чертежам, медленно вышагивая вдоль стола. — Значит, пока каменотёсы к нам не присоединятся? — Бернардо не отрывал взгляда от чертежей. — Пока нет. — Заказчик вернулся к своему месту во главе стола и сел на стул. — Сейчас работаем только вашей бригадой. Разбираем фасад. Виталя не знал, что стояло сказать, а что нет. Он плохо себе представлял, как будет коммуницировать со строителями и как себя вести. Заказчик выглядел совершенно спокойным и чувствовал себя явно хозяином ситуации. Виталя завидовал ему, если бы только и он так умел. — Из чего скульптуры будут? — Бригадир всё продолжал задавать вопросы, а Виталя медлить с ответами. — Думаю, из камня или метала. В расчётах брал самый тяжёлый материал, а там уж как скульптор сочтёт лучшим. — Его не было сегодня на объекте, — Бернардо наконец поднял взгляд на архитектора. — Он появится позже, — в разговор снова вмешался чиновник. — Он пока занят на другом строительстве. После этих слов о названном все забыли. — Сколько свай потребуется? Фронтон выглядит очень тяжёлым, да и фасад в целом тоже, — бригадир потёр щетинистый подбородок, вглядываясь в масштабную будущую работу. — По моим подсчётам, двести семьдесят должно быть достаточно. Это ещё с запасом. Мало ли, на сколько статуи окажутся тяжёлыми. — Виталя бросил беглый взгляд на заказчика, и тут же по спине пробежала дрожь. Мужчина зло взирал на архитектора, и на его лице отчётливо было видно недовольство. Бригадир не должен был задавать всех этих вопросов. На первом их совещании по поводу деталей строительства фасада выступать полагалось архитектору. Говорить громче и убедительнее всех, действовать уверенно и хладнокровно, вот только Виталя так не умел. Он был мягким, добродушным и искренним, куда ему людьми-то управлять. Но заказчик без слов дал понять, что слабости от своей правой руки он не потерпит. Если Виталя не справится со своими страхами, всё может пойти прахом. И это был первый урок, который придётся усвоить начинающему архитектору. Не знаешь, как говорить с высокопоставленными людьми, говори, как умеешь. Лучше сказать что-то не то, чем кого-то подвести только из-за своего трусливого молчания. Виталя схватил свои расчёты и перечень материалов, которые лежали всё это время перед носом чиновника, и принялся зачитывать их, попутно указывая на чертеже подразумеваемые детали, к которым имели отношение его слова. Чиновник едва заметно кивнул, сбрасывая напряжение под монотонную болтовню, а бригадир торопливо уселся за стол, погружаясь в информацию и в чертежи фасада с головой.