* * *
Арсений просыпается в холодном поту. Чёртов кошмар, что донимает его уже четвертую ночь, с каждым разом всё длиннее и ужаснее. В дурацком сне он собственными руками убивает Эмира на глазах у Добровольского в том самом медпункте. Кашоков невероятно злит мужчину своим поведением, и Попов накачивает его смертельной дозой героина. Заливает в бьющегося в агонии парня спирт, и Антон Шастун, непонятно откуда взявшийся, застреливает его. За всем этим пристально наблюдает женщина, которую никак не получается нормально разглядеть. Каждый раз она единственная появляется в разных нарядах, но всегда стоит в левом углу медкабинета и безэмоционально смотрит на происходящее, не моргая. Её лицо закрыто медицинской маской, а руки в кроваво-красных перчатках. Четыре ночи подряд. Каждый раз сон всё длиннее. Сегодня, например, Арсений со стороны смотрел на своё мёртвое тело и истерически смеялся. На часах четыре утра. В комнате темно. Темно и холодно. После сигареты на ночь Арсений позабыл закрыть окно, а ведь не май месяц на дворе. Попов морщится, но встаёт и закрывает форточку. В туалете из зеркала над раковиной из него смотрит сонный, до чёртиков замученный собственными страхами, взрослый мужчина. Его синяки под глазами стали ещё больше и болезненнее на вид, в глазах полопались сосуды, всегда уложенные волосы спутаны, а тонкие губы дрожат. — Красавец, — хрипит. Уснёт ли он? Нет. Комок тревожности, что плотно поселился в его голове и теперь растекается по всему телу, не даст ему доспать законные три часа. Арс шумно выдыхает и опять идёт курить. Мужчина всей душой ненавидит пагубную привычку, да и сигареты перестали его спасать, как это было в восемнадцать лет. Сейчас это просто необходимый ритуал, без которого по-человечески функционировать никак не получается. Он медленно выкуривает пару сигарет, смотря на тёмный лес за оградой школы и ничего в его состоянии не меняется. Попов берёт в руки изрядно потрёпанный дневник, листает исписанные страницы, смотрит на корявые записи красной и чёрной пастой и усмехается. Писать о своих проблемах тоже уже не помогает. Найти выход не получается, Арс лишь глубже погружается в себя. 26.10. «Так глупо. Ощущаю себя королевой драмы… Почему я так страдаю?.. Ненавижу весь мир и ненавижу себя за то… Нельзя так долго страдать, Арс, нельзя! Уёбок». Арсений действительно не знает, почему он так погано ощущает себя эти дни. Да, погиб его ученик. Да, Эмир погиб от блядского передоза, но неужели это такой сильный триггер для него? Неужели Попов такая тряпка? Кашоков ведь не был сильно близок с ним, они мало общались на уроках, во внеурочное время вообще не пересекались, так в чём проблема? С момента гибели Артёма и мамы прошло двенадцать лет, десять психологов, четыре психотерапевта и сотни истерик. Так почему?.. Мама бы явно расстроилась, увидев, во что превратился её чудный сын к двадцати четырём годам. До пяти утра мужчина составлял тест для восьмиклассников по русскому языку, с садистским удовольствием сделав все правильные ответы под буквой «а». Да, по-детски. Да, так уже все учителя делали миллиард раз. И что? Скоро конец четверти, учителю надо как-то развлечься среди кучи бумаг и собственных проблем. Похожие тесты он сделал для всех остальных своих классов, добавляя каверзные вопросы и такие же каверзные ответы. Ближе к восьми надевает, как всегда, выглаженный и чистый костюм, за пару секунд завязывает галстук, натягивает улыбку и идёт в кабинет. В столовой он с того самого дня так и не был, всегда просит Веронику занести ему еду. Та вздыхает, проглатывает все свои возмущения, потому что понимает состояние друга и всегда послушно приносит ему завтраки, обеды и ужины. Около кабинета уже стоит его десятый класс, сонно потирая глаза и покачиваясь на одном месте. Арсений смотрит на них и усмехается про себя — смешные такие. Несмотря ни на что, учитель безумно полюбил свой класс. Всё же это первый год его классного руководства, а они терпят все его ошибки и тревоги, мило улыбаясь в ответ. — Всем доброе утро! Потихоньку просыпаемся и заходим в кабинет, — добродушно приветствует подростков Арсений Сергеевич. В ответ ему сыпятся «доброе утро» и кивки учеников. Арсению не хочется говорить с тремя учениками сорок минут о Гончарове и его «Обломове», поэтому он даёт им задание по учебнику и забывает про класс. Те прекрасно понимают учителя, поэтому тихо пишут ответы на вопросы. Кто-то откровенно списывает, но Попову всё равно. Пока не шумят, пускай делают, что хотят. Он ненавидит себя за такой ужасный подход к уроку, но ничего не может с собой поделать. Паша убил бы его. Но его тут нет, поэтому Арсений Сергеевич заваривает себе кофе и садится проверять тетради ненавистного пятого класса. Их почерки — это что-то пиздецки непонятное науке, а сами пятиклассники не поддаются никакой дрессировке и не принимают никого, кроме самих себя. Это невозможно. Вероника. 8:38 Следующим уроком у тебя окно же?Арс. 8:40 Да. А у тебя?
Вероника. 8:40 Тоже.Арсений. 8:41 Супер. Принеси завтрак, посидим. Ладно?
Вероника. 8:41 Да, конечно. Со звонком десятиклассники вылетают из кабинета, скомкано попрощавшись с учителем. Арсений безэмоционально смотрит им в след и допивает кофе. — Приветик, — шумным ураганом влетает в кабинет Вероника Аркадьевна. — Как твоё ничего? — Никак, — фыркает. — Что там на завтрак? — Та-ак. Смотри, тут овсянка с фруктами и запеканка. Опять, — улыбается. — Ну, и хлеб, все дела. Кофе, чай у тебя тут есть. — Ты ж моя хорошая. Спасибо! Ты-то как? — Потихоньку. Нормально всё, я думаю. — Ну и супер, — жуя кашу, отвечает ей Арс. — Как урок? — Да тоже нормально, — пожимает плечами. — Восьмой класс, боятся меня как огня. — Это же хорошо? — Наверное да. Или нет, — проговаривает девушка и задумывается. — Да всё равно уже. Привыкли все. Мужчина ничего не говорит. Через какое-то время Вероника резко спрашивает: — Арс, ты же понимаешь, что так долго продолжаться не может. Вот это всё, — смотрит на стол с подносом еды. — Всю вечность я тебе завтраки таскать не буду. Да и поварихи уже достали спрашивать про Арсюшу, — выделяя голосом последнее слово говорит девушка. — Да я понимаю, я всё понимаю, — вздыхает. — Я веду себя как ребёнок, согласен. Дай мне ещё хотя бы день. Завтра приду. Не может же это так долго продолжаться… — Точно? Ну, хорошо, — тепло улыбается Вероника. — Может, тебе помощь какая нужна? Или что-то типа того? Или хотя бы я? — Как двусмысленно прозвучало, — фыркает Попов. — Нет, не нужна мне помощь, но спасибо. Обращусь, если что. — Ладно. Обращайся, конечно, — немного смутилась девушка. — Побухать бы… — Тебе лишь бы побухать, — фыркает. — Скоро дети разъезжаются на каникулы, потерпи. — Да не говори блять, лишь бы побухать, действительно, — шумно выдыхает. — Ненавижу себя за это. Вероника смотрит на Арса взглядом заботливой матери и вздыхает. — Бывает. Попов согласно кивает. Всё, что он сейчас может — это спиздить модель поведения любого подростка лет в четырнадцать в две тысячи пятнадцатом и с гордостью ею придерживаться. Драма квин. Арс подавляет в себе желание сесть на подоконник с чашкой какао и грустно смотреть на дождь в круглых очках под песни «The Weekend». Арсений невольно кривит своё красивое лицо. Не самые приятные воспоминания. Мужчина быстро допивает черный чай и спрашивает: — Ты-то как? После всех этих событий. — Ты каждый день спрашиваешь и спрашивал десять минут назад, — улыбается Вероника. — Да? — резко восклицает мужчина. — Блять. Я извиняюсь. Память ни к чёрту… Так, как ты? Девушка снова улыбается. — Я в порядке. Очень жалко парня, конечно, но мы тут бессильны. Значит, так нужно было. Я не знаю. Пару раз я просыпалась от кошмаров с его участием, так себе вспоминание. — А-а, — протягивает. — Ты веришь в Бога? — делая акцент на первом слове, спрашивает мужчина. — Нет. В судьбу верю. Что так кому-то или чему-то надо, — пожимает плечами. — Понимаю, — поднимает уголки губ. — Я тоже так считаю, мама приучила, — уголки губ опускаются. Вероника ободряюще улыбается. — Умная женщина. — Угу… Как с оценками у твоих классов? — меняет тему Попов. — Много грустных мордочек и просьб исправить на четвёрку за красивые глазки? — Да, — фыркает. — Тетради ужасные, а четвёрки хотят. Я им говорю, мол, придите, покажи задания, задам пару вопросов и всё. Так ничего подобного! Сразу ретируются. Каждый раз одно и то же. А у тебя? — У меня получше. Как будто бы, — морщится. — Ну, с русским точно, там, конечно, кошмар с подчерками и прочим, но задания выполняют. — А литература? Арсений вздыхает. — Есть чудесные, замечательные дети, которые, когда курят, обсуждают Достоевского. Его лирику, произведения, смысл, кто есть тварь дрожащая. Есть интересные детишки, что в кабинет влетают с монологом Чацкого во весь голос. Банально, конечно, но я их обожаю, честное слово. Я сам таким же был, — смеётся. — А есть те, кто в шестнадцать лет не знает, о чём «Муму». Я хуею с этой школы. — Запиши, пожалуйста, на видео кого-нибудь, кто зайдёт с монологом Чацкого, — смеётся девушка. — Почему ты раньше не рассказывал о таких кадрах? Попов пожимает плечами и вздыхает. Потом снова смеётся. — Классную школу Добровольский возвёл. — Да не говори, — вторит Вероника. — А, кстати, давно хочу спросить, вы давно с ним знакомы? — Откуда ты… — нахмуривается мужчина. — Давно. Со школы. — Да это легко было понять, — усмехается. — Вы общаетесь, как давние знакомые. Да и интуиция у меня хорошая. — А. ясно. Четыре года у нас разница, в школе сдружились. — Каким он был раньше? — улыбаясь, спрашивает девушка. — О-ох. Да почти такой же. Весёлый, сильно не хотел взрослеть, многим казался беззаботным. На приколе всегда. — А, — протягивает Вероника. — Ясно. Действительно, не сильно изменился. Друзья болтают ещё какое-то время, до третьего урока. Давно съели всю еду, выпили по паре кружек ягодного чая, и оба отчаянно пытаются расслабиться. Впереди целый день нелегкой работы.* * *
— Всем здравствуйте, присаживайтесь, — приветствует Арсений Сергеевич свой любимый класс. — Ну, как вы? Новость об Эмире несколько дней назад сильно подкосила одиннадцатый класс. Подростки старались делать вид, что это никого сильно не задело, но получалось далеко не у всех. Некоторые действительно ходили беззаботные, поддерживали всех, а некоторым остро нужна была их поддержка. Психолог школы возобновила бурную работу в последние дни, за что Арсений ругал Пашу. Зачем так грубо рассказывать всей школе о смерти? С одной стороны — все должны знать, всё равно пошли бы вопросы. Но с другой… Мужчина не может точно объяснить, почему, но ему не кажется правильным то решение, которое четыре дня назад принял его расстроенный друг. Ему проще обвинить другого, без причины. Просто не нравится.* * *
Антон теребит бордовый галстук. На простой вопрос Арсения Сергеевича о самочувствии класса он ответить не может. Его лично никто и не спрашивал, но учитель то и дело кидает взгляд на Шастуна, явно желая, чтобы тот ответил. А Антон не может. Он просто не знает. Он не тоскует, не злится, не желает узнавать, откуда Эмир взял поганые наркотики, он ничего не хочет. Кажется, ему всё равно. В ту ночь, после объятий с Арсением, он долго курил в одиночестве, вспоминая все моменты его жизни с Кашоковым. Побеги с уроков, прилипшая к тарелке лапша, над которой они ржали минут десять, прятки по всей школе в пятнадцать лет, первые скуренные сигареты, катки в brawl stars. Воспоминания вызвали крошечную боль где-то в районе сердца, но Шастун быстро заглушал её глубокими затяжками. Всё, что он сейчас чувствует — ебучий холод в груди. Об этом ему стоит сообщить Попову? Разве что снова почувствовать запах его духов у себя на рубашке после утешающих объятий? Услышать бешеный стук его сердца? И именно это крохотное желание в голове пугает больше всего. К холоду внутри он привык. К желанию обнять кого-то — нет. Одно дело — друзья, но даже с ними он редко обнимается и не любит делать это первым, если только не пьяный. Неужели Антон такой слабак? Кто-то совсем чуть-чуть открылся ему, показав свою боль, и Шастун готов ноги раздвинуть ради повторения? — Попов та-ак старается скрыть свои чувства, — хмыкает Дима после урока на обеде. — Но я-то блять, я всё вижу нахуй, столько книжек прочёл. Его моторика, взгляд, натянутая улыбка, тремор рук. Даже жалко его. — Никогда не перестану удивляться тебе, — буркает Серёжа, пожёвывая печеньку. — Тебе ли не похуй? — Мне-то? Сергуль, мне до пизды, — смеётся. — Говорю же, знания из книг неосознанно переходят в мою повседневную жизнь. Да и зрение у меня минус четыре, я всё-всё вижу в своих очках. — Самый зрячий, — хихикает Ира. — И что вы, Господин Позов, можете сказать об Арсении Сергеевиче? Антон поднимает голову от телефона и смотрит на друзей. — Что ему больно. Очевидно же. Я только одного не понимаю, неужели от Эмира? Вы замечали, чтобы они были близки? Я лично нет. А ещё он, оказывается, актёр. Средненький, но очень даже. Играет на публику, но не до конца. Он почему-то был уверен, что посреди урока на него никто не смотрит, и расслабляет порой все мышцы на лице. Сразу и улыбка спадает, и взгляд грустнеет. Как брошенный котёнок, честное слово. — Духами стал пользоваться ещё чаще, — добавляет Оксана. — Том Форд с ванилью, я даже узнавать не хочу, где он их взял. — Он натягивает рубашку практически до пальцев, — продолжает Дима. — И я не хочу знать, что он там прячет. Скорее всего, ожоги от сигарет, если связать с обильным количеством духов. Кто сейчас не курит, — хмыкает. — Сука. Когда улыбается, нижнее веко не дёргается, улыбается через силу. Интонация голоса понижается к концу фразы, ему тяжело. Смеётся, когда не стоит. Истерически. Так себе картина. — Любишь ты выёбываться, — хмыкает Эд, попивая кофе. — Ещё как. По мне не видно? — О, ещё как видно, — протягивает Шастун, улыбаясь. — Ты очки поправляешь средним пальцев, — добавляет Серёжа. — Выпендрёжник, — посылает воздушный поцелуй. Позов поправляет очки, выставив средний палец на Матвиенко. Руки у Димы все в чёрных чернилах, от непрерывного вращения ручкой. Пальцы длинные и худые, с обрезанными под край ногтями. — Если Попов так переживает, правильную ли профессию выбрал? — вставляет Ира. — В школе любая муть может случиться. И каждый раз ему будет хуёво? Тем более, в частной, блять, где заранее понятен контингент, сука. — Не знаю, — безэмоционально отзывается Антон. — Может, есть какая-то причина так переживать? Даже мы меньше тоскуем… — А по нему ли он вообще скорбит? Может быть, у него в жизни ещё что-то случилось? — добавляет Оксана. — Мне кажется, это не совсем наше дело, — говорит Антон, обводя взглядом друзей. — Но мне тоже интересно, если честно, — хихикает. — Скучно пиздец. — Скучно ему, — фыркает Эд. — Ты экзамены-то выбрал? — На журналистику думаю идти. Литература, английский. Английский я неплохо знаю, ю ноу. А с литературой разберусь. — Вот Арсений Сергеевич обрадуется, — фыркает Ира. — Он с нами-то кое-как справляется. — Переживёт, — улыбается. — И скучно не будет, — флегматично говорит Выграновский. — Так и представляю тебя с томиком Толстого в три часа ночи… О, у меня встал… Антон смеётся и посылает друга нахуй. — Стоит ли Эмир всего этого? — Серёж… грубо, — немного растерянно произносит Оксана. — Знаю, но я прям в растерянности, честно. Так странно всё это. И за других я боюсь, вдруг ещё кто подсядет и сдохнет? Вы же не собираетесь? — Даже если и собирался бы кто, он бы не сказал, — пожимает плечами Эд. — Не смотрите так, я против наркотиков! — Да нет, конечно, — отмахивается Позов. — Мне что интересно… Есть ли уже зависимые? Были ли раньше кроме Миши и того восьмиклассника? Как его, Димы? — Были. Ещё же были малолетки год-два назад, — говорит Ира. — Забыл, что ли? — М, точно. А ещё? Чисто теоретически, их легко увидеть, но на практике… — И что? — морщится Антон. — Умоляю, не говори, что хочешь поиграть в следователя. — Сука, да не знаю я. Делать мне больше нечего. Просто интересно. — Всё начинается с любопытства, — тоном пожилого учёного произносит Серёжа. Шастун стонет и плюхается на стол. — Идём на физру? — резко меняет тему Оксана. — После столовой? Пошла она нахуй, — отмахивается Кузнецова. — Дело говорит, — приподнимает уголки губ Выграновский. — В комнату? — уточняет Дима. Друзья согласно кивают и поднимаются со стульев. Быстро относят грязную посуду и выходят из столовой. — Что по его делу? Признали погибшим или умершим? — уже сидя на кровати Димы спрашивает Оксана. — Кто-то в курсе вообще? — Никак. Хотели признать погибшим вследствие несчастного случая, но Лазарев нашёл чьи-то потожировые рядом, и это не Эмира, и не медсестры. И что-то ещё нашёл, но я забыл, — проговаривает Антон. — Ходит теперь весь загадочный, мрачный, ждёт результатов экспертизы. Облазил все подоконники в школе, ей богу. — Откуда? — хмурится Дима. — Услышал. — То есть подслушал, понятно, — хмыкает Серёжа. — Кто ещё что говорит? — хмурится Ира. Шастун пожимает плечами. — Павел Алексеевич ворчит в два раза больше обычного, — произносит Оксана. — Раза в четыре больше, — перебивает её Эд. — Его можно понять. — Да не говори, — вздыхает Фролова. — Это всё, что я знаю, — улыбается. — Мы все знаем не больше твоего, — говорит Матвиенко и цокает. — Не привык я к такому, хочется знать больше. Подростки быстро соглашаются с другом, они все ощущают себя глупыми заложниками положения, к чему раздутое эго некоторых не привыкло. На следующий день, во время урока информатики, в кабинет стучатся. Заглядывает улыбающийся Лазарев и скороговоркой произносит: — Здравствуйте, добрый день, могу я забрать Антона Шастуна и Ирину Кузнецову? — Ах, — вздыхает Камилла Романовна. — Что они натворили? — хватается за сердце. — Пока что ничего, я вас уверяю, — лучезарно улыбается. — Всё в порядке, просто у следствия пара вопросов. — Антош, Ириш, идите, — напугано смотрит им в след учительница. Друзья подростков ободряюще улыбаются и с диким любопытством смотрят на них. — Приветствую. Как дела? — интересуется следователь. — Как у людей, которые слегка напуганы и в шоке от интереса следствия к ним, — осторожно говорит Шастун. — Хорошо, хорошо. Не будем лить воду. Скажите, пожалуйста, как вы выбираетесь за ограду школы? Есть лаз какой-то? Ира и Антон переглядываются. — Откуда вы знаете? — быстро спрашивает девушка — От директора. Вы, правда, думаете, что все ваши вылазки остаются незамеченными? Он видит вас, правда, не знает, как именно выбираетесь. Окна его кабинета на другую сторону выходят. — М, — протягивает парень. — Мы через забор перелазим, только и всего. — Как? — У меня рост почти два метра, и всё. — Понятно, — говорит расстроенный полицейский. — Почему вызвали именно нас? — интересуется Ира. — Павел Алексеевич вам обоим больше всех доверяет, — буркает Лазарев. — Ладно, не смею… — Погодите, — вдруг говорит Антон. — Лаз есть, он старый, потрёпанный, и про него знает только несколько человек. Показать? — А-а, — протягивает девушка. — Я и забыла про него. — Конечно показывай, — оживает полицейский. Компания быстро выходит на улицу, и подростки ведут мужчину к забору за школьным стадионом, к самому углу. — Вот здесь, — проговаривает парень. Он подходит к дырявому забору и ныряет вниз, убирает камни, поправляет что-то и показывает следователю отваливавшийся профнастил. Если не знать про камни, тупо приклеенные гвозди и какой именно лист отваливается, нельзя найти этот лаз. И теперь Лазарев с воодушевлённым взглядом носится вокруг него, с линейкой, телефоном с камерой, ища хоть что-то, что может помочь. — Здесь кровь! Сто процентов, ей пять дней, — радостно проговаривает. — И чьи-то нитки от одежды, — более тихо бормочет и начинает собирать застывшую кровь и нитки с забора. — Кто знал про это лаз? — Э-э, вся наша компания, Лёша Щербаков, Илья Макаров и ещё один человек, покинувший школу год назад. — Кто? — Влад Давыдов. — По своей воле школу покинул? Антон замолчал. — Не уверен. Но, скорее всего, ему просто не нравилась эта школа. — Мы с ним не общаемся, он так себе человек был, — добавляет Ира. — Про него ещё кто-то мог знать. Младшеклассники могут, они же ползают везде. Но те, кого я назвал точно, могли разве что забыть. — Почему вы школу покидали не через него? — Он неудобный. Почти все мы из-за роста будем вылезать долго. Да и поцарапаться легко. Да и забыли мы про него, — фыркает Антон. — Извините, — осторожно спрашивает девушка. — Кто-то проникал в школу? Эмира убили? — Возможно-возможно, — бормочет под нос. — В любом случае, вы очень сильно нам помогли! Спасибо, ребят. — Пожалуйста, — немного гордо проговаривает парень. Ира лишь улыбается. — Так, и ещё кое-что, — вспоминает полицейский и достаёт телефон из кармана, что-то листает и наконец находит нужную фотографию. Открывает и показывает подросткам. На фотографии боковая часть чьей-то почти синей шеи, на которой слабо виднеется какая-то надпись. — Это с тела Эмира. Наши эксперты различили надпись, что была скрыта под волосами и почти стёрлась. «Парадокс всемогущества». Вам о чём-нибудь это говорит? — Ну, я знаю, что это, — медленно говорит девушка, осматривая снимок. — Я тоже знаю, но не более того, — добавляет Антон. — И что же это? — спрашивает Лазарев. Он-то знает, что это, но так надеется на что-то, интересуясь у подростков. Про этот парадокс всемогущества он прочитал всё, что можно, но это никак полицейскому не помогло. Последняя надежда, что в этой школе это значит что-то своё, что-то скрытое от глаз учителей. Или, может, локальный прикол у школьников. — Ну, — начинает Шастун. — Может ли бог создать камень, который не сможет поднять? — Или может ли всемогущий создать такую тюрьму, из которой не сможет выбраться? — добавляет Ира. — Очевидно, что нет, — улыбается им полицейский. — Но про это и я знаю. Мне вот что интересно, было ли что-то с этим связанное в вашей школе? Прикол, может, какой, или тайна, покрытая мраком? — Нет, — пожимает плечами Кузнецова. — И я сомневаюсь, что будет. — Вы спросите об этом у Щербакова, может он знает, — советует Антон. — Спрашивали уже, но он вообще не понял, о чём мы говорили. Уходил с таким лицом, как будто узнал тайну создания вселенной, — в голосе Лазарева отчётливо слышится разочарование. А с другой стороны, чего он ожидал от школьников? — А эксперты уже сделали надпись так, как изначально было? М-м не знаю, как объяснить, — вдруг говорит Шастун. — Да, конечно, секунду… — Можно посмотреть поближе? — Да, вот, держи, — протягивает телефон подростку. Тот всматривается в экран смартфона и вдруг начинает рассуждать. — Человек, что писал это, не Эмир точно. У него такой противный почерк, а тут читаемо. Человек спешил, очень сильно. Он писал, что бы помочь, э-э, вам? Вам, нам, не знаю. Но не хотел, что бы его застукали. Он мог написать конкретно всю цитату, но написал лишь название парадокса. Так, видите, одни буквы угловаты, что, скорее всего, говорит об амбициозности и, возможно, гордыни, — рассуждает, копаясь в памяти. — Некоторые буквы закруглённые, что может нам сказать о, походу, добрых намерениях. Буквы скачут, написаны неровно. То ли потому что шея, так себе место для письма чёрной ручкой, то ли намекает на психическое заболевание. Так же имеется, м-м, наклон влево — закрытость как будто бы. — Умница, — медленно проговаривает полицейский. — Повтори всё этот еще раз, я запишу на диктофон. Эксперты наши тоже с этим разбираются, анализируют, я сравню, и подумаем, что делать дальше. Шастун быстро повторяет свои рассуждения с гордой улыбкой. Пару лет назад он увлекался подобным, изучал характеры человека по почерку. И в таком шоке, что сейчас это пригодилось. Возможно, эксперты и так это поймут, но Лазарева он шокировал сегодня дважды, и это не может не радовать. Всё это время подруга смотрела на него с нескрываемым удивлением, вкупе с восхищением. Возникла небольшая зависть, так как сама она этого не знала, но это чувство быстро подавилось радостью за Антона. — Спасибо, ты нам помог, умница. Ира, тоже молодец, вы можете идти, — снова улыбается и машет им рукой на прощанье. — До свидания, — одновременно проговаривают подростки и уходят с холодной улицы в тёплое здание. — Антон, очень круто! Когда это ты таким увлекался? — Года два назад, или три. Я не помню. Ёбнуло меня что-то по таким темам, я и заинтересовался. — Я-ясно, пошли скорее в школу, я замёрзла нахуй. Шастун согласно кивает, и друзья переходят на бег. Куртки надеть они поленились, да и Лазарев был так воодушевлён, что странно, конечно, и все трое были без верхней одежды. Когда ребята заглянули в класс, половина класса смотрела на них как на преступников, другая половина как на супергероев. — Всё в порядке? — заботливо интересуется Камилла Романовна? — Да-да, — спокойно отвечает Ира. — Не смотрите вы все так, — фыркает Шастун. — Интерпол нас не разыскивает, никого мы не убивали. Просто помогли следствию, — загадочно улыбается. После последнего предложения весь класс одобрительно загудел, и страх в глазах одиннадцатиклассников пропал. — Выяснилось что-то? — выкрикивает голос с последней парты. — Эмир не сам это сделал, — глухо говорит Ира. — Полицейские будут шариться по всей школе ещё чаще, — добавляет Антон. После урока в излюбленной комнате парней подростки быстро расположились на кровях, сгорая от любопытства. — Ну, в общем, помните лаз за стадионом? — начинает Шастун. — Кто-то проник в школу через него, там кровь и нитки от одежды. Одежда не Эмира, кровь неизвестно. Зуб даю, она там появилась в ту ночь. — Кто-то проник в школу, — бормочет Эд. — Пиздец. И убил Эмира, в надежде скрыть, будто несчастный случай. — Почему вы так уверены, что кровь пятидневная и нитки от одежды тоже? — аккуратно спрашивает Серёжа. — А чья ещё? — парирует Антон. — Кому ещё понадобилось бы пролезать через этот богом забытый лаз, так торопиться, что порвалась одежда и откуда-то кровь ещё? Может, это Эмир ему вдарил? — спрашивает с горящими глазами. — Вполне возможет, — говорит Дима. — По крайней мере, звучит логично. — Но кому он мог помешать? — тихо спрашивает Оксана. — Хороший вопрос, — усмехается Выграновский. — Я думаю, это связано с наркотой, сто проц. Может, он узнал, кто делает тут наркотики, вышел, так сказать. Вот кто-то и испугался. — Логично, — отзывается Антон. — Кашоков такой… свой был, до героина. Кому он мог помешать, кроме как наркодилеру? — Ну, знаешь, всякое бывает, — говорит Ира. — Но это самое логичное. — Пока что, — поправив очки, добавляет Позов. — А если, если он захочет ещё кого-то убить? — испуганно прошептала Оксана. Сидящая рядом Ира поддерживающе обняла её. — Так, — твёрдо произносит Эд. — Кто-то как-то связывался с наркотиками, поставщиками за эти четыре года в этой школе? Кто-то что-то знает? — Я нет, — уверенно говорит Дима. — Я тоже не связывался, — добавляет Антон. — Ничего такого… не было. — В том году, — бормочет Серёжа, — я шёл ночью по коридору и видел чей-то силуэт. Он осматривал забор у входа, но его было чётко видно, луна все дела. Или это даже была она. Силуэт осматривался, и он меня заметил. Точнее, мой хвостик даже, — фыркает. — И ты не рассказывал? — вопит Ира. — Охуел что ли? — уже тише возмущается. — Да я забыл, — виновато пожимает плечами парень. — Какой был силуэт? — хмурится Антон. — Низкий, чуть повыше меня может… Ниже тебя. Да, это была девушка! — вскрикивает. — Косичка, была косичка! Она типа головой мотнула, и это было видно! Худая, в чём был одета — не знаю. — Ага, — бормочет Дима. — Интересно. Закладки? Прячет или ищет? — Этот силуэт кого-нибудь тебе напоминает? — спрашивает Эд. — Нет, — качает головой. — Худых невысоких девочек с косичками у нас дофига и больше. Вон, одна сидит, — кивает головой на Оксану, волосы которой действительно были собраны в косу. — Ну да я, и что? Косичка это удобно, — отзывается девушка. — Ты что, на меня думаешь? — Нет, конечно, — улыбается. — Просто сказал. Таких девушек очень много, вот и всё. Ай, не кидай подушку! Но подушка с кровати Позова уже улетела в голову парня. — Не думаю, что с тобой что-то случится, — бормочет Выграновский. — Не ссы, — чешет забитую татуировками руку. — Это всё? У кого-то были подобные истории? Есть кому-то чего-то опасаться? — У меня не было, — отзывается Ира. — У меня тоже, — добавляет Оксана. — У меня тоже не было, — улыбается Эд. — Всё, мы все в порядке. Пока что, — фыркает. — А ты что ночью в коридоре делал? — вдруг спрашивает Ира у Матвиенко. — Попить ходил, — пожимает плечами. — Меня жажда такая дикая накрыла, как сейчас помню. — А дежурный учитель был? Может, он видел что-то? — интересуется Антон. — Неа, — качает головой Серёжа. — Было часа два ночи. — Осень? — уточняет Дима. Матвиенко кивает. В голове у Антона перекати-поле. Он не понимает сам себя, ещё на уроке у Попова он думал, что ему всё равно на эту ситуацию. Но не может быть равнодушно и одновременно интересно. Выражаясь своими же словами: он хочет поиграть в следователя? Или это идёт от бессознательного желания защитить друзей? Тому же Позову дико интересно. Даже если сам он никого искать не будет, не успокоится пока не найдут виновника проблем. Или виновников. Эду нужен адреналин, но он слишком любит себя, чтобы полезть в самое пекло. Матвиенко тоже необходим риск, но так сильно, как Выграновский он себя не любит, из-за чего может полезть туда, куда не стоит. Ире тоже любопытно, но Шастун не может предсказать её модель поведения. Из-за Оксаны и парней Кузнецова вполне может пойти на неоправданный риск, но это точно не будет так просто. Человек она совершенно непредсказуемый в эмоциональных ситуациях. Оксана… Она захочет отомстить за Эмира, но отдаст предпочтение наблюдать со стороны. Фролова завяжет волосы в простую косу и пропишет идеальную стратегию поведения. А Антон, он будет плыть по течению. Искать наркодилера в школе? Ок. Набить морду ему же, или кому бы то ни было? Без проблем. Обшарить всю школу в поисках подсказок, потому что друзья попросили? Как раз плюнуть, с вас пачка сигарет. И все они чертовски боятся. Никто не знает, что будет дальше, но предчувствие чего-то закрадывается в душу.