Милосердие Паскаля

И укрепится сила его, хотя и не его силою, и он будет производить удивительные опустошения и успевать и действовать и губить сильных и народ святых. И при уме его и коварстве будет иметь успех в руке его, и сердцем своим он превознесется, и среди мира погубит многих, и против Владыки владык восстанет. Книга пророка Даниила, 8:24 — 25

      За окном машины медленно, нескончаемо плыли деревья — какие-то до смертной тоски ровные и одинаковые, будто постриженные по одному трафарету. — Гляди. Этот граф что, наводит красоту даже в своих лесах? Во даёт, — усмехнулся водитель. К этому новому, «вверенному» ему человеку никакой личной неприязни, да вообще интереса Себастьян не питал, как и ко всем своим жертвам. Едва ли помнил его имя. Что говорить? Он перестал запоминать названия городов, в которые его привозили снова и снова. Водитель решил пока поломать из себя эстета и ехал так тихо и медленно, что чесались руки стукнуть по его неровной лысой башке, монотонно кивающей под приглушённые бормотания Pink Floyd. — Чёрт… Они будто играют на струнах души, — протянул он, зажимая в зубах на четверть скуренную самокрутку. — Угу, — глядя в темноту за окном, отозвался Себастьян, хотя на струнах его души давно ничего не играло. Мужчина протянул ему самокрутку, но Себастьян отказался. — Ты бы осторожнее. Не забывай, где мы. — Где мы? — хохотнул тот, оскалив в боковое зеркало свои огромные, желтые, как у коня, зубы. — Мы в Лондоне, мать твою! И уже хренов час едем по лесу мочить цепного пса королевы. Пёсик, ко мне пёсик! Он начал по-собачьи подвывать магнитоле. Только наедине с Себастьяном этот прибитый сыч с вечно потупленными глазами мог настолько распоясаться — странно, что он считал Себастьяна самым безобидным. Может, в его понимании молчаливый и понятливый — значит безобидный. Себастьян нисколько не нервничал. Просто хотел, чтоб поскорее закончилась эта ночь. Хотел поскорее заснуть и желательно не видеть никаких снов. Впрочем, он забыл, когда последний раз их видел. Страшно хотелось спать, да еще укачало от тягомотной езды. Наконец из-за деревьев показались признаки жизни. Огромное, спрятанное в лесных зарослях поместье — вполне вписывается в привычки английских аристократишек. Водитель выключил фары и сбавил скорость. — Чёрт… С ума сойдёшь там наводить уборку, — заметил он, оглядев дом. — Я чуть отъеду, буду ждать вон за теми деревьями. Управишься за двадцать минут? — Управлюсь и за десять, — бросил Себастьян и застегнул молнию на куртке. Только в радость было выйти из душного салона, провонявшего марихуаной и едой из фастфуда. У него всегда было всё, что нужно, включая дубликаты ключей. Грязной работой, вроде взлома, его не утруждали — предварительно позаботившись обо всём, ему оставляли самое быстрое и лёгкое — убить. Но это тоже не всем так легко даётся, раз его так ценили. Дом окружал забор, высоченный, в два ряда, с острыми пиками вверху. Безопасность прямо не уступает Букингемскому дворцу. Важная шишка. Возомнил, что до него никогда никто не доберётся? Себастьян неслышно повернул ключ, отпер забор и скользнул внутрь. К дверям вела тропинка. Естественно, пойдёт он не по ней. Спортивные туфли с кошачьей мягкостью ступали по ровно постриженной траве. За все время работы слух до того обострился, что улавливал любой звук, даже дыхание. Но здесь царила идеальная тишина. Вдруг Себастьян замер и прислушался: будто кто-то совсем рядом мочился на траву. Рука машинально сжала пистолет. Оглядевшись, заметил в темноте небольшой бассейн, над которым каменная рыба, поминутно выключаясь, блевала тонкой струйкой воды. Какая же чушь. Себастьян приготовился первым делом пристрелить кого-нибудь, должного круглые сутки торчать у дверей, но такого не оказалось. Тем лучше — меньше шума. В холле на первом этаже горел слабый свет. Себастьяну некогда было любоваться будкой цепного пса Ее Величества, он скорее отыскал лестницу и, держа пистолет наготове, пошёл в ее сторону. До чего же нудно сейчас придётся бродить по этажам, стараясь не заблудиться в комнатах. Их тут не меньше сотни. И попробуй только пропусти хоть одно существо, которое, по закону подлости, обязательно забьётся в самый дальний угол какой-нибудь прачечной или кладовки. То ли дело, когда они все собраны за ужином или, скажем, за игрой в бильярд. Меньше всего сейчас хотелось наткнуться на горничную сахарно-кружевного склада души — слишком мерзко они визжат. — Себастьян. Не разобрал, откуда донёсся неожиданный голос. Кажется, за спиной, откуда-то сверху. Крутанувшись, он наставил пистолет и приготовился выстрелить, пока это не сделали вперёд него. — Нехорошо, Себастьян. Смотри, я не вооружён. Выстрелишь в безоружного человека? У тебя всё-таки должна быть честь, ведь мы не на войне, — предельно спокойный, вкрадчивый голос продолжал обращаться к нему. На слове о «войне», которое голос произнес с некоторым сарказмом, Себастьян напрягся. Он стоял между вторым и третьим этажом, наверху было темно. Худой, высокий мужчина не спеша спускался к нему, приподняв безоружные руки. Шагов его не было слышно из-за постеленного на лестницы плотного ковра. Себастьян успел только разглядеть подозрительное отсутствие страха в его лице и спустил курок. Чётко выверенное движение пальца отдалось пустым щелчком. Себастьяна окатило холодом. Он нажал на курок снова. Пальцы, предательски дрожа, вцеплялись в пистолет. Тронул себя за карман джинсов, где всегда лежали запасные патроны: пусто. Как?.. Мужчина, остановившись в паре метров от него, разочарованно всплеснул руками. — Ах, какая жалость, ты испортил такой душевный разговор!.. Ну да ладно. Я всего лишь хотел предупредить, что сегодня ночью мне не судьба быть убитым, а тебе не судьба пролить новую кровь. Только и всего. Не научившись слушать собеседника, не научишься слушать судьбу, — произнес он, не меняя противно ласкового тона, в котором обращаются к детям или животным. Не выпуская из рук пистолета, Себастьян стоял и смотрел в его самодовольные глаза, ещё не до конца разлепленные после сна. Отступить не позволил себе, но сроду не испытываемое чувство растерянности вползало под рёбра, сжимало в камень каждый мускул. Мужчина вопросительно смотрел на него, подняв бровь, будто ждал какого-то ответа. Тот самый граф, не осталось и сомнений. На нем был дурацкий длинный халат, расшитый под восточное роскошество. Схваченная широким поясом талия, хрупкие, неестественно ровные пропорции фигуры делали его похожим на игрушечного Кена, а приклеенная улыбка выводила из себя. Ещё бы секунда этого невыносимого молчания — и Себастьян бросился бы и переломил голыми руками его тонкую шейку. Но тот вовремя заговорил: — Что ж, пожалуй, растолкую тебе твоё положение, а то ты до сих пор думаешь, что я блефую. — Лицо его наконец стало серьезным. — Боюсь, что твои люди просто захотели от тебя избавиться… Тебя отправили не убить меня, а только припугнуть. Отвезли сюда, аккуратнейшим образом разрядив пистолет, конечно, зная, что живым тебя никто не отпустит. Вот таким грязным и весьма непростым способом тебя хотели убрать, понимаешь? Понимаешь меня, Себастьян? Он спустился ещё на пару ступенек и посмотрел как на отсталое существо, которое плохо понимает английскую речь. — Кончай валять дурака. Стой где стоишь, — процедил Себастьян, почти не разжимая зубов. Он не воспринимал эти слова всерьёз, но сердце забилось так часто, что стало трудно дышать. Какого черта этот шут чешет языком? Почему не прикончит его? Или не сжимал своими тоненькими ручками ничего, кроме трости? Впрочем, за этими нежными пальчиками и сладким голоском запросто мог крыться заядлый любитель пощёлкать ногти или подробить суставы. С разными доводилось знаться. — Тшш… — Граф прижал палец к губам. — Успокойся. Я ещё раз прошу тебя прислушаться к судьбе, которая даёт тебе очень неплохой шанс. — Пошёл к чёрту. Граф с пониманием покачал головой. — Ладно. Выбор твой. Ты мог бы попробовать убить меня голыми руками. Как видишь, наши физические способности неравны, да и искусство убивать — оно, сам ведь понимаешь, не в оружии, а в тебе самом, — начал он с неподдельно холодным рассудком, но вдруг усмехнулся и проговорил особо отчётливо: — Тем более убивать голыми руками тебе не впервой. Клянусь, никто из моих слуг не тронет тебя без моего приказа, а уж тем более не вызовет полицию. Тебе сказали убить только меня, значит, трогать слуг совсем необязательно. Вряд ли тебя кто-то из них сегодня заметит, а уж тем более запомнит. На крайний случай ты мог бы поискать оружие у меня. Сразу скажу, оно в моем кабинете — второй этаж, самая первая дверь налево. Итак, дело сделано, правда водитель тебя давно не ждёт. Но при желании ты доберёшься, отчитаешься, повергнёшь в шок своих благодетелей и получишь вторую половину денег. И можешь спокойно ехать в свою квартирку на юге Брикстона, залить в себя пару рюмок «Джейми Стюарта», выкурить остатки марихуаны, которые, кстати, вчера пообещал себе выкинуть, и спокойно спать весь завтрашний день. Однако скоро, через несколько дней тебя убьют. Уже не таким изощренным способом, а скорее, незаметным и случайным выстрелом в голову. Допускаю и другой вариант — наверное, в нем меньше приятного. Если же тебе повезёт и тебя не успеют убить, полиция завтра же утром накроет вашу банду, и с личного позволения королевы расстреляют всех. Всех, кроме тебя, Себастьян. Тебе светит пожизненное заключение. Несвобода страшнее смерти, не так ли? Неторопливые, ясные слова пульсировали в висках Себастьяна. Разум отказывался принимать, что он крупно влип. Воздух будто стал плотнее и нещадно сдавил со всех сторон. Челюсти заклинило в оскале — странная реакция самозащиты, с которой ничего не мог поделать. Бегло оглядевшись вокруг, убийца снова впился взглядом в улыбающуюся перед ним тварь. Эта улыбка просто вынуждала вцепиться всеми зубами в его смазливое личико. А было бы хорошо сейчас в блаженстве от чувства тёплого, упругого, рвущегося зубами мяса не заметить прилетевшую в затылок пулю… — Но я предлагаю тебе ещё один вариант, — продолжал граф. — Останься у меня. Себастьян тупо уставился на протянутую ему выхоленную руку. Не понимал, что от него хотят. Заторможенное осознание отозвалось вспышкой злобы. — Делаешь мне одолжение, сукин сын? — Ничуть! — изумился граф и слегка повысил голос. — Не одолжение, а предложение, мой друг. От больших хозяев не стоит ждать безвозмездной благодати. Ты просто породистый бойцовский пёс на их поводке. От тебя избавились, как только нашли опытнее, или моложе, или менее затратного — уж не знаю. Я предлагаю тебе другую жизнь. Себастьян не считал себя таким дураком, чтобы сейчас повестись на весь этот спектакль, рассчитанный на ребёнка, но… Чужой голос — наверное, от безысходности и усталости — начинал внушать некоторое доверие, а взгляд постепенно переставал бесить. Пальцы протянутой ему руки перебрали в воздухе, будто поманили. Незадачливый наёмник отплюнулся от налипших на рот и глаза волос. — Больших хозяев? А чем ты лучше? — Ох, и в самом деле?.. Я не знаю, Себастьян, — довольно естественно растерялся граф. — Верить или не верить — только время это покажет. Оно, конечно, может сыграть против тебя, но, уйдя от меня сейчас, ты не выиграешь его тем более. Выбор за тобой. Из двух зол… Доверься удачи, и она тебе улыбнётся. Я знаю, о чем говорю. С этими словами он прищурился, пытаясь как можно глубже вглядеться в мрачные глаза своего собеседника, — и ему это, судя по всему, доставляло жуткое удовольствие. — Зачем я тебе? — спросил Себастьян о главном. Пока были силы держаться, он оставался непреклонным, до последнего не собираясь переступать черту между ним и этим человеком. Хотя понимал: не в том он положении, чтобы ставить условия. — Пойдём на кухню, я дам тебе воды и мы обо всем поговорим, — заботливо позвал граф, слыша, что во рту у его невольного гостя пересохло всё так, что едва ворочался язык. Сжимая в кармане абсолютно бесполезный пистолет, Себастьян двинул вслед за хозяином. Его передергивало на каждом шаге, отдавшемся в полу чуть громче должного. Руки на какое-то время удавалось расслабить, но тут же снова сжимались кулаки с диким желанием сдавить человеческую шею. Только бы не попался под руку кто-нибудь из слуг или ещё кого. К счастью, не спали они одни. От выпитого залпом стакана холодной воды полегчало, сознание немного прояснилось. Граф заварил чай, поставил на стол бутылку виски, предложил закурить. — Мне нужен дворецкий, — наконец заговорил он, решив, что его способны воспринимать. Стало смешно. — Дворецкий? К чему этот цирк? Называй вещи своими именами. — Ничуть. Мне правда уже очень давно, — подчеркнул граф. — Нужен дворецкий. Английские лорды к выбору человека на эту должность подходят, знаешь ли, особенно аккуратно. Дворецкий это не просто красота поместья, а его защита, в первую очередь. Не стану скрывать, я давно за тобой наблюдаю, и, не сочти обидным, давно хочу тебе помочь. Ты достоин лучшего. Я чту закон — наверное, именно этим и отличаюсь от людей, на которых ты работал. Я не ищу убийцу, Себастьян, я ищу защитника. Говоря, он следил глазами за кольцами дыма, которые расплывались по кухне. Иногда замолкал и прищелкивал языком, словно пробовал сказанное слово на вкус. Тонкие пальцы, нелепо и неудобно вывернутые, скользили по сигарете. Нашёл, перед кем выпендриваться. На пальце сверкал огромный синий камень — наверняка, какая-то фамильная финтифлюшка, коими все они кичатся. — Скажи конкретно, что от меня требуется, — не желая размазывать эту болтовню ещё на несколько часов, поторопил его дворецкий поневоле. Граф опять заулыбался. Улыбка его, как стало понятно, не имела никакого смысла, а только раздражала или (как сейчас) дразнила. — Научишься всему со временем, — сев ближе к столу, проговорил он с дурацкой таинственностью и подмигнул. Если бы на земле исчезли все женщины, Себастьян его даже не понюхал бы. — Ты ведь жил в Штатах, верно? — отпив чая, спросил граф. — Допустим. Можно подумать, он не знал его биографию. — А где родился? Во Франции? — Название города тебе ни о чем не скажет. Угрюмость немногословного убийцы его только умиляла, и он решил пока не наседать. — Я не такой нежный, как кажется. Впрочем, ладно. Сегодня надо отдохнуть. — Во сколько завтра быть готовым? — сухо спросил Себастьян единственное, что его сейчас интересовало. Вопрос искренне удивил графа. — Быть готовым?.. О чем ты? Завтра можешь спать, сколько захочешь, завтра выходной! Полного доверия он нисколько не внушил. О да, добрый самаритянин, благородный блюститель закона — типичный волк в овечьей шкуре. Однако не осталось сил, чтобы со всем этим сразу разобраться. Алкоголь быстро сморил его, и, придя в комнату, по доброте душевной предоставленную этим мутным типом, мужчина завалился в постель и мгновенно заснул. Проснувшись, почувствовал себя страшно измятым и опустошенным, как бывает после суточного, как минимум, сна. Встав с кровати, постепенно припомнил, что произошло с ним вчера. По всем признакам, дурной сон. Слишком дурной сон. Он осмотрел комнату при дневном свете: на стуле висела новая, очевидно, приготовленная для него, форма. Туда же, на стул, заботливые и честные руки положили его пистолет. Не сон. Где-то в соседней комнате раздался мягкий, приятный бой часов. Себастьян разделся, оглядел в зеркало свое жилистое, покрытое шрамами и неровным загаром тело, примерил форму. Дворецкий графа Винсента Фантомхайва, мать его. До чего же комично эта форма смотрелась на нем! Эта роль подошла бы какому-нибудь сухопарому старичку с подвитыми усиками и вечно кивающей фарфоровой башкой. С галстуком возникли проблемы. Как ни мучился, не смог его завязать. Какой кретин придумал галстуки? Для чего они вообще нужны? Зачесав, как мог приличнее, волосы, Себастьян первым делом спустился в столовую. Хозяин, уже при параде, в приталенном клетчатом пиджаке, ждал его за столом. Надо пытаться вжиться в образ, ничего не поделаешь. — Доброе утро, босс, — с подавленной издёвкой процедил Себастьян. — Что делать прикажете? — Для начала красиво завязать галстук. И я не босс, Себастьян. Называй меня граф, или мой лорд, или… Придумаем что-нибудь, — ласково пояснил он, не преминув с большим удовольствием подчеркнуть своё величие. Чертов фетишист. Потом поднялся из-за стола и в три счета завязал Себастьяну галстук. — Есть, мой лорд, — выдавил из себя тот. — А где твои перчатки? Себастьян вынул из кармана белые перчатки — страшно тугие и жаркие. Винсент уставился на него в ожидании. — Так надень… — Уже сейчас? — Себастьян лихорадочно поднял руки, боясь до чего-нибудь дотронуться и наследить. Винсент умильно рассмеялся. — Нет, Себастьян, ты не понял. Тебе нужно их носить постоянно — такие правила. Напрасно думал, что нет более дурацкой вещи, чем галстук. — Я могу зарядить мой пистолет? — Конечно можешь. Успокойся, пожалуйста, присядь, поешь со мной, сейчас принесут обед, — ответил Винсент, совершенно не понимая его беспокойства. Есть, по правде, жуть как хотелось. Себастьян вмиг управился с тарелкой сырного супа и принялся за равиоли с грибами. Чёртову сотню лет он не ел ничего, кроме хрючева из придорожного Хардиса. На лестнице послышались лёгкие, торопливые шаги. Себастьян оторвался от тарелки: к столу подбежал темноволосый мальчик лет шестнадцати. Тельце его было до того щуплым, что отутюженная, идеально застегнутая и заправленная в шорты рубашка смотрелась на нём очень тоскливо. Нездоровую бледность оттеняли круги под глазами. Он бойко обошёл стол и пощекотал Винсента сзади. Неужели сын? — Сиэль. — Граф кивнул Себастьяну, а потом обратился к мальчику: — Поздоровайся с Себастьяном, Сиэль. Мальчишка отпустил руку Винсента, отошёл к окну и уставился на сурового, небритого чужака в шрамах. Его большие любопытные глазёнки не выражали ни капельки волнения. — Здравствуй, Се… — начал он и вдруг зажал рот ладонями и задрожал от смеха. — Себастьян, у тебя… у тебя гриб прилип к подбородку. — Сиэль, какой ужас! Ты с ума сошёл? — возмутился граф, но сам засмеялся. Себастьян сконфуженно улыбнулся и стал тереть подбородок салфеткой. Мальчик ловко уселся рядом с отцом. Ему принесли отдельную тарелку — там было пюре и, кажется, суфле, приготовленное на пару. Нечто подобное давали в военном госпитале. — Похоже на молотые кишки каракатицы, да? — обратился Сиэль к Себастьяну, брезгливо разламывая ложечкой суфле. Мужчина, медленно пережевывая, смотрел ему в глаза, раздумывая, как отреагировать. — Знаешь, у каракатицы совсем другие кишки. Но это очень похоже на кишки командорского кальмара. Во Вьетнаме их едят. Да, натурально едят кишки кальмара, только их надо как следует приготовить, иначе они будут сильно вонять… — Себастьян понизил голос. — Мочой. — Фу! — Сиэль, хохоча, скривился. — Смените тему, пожалуйста, — с дружелюбной строгостью пресёк Винсент. Мальчик через силу попробовал съесть кусочек своего суфле. — Можно хоть немного соли, пап, ну пожалуйста? Это невозможно есть, — взмолился он. — Добавь своего соуса — будет вкусно, — ответил граф. — Но он не солёный и пахнет ягодами, это же кошмар! Ты хоть раз пробовал курицу с ягодами? — Сиэль, успокойся и ешь. — Винсент уже без шуток глянул на мальчика, заставив мгновенно замолчать и опустить глаза. Себастьян никогда не испытывал умиления к подросткам, но сейчас захотелось его слегка подбодрить. — Не знаю насчёт курицы с ягодами, но ты точно не пробовал сырую мидию, — сказал он. — Вот это ощущение действительно ни с чем не сравнить. — Мидию? Сырую? — тут же оживился Сиэль и, подавшись к мужчине, спросил сквозь смех очень тихо, чтоб не услышал отец: — У неё тоже есть кишки? — Нет. Но она очень горькая на вкус, просто жуть. Как будто жуёшь острый-острый чили, дышать не можешь дня три потом. Она ведь впитывает в себя морскую соль и йод. Так что много соли — это не так уж и круто. Мальчик от любопытства забылся, сильно наклонился к столу, вытянул тонкую, белую шейку, что не заметил, как из-под ворота рубашки что-то выпало. Какой-то моток белых проводков. Спохватившись, он стыдливо заправил их обратно и оставшееся время просидел молча, иногда трогая свой воротник. — Он… Болеет, да? — аккуратно спросил Себастьян Винсента, когда Сиэль ушёл наверх и они остались одни. Граф непринужденно качнул головой, очевидно, давно привыкший к подобному вопросу от людей. — Что с ним? Винсент вздохнул и, улыбнувшись, посмотрел на него. — Не забивай голову. Ничего серьезного, просто постоянно надо пить таблетки. — А что ваша жена?.. Граф помолчал, плотно сжав губы. — Умерла, — бросил он тихо и неразборчиво и опустил глаза на сигарету, которую собирался подкурить. — Чёрт! Сочувствую… — Ты ему понравился, — аккуратно сменил нехорошую тему Винсент. — Я о Сиэле. Теперь не отделаешься от этого сокровища. Закончив есть, граф проводил его к себе в кабинет, дал ключи, которые, как он саркастически подчеркнул, больше не придётся ни воровать, ни делать дубликаты. Себастьян сразу вспомнил кабинет своего старого жирнозадого босса. Даже в нос сразу ударил фантомный запах крекеров, засохшей спермы на диванной обивке и двухнедельного шпината, застрявшего в зубах — нюх до сих пор не отвык. В кабинет же английского сноба дешевой помпезностью даже не пахло. Всё сдержанно, аккуратно и довольно приятно глазу, от души, прямо как в классическом журнале мебели. Да и пахло тут самой настоящей чистотой — заметно, что убирают тут часто. Стоял стойкий запах дорогого дерева и занятной сладко-пряной штуковины, похожей на духи или крем для рук. У стены рядом со столом стоял туалетный столик с зеркалом — небольшое, симпатичное, вроде оформленного под старину, зеркало, отделанное в чёрное дерево. Себастьян подошёл к нему, пока Винсент копошился в бумагах, и вгляделся в своё отражение. Сразу подметил шрам у левого глаза — маленький, когда-то давно выдранный кусочек мяса. Он уже давно забыл о нем и вспомнил только сейчас. Себастьян поморщился — шрам отчетливее обозначился. Потом расслабил лицо и натянул пальцами кожу у глаза. Так можно залипать до бесконечности. — Тебе надо бы побриться, — заметил Винсент, глядя на него через зеркало. — И руки слегка в порядок привести. Господи!.. Такое же может сказать только избалованная жена или какой-нибудь присыпанный порошком от облысения офисный директор с писклявым голоском и разжиревшей по женскому типу задницей. — Есть, босс. В смысле… граф, — буркнул Себастьян. — Ничего, скоро привыкнешь, — внезапно послышалось у самого уха. Подойдя совсем близко, Винсент аккуратно убрал прилипшую к его фраку ниточку. Себастьян вздрогнул: не выносил он неожиданности, особенно в виде чужих прикосновений. В лице графа, как по-прежнему казалось, под маской утешения крылась издёвка. Отпущенный погулять, отдохнуть и осмотреться, Себастьян ощутил себя дико несчастным, как волкодав, которого выкупили и увезли чёрти куда. Солнце сильно припекало, и торчать на улице в плотном чёрном костюме без возможности даже закатать рукава было смерти подобно. Да к тому же там слуги устроили мирный, весёлый пикничок, а присоединяться к их компании отнюдь не тянуло. От тоски и впрямь хотелось выть, а то и тихонько пустить себе пулю в лоб. Шатаясь по огромному тихому поместью, где удавалось найти хоть какой-то тенёк, он бы в самом деле это сделал, если бы мальчишка вдруг не выскочил из своей комнаты угостить его какими-то горькими, вонючими леденцами. Ближе к вечеру Себастьян закрылся в своей комнате в ожидании, когда хозяин позовет его на дело. Пришел. Признался, что заскучал, и позвал опять в столовую, посидеть и поболтать. Бутылка виски — поистине отменного английского виски, поить которым не каждый расщедрится — на столе немного взбодрила. — Не пренебрегай моей заботой, Себастьян, — произнес граф с искренней просьбой в голосе. — Понимаю, тебе нелегко, но… Если хочешь начать новую жизнь, тебе нужно меняться. Не замыкайся в себе и не сторонись людей. Я не хочу сломить тебя, я хочу помочь. Звучало это всё, конечно, как от ленивого психолога, беседующего с трудным подростком. Всё же его отношение было пока лучшим вариантом из тех, что Себастьян испытывал на себе. Он устал от агрессии. Правда устал. — У меня очень много друзей, Себастьян. Да, и я горжусь этим. Я говорю о настоящих друзьях, именно. Не всё продаётся и покупается, если ты подумал. И тебе предстоит со многими познакомиться — я обожаю гостей, поэтому… Поэтому привыкай. И улыбнись. Себастьян вымучил из себя улыбку восторга и почти даже поверил в эту утопию. — В чём только секрет вашего успеха, граф? — с грубой (к иной не был приучен) иронией осведомился он. — Не поделитесь? Винсент будто только и ждал этого вопроса. — Охотно! — решительно согласился он. Подхватил гибкими пальцами бокал и, осушив его, продолжил: — Ничего сложного, мой друг. Я просто плыву по течению и полностью доверяюсь судьбе. Поэтому она ко мне благосклонна. После этой пафосной фразы ни о чём у него как-то ненормально загорелись глаза. Вечно бледное лицо, которое просто по природе своей не может краснеть, тронул румянец, и оно слегка заблестело от пота. — Хочешь, и тебя научу? — к новой неожиданности Себастьяна, выдал граф. — Меня? — Себастьян смутился, не знал, что и ответить. — Да. Просто поверь в себя. Поверь хоть раз, что тебе повезёт. Доверься мне. Забудь своё прошлое, — проговорил он тихо, но голос дрожал от воодушевления, а глаза застыли на Себастьяне в подозрительно лукавом прищуре. — Ты, кстати, играешь во что-нибудь? В кости, например? Он кивнул на деревянную коробочку на столе, которую Себастьян только сейчас заметил. — Ээ… В кости?.. Ну да, играю. — Сколько готов поставить прямо сейчас? — Прямо сейчас? Но у меня немного… — Себастьян всё больше терялся от такой навязчивости. — Ставь, что есть. И не смей бояться. Не люблю, — потребовал граф, внезапно перестав улыбаться. От этой его резкой смены эмоций — да еще в такой неприятный момент — у Себастьяна перехватило дыхание. Он нехотя достал из кармана мятую купюру в десять долларов, которую всегда таскал с собой на удачу. — Простите, сэр Гамильтон, — грустно пробормотал он, понимая, что держит ее в последний раз. — Утраиваю. Нет, нет!.. Учетверяю, — небрежно обозначился Винсент и прищёлкнул языком. — Это — безусловно, наименьшее, что я могу, но… Сейчас дело в другом. Тонкие пальцы картинно разжались, бросив на стол пять двоек. Себастьян долго и нервно потрясал в кулаке кубики, уставившись в стол. Кинул. Пять костей весело скакнули по полю и, разом перевернувшись, застыли. — Четыреста?.. Четыреста, мать его! — вскрикнул Себастьян, снова и снова пересчитывая свои четверки, уверенный, что ему показалось. Бросили опять. У графа выпало двести пятьдесят очков, у Себастьяна — снова четверки. — Ух ты ж, черт меня задери! — Себастьян вытаращился на Винсента, требуя каких-то объяснений. Не мог поверить. Граф прилежно вписал все очки на лист, задумался, перебрал в воздухе пальцами, будто что-то просчитывал. Когда из его вертлявой, манерной руки выпало на стол пять пятёрок, у Себастьяна замерло сердце и он издал какой-то нечленораздельный рычащий звук. — Продолжаем, продолжаем, — ласково приободрил Винсент. Он вальяжно откинулся на спинку стула и стал внимательнее наблюдать за своим противником. Казалось, чужое волнение доставляло ему сильное наслаждение. Себастьян шумно выдохнул. Частое дыхание обжигало ноздри. Взгляд метался то на стол, то на проворные наманикюренные пальчики графа, которые наверняка (иначе зачем весь этот цирк?) умели жульничать! В горле мгновенно пересохло. Он схватил бутылку виски, едва не опрокинув, налил себе полный стакан и осушил его. Трудно вспомнить, когда у него последний раз дрожали руки. Не дрожали они, когда он намозоленным пальцем спускал курок, когда всаживал нож в чьё-нибудь брюхо, когда сдавливал пальцы на горле. В конце концов, не дрожали они, когда он играл с ребятами в отряде. Но они дрожали сейчас, когда он понимал, что, чёрт возьми, может вот сейчас проиграть этому сладкозадому мерзавцу. Черт с ней, с десяткой. Почему-то не покидало убеждение, что он проиграет ему что-то большее… А если выиграет?.. — Решается судьба, верно? Да, да! Ох, я знаю, знаю это ощущение, — снял тот с языка и, запрокинув голову, рассмеялся довольным, бесстыдным смехом, которым смеются люди, имеющие власть. Потом закурил, подпер голову рукой, зажавшей сигарету, и уставился в глаза Себастьяна с эдаким, почти по-женски кокетливым, вызовом. — Твой ход, — выдохнул он Себастьяну в лицо. Глаза заслезились от дыма. Тот наспех вытер рукавом лицо, потряс в обеих ладонях кубики и со злостью швырнул их на поле. Они раскатились по всему столу и перевернулись спасительными, абсолютно сейчас нежданными пятёрками. — Тебе везёт! — с придыханием воскликнул граф. — Что я и говорил. У Себастьяна, как всегда бывало в моменты растерянности, заклинило челюсти в оскале. Он собрал свои кости и жадно сжал их в кулаке. Черта с два кто тронет его удачу. Винсент записал счёт. — Ты ведёшь. Можешь остановить игру, если хочешь, — предложил он. Улыбка, по которой читалось несомненное «я знаю, что ты все равно ее не остановишь» едва не спровоцировала Себастьяна на какое-нибудь ругательство, а то и чего похуже. — Не дождёшься… — просипел он. От сухости и горечи алкоголя язык напрочь онемел. Винсент состроил глаза тревожного, искусно блефующего негодяя, легким движением подкинул на ладони кости. Пересчитав свои сто двадцать пять очков, он грустно вздохнул, не переставая даже теперь любоваться собой. Это взбодрило Себастьяна как ничто другое. Ладони скользили от пота. Около минуты он тряс кости, навязчиво прокручивая в голове слова Винсента о судьбе и удаче. «Мне повезёт. Хоть раз должно повезти. Хоть сейчас. Пусть теперь всё станет хорошо. Слишком устал этого ждать. Я заслужил. Неужели не заслужил?», — повторял он про себя как молитву. Перед глазами, как плёнка, местами рваная и выгоревшая, проносилась вся жизнь, и никогда раньше она не казалось такой никчемной. Разжав кулак, он зажмурился, боясь посмотреть на поле. — Шестьсот. Поздравляю, Себастьян, — с тихим и честным торжеством в голосе объявил граф. Чувство облегчения шибануло в голову, как молния. Себастьян с приятнейшим неверием пялился на свои пять шестёрок. Он не чувствовал себя пьяным, но белые кружочки на кубиках дрожали и двоились, троились в глазах. Внутри все горело от желания снова и снова бросить вызов, и уже неважно кому. Хоть бы и ещё большей шишке, чем Фантомхайв. Хоть бы и всему миру. Винсент, вдоволь насладившись его радостью, сощурил глаза, как довольный кот. Непонятно, чему только он радовался. Он подошёл к камину, что-то взял. Четыре новеньких Гамильтона легли поверх смятой, видавшей виды купюры Себастьяна. — Как и договаривались. Сочти эту ничтожную сумму от меня чистой формальностью, а не оценкой тебя. И конечно, уроком того, что удача может однажды тебе улыбнуться, стоит в неё только поверить. Я никогда не вру, Себастьян, — ещё один мой козырь, да. Себастьян опять ничего не разобрал из его слов. — Да… Может, и так оно всё, — пробормотал он. — Спасибо. Мой лорд… Он впервые, только сейчас, на порыве воодушевления от выигрыша, назвал его так и смутился от того, как чуждо прозвучали эти слова, и даже захотел, будь такая возможность, взять их назад, и от всей души надеялся, что Винсент их не расслышал. Но тот расслышал прекрасно и, глянув на Себастьяна, засветился от гордости, как хозяин, наконец приучивший своего пса лизать себе руку. Долго молчал, глядел в глаза, гибко облокотившись перед Себастьяном на стол, скользя к нему всё ближе и ближе, что становилось как-то очень нервно. И вдруг резко помрачнел и сказал полушёпотом: — А вдруг ты забрал мою удачу?.. Что же теперь делать?.. Он был сильно пьян. — Что? О чем это вы? — Давай-ка проверим? — заявил он, не дав Себастьяну опомниться. — По-прежнему ли удача на моей стороне или.? Или уже нет. Себастьян бросил взгляд на разбросанные кости, думая, что тот предложит играть второй раз. Но граф направился к камину и взял револьвер. — Что вы задумали, граф? — встревожился Себастьян и, вмиг отрезвевший, вскочил из-за стола. — Слыхали о русской рулетке, мой друг? Русские офицеры делали это от безысходности, ну а я — от самоуверенности, ха-ха. Проще простого испытать свою удачу, — деловито-спокойным голосом отозвался он и щёлкнул пальцем по барабану, раскрутив. — В барабане шесть гнёзд и одна пуля — можешь сам проверить. И если… — Ээ… Бросьте это дело! Вы пьяны! — вскричал Себастьян и хотел броситься к нему, но Винсент без всяких шуток наставил револьвер на него, вынуждая сесть обратно. — Успокойся, пожалуйста. Успокойся. Сердце Себастьяна бешено забилось, он оглядывал столовую, мысленно умоляя, чтобы кому-нибудь скорее приспичило сюда войти. Может, Сиэлю… Себастьян думал сейчас именно об этом мальчишке и ни о ком больше. Только он, наверное, мог бы остановить своего кретина-отца. Едва не закричал его имя, но всё случилось слишком быстро. Винсент приставил револьвер к виску и, глядя на Себастьяна ледяными, невыносимо спокойными глазами, нажал на курок. — Твою-то мать! — проорал Себастьян, услышав глухой щелчок из незаряженного гнезда. — Эй… Всё закончилось. Всё уже закончилось. Ты чего? — удивлённо смеясь, утешал граф. — Теперь-то ты веришь мне? — На всё сто. Но всё-таки ни к чему оно… — ответил тот, не в силах отдышаться от шока. Ложась спать, он не знал, во что верить и как воспринимать сегодняшний спектакль с игрой и револьвером. Чертовски странный человек, и неизвестно, сколько времени пройдёт, чтобы понять его до конца. Себастьян попробовал расслабиться, отпустить все предрассудки и понять, что на самом деле думает о нем. Страшно харизматичный, что ни говори. Вот именно что «страшно». В любом обществе всегда возникнет такой тип, к которому необъяснимо тянет всех и всё. Ему завидуют, его ненавидят за это, под него копают изо всех сил, а тянутся всё равно. Хорошо устроившийся в жизни — это естественно, знает себе цену. И всё-таки, какими словами ни пытайся это обозвать, он вытащил его, Себастьяна, из конкретного дерьма. Возможно, стоило наконец переломить себя и довериться. Возможно, стоило перестать жить подозрениями и (как наивно и тупо звучит, но из песни слова не выкинешь) поверить, что не все вокруг уроды. А перчатки и галстук… Что ж, вполне можно привыкнуть. Привыкают ведь собаки к ошейнику? На следующий день после обеда Винсент позвал его к себе в спальню. — Хотел бы извиниться перед тобой за то, что вчера напугал, — сказал он с деловитым видом и достал из шкафа большую непрозрачную банку, напоминающую термос. — Ничего. Я так-то не из пугливых. Граф… Себастьян стоял, вытянув руки по швам, ожидая, чем протрезвевший граф его на этот раз озадачит. Тот окинул его быстрым взглядом. — Ты расстегнись, если хочешь. — Он расстегнул пиджак и слегка распустил галстук. — Сам это всё терпеть не могу. Себастьян хотел переспросить, но, увидев в его руках характерную железную коробочку, понял, к чему он клонит. — Во дела, — вырвалось у него с радостным удивлением. — Подарили, — уточнил граф. — Друг один на прошлой неделе привёз с Цейлона. Привёз, точнее, банку с чаем и говорит: «Осторожнее, посмотри, что там на дне». Не пробовал ещё — одному как-то скучно, а тут, вот, ты… — Неплохое, наверное. Вам какой-нибудь ерунды не подарят, — с трудом попытался Себастьян поддержать разговор, становящийся непринуждённым. Вспомнил, конечно, какое дерьмо пробовал во Вьетнаме, да и потом. Вскоре он сидел рядом с Винсентом за маленьким столиком, расстегнув ненавистный пиджак. На столе стояли два бокала, початая бутылка виски и запачканная пеплом коробка шоколадных конфет, к которым никто не решался притрагиваться. Чувство некоторой паники, которая со вчерашнего дня не отпускала, не давало расслабиться. Винсент снюхал со стола две новые дорожки, ухватил губами дымящую рядом сигарету и откинулся на спинку стула, закинув ногу на ногу. Паника Себастьяна нарастала, буквально превращаясь в чувство детского страха. Он смотрел на графа, медленно придвигался к нему поближе и понимал, что больше не может молчать. — Меня убьют, граф. В натуре убьют. Я влип в дерьмо. Голос дрожал. Винсент сел ровно и посмотрел на него. — Нет, — сказал он спокойно и очень убедительно. — Ты теперь со мной. И никто тебя не тронет. Даже и не думай об этом. — А что мои ребята? Вы реально грохнете их, да? — Уже. У полиции есть фотографии, могу через несколько дней взять, показать тебе. Хочешь? В его лице пропала всякая язвительность, которую Себастьян до этого отмечал. Светло-карие, всегда прищуренные и слегка припухшие глаза выражали нечто бесстрастно-холодное и вместе с тем спасительное. Чересчур банальным было бы выражение про каменную стену, но именно оно первым сейчас пришло Себастьяну на ум. — Фотографии, да… Слушайте, граф. А полиция в натуре что-то может тут? — выговорил он то, что давно было на душе. — Может, Себастьян. Эта фраза, сказанная его голосом, заменила тысячи долгих объяснений о сложном и недобром мироустройстве. Носоглотка онемела от свежей порции порошка. Себастьян опрокинул в себя рюмку виски, чтобы хоть чем-то промочить горло. Винсент встал из-за стола и прилёг на кровать. Солнце сочилось сквозь полуприкрытые жалюзи, и пепельные волосы графа начали отдавать зеленцой. Он засмеялся, наблюдая, как Себастьян безуспешно пытается сам свернуть купюру. — Иди сюда, — небрежно, без всякой томности в голосе, а больше по-дружески позвал он. Себастьян выпил ещё, надеясь чувствовать себя свободнее, и осторожно прилёг на край кровати. Винсент лежал, закинув руку за голову. Расслабленный, хрупкий и нежный. Себастьян засмотрелся на его удивительно гладкую, бледную кожу, не тронутую ни одним изъяном, не считая крохотной родинки под левым глазом. Дико захотелось потрогать его лицо. Себастьян нерешительно протянул руку. Граф повернулся, устраиваясь поудобнее. Он сонно прикрыл глаза и подался вслед за тронувшей щеку рукой. Себастьян гладил его с восхищением и опаской (даже не с вожделением), как гладят что-то очень красивое и дорогое. От него вкусно пахло. Тот самый запах, что стоял в его кабинете — не то лаванда, не то лотос, не то что-то вроде того, цветочное и свежее. Вкусно, именно так. Бывают духи дорогие, хорошие, но от запаха воротит. Глаза Винсента смотрели прямо, неотрывно, с трогательной грустью, какую порой запечатлевают в глазах фарфоровых кукол. Тёплое, размеренное дыхание задевало чужую руку. Он не торопил и не останавливал Себастьяна, как бы спокойно наблюдая, что тот будет делать дальше. — Вы красивый… — прошептал Себастьян, застывая взглядом на его родинке, которую, чуть касаясь, навязчиво обводил кончиком пальца. — Красивые мы оба. Рука Себастьяна в нервной судороге скользнула куда-то вниз, по шее, под расстёгнутый ворот рубашки. Сердце колотилось, отдаваясь дрожью в пальцах. Но Винсент перехватил ее и снова вернул на свою щеку. — Тшш… — Он прижал палец Себастьяна к своим губам. Себастьян резко вздохнул от горячего, влажного прикосновения чужих губ. И от этого явного интимного намёка, запоздало стукнувшего в мозг, захотелось одёрнуть руку, но Винсент крепко сжал ее. Себастьян не испытывал неприязни, но нервы до того натянулись, что будоражила любая внезапность. — Ты никогда не был с мужчинами? — понимающе спросил он, как будто догадался об этом по неловкости Себастьяна. — Нет. — Правда? — Винсент от удивления нахмурился и привстал. — Не был. Была, конечно, несколько раз такая возможность. Так, как-то оно почти, почти… Но… Нет, — проговорил Себастьян, поражаясь собственной искренности. — Что останавливало? Страшно?.. — Винсент утешающе помял его руку и принялся массировать костяшки пальцев. — Думаешь, это неправильно? — Нет. Это не то, чтобы… Но всё это странно. Чёрт! Я не знаю, граф. Себастьян бессильно уронил голову ему на плечо и почувствовал, что всё тело стало очень тяжелым, трудно пошевелиться. Винсент прижался губами к его виску, не дав успеть испугаться. Тёплые пальцы и холод от кольца — с ним граф никогда не расставался. — Поцелуй меня, — тихо потребовал он. Себастьян похолодел от приятного и неловкого удивления. Он рассчитывал, что всё это будет происходить более долго и нудно. И теперь взял графа за подбородок и поцеловал в тёплые, мягкие губы. Хороший вкус чистоты и алкогольной горечи, никаких предрассудков, никакой противности, несомненно, как был убеждён Себастьян, присущей поцелую с мужчиной. Он взял Винсента обеими ладонями за лицо и глубже втянул в поцелуй. Тёплый язык графа не спеша, но охотно отвечал ласкам. От внезапной щекотки по нёбу он дёрнулся, поперхнулся смешком и запрокинул голову, провоцируя Себастьяна на то, чтобы прижать себя к кровати и с неконтролируемой жадностью, как в порыве игры, впиться в губы. Себастьян резко поднял голову и, едва удержавшись на вытянутых руках, смотрел на лицо Винсента: от возбуждения оно как-то заострилось, стало строже и красивее, аккуратный кадык резко дергался. Во рту у Себастьяна остался явственный вкус чужой слюны. — Всё хорошо? — участливо спросил граф. Себастьян только кивнул: дыхание сильно сбилось, и говорить не мог. — Расслабься. Ложись. Ты так напряжен, что мне самому страшно, — с кокетливой тревогой рассмеялся Винсент. Он осторожно потянул Себастьяна за галстук, уложил рядом и стал потихоньку расстегивать его рубашку. Волна трепетного головокружения окатила и вымыла страх из всех сочленений. Прикосновения чужих пальцев к коже вызывали лёгкую, с каждым разом унимающуюся дрожь. «Видимо, как-то так и работает природа собак, когда они привыкают к новому хозяину», — мелькнуло в голове унизительное сравнение. — Решили взять всё в свои руки, мой лорд? — заторможенно протянул Себастьян сквозь вялый смех. Он обмяк весь — от тела до мыслей. Впрочем, нет, определенная часть тела не думала обмякать, а дала знать о себе теснотой и ноющей болью, как только чужая рука скользнула под брюки. Но совсем не осталось сил ничему сопротивляться, и он просто покорно лежал, прикидывая, как именно граф будет делать это с ним. Ладонь Винсента, поглаживая подставленную шею, остановилась и чуть сжала. — Ты хочешь? Неясно, на что он спрашивал согласие: на секс или на собственное верховенство. Себастьян устало скосил на него глаза, отмечая, насколько трезвым он сейчас выглядит, да еще и может держать всё под контролем. Его желанный, дьявольски красивый лорд. Сам же Себастьян не контролировал даже себя. И постепенно, как-то совсем незаметно, переступил эту, мешающую расслабиться и принять свою роль, черту. Доверился, теперь уж точно. — Да, мой лорд. Эти слова, чёрт возьми, дико возбуждали. Живот поджался от горячего прикосновения. Пальцы гладили, щекотали, заставляя выгибаться до хруста в спине. В глазах Винсента, однако, была больше не забота, а осознанный интерес к чужой реакции. Себастьян схватил его руку, прижал к губам: она будто вся была пропитана его запахом. Стал голодно тереться о неё носом, пробовал на вкус, увлекаясь, забывался и больно прикусывал кожу. — Достаточно, Себастьян! — неожиданно пресёк его Винсент и выдернул руку. Себастьян замер, уставившись на него. Сердце и дыхание замерло, точно в ожидании приказа. Винсент ловко стащил с него брюки и разделся сам. Он всё делал без малейшего стеснения, с изяществом, которое было у него в крови. Великолепное тело, мышцы, которые обозначались при каждом движении. Даже член его был — в самом прямом смысле того слова — изящный — длинный и тонкий. Всё такое нечеловеческое, созданное исключительно для обожания. Себастьяну нравились красивые мужские тела, но ни одно так не завораживало. Он поглядывал вниз, на свой стоящий колом, вздрагивающий орган, чувствовал себя невозможно открытым, уязвимым, распахнутым всей душой — такое трепетное, чуждое мужской натуре ощущение. Проклятый граф сотворил с ним настоящую катастрофу. Себастьян до последнего представлял его в этом деле (и ему бы весьма это подошло) очень нежным, но всё оказалось куда прозаичней. В постели его самоуверенность и аристократическая противность брали верх над нежностью. На поцелуи граф больше не разменивался. Себастьян попытался всё же привстать и потрогать его тело, порадовать какой-нибудь безобидной лаской, чтобы совсем уж не выглядеть лежачим бревном, но получил по руке. — Я сказал тебе — лежи спокойно, — напомнил граф. Прозвучало как последнее предупреждение. Ударил он больно. Все чувства неестественно обострились. Не смотря больше Себастьяну в глаза, он сел, скрестил поудобнее свои длинные, шикарные ноги. Член Себастьяна реагировал на один только его взгляд. Граф с холодным любопытством смотрел на него, проводил вверх-вниз пальцем, оттягивал крайнюю плоть, пока даже не ласкал, а просто изучал, приноравливался. Потом послюнил большой палец и прикоснулся прямо к уздечке. Себастьяна аж вывернуло. Он прикусил губу и болезненно зашипел. Головка сильно вспухла и стала такой чувствительной, точно с неё содрали кожу. Пальцы графа дьявольски умело обминали затвердевший, как камень, орган, постукивали по головке, превратившейся в тугой пучок нервов, — самое мучительное удовольствие, которое можно доставить. — Граф, сделайте что-нибудь поскорее, я не могу, — взвыл Себастьян сквозь зубы. — Терпи, — сухо отреагировал тот, продолжая смотреть на терзаемый член. — Больше не могу. Сейчас кончу. — Нет. Наболевшее в паху удовольствие прорвало все пределы терпения и вот-вот бы хлынуло наружу, но граф с невозмутимым лицом ловким и столь же невозмутимым движением перехватил член у основания. — Я же сказал: не кончишь. Себастьян слабо расслышал это: по ушам бил мощный пульс. Не разжимая руки, Винсент изогнул змеино гибкую спину и (чтоб уж отполировать результат своих ручных пыток) потянулся ртом к члену. Головка онемела от боли. Мокрое прикасание ощутилось ударом тока и прошило до самого позвоночника, когда острый кончик языка вонзился в уретру. В глазах потемнело, пересохшее горло Себастьяна разорвало беззвучным криком. Поганый язычок графа не уставал, а исправно, с удовольствием делал своё дело. Это издевательство, растянутое в бесконечность, слишком-слишком приятное страдание без возможности кончить или хотя бы отключиться трудно было назвать лаской. Прошло, наверное, чертовых десять или пятнадцать минут, когда Винсенту самому наскучило однообразие. — Хватит скулить, — устало прикрикнул он, вытерев рот. Себастьян, моментально придя в себя, понял, что тихо поскуливает. Ногти до крови вонзались в бедра, лицо, как чувствовалось, полыхало. Член, красный, налитый кровью, вздрагивал, причиняя новую боль. Слишком много вскипевшей, не выпущенной наружу крови. Винсент демонстративно, явно дразня, тёр усталые, блестящие от пота ладони и хрустел пальцами. Не давали они покоя. Страшно хотелось, чтобы он сейчас взял этими своими нежными, тонкими, паршивыми ручонками его за член и — хватило бы минуты — отправил в долгожданный нокаут. Но нет же, он сидел в позе лотоса — аккуратный, красивый, полностью вменяемый и дразнил своими недоступными руками, периодически трогая себя за член. Кровь отхлынула от мозга и прилила к одному единственному, возведённому в степень одержимости, желанию. Желанию этих рук. — Мой лорд… дайте… дайте вашу руку, пожалуйста, — взмолился Себастьян, заикаясь, потому что всё тело била дрожь. Граф небрежно протянул ему руку ладонью вниз. Себастьян схватил ее и припал всеми обонятельными и вкусовыми рецепторами к желанному запаху, едва удерживаясь, чтобы не укусить. Этот запах одурял до того, что становилось немного легче: возбуждение нарастало, но переставало быть болезненным, позволяло дышать и жить. Себастьян закрыл глаза, стараясь удержать, закрепить в себе это чувство и запах, и потянул руку графа к члену. — Куда? Стоять! Жесткий голос графа выбил из приятной нереальности. Впрочем, собственные руки были слишком слабы, чтобы сделать что-то полноценное. — Мой лорд, пожалуйста… — Пожалуйста, что? — переспросил Винсент с холодным раздражением. В глазах его укрепилось выражение бывалого игрока, пресытившегося собственным везением. Но если он играл, то этому верилось. Себастьян верил, хотел, боялся, замирал в ожидании и (уже давно) не узнавал себя. — Помогите мне кончить, пожалуйста. — Нельзя так сразу, Себастьян. Я сделаю всё как нужно. Ты кончишь, когда надо. И кончишь так, что… Поверь, — немного смягчившись, как бы на секунду сменив маску, обнадежил его Винсент. — Давай, повернись, встань на колени. Встанешь? Себастьян, все же подсознательно отгоняя эту мысль и искренне надеясь на обратное, давно понял, что будет именно так. Теперь, конечно, было уже неважно. Мышцы сильно затекли, голова кружилась, поэтому встать и повернуться получилось не без помощи графа. Старался не думать о том, как выглядит со стороны: очень неуклюже, смешно и жалко, как большой пёс, которого уткнули мордой в собственную лужу. Гибкий, сухопарый граф смотрелся бы в этой позе куда лучше. Намасленные пальцы провели между ягодиц, помассировали промежность и добрались до многострадального члена. Себастьян промычал и сильнее выгнулся. Проникновение ощутилось не страшным, не болезненным и не стыдным. Просто… чем-то новым, интересным. Винсент ввёл пальцы не глубоко, но как-то невероятно умело, что ощущение чего-то безумного, выворачивающе приятного опалило весь зад изнутри. Он медленно, издевательски медленно, двигал пальцами, надавливая на заветное место, и вся их красивая тонкость ощущалась внутри, и с каждым движением Себастьяну казалось, что из него приятнейшим образом вытягивают душу. Не терпелось снова поторопить, попросить, просто уже не терпелось… — Ты готов? — вопросом дал знать Винсент, что скоро всё кончится. — Да, — едва слышно выдохнул Себастьян. Ответа не последовало, и ничего не кончилось. Пальцы медленно вышли, оставив внутри ноющую спазмом пустоту. — Да, мой лорд, — сказал Себастьян громче, надеясь, что это поможет. — Да, мой лорд! Горячая головка упёрлась между ягодиц. Не приспособленное для этого отверстие инстинктивно сжалось. Себастьян спешно попытался расслабиться, что-нибудь для этого сделать, выгнулся как мог сильнее навстречу. Затёкшая рука, дрожа, потянулась к члену, но ее накрыла и прижала чужая ладонь. Всё случилось совсем незаметно. Боль нетерпения ненадолго стала слишком жгучей. Винсент дождался, когда Себастьян вдохнёт, и медленно проскользнул внутрь. Первое ощущение показалось настолько острым и неожиданным, что вдох застрял в горле. Будто полость, прошитую оголенными нервами, заполнило что-то живое, большое и тёплое. И первая мысль, до мурашек въевшаяся под кожу, была о том, что это его лорд. Его лорд обладает им. Долго, бесконечно обладает. Боли больше не было. Себастьян чувствовал, как Винсент входит в него плавными непрерывными движениями, глубоко, умудряясь растрогать, разворотить собой всё, что до сих пор оставалось запретным для наслаждения. Ни сердца, ни дыхания не ощущалось — только беспредельная эйфория, плотно окутывающая (вплоть до каждого миллиметра тела) липким жаром. Себастьян поднял голову с подушки, чтобы совсем не задохнуться. Тёплое тело графа покрыло его, прижало плотнее. Бёдра рефлекторно выгнулись, вжимаясь ещё теснее, глубже. Тело Себастьяна, не подотчетное разуму, двигалось само, подхватывая ритм хозяина, и это получалось. Трудно было понять, груб Винсент или нежен. Он просто… Просто был внутри, просто делал что-то немыслимое. — Мой лорд… Мой лорд!.. Мой лорд! — выкрикивал Себастьян в полузабытьи, как бы пытаясь выкричать из себя застрявшее в мышцах удовольствие, которое пронзило и свело судорогой низ живота. Волна ледяного ужаса окатывала, когда Винсент ослаблял хватку. «Только не останавливайтесь. Прошу, мой лорд, не останавливайтесь», — молил он, уже не понимая, мысленно или вслух. Если граф остановится, остановится и его сердце, ведь оно подчинялось только хозяину. Дыхание вырывалось сдавленными рывками, пальцы и зубы вцеплялись в простынь до онемения. На последних рывках, уже ощутимых раскалённой, надрывающей нутро пульсацией, Себастьян взвыл и извернулся в конвульсии. Вся накопленная тяжесть выплескивалась и выплескивалась, казалось, бесконечно, горячей, болезненной струёй, освобождая тело. Из глаз текли слёзы. Себастьян задыхался, рычал, скулил, погружаясь в мягкое и душное, как одеяло, беспамятство. Граф позволил ему полноценно кончить, сел на колени и быстро довёл себя до кондиции рукой. Себастьян дернулся: спину будто обрызгало кипятком. Нужно было как-то себя поднять, но тело ещё долго не поддавалось. По щелчку зажигалки понял, что Винсент закурил. Он не торопил Себастьяна, давая спокойно отлежаться. Но молчал. Порошковый дурман постепенно спадал, а всё случившееся превращалось в злободневную проблему, которую надо было пока отложить от греха подальше, чтобы не сойти с ума. Винсент присел на кровать и дал ему прикуренную сигарету. — Ничего такого не произошло, Себастьян, — приободрил он. — Естественно, только между нами. Сам, надеюсь, понимаешь. Он помолчал, бесстыдно уселся, поставив одну ногу на кровать, и стал следить сонными глазами за дымом от своей сигареты, что медленно рассеивался по комнате. — Ты не знаешь ещё многих интересных вещиц, но… — Он задумчиво присосал укушенную губу. — Я думаю, мы в этом деле сойдёмся. Нет, но правда. Ты как? В порядке? Себастьян повернулся на спину и прикрыл низ тела простынёй. — В полном. О каких вы вещицах? А фраза «мой лорд» будто присохла к нёбу вместе с языком. Винсент бросил на него удивлённый взгляд. — Разве ты любишь, когда всё скучно? — Нет! — с настойчивостью ответил Себастьян, хотя мозг сейчас не воспринимал разницу между «скучно» и «нескучно». — И прекрасно. В любом случае, если что-то не понравится, всегда можно это обсудить. Иди помойся и отдохни. Завтра можем съездить в город, глянем тебе что-нибудь приличное из одежды или… Что хочешь. Он невинно поцеловал Себастьяна в макушку и стал одеваться. Прохладная ванна, а потом и сытный ужин с вином помогли Себастьяну отключить голову — да, да, это именно то, о чем надо было позаботиться уже давно. Отключить голову. Граф просто, как есть, добрый, здравомыслящий, обаятельный хозяин, который сегодня (конечно же временно) свёл его с ума. Ничего криминального не произошло. А небольшая эмоциональная встряска не помешает. Ведь и правда, было хорошо. А честь? Да кому к чёрту нужна его честь. Была ли она когда-то?.. За пару дней случившееся совсем сгладилось, перестало волновать и шокировать, оставив пикантное послевкусие и удивление от первого в жизни и, казалось бы, вообще невозможного анального оргазма. Пройдёт ещё немного времени, и случившееся станет бытовухой и даже, возможно, желанием попробовать снова. Кто знает? Да к тому же наступил один из вечеров, когда на повестке дня возникла, затмив всё, новая забота. Граф сообщил, что пригласит своих «тех самых, верных, настоящих друзей». Себастьян долго сидел с сигаретой в комнате, пялился в зеркало и под тихо доносившуюся из соседней комнаты музыку кривил разные виды улыбок, выбирая, какая сегодня подойдёт больше. Заряженный и (теперь уж точно) не единожды проверенный пистолет покоился в кармане. Себастьян с ним не расставался, прихватить с собой пистолет было традицией, аналогичной запихиванию беспонтового носового платочка в карман пиджака. Пистолет прибавил уверенности. Встав во весь рост у зеркала, Себастьян счёл, что не так уж и плох и вполне может показаться на люди. Встать у дверей, спрятав за спину руку и улыбаясь во все тридцать два зуба, оказалось несложно. Дворецкого хотя бы не было принято дёргать и спрашивать о погоде и прочих пустяках. От звонких, оглушительно английских голосов и яркого света, когда всё это на тебя, привыкшего прятаться в тени, резко обрушивается, охватывала паника. Но он легко справлялся и с ней, и с салфетками, и с посудой, и с напитками, особенно если на него никто в этот момент не таращился. Глядишь, скоро научится гладить одежду и готовить. Особое внимание среди гостей, которых Себастьян в общем-то особо не разглядывал и не запоминал, привлёк худой, невысокий пожилой мужичок с седыми, аккуратно остриженными до плеч остатками волос. Обращались к нему все, кроме Винсента, исключительно «доктор». Ещё на входе он задержался и особенно долго впихивал Себастьяну в руки свою шляпу. Когда он хотел что-то сказать, то сначала долго смотрел в лицо и молчал, как бы изучая собеседника сквозь тёмные очки от солнца, которые снял, только усевшись за стол. Когда же случайно встречался взглядом с Себастьяном, безразличие в лице его мгновенно превращалось в подозрительное, мрачное любопытство. Похоже, что с одним глазом у него было что-то не то — он не двигался и почти не моргал. Вероятно, протез. Да всё лицо его было каким-то застывшим, малейшие эмоции выражали только губы, которыми он медленно и слабо шевелил. Сам говорил мало, но начиная разговаривать, неподвижно складывал руки на коленях, как будто они у него в этот момент обмирали. Словом, тип довольно неприятный. Но особенно поразило другое. Сиэль спустился ко всем с зализанными назад волосами, в помпезном блестящем костюмчике. Он походил на уменьшенную и очень замученную копию Элвиса Пресли. И первым делом подбежал и бросился на шею доктору. Тот без какой-либо улыбки уставился на него своим мёртвым глазом и, подхватив под мышки, приподнял над полом на вытянутых руках, как щенка. Будь Себастьян возраста этого мальчика, держался бы от такого странного мужика подальше. За столом Сиэлю не сиделось спокойно. Он подскакивал, вставал на колени на стуле, радовался, что ему наконец дали попробовать немного соуса песто, всё пытался стащить у доктора очки, которые тот бережливо положил на колени и прикрыл салфеткой. Однако, заметив косой, прячущийся за улыбкой, взгляд отца, мальчик моментально выпрямлял спинку, складывал руки на коленях и демонстративно, как бы в протест, превращался в маленького графа. Не укладывалось в голове, насколько он открыт к этому миру и совсем не догадывается, да и не собирается догадываться, что делает его отец, что делают все эти люди. Что ему титулы? Что ему фартовые знакомства? Что ему отцовское кольцо? Дитё дитём, но не граф, нет. Когда большая часть гостей разошлись, Себастьян, убедившись, что никто от него пока ничего не требует, отошёл к камину и сделал вид, что протирает его. — Давайте выпьем за моего нового дворецкого, — неожиданно послышался голос Винсента. Он встал, держа в руке бокал вина. Лицо, как всегда в такие минуты, сияло тёплой улыбкой. — И друга, — прибавил он тише, смотря только на Себастьяна. Тот, не зная, надо ли ему сейчас как-то отреагировать, качнул головой и выпрямился, машинально прижав руки к туловищу — страшно хотелось засунуть их в карманы. Но Винсент выкинул куда более чудную штуку. — Присаживайся с нами, Себастьян, — позвал он. — Давай, пожалуйста. — Устал ведь там стоять, — подхватила какая-то женщина противным, жалостливым голосом. Себастьян молча подошёл к столу и сел рядом с Сиэлем — почему-то чувствовал себя с ним рядом комфортнее. Мальчишка, да и Винсент, пожалуй, — единственные, кто не смотрели на него как на дрессированную гориллу. Доктор перестал ковырять вилкой кусок пудинга и моментально взял дворецкого под прицел своих разных глаз. — Себастьян. Себастьян… — увлечённо проговаривал он, выплёвывая резкими слогами, а затем коротко представился: — Доктор Геллер. Наконец он расслышал его фамилию. — Да, сэр. Очень приятно. Доктор сощурил зрячий глаз, повернувшись боком, присмотрелся. — Значит, ты воевал? — Во Вьетнаме, сэр, — отвечал Себастьян, стараясь казаться дружелюбным. — Недурно, недурно. Мой сын тоже служит. — Ральф, только не начинай. Себастьян по-настоящему служил и воевал, а Дитрих красиво бездельничает, — вмешался Винсент и рассмеялся красивым, звонким смехом. Осталось загадкой, обидела ли доктора шутка или нет. Он продолжал сидеть с каменным лицом. Спустя несколько минут, губы его дрогнули, но Винсент успел его отвлечь: — Пусть отдохнёт себе спокойно человек. Пойдём лучше поднимемся ко мне. Вдвоём они вышли из-за стола и пошли к лестнице. — Пошли к папе в кабинет, — заговорщически шепнул Себастьяну на ухо Сиэль. Мужчина наклонился к нему, нахмурился, изображая таинственную суровость. — Ты думаешь, они просто так туда пошли? Нет. Они пошли играть в кости. Только доктор пока не знает, что с твоим отцом опасно играть, ведь ему все время везёт. А когда доктор проиграет, то будет рвать на себе волосы и облысеет ещё больше. Мальчик, вероятно, отчётливо представил себе эту картину, и глаза его воодушевлённо округлились. — Пойдём, подглядим за ними, — шепотом позвал он и толкнул Себастьяна худенькой коленкой. — Эй! — мужчина шутливо возмутился. — Ты же граф, где твои манеры? Нельзя бросать гостей ради собственного веселья. Глаза мальчика внезапно потухли, будто он воспринял это всерьёз. Немного потерянный, уткнулся в пустую тарелку. Ночью Себастьяну не спалось. Бродил по дому, курил. От вина за ужином ни в одном глазу. Спустился на кухню, нашел бутылку виски, налил себе. Повернулся, заслышав шаги босых ног. Сиэль вошёл, как и спал, в одних трусах и майке. — Ты чего? Тоже не спится? Мальчик не сразу разглядел его в темноте и, потянувшись к вазочке с шоколадками, испуганно одёрнул руку. — Ага! Значит, воруешь, — уличающим голосом возмутился Себастьян. Сиэль вздохнул и беззащитно улыбнулся. — Папа не разрешает есть сладкое. — Вот как. Совсем-совсем? — Ага. Мне нельзя. Ну как так? Я так не могу! — сквозь смех взмолился Сиэль и принялся изо всех сил тереть голые ручонки. — У меня руки-ноги уже выкручивает! — Знаешь, я думаю, маленький кусочек шоколадки иногда тебе не повредит. Себастьян взял шоколадку, отломил немного и дал мальчику. Тот поднёс лакомство ко рту и жадно вдохнул запах. — Мм… Как здорово пахнет, — прошептал он с упоением. Себастьяна от этого зрелища взяла нежная тоска. Он закурил. — Курение негативно влияет на репродуктивное здоровье, — ни с того ни с сего отчеканил Сиэль. — Что?.. — Себастьян поперхнулся дымом. Абсолютно не ожидал услышать от него подобных опусов. — Это папа один раз сказал. Они с доктором о чем-то болтали, шутили, и он так сказал, — с невинным весельем пояснил мальчик. — Вот оно как… Понятно. Сиэль съел шоколадку, но не уходил. Себастьян беспокойно посматривал на него, не решаясь спросить о чем-нибудь подходящем и безобидном. — Ты правда воевал? — через некоторое время спросил мальчик нерешительно, уже без баловства, как бы настраиваясь на серьёзный разговор. — Да. — И тебя там ранили? — Да… Такое тоже было, да. Сиэль нервно покусал кончик пальца. Потом наклонился к столу, почти лёг грудью и, болезненно морщась, прошептал: — В голову, да?.. — Ох… Нет! — растерялся Себастьян, не ожидая такого вопроса. — Нет, нет. Слава Богу, не в голову. — Папа всегда говорил, что у тех, кто возвращается с войны, пробитая голова, — с виноватой уверенностью усмехнулся Сиэль. — О, Боже! — театрально хватаясь за голову, вскричал Себастьян. — Это неправда. Какой ужас, сейчас ты будешь думать, что у меня дырявая голова! Нет, нет. У меня целая голова, самая что ни на есть целая голова, можешь сам посмотреть. Он присел рядом с мальчиком, зачесал на сторону волосы, позволяя ему внимательнее рассмотреть себя. Сиэль немного боязливо протянул руку, тронул волосы мужчины. Должно быть, его привлёк шрам возле глаза, он осторожно пощупал его тёплым пальцем. — Прямо к виску идёт… — таинственно прошептал Сиэль. — Как будто пуля пролетала мимо и царапнула кожу. — Это не пуля. Это осколок. Осколок от гранаты, понимаешь? Когда ее бросают, нужно быстро лечь, иначе всё. — Оторвёт голову? — спросил Сиэль, подавив смешок. Верно, понимал, что мужчина говорит о серьезных вещах и смеяться здесь неприлично. — Ну… Смотря какая. Если настоящая, может и оторвать, а если учебная — голову не оторвёт, конечно, но тоже ничего хорошего. Себастьян долго смотрел на мальчика, вглядывался в его внимательные, по-детски восторженные глаза, потом бережно погладил по волосам. Сиэль поёжился, вжал голову в плечи, как котёнок, оказавшийся на чужих руках. Но привык, расслабился, даже с невинной игривостью подставил щёку, чтобы за неё потрепали. — Тебя задело прям рядом с глазом. Слава Богу, глаз не повредило. — Ну. А то был бы сейчас, как ваш этот доктор, со стеклянным глазом. — Точно, точно! — оживлённо закричал Сиэль. — Я в детстве всегда к нему приставал и спрашивал: «А ваш этот глаз видит или не видит?» — Бедный доктор. Ну что же ты так? Он и так стесняется, а ты ещё и так мучил его, — изобразил досаду Себастьян, но почувствовал, что не может не смеяться, до того заразительно было веселье мальчика. — А у меня, кстати, тоже глаз умер, — внезапно, не переставая смеяться, сказал Сиэль. — В каком смысле «умер»? — переспросил Себастьян и посерьёзнел. — Не знаю, просто болел сильно и видел очень плохо. Ну это в детстве еще. Доктор так и сказал: «У тебя глаз умер, надо оживлять, а то потом придётся ходить, как я». Я испугался, кричал, что не хочу ходить со стеклянным глазом, оживите его, пожалуйста. Ну операцию сделали, и всё нормально стало. А ты не замечал? У меня же нормальные глаза, не разные? Сиэль повернул к нему лицо и широко раскрыл глаза. Очевидно, что он не шутил. Себастьян внимательнее всмотрелся, и теперь ему явно показалось, что глаза мальчика в самом деле разные. Должно быть, самовнушение от нервов. — Да нет. Абсолютно нормальные глаза, одинаковые совершенно. Нет, совсем не разные, — старался говорить он уверенно. Повисло неловкое молчание. — Ты жил в Америке, да? — спросил быстро заскучавший Сиэль. — Я много где жил, на самом деле. Но так да, в Америке тоже. — Ты много путешествовал, наверное? — Да. Это точно. — Здорово… Везёт тебе, — вздохнул Сиэль мечтательно и немного грустно. Себастьян видел, что мальчик всё равно не поймёт его, что бы он ни ответил. Да и не хотелось убеждать его в подробностях о том, что такая жизнь отнюдь не здоровская. — Не сказал бы. Знаешь, когда ты постоянно путешествуешь, это жуть как утомляет. Устаёшь, правда. Хочется побыть где-нибудь в спокойном месте, вдали от города… Всё такое. — А я обожаю город. Тут скучно. Папа редко меня туда берёт. Обычно когда едем из больницы, где-нибудь гуляем. Раскрытая ладонь Себастьяна лежала на столе. Сиэль тихонько подкрадывался к ней пальчиками, следя за глазами мужчины, и пробовал щекотать. Когда он освоился и уже щекотал безо всякой опаски, Себастьян неожиданно сжал ладонь, схватив его пальцы. Мальчик взвизгнул и попытался вырваться. Когда потасовка закончилась, он перестал смеяться и тяжело задышал. Себастьян испугался, вспомнив, что он болеет и, наверное, перенапрягаться ему нельзя. — А подожди-ка… — вдруг вспомнил Сиэль что-то важное, и глаза его загорелись. — Ты и в Диснейленде был? — Нет, как-то вот не получилось. Но хотел бы. Я даже одно время, знаешь… Карточки собирал из коробок этих с печеньем… Такие фиолетовые коробки, на заправках обычно продают, видел, может? Сиэль, поняв с полуслова, просиял и бойко вскочил из-за стола. — Ни слова больше! Пошли, я тебе что-то покажу. Он потащил его наверх. Не включая свет, забежал к себе в комнату и вернулся с голографической карточкой Микки Мауса в руках. — Ты про такие говорил? — Да. Такой у меня ещё не было… — Себастьян поднёс картинку к тусклому светильнику под потолком, наблюдая, как на ней меняется изображение. — Дарю, — сказал Сиэль, смешно изобразив дружескую небрежность в голосе. — Круто. Спасибо. — Себастьян положил ему руку на плечо. — Ладно, давай спать. Зеваешь уже. Он хотел проводить мальчика до кровати, возможно, самому укрыть одеялом, но что-то остановило — какой-то барьер, запретный сигнал, звучащий в голове словом «Не твоё — нельзя». На следующий день, уже освоившийся в кругу своих обязанностей, Себастьян пошёл к графу — отнести ему чай. Ключей от своего кабинета Винсент не дал, поэтому стоило только слегка постучаться. На этот раз граф не откликнулся. Проверил ручку двери: заперто. Это показалось странным, ведь за завтраком он был. Куда мог деться, кроме своего кабинета? Может быть, пошёл к Сиэлю? Себастьян поставил поднос на пол и заглянул под дверь. Потом опять постучался. Немного подождав, хотел идти обратно. — Себастьян, это ты? Я сейчас открою, — донёсся голос Винсента. Каблуки застучали по полу, в замке повернулся ключ. На пороге появился граф со счастливой, как ни в чем не бывало, улыбкой. — Извини, замешкался. Входи. Себастьян поставил поднос на стол. Граф поднёс ко рту чашку, упоенно вдохнул горячий пар. — Мм… Какой-то новый, да? — спросил он. — Снег жасмина, — ответил Себастьян, вспомнив название на коробке. Он уже собирался идти, как граф окликнул его: — Я не отпускал тебя, Себастьян, — произнес он негромко, почти ласково, с долей шутливости и загадки. — Вы что-то хотели, мой лорд? Судя по его игривому настроению, вряд ли он хотел чего-то серьезного, однако страшно нелегко было понять, что кроется за этой ласковой улыбкой. Несомненно, он мог легко, уверенно и естественно, будто бросал кости, сотворить сейчас что угодно. И каким бы нелегким и противозаконным не было дельце у него на уме, удача на его стороне останется. Винсент неторопливо отпил из чашки, поставил ее и прикурил сигарету. — Подойди ко мне. Не бойся. Себастьян не собирался бояться, но один только взгляд — этот ласковый, повелительный взгляд хозяина — будто бы активировал в голове трепетную покорность. Минут через пятнадцать Себастьян уже лежал спиной на письменном столе, подчиняясь приказу не шевелиться. Винсент запрокинул голову, крепко втягивая носом, потом стряхнул с живота Себастьяна остатки белых крошек. — Вставай, — ударил по ушам приказ. На горле что-то затянулось. Себастьян осторожно приподнялся и, пошатываясь, встал перед графом. — На колени вставай, — сдерживая раздражение, повторил тот. Себастьян опустился на колени. Хозяйская рука, как бы похвалив, похлопала по щеке. Гибкие, изящные пальцы, которые могут как приласкать, так и сжаться на горле. Себастьян не видел, что обматывало его шею: в глазах всё плыло, но почувствовалось, когда оно сильнее затянулось. Тёмная повязка легла на глаза. Темнота и нехватка воздуха взрастили панику. Он дернулся вперёд, но тонкая, скользкая удавка крепче вжалась в кадык. — Сидеть, — прозвучал короткий, твёрдый приказ, застопоривший волю. Судорожно повертев головой, Себастьян во что-то ткнулся носом: нога хозяина, его запах — единственный запах, пробившийся в заложенные ноздри и стремительно всосавшийся в кровь. Дрожа всем телом в страхе, что кто-нибудь или что-нибудь у него заберёт этот запах, Себастьян принялся жадно водить носом по гладкой, душистой коже, поскуливая от удовольствия. Это удовольствие нарастало, сжималось болезненным комком в паху. Кожа хозяина ощущалась приятно влажной и прохладной, он высунул пересохший язык и лизнул ее — стало легче. Лизнул снова — уже не мог остановиться. Голодно слизывал обожаемый запах и вкус, возбуждение приливало мощными, рваными волнами в ритм ударов сердца. — Прекрати лизаться, Себастьян! Ступня хозяина сильно пихнула в щеку. Себастьян отпрянул вбок, едва удержавшись на слабых конечностях. Отвержение хозяина заныло в сердце обидой. К горлу подступили слёзы. Он прижался к полу и тихонько заскулил. Собственная эрекция теперь чувствовалась как что-то постыдное, что хотелось ее прикрыть, спрятать. Хозяин заругает или будет смеяться, что хуже всего. Но тяжелый, раздувшийся член болел так сильно, что невозможно терпеть. Себастьян прижался бедрами к полу и попробовал потереться об ковёр. — Нельзя, Себастьян! Нельзя это делать об ковёр, плохой мальчик! — громко запретил хозяин. Что такого волшебного было в этом голосе, но он моментально заставил замереть. Внизу живота всё скрутило узлом, подавив подступающий оргазм. Себастьян от всей души хотел спросить, чего желает хозяин, но голосовые связки точно онемели, и любое слово выходило грудным рычанием. Он не узнавал свой голос, но пугался только одного — что хозяин не поймёт его, не услышит. — Ну-ну, не рычи… Не рычи, хороший мальчик, — совсем рядом послышался хозяйский голос — нежный, утешающий. — Нельзя на меня рычать. Давай, ползи ко мне. Хочешь кончить — ползи ко мне, ползи. Хозяйское обещание вспыхнуло внутри неудержимой радостью, что Себастьян едва не завизжал и не бросился в его сторону. Будто предупреждая его своеволие, хозяин хлестнул чем-то гибким и тонким по боку. Больно, едва не взвизгнул, но сдержался — нужно радовать хозяина. Чуть приподнявшись, подполз в сторону манящего запаха, пока чужая ладонь не стукнула по лбу. — Стоять. А теперь полижи. Давай, полижи его, Себастьян, хороший мальчик. Нет, нет, не трогай руками, нельзя! Потянув носом, он отыскал член хозяина — вот где источник запаха. Если хозяин разрешил, значит, можно забыть обо всём и наслаждаться. Хозяин — его нежный благодетель, которого нужно ласкать и ублажать, как не мог никто, до него. Слюна обильно текла с языка. Захлебываясь, Себастьян принялся лизать горячую плоть со всех сторон, прислушиваясь к дыханию хозяина, стараясь понять, где ему приятнее. — Открой рот, Себастьян! Себастьян, повинуясь, застыл с приподнятыми руками, широко открыл рот, принимая пахучую горячую жидкость. Вскоре, измотанный и опустошенный, он сидел на стуле с брошенным на колени полотенцем. Память притупилась и смазалась, и всё, что случилось некоторое время назад, проявлялось в голове непонятными обрывками голосов и движений, а потом исчезало вовсе. Себастьян смотрел отупелыми глазами в пустоту, стараясь не двигаться, потому что от любого шевеления начинала страшно болеть голова. В глаза стекали едкие капли пота, но даже сморгнуть было больно. Если не двигаться, было вполне себе хорошо, устало и сонливо, как после долгого, бурного секса. Винсент бережно промокнул его полотенцем, вытер лоб, налил в стакан воды из графина и осторожно вложил в руки. — Всё нормально. У меня тоже в тот раз голова раскалывалась — скоро пройдёт. Попей. А я тебе сейчас таблетку дам — сразу отпустит, — приободрил граф. Перемогая боль в голове, Себастьян глянул на него: тонкие, кукольной красоты руки перебирали блистеры таблеток в коробочке. Как бы ловко они не играли, всерьёз эти руки не могут ударить, сделать больно — точно нет. Их нельзя бояться. Винсент встретился с ним взглядом — неизменно тёплым, заботливым, в котором прочиталось убедительное «Всё хорошо». Себастьян проглотил таблетку, выпил весь стакан воды и откинулся на спинку стула. Мягкое прикосновение чужой руки к щеке закрепило чувство, что «Всё действительно хорошо». Себастьян удивился, что это прикосновение не заставило вздрогнуть. Возможно, рука перестала быть чужой. И только сейчас отметил, что совсем не помнит свою прошлую жизнь, как будто сознание, как и тело, очистилось после оргазма. И не было ее, той жизни. Слава Богу. Ничего больше не было… Только этот залитый весенним солнцем кабинет и граф — такой же тёплый, чистый и светлый. — Мой лорд… Мне хорошо с вами, мой лорд, — проговорил он, как было сейчас на душе. Ведь если не скажет сейчас, не факт, что сможет быть таким же откровенным потом, когда пройдёт эйфория. — Я рад, Себастьян. Мне тоже хорошо с тобой, — ответил ему Винсент и протянул сигарету. — А я же чуть не забыл! — оживлённо вспомнил он. — У меня для тебя кое-что есть. Он открыл ящик стола и положил перед Себастьяном полированную деревянную коробочку. — Что это?.. — Себастьян подозрительно тронул коробку и уставился на Винсента. — Очень нужная вещица для дворецкого. Себастьян открыл коробку. — Чёрт меня побери… — Себастьян от шока потерял голос. Руки дрожали, боясь прикоснуться к фирменному Брегету — часы, которые стоят чёртовы тысячи долларов. Себастьян хорошо знал цену этой вещице, которую как-то давно снял с собственноручно убитого богача. Да только потом бывший босс забрал их. «Дворняге лоск не к лицу», — Себастьян хорошо запомнил его ухмылку и желтые кривые зубы в момент этих слов. Не к лицу, так не к лицу. Себастьян давно смирился и абсолютно потерял интерес к дорогим вещам. Может, босс был и прав… Но граф внезапно заронил надежду на обратное. — Спасибо, мой лорд, — в каком-то детском порыве благодарности, хоть и давно приучился подавлять чувства, сказал он графу, непроизвольно накрыв коробку рукой, будто могли забрать. — Ты достоин большего, я уже говорил, — негромко и уверенно проговорил Винсент. Себастьян оделся. Ненавистный костюм перестал быть ненавистным и уже почти не причинял дискомфорт. Даже помятости на рубашке, которые естественно образуются после спонтанного, неосторожного секса, теперь бросались в глаза и требовали скорее их разгладить и выглядеть опять безупречно. Долго смотрясь в зеркало, снова заметил пресловутый шрам у глаза. Маленький, но чертовски навязчивый шрам. Взгляд так и прилипал к нему, и в голове, только освобождённой от боли, становилось напряжённо. Рука невольно потянулась к шраму в отражении, будто тот мог оказаться просто трещинкой на зеркале. Он смотрел в свои же глаза — темные, угрюмые, на грани с бесчувствием. Резко вернулось ощущение со вчерашней ночи, когда он пристально смотрел в глаза Сиэлю и уверял, что глаза его абсолютно одинаковые. — Себастьян! Голос Винсента шибанул по нервам, как ток. Себастьян судорожно оглянулся и встретился взглядом с недоуменно улыбающимся графом. — Что это с тобой?.. У меня сигареты закончились, надо сегодня купить. В спальне осталась пачка. Принесёшь? — Да, мой лорд, — на автомате произнёс Себастьян. Однажды утром Себастьян пришел в комнату Сиэля: граф велел помочь собрать его, сегодня они должны были ехать в больницу. Мальчик сидел на кровати и смеялся над тугой пуговицей на шортах, которая упрямо не хотела застегиваться. Белые шёлковые гольфы обтягивали выпуклые суставы по-детски расставленных колен. Такие худенькие ноги и такие большие, грубые суставы — это навело на ассоциации о фарфоровых куклах на шарнирах. Себастьян опустился на корточки и помог ему застегнуться. На стуле висел отутюженный с вечера галстук. Господи, зачем так наряжать мальчишку в больницу? Но Винсент не пускал пыль в глаза, он просто привык к изяществу во всем и везде и иначе уже не умел. Сиэль выпрямил спину, поднял подбородок и прикрыл глаза — явно нравилось, что его одевают. Завязывая галстук, Себастьян слегка задел перчаткой шею, мальчик вздрогнул и заулыбался от щекотки. К костюму тело, может, и привыкло, но в проклятых перчатках руки ничего не чувствовали. — Не боишься? — с хитринкой в голосе спросил мужчина. — Чего? — не понял Сиэль. — Больниц не боишься? — Нет. Зачем? — ответил Сиэль так беззаботно, будто ему предстояло ехать в парк аттракционов. Себастьян всегда до жути боялся больниц, и уж наряжаться туда не стал бы из принципов, хоть убей. — Смелый ты парень… Поправляя рукав рубашки, Себастьян нащупал странную выпуклость. — Что это у тебя тут такое? Он приподнял рукав: в сгиб локтя был вставлен плотно заклеенный пластырем катетер. Себастьян инстинктивно разжал пальцы, с ужасом понимая, что всё это время мог причинять мальчику боль. — Да ты не бойся, ничего страшного! — тут же успокоил Сиэль, видя его реакцию. — Я к нему привык уже, совсем не чувствую, правда. Но противно выглядит, да?.. Последнее он спросил особенно чутко, даже как-то виновато. — А что тут противного? — моментально став строгим, переспросил Себастьян и бережно опустил рукав рубашки и застегнул манжет. — Абсолютно нормально и естественно выглядит. Мальчик, поверив в невзыскательность мужчины, опять расслабился и повеселел. — Зато удобно, когда меня закапывают. — Что с тобой делают? — с невольной злостью переспросил Себастьян и напрягся, будто его кольнули в спину. Ладонь сжала голую коленку Сиэля. — Просто много капельниц делают, ничего особенного… — немного заволновавшись, сказал мальчик. — Один раз сделали так, что у меня все волосы выпали. Он хихикнул. Себастьян попробовал успокоиться, присел рядом на кровать и с нежностью, на которую только был способен, погладил его по приятно мягким пепельным волосам. На солнце они отливали зеленью, как у Винсента. — Представляю. — Он попытался, чтоб это звучало как можно небрежнее и смешнее. — Наверное, ты был похож на маленького инопланетянина. — Вот, вот, точно! Теперь когда Сиэль дергался от смеха, Себастьян начинал переживать, что он сейчас повредит свой катетер или что-нибудь ещё, теперь он казался ещё более хрупким и маленьким и совершенно не замечающим, какое всё вокруг огромное и опасное. Выйдя из комнаты мальчика, Себастьян остановился от странной очевидности, которая только что осенила его. Она прямо-таки произнеслась голосом в голове: «Успешный граф Винсент Фантомхайв, которому благоволит судьба. Если ему во всем и всегда везёт, почему же тогда ему не везёт с сыном?» Себастьян шёл по коридору с неприятным чувством, что он что-то не закончил, с чем-то до конца не разобрался. Как будто на мгновение в памяти прояснилась собственная вина за старое, очень старое преступление, как крохотная искорка в не затушенном до конца костре, но он тут же затоптал ее. Как давно он не испытывал чувства вины… Зайдя к себе в комнату, он оторвал кусок от газеты, сложил его в маленький плотный комок. Старый фокус, знакомый ещё с армии. Быстро сбегал на кухню, налил в чистый графин воды и заспешил в кабинет к графу, надеясь, что тот ещё там. — Мне сказали, что вы просили свежей воды, мой лорд, — бесстрастным тоном дворецкого объявил он в дверях. Винсент, отвлекшись, глянул на полупустой графин и продолжил зачёсывать волосы у зеркала. — Да, точно, почти закончилась. Поставь, а этот отнеси помыть, — вскользь проговорил граф. Себастьян забрал старый графин. Уходя, встал в проёме, заложил руку за спину и слегка склонил голову. — Удачного дня, мой лорд. Успев запихнуть кусок сложенной газеты в замковую выемку в косяке, он направился к себе и стал ждать, когда граф с Сиэлем уедут. Как только заведённый бристоль выехал со двора, Себастьян поднялся к кабинету, вынул из кармана подаренную Сиэлем голографическую карточку, снова повертел ее в руках, наблюдая за меняющейся картинкой. Жаль, что придётся использовать ее для этого… Неудобно в перчатках, но сейчас их снимать не лучшее время. Он вставил карточку в щель между косяком и дверью и с силой надавил на засов. Тот громко щёлкнул и отскочил, провернув замок. Себастьян открыл дверь и вошёл в пустой кабинет. Теперь он мог спокойно, в полном одиночестве постоять у этого зеркала. Впившись взглядом в собственное отражение, он застыл и долго, не моргая, стоял неподвижно. Глаза устали, начали болеть и слезиться. Он следил, как вокруг темной радужки лопаются капилляры. Внезапно во взгляде из зеркала показалось что-то странное. Себастьян схватил ртом воздуха и слегка отпрянул, будто его окатили ледяной водой. Он обошёл зеркальный столик со всех сторон, провел рукой по гладкой деревянной окантовке. Вдруг палец остановился, как прилипший. Себастьян в быстром раздумье посмотрел на странный след на бежевых обоях. Очень странный след… Как будто зеркало не единожды отодвигали. Он надавил на столик обеими руками: тот легко отодвинулся, открыв в стене узкую, аккуратную дверь. Себастьян без труда открыл ее и в темноте разглядел лестницу, которая вела вниз. Любопытство пока подавляло волнение и вело дальше. Он щёлкнул зажигалкой, чтобы был хоть какой-то свет, и осторожно ступил на ступеньку. Лестница спускала этажа на два вниз — должно быть, в какое-то помещение, вроде подвала. Проём, настолько узкий, что не позволял даже одному человеку нормально повернуться и всё как следует оглядеть. Он упёрся в другую дверь. Нащупал ручку, повертел ее и отпер. По глазам ударил ослепительно белый свет — такой бывает в стерильных медицинских помещениях. Пахло здесь так же — во всех смыслах неприятной, больничной чистотой. Флюоресцентный свет ещё ярче отражали стены, обшитые серебристым звукоизоляционным покрытием. Щурясь и прикрываясь от слепящей белизны рукой, он вошёл. Попытался понять, куда попал. В огромной комнате у стены стояла широкая кровать, столик, шкаф, вроде книжного, ещё какая-то дверь. Окнам не откуда было взяться. Когда глаза привыкли, разглядел чью-то маленькую фигуру. Увлечённо подбрасывая игральные кубики, на кровати лежал худенький мальчик в короткой пижаме и болтал согнутыми ногами. Пепельная челка прятала пол-лица. Но когда тот поднял голову, сердце Себастьяна скакнуло под самый кадык, перекрыв дыхание. Ноги стали ватными, и мужчина едва устоял, опершись коленом на маленький прикроватный столик. — Себастьян? — без особого удивления, даже с уверенностью спросил мальчик, точно бы ждал его прихода, и потёр подбородок. — Хм… Да, я примерно так тебя и представлял. Только… Может быть, чуть шире в плечах. Рад бы представиться, но Винсент не дал мне имени. — Сиэль?.. — пробормотал мужчина со слабым вопросом первое слово, что пришло на ум. — Они уехали? Задержатся часа на четыре, как минимум, не волнуйся, — продолжал мальчик, как будто абсолютно не замечал его ошеломления. — По моим подсчётам, ты должен был найти эту комнату месяцем позже — это в лучшем случае. Но… Выходит, что-то весомое спровоцировало твоё любопытство. Его голос звучал с тем красивым хладнокровием, с которым молодые следователи озвучивают перед начальством свои домыслы. Себастьян получше вгляделся в его лицо. Он безумно был похож на Сиэля, отличал только, может быть, взгляд — прямой, холодный, недетский. Нет, страшнее того… неживой. — Господи… Кто ты? Почему… почему ты здесь? Что за чёрт здесь творится? — задыхаясь, бросился сыпать вопросами Себастьян. Мальчик спокойно сложил кубики, сел на кровати, скрестив ноги. — Ну, чтоб тебя окончательно не довести до нервного срыва, начну издалека. Ты знаешь, что из себя представляет Сиэль? — В каком смысле «что представляет»?! — вскричал Себастьян, раздражаясь от его издевательского спокойствия. — Он неудачный результат экстракорпорального оплодотворения. — Какого оплодотворения?.. Мальчик безнадежно закатил глаза. — Ребёнок, зачатый в лабораторных условиях, — медленнее и отчетливее произнес мальчик, в упор смотря своим огромным, синим, не прикрытым челкой глазом. — Самый первый эксперимент в мире — на людях. Прорыв в науке. Жена Винсента не могла забеременеть, поэтому он и доктор Геллер решили: «Почему бы не попробовать?» — Доктор Геллер!.. — порывисто выхватил Себастьян. — Уже видел его, да? Хороший друг Винсента. Пособничал нацистам, в конце войны, волей судьбы, как сказал бы Винсент, избежал обвинения. Ну а теперь с радостью (и не без некоторого давления) нашёл, под чьё крыло спрятаться. Себастьян опустил глаза, не в силах выносить этого взгляда, и медленно сел на корточки. В голове неустанно вопило чудовищное безумие, которому не хотелось верить, хотелось просто, чтоб оно поскорее замолкло. — У жены Винсента начались осложнения, и она умерла в родах, — недолго помолчав, как бы из вежливости, продолжил говорить мальчик. — Винсент получил наследника, но с дефектом. Тяжелое аутоиммунное заболевание. Чтоб было понятнее, у него постепенно отказывают жизненно важные органы, неизлечимо. Осложняет дело то, что организм Сиэля не примет ничей генетический материал, если даже вдруг сделать пересадку. И Геллер подкинул Винсенту неплохую идею: клонировать Сиэля. — Сиэля что?.. — Искусственно вырастить генетическую копию. Деньги, конечно, приличные, но это единственный выход. Себастьян тупо таращился на чёлку, под которой виднелась плотная чёрная ткань повязки. Вспомнил историю Сиэля про умерший глаз. Не верил. Конечно, это сущий бред. Невозможно! Он опустил голову и закрыл глаза рукой, пытаясь уснуть и проснуться с позабытым ужасом. — Послушай, — пробуя прийти в себя и по-человечески всё осмыслить, обратился он к мальчику. — Как тебя зовут? Винсент держит тебя здесь, да? Как долго? Кто-нибудь ещё знает об этом? К великому удивлению Себастьяна, мальчик не подался к нему, как любой бы человек, тем более подросток, ищущий защиты. Поудобнее уселся на кровати и обхватил руками голые колени. — Я же сказал: Винсент не дал мне имени. Звучит как абсурд? Да. Он сам же себе усложнил задачу, но в нем очень сильны принципы. «Я не считаю тебя человеком, поэтому не дам тебе имени». Принципиальный сноб, как он есть. Тебе следовало бы повнимательнее быть к деталям — они могут повлиять на ход событий. Взять к примеру зеркало, — безумно размеренным тоном, как будто в совершенстве отрепетированным, отвечал он. — Что до Винсента… А где, по-твоему, ему меня держать? У него дома всегда полно народу — к чему лишние сплетни? Кроме Геллера, никто не знает, возможно, ещё некоторых его ассистентов. Но за те деньги, которые они имеют от Винсента, они готовы забыть собственное имя. Не будь ребёнком, Себастьян. Ты спрашивал ещё, как долго? Если так можно выразиться, всю жизнь. После того, как я перестал нуждаться в каждодневном лабораторном наблюдении, он перенёс меня сюда. Мужчина нервным рывком протянул к нему руку, по-прежнему думая, что мальчик захочет взять его за руку, наконец почувствовав защиту. Но тот сидел неподвижно и расслабленно, и отчаянно не верилось, что он совсем не боится. — А Сиэль?.. — дрожащим голосом прошептал Себастьян, попробовав принять страшную, абсурдную правду. — Сиэль знает?.. — А как сам думаешь? — изумился мальчик. — Конечно нет. Зачем ему знать? Себастьян, вцепившись в одеяло, таращился на мальчика в молчании, которое сплошь пронизывало безумие и отчаянный вопрос: «Что делать дальше?!» — Винсент держит тебя здесь, чтобы… пустить на органы? — подвёл страшный итог Себастьян, стараясь всё же осмыслить весь масштаб дерьма, в который сам влип. — Какие именно?.. Боже, когда он собирается сделать это, ты что-нибудь знаешь? — Почки, надпочечники, верхняя доля лёгкого, поджелудочная и, если не ошибаюсь, часть толстой кишки. С костным мозгом уже экспериментировали. А ещё глаз… Сиэль тебе что-нибудь говорил? Да конечно говорил. Наверное, это прозвучало, вроде: «У меня умер глаз, но его оживили». Как ещё это мог преподнести нежный, инфантильный мальчик, привыкший романтизировать свою несчастливую жизнь? По твоему второму вопросу: в любой момент, Винсент сам не знает, но я предполагаю, относительно скоро. У Сиэля почти выработался иммунитет к терапии. Меня всегда занимало, почему нельзя было всё сделать сразу, ещё в детстве? Выходит, в его ситуации нельзя. Нужно было ждать, так выражаясь… наступления случайного события, — последнюю фразу подчеркнул голосом, как бы с ноткой издевательского наслаждения. Сказав, улыбнулся одним краешком губ. — Не пытайся поглотить всё сразу. Правда, тебе это только навредит, — продолжил он, как будто прочувствовал всё состояние Себастьяна. — Пока ответь мне: ты ведь с самого начала подозревал, что здесь что-то не так? Часто продумывал про себя фразу: «Настолько хорошо не бывает». И тебя разрывали противоречия: довериться ли доброму, заботливому господину, который хочет помочь, или же довериться здравому смыслу и искать подвох. Второе — такое неприятное, что хотелось гнать от себя подальше этот выбор, рассматривать его в последнюю очередь. Но пришлось. Что-то послужило неожиданным толчком, сработало в пользу нежеланного выбора. А вот что.? Пока не знаю. Но я прав? Ответь мне, пожалуйста. Увидев негодование в глазах мужчины, мальчик с извинением поднял брови. — Ничего личного! Мне правда очень важно знать, — повторил он с неожиданно ласковой, душевной просьбой. Себастьян глубоко вздохнул, чтоб остыть. Остыть не получалось. Сорвал зубами чёртовы перчатки и швырнул их на кровать, похрустел пальцами. Попытки сопливого мальчишки понять жизнь его, взрослого мужчины, на секунду вывели из терпения. Он недоверчиво поднял глаза, сжал протянутую ему мальчишескую руку и, ощутив голой ладонью ее тепло, кивнул. — Да. Ты прав. — Хорошо, — тихо поблагодарил мальчик, словно только что получил очень важный ответ. Себастьян нервно посмотрел на часы: мозг отказывался соображать, во сколько уехал Винсент и сколько времени осталось. — Перед тобой испытание, Себастьян, — вновь похолодев лицом, выдал мальчишка. — Что? Какое к чёрту испытание? — вяло переспросил тот, не в силах испугаться сильнее. Шок уже достиг предела. Мальчишка на секунду повернул голову, и Себастьян заметил у него на ухе металлическую штуковину наподобие чипа. Такие цепляли на военнопленных. Господи… Господи, что же это? — Как в теории вероятности. Испытание, которое на первом уровне приведёт к одному из трёх исходов. Ты можешь попытаться забыть увиденное, как страшный сон, и продолжить наслаждаться жизнью сквозь розовые очки. Или же через некоторое время вернёшься ко мне. Но вероятность последнего большая… — Он, быстро размышляя, поморщился. — Процентов семьдесят. Ведь забыть увиденное тебе будет сложно. Ты не такой толстокожий, каким хочешь казаться. Себастьян помолчал, напрягся, пробовал обдумать его слова, но мысли путались, как после сильного удара головой. Он хорошо запомнил только последнюю фразу. — Откуда тебе знать, какой я? — спросил он недоверчиво. — Иначе Винсент не выбрал бы тебя, — ответил мальчик, как что-то совершенно очевидное. — Молчаливый, замкнутый человек, ищущий защиты, — вот, кто ему нужен. А самое главное — не определившийся в жизненном выборе. Он так любит все время говорить про выбор, правда? Ненависть, обман, отвращение — всё скопилось под горлом Себастьяна и вырвалось обессиленным хрипом. — Он чудовище… Чудовище. — Он не чудовище, а эталон двуличного человека. Говорит, что доверяется судьбе, но изо всех сил пытается ее обыграть. Хвалится тем, что удача с ним в дружеских отношениях, а на самом деле готов идти по головам и вырывать ее из горла. Мирно подождав несколько молчаливых минут, которые Себастьян просидел, подперев голову рукой и расковыривая ногтями скулу, он противно щёлкнул пальцем у самого уха мужчины и позвал: — Себастьян. Эй… Я советовал тебе следить за деталями. Снова не слушаешь? — подметил он настойчиво, с глумливым разочарованием. — А ведь это только начало, пока ничего сложного. Не заметил? Я сказал тебе о трёх исходах, а назвал только два. — К черту! — вспыхнул Себастьян и с силой стукнул по кровати, не желая слушать. — Итак, третий исход: ты окажешься идиотом и попытаешься кому-нибудь рассказать, — никак не отреагировав, продолжил мальчишка. — Ты познал жизнь во многих отношениях и знаешь, что от полиции, да и вообще от людей не стоит ждать помощи. Однако на эмоциях ты на это способен. Предупреждаю, полиции нужны деньги, но не нужны проблемы, поэтому к графу они лишний раз не сунутся, зато посоветуют избавиться от опасного работника. Как посоветовали сделать с предыдущим. И с тем, кто был до него. Винсент убил уже больше семи любопытных дворецких с моральными преградами. — Винсент убил… — в пустоту повторил Себастьян. Шея резко заболела и с трудом поворачивалась в сторону мальчишки. Поражало до дикости, до помешательства, не укладывалось в голове, что мальчик всё это знает, что так обо всём говорит… Зачем? Почему? Почему?!.. — Послушай меня. Я всё понял. Я не идиот и не собираюсь никому ничего говорить. Обещаю… Слышишь? Обещаю, что что-нибудь придумаю и помогу тебе. — Только оставь сейчас это бездумное геройство! — жалостливо усмехнулся мальчик. — Иди к себе и попробуй расслабиться: Винсент очень, не скажу, что догадливый, но подозрительный. — Я… Я приду к тебе при первой же возможности, — уверенным тоном пообещал Себастьян. Придя в свою комнату, он выкурил за час почти целую пачку сигарет. Просто сидел на постели и курил, уставившись глазами в трещинку на паркете. Не знал, что делать. Совсем. Больше всего он сейчас боялся посмотреть в глаза Сиэлю. Боже, как он этого боялся… Лучше бы они не вернулись. Лучше бы Сиэль не перенёс очередной курс капельниц и умер прямо сегодня, в больнице, но не возвращался сюда. Себастьян, ужаснувшись, опомнился и тихим шепотом, почти про себя стал просить у Бога прощения за страшные мысли. Он забыл, когда последний раз обращался к Богу и очень плохо помнил молитвы. Вспомнил, что Винсент оставил ему таблетки, от которых проходит голова, не клонит в сон, но обволакивает приятное расслабление. Он проглотил две штуки и запил виски из подаренной графом фляжки. За окном послышался шум подъезжающего автомобиля. Себастьян нервной уставшей рукой проверил пистолет раз десятый, наверное, за минуту и спустился вниз. Одолела абсолютная уверенность, что ухмыльнись Винсент сейчас кривой, двуличной (он отчётливо ее сейчас представлял) ухмылкой, говорящей: «Я всё прекрасно знаю. Знаю, что ты делал. Никуда теперь не денешься», он без раздумий пустит в него пулю. Что будет дальше, неважно. Но граф выглядел нежно, устало и как-то рассеянно; всегда сонливо припухшие глаза с трудом смотрели по сторонам. Он улыбнулся слабо, как бы вежливо отгоняя от своей усталости внимание, и тихо попросил увести сына в комнату. Нет, он не мог. Он не может быть чудовищем. Себастьян молча взял за руку мальчика и увёл в спальню. — Ты любишь пасту? — спросил по пути Сиэль. — А, что? Пасту?.. — переспросил Себастьян, не сразу восприняв его слова. — Пасту! С морепродуктами. Или какую любишь? — Ээ… Да. Да, наверное, люблю. Себастьян громко закашлял в ладонь, надеясь, что мальчик не заметит его убитый, потерянный голос. — Я тоже, только не с морепродуктами. Серьезно, ни с рыбой, ни с морепродуктами не понимаю… Какое-то странное сочетание. После больницы с папой ходили в ресторан и ели пасту, — воодушевлённо начал рассказывать Сиэль. — А потом меня как затошнит! Вот как затошнило, едва успел до туалета добежать. — Ну это ничего страшного. Тошнота — защитная реакция всё-таки. Организм отторгает всё лишнее. Ты представь, какая у тебя от капельниц сегодня нагрузка, а тут ещё сразу резко на пасту набросился. — Да уж… — со счастливой покорностью согласился Сиэль. — Но было всё равно вкусно. Бледное лицо его позеленело. Вокруг глаз собрались темные, густо-жёлтого цвета круги. Но самое страшное — запах. Когда Себастьян сел его раздевать, почувствовал резкий запах ацетона. Перед глазами явственно проплыли палаты военного госпиталя — неукротимо хрипящие, блюющие, стонущие слабыми, уже какими-то немужскими, полуживотными голосами. Палаты, проконсервированные тухлым теплым воздухом, мочой, пищевыми отходами и этим, ни на что другое не похожим запахом ацетона. Себастьян испугался, даже не поверил своему воображению, потому что никогда-никогда об этом не вспоминал, не ощущал так ярко. Мальчик крепко обнял одеяло. Пока Себастьян был в комнате, он, будто стесняясь при нем уснуть, таращил глаза и боролся со сном. Мужчина снял перчатку и погладил его по горячей щеке. — Закрывай, закрывай глазки. Надо поспать. Собственные слова, сказанные так неуклюже и нежно, резанули слух. Никогда никому он не говорил ничего подобного. Трепетное чувство заболело в сердце с той же внезапностью, с которой вспомнились палаты госпиталя. Мальчик послушался, закрыл глаза и тут же, с удовольствием уснул. Вечером Себастьян принимал с Винсентом ванну. Конечно, граф сам его позвал. Алкоголь не пьянил, а вызывал только тошноту, но Себастьян всё равно пил, через силу. Выжимал из себя улыбку, стараясь не делать ее похожей на собачий оскал. Хотя графа это заводило. Он дал ему попробовать что-то новое. До этого Себастьян не видел разницы в порошках. Но это было совершенно другое — изысканное, под стать хозяйскому псу, как сказал Винсент. Каждое волокно мышц размякло и наполнилось неимоверно приятными разрядами тока, пульсирующими в ритм сердца. Не нужно ни двигаться, ни думать, ни дышать. Тело само выгибалось, подставляясь под глубокие проникновения хозяина, плавилось под его пальцами тёплой, сладкой, как мёд, субстанцией, беззвучно стонало, окаченное подряд сотнями волн оргазмов. Чувство наслаждения распалось на бесконечное множество наслаждений разных окрасов и цветов. И в каждом из них был он… господин. И его бесценный запах. — Мой лорд… Мой лорд, — с обожанием повторял Себастьян, прикасаясь губами к его руке. Лёжа в своей постели, он повернулся сквозь мучительный, свинцово тяжелый сон. В комнате кто-то был. Рядом с кроватью. Попытка разлепить веки отдала в голову простреливающей болью. Понял только, что вокруг слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Маленькая, тёплая рука легла на лоб. — Себастьян. Надо вставать, Себастьян, — холодный, требовательный голос мальчика. Мужчину подбросило и в один момент отрезвило. Худой старичок, один из слуг графа, стоял над ним в халате поверх ночной пижамы и тревожно смотрел. — Надо вставать, Себастьян, — тихонько позвал он. Себастьян, поняв, что совершенно голый, натянул на себя одеяло. — В чем дело? — В доме посторонние, — сообщил старик, сильнее понизив голос. — Где граф?! Себастьян за считанные секунды вскочил, натянул попавшиеся под руку в темноте брюки и футболку, проверил пистолет: заряжен. — Господин у себя в кабинете. Ну конечно! И не оставалось сомнений, какого чёрта он сейчас там делает! — Где мальчик? Где Сиэль? — заорал Себастьян на старикашку, выбешиваясь от его пришибленного вида. — Был у себя в комнате… — Слуга нервно дернул тощими плечами и слегка попятился. — Какого хрена «был»?! Где он сейчас?! Иди к нему! Себастьян выскочил в коридор: свет почти нигде не горел. Осторожно, прислушиваясь, двинул в сторону лестницы. Его сильно шатало, приходилось хвататься за стены. Внизу, похоже между первым и вторым этажом, скрипнула ступенька, а потом послышались быстрые шаги. Как минимум трое. На лестнице всегда горел свет. Себастьян глянул в пролёт и заметил в самом низу быстро мелькнувшую макушку: то ли чёрные волосы, то ли маска. Мягко сбежав на второй этаж, прирос спиной к стене. Мышцы пресса рефлекторно поджались. Знакомое восхитительное чувство, когда хочешь слиться с коридорной темнотой и тело поневоле становится легче, тоньше, проворнее, а органы чувств обостряются до нечеловеческих пределов. Он выстрелил в темноту коридора. Оттуда донеслось несколько коротких приглушённых криков с противным бразильским выговором — такой трудно перепутать. Одновременный залп нескольких пистолетов надорвал следующую секунду тишины. Две пущенные вслепую пули сбили картину над головой, и она с грохотом рухнула. Себастьян успел отскочить. Скользнул по стене из-за угла, привыкшие к темноте глаза разглядели три рассредоточившиеся по коридору фигуры. Моментально взяв каждого под идеальный прицел, выстрелил три раза. Большего не понадобилось. Этаж снова погрузился в тишину. Себастьян прикрыл глаза, прислушался к собственному, размеренно редкому пульсу. В голове быстро стихал легкий гуд: даже множественные выстрелы не оглушали надолго. Из короткого умиротворения вышиб близкий, похожий на хлопок, выстрел. Совсем за спиной. Тип, оставшийся внизу, успел подняться. Так стреляют, когда хотят припугнуть. Себастьян развернулся, буквально в прыжке, и, даже не приглядываясь, дал ответ в его сторону. Одно осознание, что эта тварь вздумала с ним играть, привела в моментальное бешенство. На миг ослепшие от вспышки глаза уловили очертания смуглого коренастого мужичонки и его кривую, нервную, как будто заклинившую, улыбку. Противный запах человеческого страха обжег ноздри, как уксусная кислота. От этого ощущения Себастьяна вывернуло в кашляющем рычании. Мышцы поджатого живота скрутило узлом. Запах, боль, отвратительно дразнящая улыбка напротив подстегнули пустить пулю ему в живот. Мужик плотно сжал губы, замычал, слабеющей рукой прицелился в противника: пуля распорола воздух между плечом и подбородком Себастьяна. Он отступил к лестнице, споткнулся, но ухватился за перила. Желтые зубы снова замкнуло в кривой, упрямо продолжающей дразнить улыбке. Он не мог открыть рот и судорожно втягивал текущую кровавую слюну. Себастьян медленно наступал. Эта улыбка безупречно нарисовала в мозгу физиономию доктора и последнее тепло щеки Сиэля, когда Себастьян прикоснулся к нему, укладывая спать. И его запах. Тоскливый, непростительный запах ацетона, который теперь перемешался с вонью трусости всей человеческой твари на земле. Себастьян зарычал и с бешеной ненавистью ринулся на мужика, с размашистого удара саданул его кулаком в рыхлый подбородок и перебросил через перила. Тело рухнуло с тяжелым звуком. Себастьян на мощном рефлексе, буквально забыв, что мог бы сбежать по лестнице вниз, перемахнул через перила. Оттолкнувшись от пола, бросился на уползающую тварь. Маленькие чёрные глаза расширились от неподдельного ужаса. Себастьяна продолжало трясти, выворачивать, выламывать по суставу от бешеной ярости. Тело требовало ее вывернуть, выплеснуть, чтобы не разорваться, или не откусить собственный язык, или не подавиться колотящимся под кадыком сердцем. Тварь успела издать отчаянный жалобный визг, превратившийся в мокрое, захлебывающееся бульканье, когда Себастьян впился зубами в горло. Кровь ударила в голову и в нижнюю часть тела, где скопился жгучий ком злости, боли и мучительно сильного удовольствия. Себастьян выплюнул кусок упругого мяса. Чужая кровь плеснула прерывистой струёй, забрызгала лицо и грудь. Себастьян, как ошпаренный, вскочил и повернулся на звук шагов на лестнице. Старикашка-слуга, которого он отправил к Сиэлю, тихонько спускался, щуря подслеповатые глаза. Окинул взглядом работу Себастьяна и одобрительно покачал головой, будто видеть убийства в доме давно привык. — Очень хорошо, Себастьян, — мягко поблагодарил он и похлопал пальцами по ладони. — Можешь идти, я всё уберу. — Сиэль?.. Проснулся, да? — с тяжелым пониманием спросил Себастьян. Его ещё потряхивало после бурно выпущенной злости. Ладонь спазматически разжималась и снова сжималась на рукоятке пистолета. — Нет, нет, всё хорошо, — успокоил старик. Себастьян молча пошёл наверх, на ходу сорвал с себя футболку. Запершись в ванной, наскоро намылил лицо и грудь под краном в раковине: не осталось сил, чтобы залезть под душ. Сунув руку в штаны, понял, что кончил в момент, когда пустил кровь убийце-неудачнику. Как давно это последний раз случалось?.. Не помнил. В горле першило от горько-соленого вкуса крови. Давила зверская жажда. Он прополоскал рот и, черпая пригоршнями холодную воду из-под крана, расплёскивая на пол, жадно пил. Потом намочил голову, наспех просушил полотенцем, обнюхал себя: от жирного, потного запаха мужика долго ещё не избавиться. Он открыл дверь и нос к носу столкнулся с Сиэлем. Мальчик смущённо ойкнул. — Привет. А ты чего? — нервно выпалил Себастьян, комкая и пряча за спину окровавленную футболку. — Что-то случилось? — Нет, я просто… в туалет. Пустишь меня? Можно? — Да, конечно, да, иди, иди, пожалуйста, — пробормотал тот скороговоркой. Ноги не слушались. Он с трудом отодвинул себя с прохода и, когда за мальчиком закрылась дверь, в беспамятстве прислонился спиной к стене и сполз вниз на корточки. Почувствовав, что засыпает, он дернулся и сильно ущипнул себя ногтями за губу — так многие делали на войне, чтобы не уснуть на ходу. Дверная ручка щёлкнула, и он скорее вскочил. Маниакально казалось, что он смыл не всю кровь и что мальчик обязательно ее увидит. — Себастьян, что-то случилось? — спросил Сиэль. Голос ребёнка, который ещё физически не умеет задумываться о том, что может случиться что-то плохое. — Голова немного болит. Себастьян, почти не владея собой, принялся судорожно чесать висок. — Дать тебе таблетку? — Нет, нет, не нужно, спасибо. Скоро пройдёт. Пойдём, может? Он довёл его до комнаты, уложил в постель. Мальчик попросил ещё одно одеяло: сильно знобило. Себастьяну захотелось от души потискать его — такого маленького, тёплого, укутанного. Но не смел, не доверял собственным рукам, которые ещё, возможно, не остыли от желания болезненно и неумолимо убить. Сиэль пододвинулся ближе, положил голову на лежащую ладонью вверх руку мужчины и закрыл глаза. Хитрая улыбка на его губах постепенно пропадала: засыпал. Себастьян ещё долго сидел на кровати, не решаясь уйти, даже пошевелиться, чтоб не разбудить. Не давал покоя он… другой мальчик. Несчастное существо в комнате за зеркалом. Какой вопиющий это всё абсурд!.. Себастьян не спал и через силу, снова и снова, пытался как можно трезвее воспринять, переварить своим воспаленным мозгом увиденное и услышанное. Главный вопрос — кто он? Клон. Даже само слово леденило кровь. Клон — не клон — неважно, он в первую очередь несчастный, душевно травмированный мальчик, который сходит с ума там внизу, совсем один. Он просто мальчик, такой же, как и Сиэль, он просто хочет родительского тепла, хочет понять, что он не одинок. А его чёрствость — просто защитная реакция ребёнка, которого слишком долго мучили, не стоит это воспринимать всерьёз. Он ни в чем не виноват, конечно же нет. Выждав день, когда Винсент уедет в город, Себастьян уложил Сиэля спать — тот часто спал днём, взял на кухне шоколадку и спустился проторенным путём в подвал. Мальчик, скорее всего, спал, но, заслышав шаги на лестнице, поднялся. Он сидел в своей пижаме на незаправленной постели и разминал затёкшую во сне руку. — Прости… Разбудил? Можно? — вежливо попросился Себастьян. — Входи, раз пришел. Он без стеснения потёр спрятанный под чёлкой глаз, сонно зажмуренный, взял со столика повязку и ловко завязал ее. — Это тебе. Держи. Юноша взял протянутую ему шоколадку, поблагодарил молчаливым кивком. — Давай для хорошего начала дадим тебе имя? А то ведь как-то неправильно всё это, — с ободряющей улыбкой предложил Себастьян. — Согласен? Я придумал… Тот молча слушал его, аккуратно разворачивая обёртку — слишком аккуратно для подростка. Себастьян почему-то занервничал и не мог сказать сразу. — Ллойд. Да… Ллойд! Хорошо? Как тебе? — Хм… Почему Ллойд? — Я не знаю! — засмеялся мужчина растерянно. — Мне нравится. А тебе? Мальчик откусил небольшой кусочек шоколадки и, медленно жуя, то поднимал глаза к потолку, то снова смотрел на Себастьяна. — Ладно. Пусть будет Ллойд, — равнодушно принял он. — Вот и славно, — обрадовался Себастьян. Разгладив смятое одеяло, он присел рядом и осторожно потянулся к коленке мальчика. Он смотрел ему в глаза с той же нежностью, с какой вчера смотрел в глаза Сиэлю. — Итак… Ллойд, — обратился он вкрадчиво. — Я хочу, чтоб ты мне верил: я не хочу тебя обидеть. Я хочу тебе помочь. — Помочь? В чём? — не меняя равнодушного тона, переспросил тот. — Я хочу освободить тебя, Ллойд. Ты же понимаешь.? Ведь это всё… — Освободить? — перебил мальчишка и горько усмехнулся. — Как ты можешь говорить о чьём-то освобождении, если сам не свободен? Это выглядит жалко и, замечу, не вызывает доверия. — Ллойд… — бессильно вздохнул Себастьян. — Сейчас дело не во мне. Нам нужно придумать, что делать с тобой. — Не в тебе? — снова резко, почти с возмущением перебил его Ллойд. — Пытаешься сейчас утешить себя, вообразив, что кому-то живётся хуже? — Что?.. Я и не думал! — А каково тебе живётся? Кто ты, Себастьян? Бывалый вояка, который ложится под английского аристократишку за кокаин, за дорогие побрякушки? Ползает перед ним на четвереньках и лижет ноги, изображая верного пёсика? Называет его своим хозяином? Это ты считаешь свободой, жизнью? — Закрой рот! — в безотчетном гневе крикнул мужчина и, заставив себя быстро остыть, стиснул зубы и процедил: — Ты хоть понимаешь, что говоришь? Мальчишка просиял, очень довольный его реакцией. — И прекрасно понимаю, что ты сейчас хочешь сказать: первый вариант — «Тебя это не касается», а второй — «Откуда ты знаешь?» Прямо разрываешься между ними двумя, как мило. Не стану ничего выдумывать: Винсент не стесняется мне всё рассказывать, и о тебе тоже. Хотя наверняка постоянно хвастается настоящими, верными друзьями, да? Ох, в эти моменты он совсем как ребёнок, право… Выходит, что свою проблемную душу он может излить только мне. Его можно понять: он только хочет казаться сильным, а в одиночку, конечно, не справился бы. — Его можно понять?.. Его?! Он тебя держит здесь. Приходит. А ты говоришь с ним? Помогаешь ему? Зачем? — с отчаянным непониманием и отвращением вопросил Себастьян. — Зачем, Ллойд?! — Мне интересно наблюдать за ним. Что может быть забавнее, чем изучать игрока, который с чистой душой выкладывает все выигрышные карты? — объяснил тот с безмятежным, естественным удивлением. — Винсент начал игру, но совершенно не ожидал, что правила будет диктовать не только он. Он не привык к этому и уже вряд ли привыкнет. Вряд ли вообще поймёт. — Боже… — на долгом выдохе прошептал Себастьян. — Бога здесь нет, Себастьян, — огорчил его Ллойд. — Как и судьбы и удачи. Любимые слова Винсента, да? Жизнь — игра, а двигатель ее — банальная теория вероятности. И мсье Паскаль ни к кому не проявит милосердия. Он присмотрелся к Себастьяну и очень любопытно нахмурился. — Паскаль… Неужели было твоим позывным на войне? — С чего ты взял? — вспыхнул Себастьян от неожиданности. — Да только дурак не заметил бы. Ты обычно недолго хмуришься, услышав сложные, вряд ли тебе знакомые слова, не пытаешься их понять и запомнить, отфильтровываешь информацию — так тебе проще. А тут сразу напрягся, точно бы у тебя сработал рефлекс, — осознанно пояснил мальчишка. Не в его бы положении мнить себя умником. Себастьян ничего не ответил и засмотрелся на стеллаж с книгами. Должно быть, только и делает, что читает. Да что ему ещё остаётся здесь? — Почему ты пошёл на войну, Себастьян? — поинтересовался Ллойд. — Зачем, по-твоему, идут на войну? Наказать противника, — холодно бросил Себастьян. — Даже Сиэль тебе вряд ли бы сейчас поверил, — дерзко осёк его маленький наглец. — Откуда ты? Судя по акценту, южная Бретань? — Лан-Виан, если о чём-то говорит. Если точнее, небольшая деревня рядом, — помолчав, уточнил Себастьян, не поворачиваясь к нему. — Ну конечно… Какого ты года? Тебе вряд ли больше тридцати пяти, значит, примерно тридцать девятого. Родители бежали в Штаты от войны? — Да. Отец… Мать убили, я никогда не видел ее, — отрешенно проговорил Себастьян, устав сопротивляться. — Будь то, скажем, начало прошлого века, я мог бы поверить, что ты от хорошей жизни пошёл воевать. Но застав войну в детстве, а потом закрепившись в более или менее безопасном месте… Обычно в этом положении изо всех сил держатся за жизнь и за мало-мальски налаженное благополучие. Себастьян!.. — окликнул его Ллойд, спустя несколько минут молчания. — Хочешь продолжать наслаждаться собственными сказками, возвращайся к Сиэлю. А я хочу… — Помочь? — с сарказмом подхватил мужчина, наконец повернувшись к нему. — При одном условии — не лги мне, — заявил Ллойд. — Вот как? Теперь ты мне ставишь условия? Юноша спокойной рукой взял со стола несколько игральных кубиков, потряс их в кулаке. — Воля твоя. И игра тоже твоя, отчасти. Чтобы выиграть, для начала нужно принять правила, научиться понимать других игроков, уважать их. Нужно играть честно, Себастьян. В противном случае… Посмотри на Винсента! — Что именно ты хочешь услышать? — угрюмо пробормотал Себастьян, исподлобья глядя на него. — Я уже спросил. Почему ты пошёл на войну? — Куда мне ещё было идти? — Себастьян измученно поморщился. — Ты говоришь о безопасном, благополучном месте?! Никаким благополучием там и не пахло. Переехав, мы жили в брошенной кем-то лачуге. Отец страшно пил и даже не пытался ничего обустроить по-человечески. Мы были просто белым мусором, Ллойд, не могли выбить никакого пособия, о том, чтобы хоть куда-то постоянно устроиться, не могло быть и речи. Нас ненавидели, я даже не смог учиться в школе. Впрочем, если бы отец взял себя в руки, может, всё было бы иначе… Пойти служить для меня было единственным шансом. Это был шанс на нормальную жизнь, Ллойд, чтобы не захлебнуться в дерьме, в которое тебя изо дня в день макают мордой! Ллойд терпеливо, глядя с бездушным вниманием, ждал, пока Себастьян отдышится. — Ты хорошо помнишь своего отца? — Нет. На самом деле очень смутно. Только в общих чертах. — Сейчас он жив? — Нет, умер семь лет назад. Летом. Я приехал к нему, а он уже начал разлагаться, — вдруг отчётливо припомнил Себастьян. — Сидел в кресле с опрокинутой на штаны бутылкой. — Ты его сам хоронил? — Да. Кому он был нужен? Если б я не приехал, никто бы и не узнал, что он умер. — Можешь рассказать о нем поподробнее? Каким ты его помнишь? Что-нибудь более детальное. — Я же сказал, ничего о нем не помню. — А я попросил не лгать… — настойчиво напомнил мальчишка. — Я говорю правду! Я не помню его, чёрт возьми! — разозлился Себастьян на его недоверие. — Хоть убей, не помню. Как будто провал. — Хм… — Ллойд, молча размышляя, собрал пальцем крошки шоколада с обертки и облизнул. — Положим, ты и впрямь не лжёшь. Такой феномен бывает — вспышкообразная потеря памяти. Но пока не суть. Расскажи, что было дальше. Как мафия вышла на тебя, что ты стал на них работать? Я об этом. — Это было в госпитале. Я проснулся. Нет… Меня разбудили, — усиленно погружаясь в себя, стал вспоминать Себастьян. — Проснулся, оттого что какой-то странный мужичонка ходит по палате. Сильно светило солнце, и я не сразу разглядел его лицо. Он закрыл дверь ключом, хотя ключи никому просто так не давали, они были только у сестёр. Я испугался и спросил: «Что вам нужно?» И он ответил: «Это тебе нужно место почище, дружок». Глаз Ллойда буравил его в подозрительном прищуре. — Почему ты согласился? — Если честно, до чёртиков боялся, что после ранения меня признают негодным, — тоскливо усмехнулся Себастьян сам над собой. — Второго такого шанса могло не быть. У меня тогда была сильная горячка, ничего не соображал. — Себастьян… — тихим, намекающим тоном протянул Ллойд. — Ну что? — всполошился Себастьян. — Я говорю правду, я… Я боялся возвращаться домой. Я посылал отцу деньги, хотя понимал, что он всё равно их пропьёт. Но приезжать к нему не хотел. — Вот это уже ближе, — одобрил мальчишка. — Ты от чего-то бежал. Бежал из дома, бежал со службы, а потом и от бандитов, на которых работал. По жизни бежал от чего-то… — Тут он задумался, потряс в кулаке игральные кости и догадливо хмыкнул. — Или, напротив, — к чему-то. Ты мечешься, как мышь, из раза в раз попадая в мышеловки. Вот и теперь. Какова вероятность, что на сей раз мышеловка захлопнется для тебя навсегда? С этими словами он кинул две кости, и те громко звякнули по наливному полу. — Браво, — язвительно буркнул Себастьян. — Просто прелесть. — Мне жуть как любопытно, почему ты так боялся возвращаться домой? — непринужденно продолжал размышлять сам с собою Ллойд. — Всё это выглядит гораздо занятнее подросткового упрямства… Отец насиловал тебя? — Ллойд! — не выдержал такого цинизма Себастьян. — Конечно нет. Об этом не может быть и речи. Прекрати, пожалуйста. — Прекратить? — мелкий садист скосил на него свой глумливый, хитрющий глаз. — Я только начал. — И я думаю, на сегодня закончишь, — строго решил поставить его на место мужчина. Но мальчишка только сонно размял шею и зевнул. — Пожалуй, на сегодня действительно закончим. Я хочу спать. Придёшь во вторник в это же время: Винсент повезёт Сиэля на процедуры. И да!.. Я хочу две шоколадки. — Ух ты, какие дела… — Себастьян вскочил, встал над ним в немом возмущении. — Не слишком ли ты оборзел, дружок? Можно и попросить по-человечески, а не приказывать. — Если ты не забыл, я и не совсем человек, Себастьян. — Мальчишка подмигнул. — Хватит валять дурака. Собираешься вести себя в таком тоне, больше не жди меня. — Блеф детского уровня. А если начистоту, ты придёшь сюда, когда я захочу. А решишь самовольничать… В очередной раз рекомендую тебе не упускать детали. Ты ведь помнишь, что я самое ценное, что есть у Винсента. Для меня он сделает всё, всё, что я потребую… — с бессердечным наслаждением говорил мальчишка, бесстыдно разлёгшись на одеяле. — Расскажи я ему о наших встречах и о том, что ты мне надоел, он убьёт тебя. — Слава Богу, — мгновенно ответил Себастьян, почувствовав заветное облегчение. — Хотя и правда, — тут же поправил себя Ллойд. — Смерть — лучший для тебя исход. Ты не боишься смерти. Ты боишься несвободы — Винсент это понял с первого дня. Он не убьёт тебя, нет. Отберёт оружие, посадит на цепь здесь, рядом со мной, как ручного пса, — под стать тебе, правда? И больше ты никуда не денешься. Мужчина долго смотрел в его самодовольную рожу, безуспешно пугал своим мрачным лицом, порываясь просто перегнуть его через кровать, снять с себя ремень и от души надрать задницу. Но ничего не ответил и ушёл, тихо прикрыв за собой дверь. Ещё долго размышлял про себя, верит ли он этим угрозам или нет. Вряд ли верит. Измученный, капризный ребёнок, и всё это — самозащитная реакция. Глупо на него обижаться. Но Себастьян всё равно не мог избавиться от неприятного чувства. Все оставшиеся до вторника дни он изводил в себя немыслимое количество виски и порошка. Однажды граф предложил ему что-то новое — ампулы. По ощущениям напоминало морфий, которым кололи в госпитале, но всё-таки сильнее. Впрочем, Себастьяну было уже всё равно, лишь бы снимало боль и позволяло забыться. Секс с Винсентом у них никогда не был на трезвую голову. Граф чувствовал, когда Себастьян совсем уставал, и не требовал многого. Просто брал его, разморенного, не способного сопротивляться. А Себастьян обычно лежал с широко раскрытыми закаченными глазами, пока нежные пальцы хозяина их не закрывали. В силах лишь поскуливать от блаженства, покрывал жадными поцелуями хозяйскую руку, которая доводила до экстаза. И, шепнув благодарное «Спасибо, мой лорд», снова погружался в глубокую, мягкую, тёплую тьму и не знал, как добирался до своей постели. Стук. Стук. Стук. Тяжелый деревянный стук по паркету вышиб из сладостной темноты, отдался в теле обширной судорогой. Себастьян машинально дёрнулся, хотел вскочить, но не мог. Стук приближался, учащался, становясь каким-то раздражённым шарканьем. Голову, прямо за ухом, резануло едкой болью. Наконец глаза распахнулись. Себастьян едва успел зажать руками рот, чтобы не крикнуть от бессознательного страха. Сердце колотилось, рывками замирая, как будто прямо через грудь пропустили разряд тока. — Ллойд!.. — на таком же бессознательном чувстве, как овладевший им страх, позвал Себастьян. — Я здесь, Себастьян, — отозвалось у изголовья. Мужчина отчаянно рванул в сторону голоса, но голова закружилась, и он рухнул головой на подушку. — Ллойд! Боже… Ты здесь, Ллойд. Ты здесь… — одержимо шептал он, боясь теперь пошевелиться, чтобы не дай бог не разрушить, не разбудить этот дивный обман. — Я здесь, Себастьян. Я с тобой. — Как бы холодно ни отвечал мальчик, голос его слышался безмерным утешением. — Я скучал. Прости меня, Ллойд. Я тебе не сразу поверил… Прости меня. Я никогда тебя теперь не брошу. Я больше тебя не брошу, ты слышишь? — нервно затараторил мужчина, опасаясь, что не успеет всё сказать. — Ты уже бросил, — оставаясь неумолимо холодным, ответил мальчик. — Нет!.. Нет, нет, нет, Ллойд! Пожалуйста, не говори так. Только не надо! Себастьян заметался на постели, интуитивно понимая, что Ллойд собирается уйти. И тогда его не вернуть… — Ллойд, стой! Не уходи, Ллойд! Ллойд! Собственный крик оборвался, и мужчину выдернуло из сна. Лихорадочно шлепая ладонями по постели, чтобы сообразить где, черт возьми, он лежит, Себастьян таращился в ночную полутьму комнаты. Дыхание постепенно восстановилось. Он поднялся с постели, отыскал на столе графин с водой и начал жадно пить, расплёскивая на себя. Только теперь в уши пробился тихий настойчивый стук в дверь. Кого ночью сюда принесло? Себастьян отпер дверь. На пороге стоял Сиэль. Очень бледный, он смотрел на него большими, страшно перепуганными глазами и прижимал руку к груди. — Себастьян, мне плохо. Где папа? Его в комнате нет, — в панике не контролируя себя, выпалил он. Мужчина вмиг взбодрился и сбросил с себя остатки сна. Схватил мальчика за плечи и всмотрелся в его глаза. — Что случилось? Что у тебя болит? — Дышать тяжело, и живот болит сильно, мне нужно укол сделать, — слабым голосом торопливо выговорил Сиэль. В его лице уже не было боли, только сильный инстинктивный страх — страх перед ощутимой смертью. Он часто моргал, жмурился, вертел головой по сторонам, сжимал в кулаках край рубашки — просто метался всем своим хрупким существом. Себастьян побежал к кабинету Винсента: заперто. Ну конечно! На всякий случай немного постучался, хотя понимал, что этому уроду сейчас не до него и не до сына — душу изливает небось, плачется! Плюнув, помчался обратно к Сиэлю. Тот лежал в его комнате, сильно прижав одеяло к животу. Увидев Себастьяна, с облегчением поднял голову. — Какие уколы тебе папа делает? Где они? Где он их хранит? — беспокойно потребовал мужчина, страшно злой на Винсента. Мальчик прилежно выговорил чертовски сложное название. Все его лекарства, как выяснилось, граф хранил в его комнате. Себастьян аккуратно взял Сиэля на руки, хотя тот, ещё в силах смущаться, уверял, что пойдёт сам, и понёс в его спальню. Спешно щёлкнул свет, вытряхнул на стол коробку с ампулами, набрал в шприц лекарство — на войне он научился многому, на уколах тоже руку набил. Мальчик лежал, то подтягивая ноги к животу, то распрямляясь судорожной струной. Глаза из-под полузакрытых век бешено обегали комнату и неожиданно застывали где-то в пустоте. Дыхание становилось медленным, он шумно хватал ртом воздух и давился им. — Куда колоть? Куда папа колет, Сиэль? В руку? Куда? — вскричал растерянный Себастьян. Мальчик пробормотал что-то быстрое и неразборчивое и потянулся к груди, пытаясь залезть под майку. Себастьян стал снимать с него майку, но едва не зацепился за проклятые проводки под ней, вмонтированные, мать твою, в это живое костлявое тельце. Если вырвешь… Он со злости разорвал майку, вставил иглу в катетер под торчащей ключицей и медленно ввёл лекарство. Сиэль мало что мог почувствовать. Но он постепенно расслабился и запрокинул голову. Глаза закатились, как у куклы. Продолжал дышать медленнее, уже не в силах сделать полноценный вдох, и только по-рыбьи приоткрывал рот. Мужчина взял его за запястье: холодное, просто ледяное. Пульс отзывался редкими, едва заметными ударами. «Только не умирай, мой мальчик, только не сейчас, не так», — не отдавая себе отчёта, мысленно умолял Себастьян. Сиэль болезненно зажмурился и попытался вздохнуть. — Ты давай-ка… Не шали так, — беспокойно-радостным голосом заговорил с ним Себастьян. — Нам ещё в Диснейленд надо сгонять. Правда ведь? Ну? По глубокому, облегченному вздоху Сиэля стало заметно, что его боль проходит. — Там есть паста? — спросил мальчик. Наверное, первое, что пришло ему на ум в эйфории от облегчения. — Есть, там всё есть, — уверил Себастьян. Он боялся лезть к нему, трогать лишний раз, чтобы не нарушить это состояние на хрупкой грани между жизнью и смертью. Хотел подвинуться, но мальчик подумал, что он собирается уйти, и беспокойно схватил его за руку. — Не уходи! — с капризной, детской мольбой попросил Сиэль. — Побудь со мной, пожалуйста. Ожившие глаза его загорелись той искренней, беззлобной обидой, которая действует сильнее всякого оружия, и ты готов сделать всё, только бы эти глаза перестали так смотреть. — Никуда я не ухожу. Я здесь. Здесь я. Сиэль заметно смутился — видно, что он первый раз у кого-то что-то требовал и совсем не приучен умело капризничать себе в угоду. Он сполз чуть пониже и, обхватив руками колено мужчины, улёгся на него головой. Себастьяну оставалось спокойно признать своё поражение. — Несчастье ты моё, — вздохнул он и нежно пощекотал по тонкой горячей шее. Так и сидел, пока сам не начал клевать носом. Это маленькое, тёплое создание, тихонько сопящее в ладонь, заняло все мысли. Ни о Ллойде, ни о графе Себастьян сейчас не думал и ощутил душу несказанно отдохнувшей. Посмотрел на часы: без четверти пять утра! Совсем запутался во времени. Мальчик давно крепко уснул, Себастьян тихо переложил его на подушку и ушёл к себе. Около восьми часов его подбросило от осознания, что Сиэля сегодня надо собирать на процедуры. Невыспавшегося и измученного после вчерашних болей его пришлось будить. Хорошо же Винсенту быть избавленным от всего этого. Впрочем, Сиэль ни за что бы не пожаловался. Оставшись один и проникнув в кабинет, Себастьян первым делом хотел посмотреть, что происходит у него за ухом: ещё с ночи там сильно пекло, как будто кожу разодрали и натёрли перцем. Ничего толком разглядеть не смог. Отыскав на столе графа маленькое карманное зеркальце, изловчился и попробовал рассмотреть с помощью двух зеркал. За ухом белел плотный, широкий шрам, даже маленький участок волос, на котором те должны были расти, оставался лысым. Наверняка ожог. А зачем вообще придавать значение каждому своему шраму? Но он подозрительно болел, хотя выглядел очень застарелым. Говорят, бывает иногда фантомная боль, у некоторых даже ампутированные конечности внезапно начинают болеть. Себастьян отодвинул зеркало и спустился к Ллойду. Мальчишка разложил на кровати игральное поле и бросал на него кубики. — А где же листочек? Ну… В который счёт-то записывать? — сразу удивился Себастьян, вспомнив, как скрупулезно это делал Винсент. — Я запоминаю. Ллойд протянул руку, боковым зрением углядев, что Себастьян достаёт из кармана две обещанные шоколадки. Мужчина заранее продумал слова на любой случай. Если этот наглец попытается поддеть его вопросом вроде: «Что, сработало? Испугался моих угроз?» Он как можно небрежнее ответит, что просто захотел отвлечься. И не будет выстилаться перед ним. — Сыграть хочешь? — ненавязчиво предложил тот вопреки ожиданиям Себастьяна. — Сыграть? С тобой? — растерялся мужчина, не готовый к такому повороту. — Ну давай сыграем. — Ты проиграешь с вероятностью в восемьдесят пять процентов, — заявил Ллойд. Вот такое заявление с порога не могло не возмутить! — Это ещё почему?! Мелкий провокатор преспокойно жевал шоколадку. — А ты сам-то взгляни на себя со стороны. Потому что легко ведёшься на чужую веру или неверие в твои силы. Усомнись кто в тебе, ты сразу почувствуешь нерешительность. Тебе постоянно нужна поддержка, как собаке — угощение. Но мгновенно накатившее бешенство как раз придало уверенности. — Ах так?.. Ну сейчас посмотрим, кто кого! — объявил Себастьян с вызовом. Едва присев, он торопливо, почти с яростью схватил кубики и швырнул их на поле. — Сто пятьдесят… Ничего, ничего, мы только начали! Мсье Паскаль, уповаю на ваше милосердие! Давай теперь ты, умник. Ллойд, предельно спокойный, безо всяких раздумий на лице, подкинул на маленькой ладони кубики, и те аккуратно упали на поле, перевернувшись проклятыми пятёрками. — Эй! Ты сейчас специально его подтолкнул! Вот этот вот, сбоку, ты подтолкнул! — негодуя, накинулся Себастьян. — Что и требовалось доказать, — хмыкнул Ллойд. — Ты слишком горяч для настоящего убийцы. Идеальных убийц на самом деле не так много. Ты немногим отличаешься от Винсента. — Ты на что это намекаешь? — Себастьян, обиженный этим сравнением, расслабил ладонь и уронил кости. — Твою-то мать… Что, всё обнулилось что ли?! Это не считается, ну нет! Нет, стоп! Я бросаю заново! — Нельзя, — отрезал Ллойд и мягко остановил руку, потянувшуюся к кубикам. От этого прикосновения на пару секунд перехватило дыхание. Себастьян дождался, пока Ллойд первым уберёт руку. — Ты не двуличен, но слишком естественен и предсказуем, как и все люди. У тебя есть свои слабости, страхи и боль, — договорил юноша. — Ты не любишь людей? — произнёс Себастьян с пониманием, без особой даже нотки вопроса. — Нет, просто воспринимаю их с другой стороны — с которой они не видят друг друга. Мне это оказалось проще. Он собрался бросать кости, но помедлил. Поднял на Себастьяна глаза, внезапно наполнившиеся пронзительной грустью. — Ты тоже человек, Ллойд. Слышишь? Ты человек и ни минуты не думай о том, кем тебя считает этот подлец Винсент! — порывисто проговорил он, конечно, озвучивая то, о чем Себастьян сейчас подумал. Сбросив маску, ехидно заулыбался. Брошенные кубики снова показали пятьсот выигрышных, оставляющих Себастьяна без шансов, пятёрок. — Да чтоб тебя!.. — Мужчина с размаху кинул надоевшие кости в угол кровати. Их стук только выбешивал и заставлял вздрагивать. Чёртов мальчишка, сглазил! Маленький прохвост! — Напрасно ты сейчас меня ненавидишь. — Мальчишка доел вторую шоколадку, взял банан из вазы с фруктами на столе и принялся его чистить. — Игра в кости строится на череде случайных событий, не более. Здесь нельзя смошенничать и даже большой опыт игры не гарантирует выигрыша. — Ну-ну. Везение, судьба, удача! Всё по теории Винсента Фантомхайва: счастливчики правят миром, а мы сидим по уши в дерьме! Ура! — торжественно подытожил Себастьян. — Нет. Случайные события к удаче не имеют никакого отношения, — возразил Ллойд. — Тогда в чем разница? Просвети же меня, тупого идиота! Мелкий паршивец беззвучно захлопал в ладоши, очевидно, довольный, что снова вывел его из себя. — Как я и говорил. Люди не видят в этом разницы. Не видят. Нет… — Он сочувственно вздохнул и откусил маленький кусочек банана своим аккуратным ртом. Себастьян отвел взгляд, почувствовав предательскую тяжесть внизу живота, и испугался, что мальчишка непременно это заметил. — Расскажи мне о своём детстве, Себастьян, — потребовал тот деловитым голосом психотерапевта. — Может, у тебя прояснились какие-то детали? — Я говорил тебе, я ничего не помню, — отмахнулся Себастьян. Сознание снова пронзил пугающий деревянный стук, который он слышал во сне. Место за ухом полыхало огнем. Он помнил… Голову как будто начинили множественными осколками воспоминаний, хаотично, безнадежно перепутанными. Не было сил их собрать. — Себастьян. Откуда у тебя этот шрам? — полюбопытствовал Ллойд колким, будто уличающим во лжи тоном. Он потянулся рукой к его глазу и пощупал шрам. Себастьян попробовал отвернуться, сжался, точно мальчишка сейчас насильно влезал ему в душу, норовя вытащить из неё всё до последнего осколка, что много лет не давали о себе знать, а теперь двинулись. — Расслабься, Себастьян, — потеплевшим голосом попросил Ллойд. Смелые пальцы медленно скользнули по шее, к дёрнувшемуся кадыку, под которым чаще и чаще колотилось сердце. Маленькая ладонь чуть сжала горло. Ледяной, давящий взгляд в упор. Он контролировал каждый помысел. Что-то белое, словно осколок, оглушительно пронеслось у самых глаз. Себастьян зажмурился и на несколько секунд провалился во тьму. Когда открыл глаза, понял, что лежит на спине, а Ллойд, поджав тощие коленки к груди, заботливо подкладывал под его голову подушку. Попытался встать, но не мог даже руки в кулаки сжать, перед глазами всё поплыло. — Тихо, тихо. — Юноша легонько надавил ему на грудь. — Надо ещё полежать. Ты что-то вспомнил? — Я помню комнату… — вяло проговорил Себастьян. Всякую волю и желание сопротивляться, как и мышцы, будто размягчили до полужидкого состояния. — Там всё время было темно. — Ты один в этой комнате? Там есть ещё кто-нибудь? — словно подсказывая, спросил Ллойд. Расслабленные глазные яблоки закатились, и на глаза снова наползла тьма. Навязчивое касание чужой руки резко привело в чувство. — Себастьян. — Я один. Я не могу выбраться. — Рот медленно растянулся, как в немом крике. Засевший в подсознании ужас захлестнул горло. — Я кричу. Но мой крик обрывается. Я замолкаю. Нельзя кричать… — Ты что-то слышишь, Себастьян? — Стук по полу. Он идёт… — прошептал. — Отец? — Да. Пережитое, как аккуратно сгруппированные кадры, проявлялось в размягченной памяти. Мышцам вернулась подвижность, паника отступала, расковывая грудь. Ллойд поглаживал и чуть-чуть царапал пальцем его голую раскрытую ладонь. Себастьян глубоко, свободно вздохнул и улыбнулся от приятной щекотки. — Твой отец был военным? — Уже спокойным, располагающим голосом спросил мальчик. — Да, кажется… Ещё в Первую Мировую. Ему оторвало ногу. Все свободное время он пил и проклинал весь мир за то, что больше не может воевать, — рассмеялся Себастьян, счастливый, что отлично всё помнил. — Он когда-нибудь говорил с тобой о матери? — Нет, нет, никогда! — решительно ответил Себастьян. — Он постоянно повторял: «Какого черта я должен нянчиться с тобой, дьявольское отродье?» Он запирал меня в комнате, совсем в темноте. Говорил, что здесь мне самое место. Кидал рыбьи головы — единственное, что покупал по дешёвке. До сих пор слышу эту тухлую вонь… — Он бил тебя? — Бил сильно. Он превращался в чудовище, когда напивался. Однажды зашёл в комнату, зажал меня между колен и отрезал кусок кожи за ухом. Я даже не считал дни, это, казалось, всё длилось бесконечно. Сколько ни помню себя после переезда, когда он забрал меня из школы, я постоянно в этой комнате, как будто никуда и не выходил больше. Лет только в двенадцать я попытался сбежать. — Попытался? — вдумчиво переспросил Ллойд. — У тебя не получилось? — Меня вернули, отвели обратно. Я кричал, что больше туда не вернусь. До сих пор в ушах собственный крик… — Тебя вернула полиция? — Нет! — выкрикнул Себастьян в неосознанном испуге. — Кто-то из соседей. Отец страшно боялся, что меня найдёт полиция. В тот день он колотил меня и вопил: «Что было бы, если б тебя нашла полиция?» — Почему ты сбежал? — Ллойд заметил в нем растерянность и за подбородок повернул к себе его голову. — Расскажи, Себастьян. Мужчина не сопротивлялся, но закрыл глаза, стыдясь смотреть на Ллойда. — Ему нужны были деньги на выпивку. Он… Он отдал меня какому-то чёрному мужику. — В каком смысле «отдал»? Себастьян с остервенением сжал его ладонь, что пальцы хрустнули. — А как ты думаешь? — озлобленно прошипел он. — Умный мой, невинный мальчик! Что ты здесь вообще можешь думать?! Ходят к тебе, бегают вокруг тебя, пылинки сдувают… Ллойд запрокинул голову и тихо засмеялся противным заносчивым смехом. — А ведь вначале ты пытался утешиться за мой счёт. Вздыхал с облегчением, что хоть кому-то живется хуже, чем тебе. Такое человеческое непостоянство. Себастьян ничего не хотел отвечать и только, подложив кулак под голову, пусто глядел в серебристо-зеркальный потолок. — Там было зеркало, в той комнате, где отец запирал меня. Старый такой столик с зеркалом, вроде… В общем, вот. Я себе придумал друга — мальчика, который живет за зеркалом. Придумал, чтобы просто не сойти с ума. Говорил с ним, играл: больше никаких друзей у меня не было. — У него было имя? — Ллойд. Знаешь, сперва я воспринимал его как… Просто игра, воображаемый друг и всё такое. Но потом понял, что он гораздо больше. Он… — Себастьян поморщился, подыскивая нужное слово. — Он часть меня. Я чувствовал его, чувствовал его поддержку, слышал его, я больше не был одинок. — Отец знал о нем? Мужчина болезненно зашипел, умоляя хоть сейчас не перебивать. — Он узнал о нём. Тогда он стал гнобить меня ещё сильнее. Орал, что я больной, ущербный псих и никогда не научусь сходиться с людьми. Что он пытался сделать из меня человека, но все его старания насмарку… Да! — Себастьян вскрикнул от внезапного просветления. — Тогда он первый раз упомянул мою мать. Сказал, что она чёртова шлюха и жаль, что я не сдох ещё в ее утробе. — Ллойд слышал всё это? — озадаченно продолжал выспрашивать мальчишка. — Да. Я поплакался ему, как всегда. Сказал, что отец — очень плохой человек и от него надо бежать. — Конкретнее, — надавил Ллойд. — Что ты сказал ему, Себастьян? — Я уже не помню… — Ты помнишь. Давление мальчишки становилось невыносимым. Каждое его слово пронзало мозг. — Я сказал, что нам нужно искать человека, который нас защитит и не даст в обиду. Вот и всё. Он не соглашался со мной. Начал пугать, что тогда я потеряю его навсегда. Потому что мы сильны только тогда, когда вместе, и не должны ни от кого зависеть. Я не понимал его. Я начал его бояться. Мне казалось, будто он… Будто он хочет взять власть надо мной, сделать полностью своим. И я не мог его утихомирить. — Тебя испугало что-то конкретное в его словах? — Нет. Просто он как бы стал другим… Маленькие пальцы больно и противно ущипнули за запястье. — Не ври мне, Себастьян. — Я говорю всё, что вспомнил, чёрт тебя подери! — вне себя от бессилия заорал Себастьян. — Ты думаешь, мне это легко?! Ллойд выдержал вежливую паузу и с убийственным хладнокровием продолжил: — Ллойд появился у тебя после того дня с чёрным мужиком? — Нет, раньше. Гораздо раньше. Если б не он, я бы не выдержал… — Себастьян очень долго молчал, нервно прокручивая в памяти то, что случилось после. — Один раз отец сильно напился и застал меня… Когда я разговаривал с Ллойдом. И со всего маху швырнул меня прямо головой в зеркало. — От этого твой шрам у глаза? — Да. Страшнее всего, что после этого я перестал чувствовать Ллойда. Что-то перемкнуло в голове. Как будто умерла часть меня. Я думал, это пройдёт. Но не прошло. — Что именно ты чувствовал, Себастьян? — Ничего. Пустоту. Никаких чувств. Можешь себе это вообразить? Ни страха, ни тоски, ни привязанности — ничего. Я не знаю, как выразить… Как будто ешь, и не чувствуешь вкуса, и не можешь насытиться. — Когда потом ты снова почувствовал этот вкус? Себастьян неосознанно застыл взглядом на узких, влажных губах мальчика. — В армии, — рассеянно ответил он, помолчав. — Я забил насмерть паренька в рукопашном бою. У меня не было ненависти к нему, просто тогда я впервые почувствовал такое сумасшедшее удовольствие, что не мог остановиться. — Тебя арестовали? — Нет. Я сам удивился. Вернее, сначала меня, конечно, скрутили, засунули в карцер, но буквально на следующий день освободили. Собрали что-то вроде совета — офицеры, врачи, ещё кто-то, в общем, всё начальство, и меня отпустили. Ллойд провел пальцами по его запястью, как будто опять намеревался ущипнуть. — О чем они говорили? О чем тебя спрашивали? Себастьян сглотнул и прокашлялся, стараясь выровнять голос. — Не помню, особо ни о чем. — Он тут же осёкся, понимая, что свернул не туда. — Они говорили тихо, почти шептались. Точно помню! Подсаживались друг к другу и говорили прям на ухо — я не слышал. Меня только один раз попросили как-нибудь объяснить свой поступок. Я на автомате повторял, что поступил очень плохо и не знал, что делаю. Ллойд отпустил его руку, позволив расслабиться. — На войну тебя отправили по доброй воле? — Меня спросили, хочу ли я в дальнейшем нормальную жизнь: деньги, карьеру, возможно, образование. — Ну да, ну да… — Ллойд состроил снисходительно-жалостливое лицо. — Стратегия Макнамара: во Вьетнам специально подыскивали никчёмных отбросов со дна жизни, без будущего, даже призрачного, и чем тупее, тем лучше. Поздравляю, Себастьян. Инкубаторный гадёныш. Много ли знает, просидев всю жизнь здесь, в тепличных условиях? Мужчина хотел всё это ему высказать, но догадывался, что опять, как бы ни изощрился, потерпит поражение. Ллойд молчал, продолжая с интересом изучать его своим хитрым глазом. Потом разжал губы, не сразу решаясь спросить. Старался тщательно, со всех сторон обдумать свой вопрос. — А чего лично ты хотел? — он подчеркнул слово «ты». — Убивать, — тихо, но уверенно ответил мужчина. — Я искал удовольствие — единственное, которое мог получить от жизни. Так я, по крайней мере, не ощущал себя пустым. Интересным для меня был сам процесс, когда ты чувствуешь, насколько твоя жертва слабее, как кривится в ужасе ее лицо, как дрожат руки. И сам запах ее страха, он… Я не знаю, он омерзителен, и от него ты звереешь, и это ощущение такое яркое, как будто рождаешься заново! Ллойд — все его эмоции проявлялись очень слабо, оттого еще больше возрастали ассоциации с чем-то недетским и нечеловеческим — насмешливо закатил глаза и пощёлкал языком по нёбу. — Успешно получалось? — Поначалу. А потом… Мне было мало. Это как наркотик — с каждым разом хочется большего и большего. Мне неважно было, кто жертва. Бывало, становилось настолько хреново, что я мог ночью перерезать горло мальчишке из своего отряда. Кратковременный кайф, а потом долгая… — Себастьян не мог подобрать подходящего приличного слова. — Абстиненция, — подсказал Ллойд. — Да. Оно. В конечном счёте, я перестал чувствовать даже это. Убийства потеряли всякий вкус. Абсолютно. Что бы ни делал, как бы ни пытался разнообразить сам процесс… Опять пустота. Себастьян отвернул лицо закрыл глаза. Страсть как хотелось курить, но здесь нельзя. Винсент узнает. — Ты думал о самоубийстве, Себастьян? Мужчина открыл глаза и, глядя в сторону, медленно, бессильно покачал головой. — Да. Я не боялся смерти, я искал её. С того самого момента, как умер Ллойд. Иногда, когда находилось время обо всём подумать, я решался попробовать… попробовать продержаться ещё немного. Самоубийство — трусливый побег от самого себя, не более. Смерть Ллойда была такой бессмысленной. Я не хотел, чтоб и моя была такой же. Он единственный, кто любил меня. — Ты по жизни бегаешь от самого себя, и это не менее бессмысленно, — презрительно выхватил мальчишка. Бесстыже нависнув над Себастьяном, он упёрся в кровать своими тощими ручонками, и заговорил ему прямо в лицо: — К чему сейчас этот драматизм? Единственный, кто любил? В чем, по-твоему, заключается любовь? Ты только пользовался любовью Ллойда, но ничего не готов был давать взамен — чистой воды потребительство. Не находишь? Любые отношения — двусторонняя сделка, где каждый друг другу обязуется. Ты жил под его прикрытием, тем не менее сам хотел быть сильнее, а поняв, что нужно бы отвечать взаимностью, просто позволил ему умереть. Ты сбежал. И до сих пор бежишь, сам не зная, к кому и зачем, потому что без него ты пустое место, не способное самостоятельно думать и принимать решения. Зато упиваешься теперь своей беспомощностью. Ты любил Ллойда, пока он был идеальным для тебя, пока ты сам мог над ним повелевать. Но когда он попытался выйти из-под контроля, сразу перестал быть таким хорошим, больше не вызывал того доверия… — Хватит! — не выдержал Себастьян и, толкнув мальчишку в плечо, спихнул с себя. Тот опрокинулся на край кровати. Себастьян шумно дышал носом и сжимал кулаки. Его трясло от ненависти к этому сопляку, к улыбающейся мрази Фантомхайву и, чёрт возьми, к самому себе. К собственной беспомощности, которую расковыряли до самого-самого и теперь тычут в неё носом, как обоссанную дворнягу, а ему остаётся только скулить и признавать свою вину! Мальчишка, кажется, ушибся о борт кровати и теперь, терпеливо сжимая губы, потирал висок. Себастьян понял, что перегнул палку. — Ллойд… Прости меня. — Он осторожно подвинулся к нему и тронул за плечо. Думал — оттолкнёт, одёрнется, ущипнёт или сделает что-нибудь мелкое, болезненное, уничижительное. Нет. Сидел, раздвинув в стороны острые, гибкие коленки, и позволял, хоть и без особого рвения, гладить свою руку. — Сейчас тебе остается только продолжать играть, пока не вышел из игры окончательно, — произнес он, как чувствовал вертящееся на уме Себастьяна «Что со всем этим делать?». — И прекрати строить из себя жертву, которой тут насильно ковыряются в душе. Ты всю жизнь закрывал душу ото всех. Всю жизнь, Себастьян. Не достаточно ли? Он посмотрел на него боком, ожидая какого-нибудь ответа. Себастьян мялся, хорошо обдумывая, как бы этому живодёру грамотнее подать сей факт. Но не сказать об этом он не мог. — Ллойд. Знаешь, о чем я… О ком я думал, когда убивал тех бандитов, что влезли в дом на прошлой неделе? Юноша вопросительно наклонил голову. — О Сиэле. Я страшно боялся за него. И когда я убивал последнего, наконец почувствовал то самое… Ту жажду, которой очень давно не испытывал. Я как будто ожил. Я живой. И я люблю Сиэля. Он пожалел, что сказал это последнее. Заметил неоднозначный взгляд Ллойда, а потом ухмылку. Способен ли он на ревность? Страшно представить, как это проявится. — Ты живой только в своей скорлупе, Себастьян. Но не по-настоящему. Ты несвободен, и забери тебя отсюда новый хозяин, свободным и живым не станешь. — Пусть будет по-твоему, — шепотом согласился Себастьян. Сейчас, наверное, заслужил. Ллойд сделал одолжение, разрешив ему на сегодня идти. Себастьян не мог смотреть на Винсента, он ненавидел его. Нестерпимо хотел, чтоб он умер. Чтоб его пристрелил подкарауливший за углом дома убийца, чтоб он подавился за ужином, чтоб не проснулся после внезапной остановки сердца во сне. Чтоб благоволящая ему судьба наконец устала благоволить. Чтоб Бог, в которого Себастьян не верил, заставил в себя поверить хоть раз. Чтоб хотя бы кто-нибудь или что-нибудь пришло на помощь! Вспоминая слова Ллойда о том, что все люди одинаковые, он начинал ненавидеть графа ещё больше, потому что ни за что, ни за что и ни при каких обстоятельствах не собирался даже отдалённо быть похожим на этого отвратительного человека. И ненавидел сильнее, осознавая, что сам ничего с этим не может поделать. Не может убить его, не может уйти сам, не может совсем ничего. Не может стать свободным и живым. О да. Проклятый мальчишка. Он ненавидел его не меньше. Если б он это не сказал, Себастьян, может быть, не впал бы в такое отчаяние и силы, какие-никакие, не покидали бы так стремительно. Одним вечером Винсент избил его. Накачав наркотой до бессловесного, безвольного состояния, поставил на колени и отхлестал кожаным ремнём, потому что у Себастьяна случился непредвиденный конфуз. Граф на этот раз потребовал взять себя, а Себастьян не смог. Он хотел. В эти минуты, когда улетучивались все мысли, когда ненависть забывалась, а голову заливала сладостная эйфория, он обожал тело своего хозяина и хотел обласкать его везде, со всех сторон. Но член оставался мягким, как кусок теста. Что-то не так было с запахом хозяина. Он злился, и запах его становился едким, обжигал нос, как уксус. Хозяин бил его ритмично, долго, сильными, не знающими жалости и усталости ударами, бил по бокам, по спине, по промежности. А Себастьян лишь изредка встречался взглядом с его глазами, которые мерцали холодным озлоблением. Онемевший язык проваливался в горло, но ещё мог издавать какие-то звуки. Себастьян скулил, больше не от боли, а от обиды, от тупого непонимания, почему он не смог сделать то, что хотел от него хозяин. Ведь он должен быть лучшим, самым лучшим для него! Не было других чувств. Ничего, кроме саднящего в сердце непонимания. Но возразить не смел. Не мог. Воля сжалась в крохотный комок где-то в глубине. И тело с каждым ударом становилось омерзительно мягким, как проклятый, не на что не способный член. Хотелось тоже сжаться, свернуться клубком у ног хозяина, ведь скоро, совсем скоро он опять станет добрым, опять улыбнётся и поймёт, что Себастьян, его Себастьян, нужен ему. — Хватит скулить, тупая тварь! — тонким, сорванным от бешенства голосом крикнул Винсент. Потом остановился и, запрокинув голову, беззвучно, как в истерике, захохотал. — Ты даже этого не можешь. Какого черта ты мне нужен? — Он наклонился пониже и повторил тихо, по слогам: — Зачем ты мне нужен? Новый удар между расставленных ног пронзил, как змеиный укус. Себастьян взвизгнул от неожиданно сильной боли и обмочился. Хозяина это привело в ярость. Он начал хлестать его с таким остервенением, что Себастьян не мог больше стоять. Он не упал, но ноги разъехались, и он опустился грудью и лицом на холодный, мокрый пол и, закрыв глаза, лежал, пока жгучая, прошивающая и кости, и душу боль не отключила сознание и не утянула в спасительную темноту. Он проснулся от зверского озноба. Лежал, зажимая одеяло между ног, весь в чем-то мокром и липком. Который сейчас час? Не помнил даже, какое время суток. Память как будто покромсали ножницами. Подтянул ноги к груди, не расправляя одеяло, поскорее закутался в него. Оно не грело. Голова раскалывалась так, что даже давящая на глаза темнота причиняла боль и стрелки часов оглушительно ударяли по нервам и по распухшим ссадинам от ударов. Себастьян вспомнил, что Винсент оставил ему в комнате несколько ампул. Подошёл к столу, пошарил по нему рукой: ни черта не нашёл, только смятый блистер с парой таблеток от головы. Трясущимися пальцами, боясь уронить и потерять в темноте, достал их и запихнул в рот. Во фляжке оставалось немного виски. Он выпил всё до капли. По животу пробежало сладостное тепло. Что угодно бы сделал, только бы боль в голове уменьшилась, хотя бы немного. Он вернулся в постель и попробовал заснуть. Не получалось ни на минуту. При попытке расслабиться суставы начинало выкручивать, как железными тисками. Минута, всего одна минута сна принесла бы облегчение. Надо бы пойти к Винсенту, сказать, что совсем плохо. Что он потребует взамен? Плевать. Себастьян открыл дверь: скрип ее полоснул по мозгам. Медленно пошёл по темному коридору, как сомнамбула, натыкаясь на стены, иногда останавливался и с наслаждением закрывал глаза на секунды, когда, казалось, проходила боль. Шёл, напрочь забыв где комната Винсента. И кабинет. Где его кабинет? На каком, черт возьми, этаже? А сам он сейчас на каком этаже?.. Паркет пронзительно скрипел под ногами. Добрёл до двери, под которой горела полоска света. Да это же комната Сиэля. Сиэль… Себастьян на автомате поднял руку и глянул на часы: двадцать минут второго. Ночи? Дня? Ночи, раз темно. Почему он тогда не спит? В память шарахнуло осознание, что мальчик болеет уже два дня. Боль притупилась, и Себастьян резко вынырнул из забытья. Он тихонько открыл дверь. Мальчик лежал на кровати на боку и боязливо косился на него, как будто сделал что-то скверное. Ведь он два дня почти не вставал и мучился от болей в животе… Взгляд невольно прилип к белым лилиям на подоконнике в вазе. Себастьяну стало ужасно стыдно за собственные провалы в памяти. И из-за этих чертовых лилий почему-то стало ещё паршивее. — Ты как тут, приятель? — спросил он. — Я испачкал кровать, — сконфуженно признался Сиэль. — Я случайно, честно. Просто не успел… Себастьян увидел, что он лежит в ещё не впитавшейся в простынь луже желчи вперемешку с остатками пищи. У края кровати стояло ведро. Мужчина моментально встряхнулся и забыл о головной боли. — Эй! Да ты чего? Брось. Всё в порядке! — почти крикнул он. — Давай-ка, перестелем тебе всё. Белая футболка Сиэля тоже вся была в жёлтых и тёмно-коричневых, недобро намекающих на кровь, пятнах. Мальчик, каким бы сейчас себя ни чувствовал, послушно поднялся и присел на самый краешек постели. Себастьян проворно, вспомнив армию, перестелил ему кровать и отнёс грязное белье в стирку. — Тебя тоже не мешало бы постирать, дружок. — Он подмигнул Сиэлю. — Пошли-ка в ванную. Сиэль немного посмущался, поумрямился, но всё же разрешил взять себя на руки и понести. Когда дошло дело до раздевания, он совсем застеснялся. Никогда не позволял Себастьяну себя мыть и догола перед ним старался не раздеваться. А тут ещё на него смотрят, такого больного, слабенького, запачканного, видят, трогают. Какой-то ведь долей рассудка он понимал, что он граф и должен держать марку — наверняка же Винсент с детства вбивал ему это в голову. — Брось это дело, а? — строго запретил стесняться Себастьян. — Думаешь, я чего-то не видел? Я на войне на такое насмотрелся, что тебе и не снилось. Напрасно это сказал. Не шибко подходящее сейчас утешение для него. Слава Богу, что не снилось. И никогда не должно присниться. Тёплая вода хорошо действовала на Сиэля. Ему полегчало, он расслабился и только слегка пробовал прикрыть рукой большой, объёмный шрам через весь живот. Старый — может, семи-восьмилетней давности. Это был даже не один, а несколько шрамов, пересеченных друг с другом в одном узле, который стягивал кожу со всех сторон. Как будто взяли нож и вслепую полоснули по детскому телу. — Выглядит… дерьмово, да? — неуверенно спросил Сиэль и покраснел от сказанного впервые вслух нехорошего словца. Он заулыбался и ещё сильнее запылал, когда Себастьян ответил ему улыбкой. — А что дерьмовово-то? — Перестав улыбаться, мужчина нахмурился. — У меня тоже есть шрамы, и что? Ничего противоестественного, и женщины считают это сексуальным. Вполне, да. Вряд ли это его беспокоило. У него и вторичные-то половые признаки обозначились, по всей видимости, не так давно. Болезнь пожирала всё, что в нём было живого, всё, едва-едва начинающее расцветать. Сиэль осмелел и легонько плеснул тёплой водой ему в лицо. Себастьян немного подумал, что бы сделать в ответ. Взял мочалку, выжал и ровно положил ему на глаза. Мальчик поёжился, но мочалку не убрал, так и продолжил лежать. Грудь его высоко вздымалась и дрожала от смеха, плечи покрылись гусиной кожей. Волновался, но доверял. Себастьян с трепетной аккуратностью мыл его бледное, костлявое тельце, стараясь не задевать тёмно-фиолетовых синяков от игл, опухших под ключицей и на сгибах рук. В теплой духоте ванной комнаты ему самому как-то становилось лучше и даже потихоньку клонило в сон. Иногда одёргивался, бросал навязчивые взгляды на свои руки: всё казалось, что плохо закатал рукава и мальчик увидит следы от уколов. Потом замотал его в большое полотенце, совсем как ребёнка, и понёс обратно в постель. Сиэль быстро пригрелся и почти заснул, ткнувшись холодным носом ему в шею. Даже жалко было его разматывать, заставлять опять дрожать и ёжиться от холода. Себастьян уже выключил свет, как он вдруг спросил: — Ты веришь в Бога, Себастьян? Мужчина очень удивился и замешкался. К чему бы это он? — Да… Да, наверное, верю. — Мы с папой недавно были в церкви. Священник дал мне две иконки. Хочешь взять одну? — Хочу… — непроизвольно вырвалось у Себастьяна чуть слышно. Сиэль вытащил руку из-под одеяла и указал в сторону своего маленького письменного стола. — Вон там блокнот, видишь? Под обложкой они. Возьми одну. Себастьян подошёл к столу, нашел в темноте блокнот: две небольшие, тоненькие деревяшечки ровно были вложены под тесный переплёт аккуратными мальчишескими руками. Он вытащил одну, положил блокнот на место и — с защемившей под сердцем благодарностью — погладил его. — Спасибо, Сиэль. Глаза юного Иисуса пронзительно глядели на него с иконки. Жуткие глаза. Тёмные, совсем чёрные в темноте, как пустые провалы глазниц. И эти пальцы. Тонкие, не по-детски гибко сложенные в знак благословения. Чувство чего-то нехорошего заставило Себастьяна оглянуться. Взгляд снова упал на лилии, ясно белеющие в темноте на подоконнике. В другой руке Иисус держал несколько цветочных веток. Ну конечно, лилии. Себастьян неторопливо обвёл их пальцем, стараясь не глянуть больше ему в глаза. Подойдя к Сиэлю, чуть-чуть опустил одеяло, открыв ему лицо, и несколько раз крепко поцеловал в горячую щёку. Вернувшись к себе, лёг в постель, стараясь хотя бы сейчас не измучивать себя раздумьями, и заснул как убитый. Наутро голова дала о себе знать. Ещё подкатывала мерзкая тошнота. Попробовал пойти в ванную и проблеваться — не получалось, в животе было пусто, не выходило ничего, кроме горькой слизи. От еды воротило. Он забыл, когда вообще последний раз ел. Винсент сделал ему укол. Сам, даже не спрашивая, сделал, когда нашел его засыпающим у раковины. Привело в чувства и ужаснуло запоздалое осознание своего поведения: зашел в ванную и не закрыл за собой дверь. И просто уснул. А ведь на месте Винсента мог бы оказаться Сиэль… Так нельзя. Не смеет он опускаться до такого скотского уровня. Граф почти ничего не говорил, только улыбался в глаза и успокаивал своими нежными, внушающими безусловное доверие руками. Себастьян расслабился, уткнулся лицом ему в грудь и долго стоял, почти повиснув на нем, неподвижно, жадно поглощая минуты без боли, без тошноты, не изматывая себя новыми попытками что-нибудь делать, думать, решать. Вечером к Винсенту опять пришли гости. Всё приходили и приходили новые и новые люди с одинаковыми лицами. Звон пьяных голосов нещадно вдалбливался в уши. Себастьяну, на удивление, хорошо удавалось держать спину, улыбаться и бегать от стола к двери. Впрочем, как и всегда. Хотя тело свое он почти не ощущал. «Он прирожденный дворецкий. Мой дворецкий. Да, да. Мой прирожденный дворецкий», — дрожа от гордости, вполголоса заявил Винсент кому-то за столом и ласково кивнул Себастьяну. Временами он демонстративно бросал на него взгляды, какие бросают на личную, заслуженную ценность, которой по-настоящему можно гордиться и без стеснения показывать людям, подзывал к себе, заставлял встать на колени, гладил по голове и клал в рот кусочек какой-нибудь еды. Себастьян в беспамятстве натягивал улыбку, подходил и делал всё, что он говорит. Стоило прикрыть глаза, начинало утягивать в сон, голова опускалась, а окружающие звуки стихали. Себастьян украдкой щипал себя за губы, чтоб не засыпать. Пальцы ни черта не щипали. Наконец вспоминал, что на нем эти дерьмовые перчатки, они мешали. — Себастьян, иди сюда, иди ко мне, мой мальчик, — пробился сквозь тишину полусна ласковый голос графа. Подошёл. Почти вслепую, унюхав в воздухе манящий, становящийся всё резче запах. Повинуясь жесту, встал на колени. В голове тускло вспыхнул и тут же погас вопрос: «Неужели прямо здесь, когда они все пялятся?» Но на стыд давно не осталось сил. Рассеянный взгляд уловил напряжение в брюках Винсента. И чужие глаза на противоположном конце стола. Стеклянно недвижные глаза доктора, они пронзали, как ледяное железо, и невольно понуждали прижаться покрепче к хозяйским коленям, от волнения несколько раз лизнуть руку, гладящую по щеке. — Ну, ну, мой хороший… Не суетись. Не суетись, — унял разом все тревоги любимый голос. Себастьян заполз под стол, носом нащупал твёрдое, влажное место и припал к нему губами. Усталости не чувствовалось, только устойчивое, долгожданное спокойствие, что хозяин рядом, он не злится, ему хорошо. Себастьян долго ласкал его, пока напряженные пальцы не впились в волосы, не надавили на затылок быстрым неосторожным движением и в горло не брызнула горячая жидкость. Не помнил, сколько прошло дней. Заставило очувствоваться только сообщение Винсента, к которому он с механическим постоянством каждое утро заходил в кабинет, о том, что они с Сиэлем едут в больницу. Оставшись один, Себастьян посмотрелся в зеркало, впервые за долгое время разглядел не торопясь, при дневном свете своё лицо. Страшно ввалившиеся щёки, воспалённые, опухшие тёмными кругами глаза, брови свело у переносицы судорогой больного, забитого существа. Он не узнал свой взгляд — растерянный, с детской мольбой обращённый в пустоту. Скорее к Ллойду. Мальчик только закончил принимать ванну, вышел к нему с мокрыми, аккуратно и гладко расчесанными волосами, обмотанный по пояс коротким полотенцем. Маленькие босые ступни, почти не касаясь пятками, ступали по сияющему полу. Идеально белая кожа в ослепительном свете ламп отливала нечеловеческой, наводящей волнение синевой, почти светилась. Абсолютно не испытывая стеснения, прошёлся по комнате, достал из столика крем. — Скверно выглядишь, однако, — бросил он и сел на кровать. — Намажешь меня? Себастьян не успел что-либо сообразить, неохотно подошел к нему, как приманенный заклинанием. Только сейчас вспомнил, что из головы вылетело взять шоколадку. Бесстыжий мальчишка снял полотенце, аккуратно сложил его и лёг на спину. Себастьян долго пялился на одну букву на тюбике крема, изредка бросая на мальчишку растерянные взгляды. — Ну ты что там, уснул? — поторопил тот. Себастьян вздрогнул, как будто ему за шиворот сыпанули горсть снега. Ллойд, расслабленный и тонкий, лежал, раскинув руки и почти сливаясь с простынёй. Впалый живот напрягался, когда он делал вдох, и обозначался слабенькими, юношескими мышцами. И ведь это прелестное создание беспардонно мучило его, влезало в душу, скручивало волю узлом. И ведь продолжает это делать. И продолжит. Себастьян стащил зубами тугие, почти уже приросшие к рукам перчатки, согрел в ладонях немного крема и мазнул по костлявой, маленькой груди. Ллойд продолжал спокойно лежать и ровно дышал, иногда жмуря и потирая пальцами веко отсутствующего глаза. Ладонь скользнула выше, на тоненькое горло, почувствовала едва начинающий развиваться кадык. Мальчишка слегка зевнул — кадык шевельнулся под пальцами, и Себастьян едва не одёрнул руку. Одно ловкое движение ладони, сжать пальцы посильнее и побыстрее навалиться на грудь… Нельзя думать: он узнает, прочтёт мысли. Мужчина сел поудобнее, чувствуя, что от прикосновений и от всех этих мыслей в паху наливается предательский ком возбуждения. Только бы маленький гадёныш не влез сейчас опять в его голову. Судя по взгляду, сейчас ему было лень в неё влезать. Нервные руки осторожно, но старательно гладили шелковистую кожу, стараясь растереть крем повсюду. С ощущениями Себастьяна в последнее время начало происходить что-то нездоровое. Изжёванный мозг посылал в нервы сигналы сбивчиво, внезапно и остро, точно выстрелы. Руки всё гладили, растирали, массировали. Крохотные, бледно-розовые соски, твёрдые от природы, как маленькие иголочки, покалывали пальцы, когда невзначай подбирался к ним. И хотелось их снова трогать, даже щекотать. И забывалось о поганой сущности того, кому принадлежит это тело. И Себастьяна передёргивало, и увлекало, и покрывало мурашками под плотной тканью фрака. Боялся только случайно задеть, сделать больно. И хотел убить. И хотел убить, и боялся. И хотел, и боялся… Тут же вспомнил лежащего в ванне Сиэля. Вспомнил свои ощущения, когда купал его, сравнил. То были пробивающиеся сквозь смертельную усталость совершенно чистые, тёплые ощущения, как вода в детской купели. Ничего порочного. Нет. Сейчас он испытывал абсолютно другое. Выдавил побольше крема и взялся растирать живот и бедра, обходя с опаской, как что-то запретное, реденькие, светлые волоски. Мальчишка немного развел ноги. Себастьян, помедлив, дотронулся до внутренней стороны бёдер, до самой тонкой, лоснящейся, как крыло бабочки, кожи. Хотелось ещё… Ещё потрогать эти места. Он вопросительно поднял глаза, но Ллойд не смотрел на него, а что-то искал взглядом. Потянулся к чашке с фруктами и взял несколько виноградинок. — Лиши меня девственности, Себастьян. Внезапный, до дикости безумный приказ, брошенный с такой обыденностью, поверг в ступор. — Что?.. Сделал вид, что не расслышал. Но расслышал он всё прекрасно. Сделал вид, что не поверил. Просто разыгралось проклятое воображение. Но только не… Только не это. Ллойд приподнялся на локтях. — Лиши меня девственности, Себастьян, — повторил он, отчётливо выговаривая каждое слово. Мужчина глуповато смотрел на него и беззвучно открывал рот в подобии улыбки. — Ллойд, ты… Ты в своём уме? — Почему нет? Насколько я понимаю, Сиэлю хуже. Кто же знает, сколько мне осталось? Может, это последний раз, когда ты видишь меня, — ровным голосом, без малейшей тревоги пояснил мальчик. Себастьян сидел в страшно неловком чувстве и таращился в пол. Ллойд незаметно подкрался к нему на четвереньках и, прогнув гибкую спину, мягко обхватил руками его колено. — Ты ведь тоже хочешь… Я чувствую, — прошептал он, прижимаясь щекой к чужой руке, боязливо отдалившейся. Отодвинуться? Встать? Уйти? Удрать от хрупкого мальчика, который сейчас предлагает ему своё тело, — что может быть трусливее? Себастьян весь напрягся, втянулся, ещё оказывая хоть какое-то сопротивление, ещё не до конца потеряв здравомыслие. Между ног всё горело. Ллойд уселся к нему на колени. Не лез целоваться, не пытался обнять, даже не трогал. Просто зажимал его голыми костлявыми бедрами и молча смотрел в терпеливом ожидании, как послушный ребёнок. Огромный, тёмно-синий глаз странно заблестел, будто наполнялся слезами. Стихийно нахлынуло ощущение того страха, когда смотрел в жуткие глаза маленького Иисуса на иконке, что дал Сиэль. Но моментально смягчилось, когда мальчик потянулся к его шее беззащитными, несмелыми руками. Притворяется? Не имело значения. Себастьян с бесконечной нежностью смял его лицо в ладонях и стал жадно целовать, не разбирая, куда. Нацеловывал ему лицо, шею, присасывал кожу, облизывал, одёргивался, как прошибленный током, когда нечаянно прикусывал зубами, целовал снова. — Ллойд… — проговорил он, ненадолго оторвавшись, не переводя дыхания. — Послушай, мы сделаем это. Мы обязательно сделаем это. У нас будет всё, обещаю. Но только не здесь. Не здесь, не так. Я не хочу, чтоб у нас всё было… вот так. В этом грёбаном подвале! Ллойд отстранился. В лице его постепенно застывала болезненная обида. Слеза выкатилась из моргнувшего глаза и стекла по щеке. — Ллойд!.. — Себастьян, ощутив сильную вину, подался к нему. Но юноша сильным, медленным движением убрал его руки. — Почему ты думаешь только о себе, Себастьян? — спросил он с холодным укором. — Тебе плевать на иных, кто рядом с тобой, кто деятельно, прошу заметить, подходит к твоим проблемам, а не те, с кем удобно плавать в идиллически розовом мирке. Да ты и не чувствуешь ничьих желаний. Кроме собственного страха и самолюбия, которое обязательно нужно потешить, ты ничего не чувствуешь. Он брезгливо усмехнулся. — Винсенту не отказываешь? С ним лучше? Ну конечно… Ему отказать не можешь физически. Только накачав наркотой, тебя можно подчинить, — с жестоким упоением прошептал он прямо в губы. — Ллойд, пожалуйста, хватит, — процедил Себастьян, не глядя на него. — Ты не хочешь меняться, не хочешь слушать, тебе нравится травить себя и других собственными страданиями. Тебе так же было плевать на Ллойда. Поэтому ты убил его. Себастьяна передёрнуло. — Что ты сказал? Противное лицо просияло глумливым торжеством. Мерзавец закивал, мгновенно обо всём догадавшись. — Не отец убил Ллойда, а ты. Ты, Себастьян. Это ты разбил зеркало. Чтобы он окончательно не подчинил тебя. Я прав? Ну конечно прав… Тебе легче искать виноватых, чтобы не брать на себя ответственность. Я просил тебя не врать, но проблема уже в другом. Ты сам искренне веришь в свою ложь. Себастьян сжимал зубы и скручивал в кулаках простыню. Мышцы пресса свело от злости. Боялся, что, если глянет ему в глаза, не удержится и ударит. Ллойд распутно прогнул спину, потянулся, демонстрируя себя во всей красе. И вдруг на секунду нахмурился, будто в голову ему пришла очередная дикая идея. — Что ж, если тебя можно только заставить… — сладко растягивая слова, произнёс он в садистском раздумье. — В таком случае я приказываю тебе. Ты ведь понимаешь, что сделаешь только хуже себе, если не подчинишься. Винсент обо всём узнает… Поэтому лучше делай то, что я говорю. Голос его уже не вызывал ярости, не вгрызался в нервы, а слышался как-то отдалённо, сквозь плотную пелену усталости. Рука Себастьяна медленно, как-то даже безотчётно разжала простынь и потянулась за спину, к карману, где всегда лежал заряженный пистолет. Ллойд выслеживал каждое его движение. Заметил. — Хм… Да неужели? Убьёшь меня? — абсолютно прохладно удивился он. Себастьян вытащил пистолет — инстинкт сработал моментально от самого ощущения оружия в руке — и взвёл курок. — Я убью тебя. И Винсента. Хватит. Хватит. — Он слышал, как сильно дрожит его голос. Весь дрожал от истерики, которая пробирала изнутри. — А как же Сиэль? — огорчённо напомнил Ллойд. — Этот невинный мальчик, которого ты так бережёшь? Сможешь потом посмотреть ему в глаза? Свалить на кого-то ответственность будет не так-то просто. Не стоит открывать ему правду, пусть живет в своём мире, если там ему комфортнее и безопаснее. — Тогда я сам! — в истерике, прорвавшейся наружу, крикнул Себастьян и прижал холодное дуло пистолета к голове. К тому самому месту за ухом, которое опять запылало огнём. С губ Ллойда сорвался испуганный вздох. Он слез с его колен и сел, поджав ноги к груди, как маленький, затравленный ребёнок. Этот взгляд… Фальшивый или нет, но он заставил Себастьяна помедлить, хотя тот уже задержал дыхание, приготовившись к секундной пронзающей боли, и палец на спусковом крючке перестал дрожать, и сейчас бы вот-вот… — Снова бросишь Ллойда? Оставишь здесь одного? — пролепетал мальчик. Голос его сорвался. — Бросишь своего Ллойда, а сам сбежишь?.. И всё будет напрасно? В голосе — неверие. Неверие в предательство первого и единственного существа, что ответило взаимностью. В самое страшное, невыносимое, непростительное предательство. Себастьян выронил пистолет и отчаянно замотал головой. — Нет!.. — Не напрасно? — с хрупко вспыхнувшей надеждой переспросил Ллойд. Себастьян крепко зажмурился, пытаясь вытеснить то дичайших масштабов чувство тоски и безнадежности, которое сейчас разламывало голову. Он опустился на кровать, совсем без сил, разбитый, почти уничтоженный. — Почему я, Ллойд? Что тебе от меня нужно? Зачем ты мучаешь меня? — едва шевеля губами, взмолился он. И не знал, к кому обращается, к этому ли мальчишке или к тому, его Ллойду, которого здесь нет. Которого больше нигде и никогда нет. И не знал, кто ослабил ему галстук, позволив глубоко и свободно вздохнуть. И не знал, кто отвечает ему, тёплыми костяшками пальцев поглаживая по щеке. — Ты сам начал эту игру, Себастьян. Когда решил отодвинуть зеркало, когда согласился работать на Винсента, когда пошёл на войну. Каждый твой шаг влёк за собой последствия — ничего удивительного и нет смысла сейчас кого-то обвинять. Себастьян в беспамятстве потянулся к губам, оказавшимся так близко, и, перестав дышать, застыл в нескончаемо долгом поцелуе. — Я хочу тебя. И ненавижу тебя, — со смехом озвучил он заклинившую в голове мысль. — Я хочу тебя. И ненавижу. Хочу и ненавижу. Как так? — Один из типов амбивалентности чувств Фрейда, — безусловно пояснил Ллойд. — И снова ничего удивительного. Приоткрывая глаза, Себастьян заметил, что чужая рука только что взяла пистолет. Это мигом привело в сознание. Он привскочил. — Эй!.. Ллойд, брось, не дури! Мальчишка весьма умело перехватил пистолет другой рукой, попятился на коленях подальше и направил на него. Себастьян напряжённо смотрел в нацеленное дуло, тёмное, пустое, как провал глазницы. Будь на месте этого мальчишки кто другой, он в пару простых приёмов обезвредил бы его. Но сейчас Себастьяна буквально вжало коленями в кровать, а пальцы малодушно немели. Всё тепло тела, вся кровь прилила к паху. Ллойд увидел его возбуждение. Бледные губы дёрнула быстрая ухмылка. — Раздевайся, Себастьян, — велел он. Кровь ударила в нижнюю часть тела горячей пульсирующей волной. Мужчина попробовал собрать последние капли рассудка и абстрагироваться от этой чертовски нездоровой ерунды, которая с ним творилась. Мелькнула глупая мысль попытаться переубедить мальчишку. Тот нетерпеливо постукивал по пистолету пальцами свободной руки. Себастьян понимал, если ещё помедлить, он начнёт раздражаться и продолжит морально уничтожать его. Лучше подчиниться. Сил думать оставалось всё меньше. Он снял пиджак, стал расстёгивать рубашку. — Побыстре-е-е… — тихо поторопил Ллойд. — Послушай, — остановившись, заговорил Себастьян, но, дрогнув от щелчка затвора, продолжил медленно расстегивать брюки. Он хотел рассказать о своей одной проблеме, случившейся тогда с Винсентом. Не дай Бог и сейчас… Лучше промолчать. Представить только, как может унизить его Ллойд на этот счёт — Винсенту и не снилось. Стиснутый брюками член подскочил, высвобожденный, и шлёпнулся по животу. Себастьян обрадованно глянул вниз. Ллойд долгим, придирчивым взглядом оценил его бледное, сильно исхудавшее тело. — У тебя красивое тело. — И у тебя, — смутился немного Себастьян. — Ллойд… Я немного боюсь. Ты такой маленький и… Не хочу, чтоб тебе было больно. Понимаешь? — Не вижу проблем, — отрезал Ллойд. — Любые размеры надо грамотно использовать, только и всего. Себастьян тронул свой член, но, услышав щелчок затвора, механично вскинул руки. — Я не разрешал тебе ничего трогать. — Юноша внимательно оглядывал его, не переставая держать на прицеле. Себастьян не двигался, старался дышать реже и только чувствовал, как единственная часть тела пульсирует и дрожит. Взгляд Ллойда вдруг задержался на чём-то любопытном. Среди красных расчёсов, ссадин, шрамов и следов от игл он разглядел нечто особенное. — Откуда у тебя этот шрам, Себастьян? Мужчина догадался, о чём речь: на паху у него был плотный, косой рубец, примерно как от аппендицита, но пониже. — Осколок, — коротко ответил он. — Снова осколок… — подхватил Ллойд с досадой и покачал головой. — Вся твоя душа раздроблена на осколки, и, чтоб восстановить её, нам надо собрать все. Чёртов философ… Себастьян вздохнул, понимая, что он снова требует рассказать подробности. — Осколок гранаты. На войне. Мне сделали операцию, но пошло заражение, и… — И? — допытывался Ллойд. — И мне пришлось задержаться в госпитале. — Себастьян выдавил из себя смешок. Ллойд прищурил глаз, бдительно следя за его лицом. — Это тогда к тебе пришел тот мужчина и предложил работать? — Да. — Что-то тогда было… Что-то особенное, — придирчиво подметил Ллойд, продолжая наседать. — Мы договорились не лгать, Себастьян. Не заставляй меня вытягивать из тебя клещами каждое слово. — С тебя станется… — враждебно буркнул Себастьян. — Ллойд, сейчас не самое подходящее время для разговоров об этом, но правда! — Нет, сейчас самое время. — Мальчишка оставался непоколебим. Он опустил пистолет, но продолжал надёжно держать его в руке. Сел удобнее, выпрямил спину и скрестил ноги, собираясь долго слушать. Себастьян оставался стоять на коленях, хотя они порядком устали и болели. Не покидала странная и, к жуткому непониманию, приятная тревога: стоит ему проявить волю, мальчишка тут же направит на него пистолет. — Мне сказали, что я больше никогда не смогу иметь детей. После того случая. — Больше никогда? — прицепился к слову мальчишка. — А были? — У меня был сын. Я познакомился с девушкой, американкой. Она там работала медсестрой. Так случайно это всё… Я не думал, что с кем-то смогу так… Чёрт, я даже не понимал, чувствую ли что-то к ней. Мы вместе решили покончить со всем этим, уехать и больше никогда сюда не возвращаться — она чувствовала, что мне это нужно. Чувствовала, что это меня спасёт. Она хотела меня спасти, а я страшно хотел стабильности, может, просто тихой семейной жизни. Забыть о прошлом. Хотя бы попытаться. Может, тогда бы я снова… Она родила сына, и я и впрямь снова ожил. Я ожил… — Расцвело всё, что не имело ни цвета, ни вкуса и расцветало короткими вспышками в моменты, когда ты убивал? — навёл его Ллойд. — Так… — почти беззвучно шевельнул губами Себастьян. — Я больше не хотел убивать. — Что случилось с твоим сыном? Он умер? — продолжал спрашивать Ллойд с бездушным любопытством. — Умер. Он родился очень слабым и трёх месяцев не прожил. — Что потом? Вы продолжали жить с этой девушкой? — Нет, не смогли больше. Я не смог. Вернулся во Вьетнам, и… Вот. Осколок. И операция. Я всё тебе рассказал, Ллойд. Что ещё ты от меня хочешь? Мальчишка молчал. Продолжал изучать глазом его тело. С омерзением опустил взгляд на опавший член. — Что, всё? Больше не продержишься? — язвительно удивился он. Себастьян не сразу понял, что он от него хочет. Потом аж похолодел от досады. — Ллойд, а ты сам подумай! Мужчина не может, когда на него так давят и спрашивают… Ты.! ты головой-то подумай! — запинаясь, вспылил он. — Я всегда думаю. Это твой эмоциональный фон слишком нестабилен, а рассеянное внимание удваивает его нестабильность. Ты не умеешь сосредотачиваться. Невозмутимость в лице Ллойда становилась чем-то ядовитым. Он поднял пистолет. — Смотри на меня, Себастьян, — без крика, но очень жёстко приказал он. Мужчина судорожно вздёрнул голову, попробовал расслабиться и стоять спокойно. Сердце забилось чаще. — Что во мне хорошего, Ллойд? — осторожно, надеясь, что не спровоцирует, спросил Себастьян и горько улыбнулся. — Почему я? Зачем я тебе? Он спокойно ожидал, что Ллойд ответит: «Я и не говорил, что увидел в тебе что-то хорошее». Однако… — Не дави на жалость — не люблю. Ты легко поддаешься дрессировке, тебя легко подчинить, — без стеснения объяснился тот. — Не так, как Винсента. Он — сформировавшаяся личность, верная своим принципам. Ты — по сути, вообще пока не личность. Ложись на спину, Себастьян. Мужчина безвольно лёг. В голове продолжали звучать роковые, брошенные столь прямо слова. Ллойд провёл тыльной стороной ладони по его животу, погладил шрам и слегка потрогал, примял член, который пусть медленно, но начинал крепнуть. Себастьян боялся непроизвольно подумать о чём-то не том: вдруг возбуждение опять пропадёт. Боялся посмотреть Ллойду в глаза и позволить ему проникнуть в мысли. Поэтому неотрывно, не отвлекаясь, смотрел на его маленькое, желанное тело, изо всех сил сосредотачивался на ощущении руки, которая ласкала член. Вряд ли мальчишка имел опыт, но быстро втягивался. Делал это нежно, неторопливо, смело, иногда останавливаясь и прислушиваясь к ощущениям Себастьяна. — Закрой глаза, Себастьян, — полушёпотом приказал он. Мужчина с облегчением, ведь он сам только об этом подумал, закрыл глаза, повернул голову и вслепую уткнулся носом в нежную, маленькую руку. Она пахла прохладой, кремом и соблазнительной чистотой юного тела. Себастьян голодно припал к ней, обнюхал, пока ему это позволялось, попробовал на вкус каждый тоненький палец, щекоча языком между ними. И не заметил, как Ллойд вытащил из-под его лица руку и провёл по щеке пистолетом. Не страшно. Трепетное ощущение кожей холодного металла. Ощущение оружия в хрупкой повелевающей руке. А вторая рука крепче сжала ноющий член, запрещая бояться. Запрещая думать. Запрещая делать всё, чего не хочет повелитель. Ллойд провел пальцем по влажной головке, помассировал ее. Себастьян сдавленно промычал, сдержав стон — Ллойд не разрешал шуметь. Палец чертовски искусно проскользнул вверх-вниз по уздечке. Рот против всякой воли раскрылся — глотнуть воздуха, которого стало невозможно мало. И в тот же миг во рту ощутился опасный вкус металла. На том же слепом инстинкте рот обхватил дуло пистолета, зубы больно куснули твёрдый металл. Копившееся возбуждение в одно мгновение шибануло к паху и выплеснулось пульсирующими толчками. И в это одно мгновение Себастьян истошно взмолился, чтобы Ллойд не выпускал его член из руки. И тот не выпускал. Помог, терпеливо стимулируя ладонью, выхлестнуть из себя остатки тяжелого и горячего, как расплавленный свинец, удовольствия. Конечно, будет сейчас ругать. — Мда. Выдержку тебе еще тренировать и тренировать, Себастьян, — сухо вынес свой неутешительный вердикт Ллойд. — Можешь открывать глаза. Себастьян резко задышал и закашлялся, когда изо рта вытащили пистолет. Всю нижнюю часть тела била крупная дрожь. Спина затекла. Хотел привстать. — Лежи, лежи, не шевелись! — запретил Ллойд. Он выдернул из коробки несколько влажных салфеток и аккуратно вытер расплескавшееся по животу мужчины семя, чтоб не испачкало постель. — Сделай одолжение, кончай аккуратнее. Ты мне чуть волосы не заляпал, я только их помыл, — недовольным тоном пристыдил он. — Извини уж. Как бы не от меня зависит… Это физиология, — сконфузился Себастьян. — Глупость, — решительно не согласился Ллойд и ткнул его пальцем в лоб. — Всё дело здесь. Ты можешь себя контролировать. Если, конечно, не приравниваешь себя к животным, как того хочет Винсент. Безумие. Себастьян протяжно вздохнул и запрокинул голову. Нет смысла спорить. — Может, теперь ты сделаешь что-нибудь для меня? — Ллойд глянул на него, как будто вот-вот собирался разозлиться. Он бесстыдно разлёгся поперёк кровати, раздвинул худощавые, гибкие, как у какой-нибудь игуаны, ноги. — Конечно, сейчас, — вырвалось у Себастьяна, и вместе с этим едва не слетело с языка «мой лорд». Он забыл об усталости, вскочил. Глаз Ллойда неодобрительно прищурился, намекая, что резких движений лучше не делать. Лениво переглядываясь с Себастьяном, мальчишка выгнул спину, погладил себя рукой, ловко сжимающей пистолет. Его тонкий, юношеский член медленно, вздрагивая, выпрямлялся. Невинный мальчик… Господи, как в это поверить?! Себастьян осторожно подполз к нему на четвереньках. Боязнь потерять голову и прямо сразу наброситься не покидала. Он оглядывал распластанное перед собой тело и то притрагивался к нему, то склонялся в нерешительном порыве поцеловать. Уголки губ, надорванные от забав Винсента, щипала слюна. К своему стыду, вдруг понял: он не знает, что приятного и умелого может сейчас сделать с этим телом. Необъяснимая растерянность. — Как.? Как именно тебе хотелось бы, Ллойд?.. Что тебе нравится? Может, потрогаешь себя сам сперва, а я… помогу? — сделавшись нежным, попробовал он спросить. Ллойд холодно косился на его умоляющую физиономию, поигрывая пистолетом в руках. — Мне хотелось бы так, чтоб было хорошо. Учись чувствовать партнёра, если не хочешь, чтоб тебя снова заставили. Себастьян склонился к костлявой груди, пересчитал языком рёбра, присосал крохотный сосок — пока просто проверил себя, насколько сумеет быть нежным. Юноша расслабленно закинул руки за голову и подставил шею. Себастьян прошёлся к ней дорожкой невесомых поцелуев. Шея пахла солью и чем-то молочным, детским. Язык ощупью нашел бьющуюся под челюстью жилку. Губы дрожали. Челюсти сводило от желания прикусить упругую, тёплую кожу, под которой так ощутимо пульсировала кровь. В голову ударил щелчок затвора. Себастьян зажмурился и оцепенел с раскрытым ртом, на секунду поверив, что его убили. — Осторожнее, Себастьян, — тихим, но внятным голосом напомнил Ллойд. Приставленный к затылку пистолет надавил, заставляя опустить голову ниже, припасть губами к впадине между рёбрами. От чужого дыхания Ллойд чувственно выгнулся, втянул живот, что обозначилась каждая косточка. Член его истекал смазкой, вздрагивал, и Себастьян случайно касался его. Мальчик весь истекал желанием, каждый неразвитый мускул его напрягался, стоило слегка задеть рукой, волосами, дыханием. Он лежал неподвижно, зажимая простынь кончиками пальцев — в этих посиневших от напряжения пальцах сейчас ощущалось что-то очень недоброе. Терпение его подходило к концу. Несмелый взгляд снизу вверх: «Позволите, мой лорд?» Синий глаз одобрительно сморгнул. Рука, видимо, устав держать пистолет, дала некоторую свободу. Себастьян ужаснулся, снова в мыслях назвав его «мой лорд». Ужас отступил, и его затмило сладостное желание. Язык тронул мокрую головку, распробовал на вкус тёплую, соленую смазку, пощекотал уздечку. Ллойд плаксиво шикнул и сильнее раздвинул колени, буквально вжав их в кровать. С таким юнцом надо бы поаккуратней — контролировать себя он пока вряд ли умеет, да и не знает-то толком себя, быстро кончит. Двумя пальцами, как что-то хрупкое, нежное, дорогое, погладил нижнюю сторону члена, обхватил его, стараясь не давить, оттянул крайнюю плоть и подул на головку. Теперь, когда сознание оставалось более или менее ясным, он мог чувствовать себя, мог наслаждаться, мог не останавливаться… Ведь хозяин не приказывал остановиться. «Хозяин?..» — снова поймал себя на мысли Себастьян, но быстро забылся. Ллойд лежал, томно прикрыв глаза, и глядел в сторону — тоже наслаждался и не собирался быстро кончать. Обрадованный, что потихоньку начал понимать его тело, мужчина обхватил обеими руками худенькие бёдра, раздвинул шире, напоследок тронул разгоряченной щекой прохладные яички. Тугой, ещё никем не тронутый анус сжался, когда до него докоснулся язык. Себастьян лизнул его снова, попробовал протиснуться языком внутрь: тесно. Приподнял голову, чтобы получше разглядеть раздвинутое под ним тельце: какое же всё миниатюрное, узкое, нежное. Но какое желанное. Какой же он ещё юный… Сердце кольнула боль нахлынувшего против воли воспоминания о себе тогда. Чёрный мужик, много крови… Не нужно боли. Совсем не нужно. Он помассировал пальцем анус, пока не пытаясь проникнуть, только помогая мышцам размякнуть. — Расслабься, Ллойд, — ласково попросил он. — Не хочу, чтоб тебе было больно… — Не нужно, Себастьян, — быстро выровняв дыхание, ответил Ллойд. — Я не боюсь боли. И эти слова отдались удвоенной жутью, обдали холодом, бесчувствием и чем-то неизъяснимо родным. Страсть как захотелось его обнять, прижать к себе, уверить, что всё плохое позади, защитить, как только может. — Продолжай, Себастьян, — выдернул из глубины раздумий голос Ллойда. — И не вздумай сам обмякать! Мужчина встревоженно глянул на свой обмякающий из-за посторонних мыслей член. Низ тела, будто повинуясь приказу, стремительно налился жгучим желанием. И мысли, словно в голове что-то перещёлкнули, отключились. Себастьян припал губами к бархатистой коже паха, нацеловал ее вволю. Анус порозовел, залоснился от слюны и крема, тугие мышцы размякли, готовые принять мужские пальцы. Внутри мальчика было горячо и тесно. — Не больно тебе, Ллойд? — участливо спросил он. Тот отрицательно мотнул головой, продолжая глядеть в сторону. Потом скосил на него внимательный глаз. Продолжал изучать даже теперь. Себастьян чувствовал, как он сжимает его пальцы — не от боли, просто пробовал его на ощупь, изучал со всех сторон — и снаружи, и внутри, постепенно привыкал к чужому ощущению в себе и словно раздумывал: подходит ли этот человек ему или не заслуживает никакого снисхождения. Себастьяна захлестнул такой дикий энтузиазм: сделать ему как можно приятнее, стать для него идеальным. Пальцы целиком погрузились в горячую глубину и медленно-медленно вышли почти до конца, надавив на верхнюю стенку. Ллойд закрыл глаза, пробуя разобрать свои ощущения, повозился на месте и собственнически закинул одну ногу на плечо Себастьяну. Палец нащупал маленькое, плотное местечко, слегка надавил, помассировал неспешными круговыми движениями. Ллойд извернулся, будто по телу его пропустили слабенький разряд тока — кажется, почувствовал что-то интересное. Себастьян не вспоминал, что и как Винсент вытворял с ним — делал всё по наитию, получалось само собой. Импровизировал и верил, что хозяин оценит его фантазию. Свободная ладонь поймала подскочивший член, растерев обильную скользкую смазку по головке, перехватила поудобнее. Новое прикосновение к натянутой уздечке прошлось крупной судорогой по всему телу юноши. Страстно хотелось его всего прощупать, понять, почувствовать и заласкать до полусмерти. Лишь бы он позволял, ли лишь бы ему нравилось… Себастьян больше (хотя бы сейчас) не мог выносить его холодности. Пальцы внутри изогнулись, надавили посильнее. Ллойда передернуло, что Себастьян едва удержал его, подхватив под бёдра. Мальчик сам не ожидал от своего тела такой мощной реакции. — Тихо, тихо… — зашептал Себастьян, улыбаясь. — Всё хорошо. Так и должно быть. Ллойд привскочил и ударил его пистолетом по руке, потянувшейся к члену. — Не трогай его! Я хочу кончить без рук, — потребовал он, нисколько не смущаясь своих слов. — Что ж, давай попробуем. Себастьян не растерялся, хоть и не представлял, что можно сделать с неопытным мальчиком, чтобы он в первый свой опыт испытал анальный оргазм. Причём, сам Ллойд ничего, даже чуточку, для этого предпринимать не собирался — все проблемы возложил на покорные плечи. Мужчина подхватил его поудобнее, пальцы верными, ритмичными движениями массировали простату. Ллойд до хруста суставов раздвигал бедра, весь раздвигался каждому новому, острому чувству. Так бесстыже и искренне. Пальцы, зажимавшие ствол пистолета, расслаблялись. Как он бездумен и бессилен сейчас… Это сильнее будоражило. У Себастьяна всё ныло и горело в паху. Изнемогал. Держался. Чтоб не ослушаться, не накинуться, не вонзиться в него членом, ногтями, зубами, всем своим изголодавшимся существом. — Не смей кончать! — на рваном выдохе прикрикнул Ллойд. И Себастьян не смел. Преданно, терпеливо, хорошо продолжал делать маленького хозяина счастливым. Пальцы не чувствовали усталости. Чувствовали только, как внутри юноши всё горячеет, как потихоньку начинает сокращаться тугими мышцами полость. Ллойд жмурился, шмыгал носом, метался, то прикладывая руку ко рту, то хватаясь за выскальзывающую простынь. Неспособный ничего приказать. Неспособный к гордости. Он страдал, мучительно силясь приблизить момент экстаза, выжимал его из себя, напрягался, почти выворачивался. Мертвенно-бледное лицо густо залилось краской. Он отворачивался, прятал его в складках одеяла, прятал себя, судорожно прятал свои чувства, глубоко сокрытое уязвимое, человеческое, мальчишеское естество. Но Себастьян видел. Но не показывал виду, чтобы не смущать хозяина, чтобы дать ему насладиться властью даже теперь, даже в последнюю минуту — это приводило в дикий восторг. И полностью упившись его удовольствием, вот-вот достигшим пика, этим недолгим, будоражащим моментом, Себастьян победно заулыбался. — Да, да, мой лорд… — в забытьи прошептал он. Дыхание сильно дрожало. Он наблюдал, смакуя секунды, как мальчишеское тело свело обширной предоргазменной судорогой и забило частой дрожью. Живот волнообразно вздулся и прилип к позвоночнику. Глаз безумно вытаращился и закатился, обнажив одну белую оболочку. Как это походило на смерть… Последние, самые сладкие секунды перед смертью. Эти секунды, за которые изящное тело юноши превращалось в красное, вздрагивающее желе. За это можно отдать всё. Себастьян исхитрился перехватить себя за основание члена буквально за миг до того, как обильно выплеснуться. Стало дьявольски больно. Он промычал в сжатые губы, продолжая наблюдать, как из вспухшего члена Ллойда медленно, долго вытекает сперма, прямо как молоко. Мальчишка быстро пришел в себя, рукам сразу вернулась ловкость: он взял лежащий за головой пистолет, протёр его углом простыни, как будто не хотел оставлять никаких следов своей недавней слабости. — Знаешь, Дарвин назвал жизнь без потомства тупиковой ветвью эволюции. А я смотрю на Винсента и хочу назвать сей ветвью его, — отстранённо произнес он, щуря глаз внутрь дула пистолета. Почему бы он заговорил об этом именно сейчас? И почуяв недоумение Себастьяна, требовательно вскинул на него своим глазом. — А насколько ты прогрессивен, Себастьян? — В каком смысле? Мужчина не знал, вдумываться ему в этот вопрос или продолжать в предвкушении пожирать взглядом голое, удовлетворённое тело, сдерживать эрекцию. Или и то, и другое сразу. Сердце панически колотилось. Что делать? Чего хочет хозяин?.. Сколько секунд он даёт на раздумье? Ллойд чуть склонил голову набок, ехидно хмыкнул, пробуравив взглядом его всего — вплоть до последней мысли, которой не позволил от себя ускользнуть. Тронул себя за ухом. — Болит? Себастьян поморщился от внезапно — стоило Ллойду об этом напомнить — прожегшей голову боли. Мальчишка удовлетворённо закивал. — Вот когда прошлое перестанет болеть, я соглашусь, что ты идеален. Вдоволь насмотревшись на его измучивающую эрекцию, Ллойд похлопал подле себя по кровати, приказывая лечь. Со смелостью хозяина оседлал его, долго мостился, тёрся костлявой задницей об изболевшийся член мужчины, по-кошачьи выгибал спину — издевался как мог. Неумолимый и прекрасный, склонялся близко к лицу, но не целовал, а пристально смотрел в душу и заставлял раскрывать пересохший рот, как в сильной жажде, и выпрашивать поцелуй. Губы дрожали, одержимо вышёптывая: «Мой лорд. Мой лорд…» Ощутив виском холод пистолета — обездвиживающий, но уже не несущий подсознательной угрозы, Себастьян ненадолго прикрыл глаза. Руки, что потянулись к тонкой талии мальчика, безвольно легли на кровать, Ллойд по-хозяйски сложил их Себастьяну за голову. Пусть делает всё, что захочет, только бы перестал мучить. Наконец приподнялся, обхватил тоненькой рукой член, причинив напоследок новую боль, и, не добавив даже крема, направил в себя. Себастьяна — снизу до позвоночника точно прошило острой иглой. В глазах на несколько секунд погас свет. Исчезло осознание самого себя, исчезли мысли, исчезли ничтожные попытки как-то, может быть, ещё спастись — всё превратилось в одно сплошное чувство, как с мучительной неторопливостью погружаешься внутрь единственно желанного тела. Ллойд слегка, без малейшей опаски в лице, морщился, принимая в себе боль как должное. Маленький, невозможно узкий, он терпеливо и упрямо стремился поглотить собой всё и сразу. Даже теперь не изменял своей сущности. Себастьян не мог возразить. Оставалось только смотреть и чувствовать себя в нем. Ллойд болезненно прошипел, когда крупный мужской орган, припухший от долгого сдерживания, достиг в нём предела. На глубоком, медленном вдохе попытался расслабиться, запрокинул голову. Откинулся назад, сильнее раздвинул бедра и плечи, что все косточки идеально обозначились. Как бабочка, впервые раскрывающая ещё липкие, слабые крылья. Себастьян чувствовал, что вошёл в него не полностью: тугое отверстие сильно, опасно натянулось, сжало. И уже не осталось никакого терпения держаться. Выгнуться бы бёдрами на остатках сил; тончайшая грань, один-единственный толчок отделял сейчас мучение от блаженства. Снисходительный взгляд сверху вниз дал понять, кто решает, когда перейти эту грань. Ллойд приподнялся на коленях, наполовину выпустив Себастьяна из себя, потужился, чтобы принять глубже. Он двигался, с разумной постепенностью освобождая Себастьяна от боли. Губы раскрывались в судорожных вздохах набухающего в глубине удовольствия, но взгляд всё же оставался твердым, а тело — послушным разуму. Сейчас, когда он был сверху, терять голову не собирался. Боль в члене унялась, ненадолго прекратилась пытка, и прихлынула новая волна щекочущего тепла. Она быстро наполняла, до тесноты, с каждым проникновением. Хоть бы сейчас он дал нормально кончить. Ллойд, сосредоточенный на своём удовольствии, которое планомерно растягивал, ритмично приседал, иногда меняя темп, подбирая для себя самый удобный, приятный. Глаз иногда поднимался и поглядывал на Себастьяна, давая понять, что спуска ему нет. Маленькое, поразительно могущественное, прекрасное и в той же степени гадкое создание. Из глубины рассудка поднялось желание схватить его за бедра, опрокинуть, стиснуть тонкое горло и нещадно долбиться, пока до последней капли не выжмет, не выдолбит из этой твари всю жизнь. Ллойд остановился и, с привычной подозрительностью наклоняя вбок голову, припал к груди Себастьяна. В подбородок требовательно упёрся пистолет. Мужчина поперхнулся сдавленным стоном. Вот-вот выпущенный бы наружу поток наслаждения схватило узлом. Как будто его самого схватили сейчас за горло. Ни кончить, ни дышать, ни двигаться не мог. — Себастьян, о чем попросил тебя Ллойд, перед тем, как ты разбил зеркало? — быстро, строго, на одном дыхании задал вопрос. — Убить… — хрипом вырвалось из расторможенной, отделившейся ото всего остального памяти. — Убить отца. Фантомный узел внизу живота развязался, вернее, рванулся. Нескольких фрикций хватило сполна, чтобы выпустить внутрь, в скопище горячих, плотных мышц всю боль, всё напряжение, всё удовольствие — всё, чему хозяин дал минуту свободы. Горячая темнота ударила по глазам, захлестнула и вывернула наружу оголёнными, надорванными в клочья нервами. Себастьян беззвучно раскрывал рот, глотая хлещущий в лёгкие воздух. Болели мышцы, болели внутренности, болела кожа — сплошняком покрытая мурашками, что казалась твёрдой, как чешуя. Малейшее прикосновение перетряхивало и прошибало до костей. Зрение вернулось. Расплывчатой картинкой Себастьян увидел, как Ллойд помог себе кончить рукой, дотянулся до салфеток и аккуратно всё промокнул. — Отвратительно, когда кончают внутрь, — фыркнул он, как может фыркнуть разве что бывалая шлюха. Он ушёл в ванную, ненадолго оставив Себастьяна. Ещё опьяненный, разморенный, мужчина лежал и слепо глядел в потолок, пока в голове не уложилось понимание, что мальчишка сделал с ним. Что заставил вспомнить и признать. Он перевёл безучастный взгляд на пистолет, который Ллойд оставил на кровати. Но взять его совсем не было желания. — Я не мог, нет… Я не мог его убить. Ллойд этого захотел. Я испугался. Я не хотел, чтоб на моих руках была кровь, — беспомощно забормотал он Ллойду, когда тот вернулся. Мальчишка лёг на живот и подпер голову кулаками. По взгляду было понятно: не верил, отвратительно, безжалостно не верил, и не пытался поверить, и не хотел. — Я, я, я… Всё только о себе одном. Крови на твоих руках предостаточно, не надо искать себе оправданий. Знаешь… Предсказать всю твою жизнь не сложнее, чем бросить кости. Никогда не задумывался, как сложилась бы она, не убив ты Ллойда? — Он прищурился, не скрывая, что давить на больное место доставляет ему удовольствие. — Ты не задумывался. Продумывать дальше одного своего шага ты не можешь, уже не говорю хотя бы о завтрашнем дне. Он положил на кровать руку, разрешая потянуться к ней и сжать: тёплая, мякенькая, всё-таки (ну не верилось в иное!) способная на ласку. — Ллойд… — почти взмолился он, обратив к юноше всю свою — может быть, ещё оставшуюся в сердце — нежность. — Тебе ведь просто нужна любовь. Как Сиэлю от Винсента, как мне — от моего отца. Ты не видел этого. Как все мы… — Вот и получается, ты всё ещё маленький, недолюбленный мальчик, — с грустной иронией подытожил Ллойд. — Чем окажется твоя любовь для такого прелестного, наивного дитя, как Сиэль? Думаешь, чем-то хорошим? Нет. Искаженным воплощением твоих собственных нереализованных фантазий, которые только подкормят, подкрепят твой идиллический мир, и из него не выбраться. Вот и всё. — Легко тебе говорить, — сказал Себастьян с жалостью к самому себе. Ллойд гибко извернулся, запрокинул голову и, смотря на него вверх ногами, пальцем приподнял его подбородок. — Неужели? А Ллойду легко было говорить? Он ведь всё знал. Знал, как сложится твоя жизнь, когда ты стоял перед испытанием, между двумя событиями. — Хватит!.. Хватит… — простонал Себастьян в пронзительном отчаянии и вскочил на колени. Голос стал каким-то чужим и скрипел, как у ребёнка в истерике. — Хватит, хватит, хватит! Я ненавижу твои испытания, твои события, твои чёртовы кубики! И… и ненавижу твоего Паскаля! Прекрати! Прекрати! Ради Бога, прекрати это всё, хватит издеваться надо мной! Он метнулся к столу, схватил коробку с игрой в кости и со всего маху швырнул ее в стену. Ллойд так и остался лежать. Перевернулся на спину, и уголок его маленького рта приподнялся в мерзкой, кривой улыбке. — Прекратить? Ты так и не понял? Не я начинал эту игру. Ты сам приходишь ко мне, разве не так? И только не надо опять делать из себя жертву и жаловаться, что это я заставляю тебя сюда приходить. Не хочешь, забудь про всё и живи дальше в иллюзии собственного спасения. Попробуй прекратить сам, если ты сильный. Себастьян ничего не ответил. Не хотел уже ни возражать, ни вдумываться, ни даже как-то воспринимать всю эту безжалостную боль, какой бы правдивой она ни была. Молча стал одеваться, чтобы уйти. И всё-таки любопытство холодным, безжизненным осадком тронуло сознание. — Если тебе так легко предугадать всю мою жизнь, может, скажешь, чем для меня всё закончится? — стараясь выглядеть безразличным, спросил он, уже направляясь к двери. — Есть догадки? — Есть, — не сразу отозвался Ллойд, заставив его задержаться. Себастьян повернулся и передразнил его самодовольную физиономию. — И ты, конечно же, мне не скажешь. — Ллойда же ты не спрашивал… — Ну да. Мужчина не стал больше ничего выяснять и ушёл. Он не думал, вернётся ли туда, не думал, что будет с Сиэлем, с Ллойдом, с ним самим, ни о чем больше не думал. Игла, проткнув синюю распухшую вену, погрузила в долгожданное забытье. Проспал около суток, может, и больше. Кажется, заходил Винсент, кажется, что-то делал. Ни сна, ни реальности — к счастью, ничего не воспринимало измотанное сознание. Просто законсервировалось, чтобы тело не погибло. Потом, какая-то часть его пробудилась, вынудила тело подняться, влить в себя остатки воды из графина, чтобы не позволить умереть от обезвоживания, и сомнамбулой выйти в коридор. В височной части черепной коробки, где-то там, у знакомо полыхающего за ухом места, слышались голоса, загорались картинки, и снова внутри и повсюду наступала неизменная, тихая темнота. Себастьян добрёл до двери: кабинет Винсента, свет не горел. Ладонь на автомате легла на ручку: не заперто. Почему?.. Удивление вяло проявилось в голове и поблёкло. Он вошёл, наткнулся на какой-то стул возле зеркала и сел на него. Голова и вся верхняя часть туловища налилась тяжестью и стала медленно клониться вниз. Себастьян пошатывался, иногда содрогаясь и выпрямляя спину, чувствуя, что падает в бездну. Маленькая, тёплая рука задела щёку, погладила. Себастьян замер, задержал дыхание и, наверное, остановил собственное сердце, моля, чтоб это не было галлюцинацией. — Поздравляю, Себастьян, — прохладный, размеренный, как вода, голос влился иссушенный рассудок. — Всё почти закончилось. Ты почти прошёл испытание. — Что мне делать, Ллойд? — прошептал Себастьян, боясь спугнуть его голос. Голос, который никогда не утверждал ни плохое, ни хорошее, ни грубое и ни ласковое — утверждал только лишь голимый, бесчувственный факт. — Ты давно сделал свой ход, Себастьян. Без меня. — Прости меня, Ллойд… — Себастьян простёр в темноту беззащитные руки. — Я был слаб, я не мог. Но он давно мёртв. Он мёртв, Ллойд, слышишь? Больше он нам никогда не причинит боль. — Это уже неважно. — Голос мальчика оставался непреклонен. — Твои действия повлекли новое испытание и новые последствия. Теперь всё иначе: ты загнан в клетку, но это уже другое событие, на которое не повлиять, оглянувшись назад. Без меня ты так и не научился ни соотносить последствия, ни отвечать за них. Ты так и не понял, насколько мы нужны друг другу. Грустно от твоей опрометчивости, Себастьян. Себастьян поёжился от страшного, ледяного чувства безысходности. В горле запершило от подступающих слёз. Глаза щипало, но плакать не мог, не было сил. — Не говори так, Ллойд, пожалуйста. Мне страшно… Я сделаю всё, что ты прикажешь. Я… я готов пройти испытание! Я всё понял! Только помоги мне. Дай последний шанс. Прикажи мне всё, что хочешь, — молил Себастьян, не пытаясь вникнуть в смыслы его зловещих суждений. — Я хочу всё того же: освободи меня, Себастьян, перестань убегать и прятаться. Прими меня в свою душу, чего ты не сделал тогда. Себастьян сжал кулаки, как будто хватаясь за последнюю надежду. Сердце заполошно колотилось. — Что именно.? Как я должен это сделать? Как? Подскажи мне, Ллойд! — Теперь не знаю и ничего не могу подсказать, — искренне признался мальчик. — Ты сам начал эту игру, Себастьян, а значит, тебе остается идти до конца. Никто, кроме тебя, не может повлиять на ее ход. Но… — продолжил он, почувствовав отчаяние Себастьяна. — Я обещаю, что никогда тебя не брошу. Разорвать нашу связь невозможно. — Правда?.. Мужчина встал, подался к зеркалу, различая прояснённым зрением очертания мальчика. Его Ллойд. Его хозяин. Он здесь. — Да, Себастьян. Пугливая ладонь тронула зеркало, одернулась, будто обжегшись, и наконец прижалась к ладони хозяина. Горло и пищевод, до самого паха, ошпарило, как кислотой. Себастьян зажмурился от боли, скрипнул зубами, сдерживая крик. Но не сдержал. Собственный вопль ударил по ушам нестерпимо долгой и мощной звуковой волной, сплющил все живые ткани и заглох. Себастьян на пару минут потерял сознание. Когда пришел в себя, боль, тошнота и тяжесть освободили тело. От облегчения хотелось глубоко и много дышать, грудные мышцы сами по себе сокращались, и Себастьян поперхнулся, не в силах сразу совладать с такой резкой переменой в организме. Он скорее поднялся, глянул ясным взглядом на часы, которые никогда не снимал: обе стрелки дрогнули и замерли на двенадцати. Понюхав воздух, Себастьян снова закашлялся от кислого запаха пота. И только потом сообразил, что воняет от него. Как мерзко. Поскорее бы переодеться. Выйдя в коридор, прошёлся до лестницы, перегнулся через перила, заглядывая на нижний этаж: из-под двери спальни Винсента пробивалась полосочка света. В такое время он никогда не спит. Прохладный душ освежил и взбодрил. Чистая форма дворецкого, проглаженная до приятной жесткости, облегла чистое тело. Однако стала порядком великовата. Господин наверняка заметит и даст новую — господин любит, когда всё безупречно. Проворные пальцы одну за другой застегнули пуговицы рубашки, подтянули галстук. Ладонь потрогала щёку, насладившись гладкостью после свежего бритья и увлажняющего крема: никаким шрамам не испортить эту кожу, зачерпнула из баночки бриолина и провела по зачёсанным на косой пробор волосам. Синяки под глазами, правда, выдавали. Надо бы заставлять себя больше пить воды и спать. Последний штрих — небольшой мазочек мятного масла на губы — подчеркнул очаровательную улыбку дворецкого. О да, пистолет, конечно, — отличное оружие, но улыбка… Он немного похрустел пальцами, привыкая к прохладной коже перчаток, тесно и удобно обтянувшей руки. Почти что вторая собственная кожа. Быстрым, безошибочным взглядом окинул чёрные туфли: блеск благородной чистоты. Стряхнув руку, поправил часы, успел глянуть время и оценить, как быстро собрался. Пистолет, как всегда, заряжен. Себастьян ненадолго задержался в дверях, протёр его салфеткой — господин всегда так делает. Теперь идеально. Бодрый, мерный стук каблуков по коридору уютно отдавался в ночной тишине стен. Комната мальчишки. Дверь сюда всегда открыта. — Себастьян… Что-то случилось? Ты что это?.. — обозначил своё пробуждение мальчик. Он ещё не отошёл ото сна и не сразу почувствовал тревогу. Только по какому-то чутью, ещё не притупленному, как у взрослых, поджал под себя ноги и глубже спрятался в белую мягкость одеял. Так прячутся от чудовищ под кроватью, от монстров из шкафа. Не ночное появление дворецкого его пугало. Его пугали глаза. Он смотрел в них, с ужасом не находя привычного тепла. Как явствует детский страх перед неожиданной переменой. — Господин ждёт нас с тобой. Пойдём, — объявил Себастьян, не находя сейчас уместным распыляться в долгих утешениях и просьбах. — Что?.. Какой господин? Мальчик вздрогнул, как будто быстро обострившееся беспокойство кольнуло его иглой. Всё же, не привыкши протестовать, он поднялся. Маленькие босые ступни робко коснулись пола, словно сейчас он был для него ещё холоднее. — Мало времени. Господин ждёт, — поторопил Себастьян. — Не бойся. Как упоительно звучал собственный голос — низко, лаконично, как дорогой, выдержанный виски. Рука даже сквозь перчатку ощутила, как в тёплых мальчишеских пальцах учащается пульс. — Куда мы идём, Себастьян? Где папа? — навязчиво спрашивал Сиэль по пути, спотыкаясь от растущего беспокойства. — У меня живот болит, мне нужно принять лекарство… Хорошо, что мог абстрагироваться от этого ребяческого нытья и не раздражался. — Ты уже взрослый мальчик, Сиэль, и сын графа. Держи себя подобающе, — улыбчиво пристыдил его Себастьян. Мальчишка замолчал и оживился только когда увидел за зеркалом в отцовском кабинете дверь. — Что это такое, Себастьян, что там за дверь? Папа не рассказывал… Загадочная улыбка мужчины успокоила и вернула доверие. — Тайный проход в стене, как в сказке. Тебе неинтересно? Сиэль, поскальзываясь на узкой, тёмной лестнице, крепко продолжал держать его за руку — как за единственную нить, что связывала с добром, в которое до последнего нельзя терять веру. Спит ли господин? Вряд ли спит. Он чувствует. Ждёт. Себастьян постучался. Он не смотрел на Сиэля, не видел, как мальчик жмурит заспанные глаза от внезапного яркого света. Наверное, бессознательно находит ассоциации с больничными палатами, окромя которых ничего почти в жизни не видел. Себастьян не смотрит, но слышит, как учащается дыхание мальчика, как тоненькие пальцы сжимают его руку, а потом отчаянно пытаются выскользнуть, но снова сжимают, ибо, кроме этой руки, не отыскивают здесь больше никакого спасения, а потерять веру в это Единственное — слишком страшно, слишком трудно, слишком по-взрослому. — Себастьян!.. Что это такое, Себастьян? Что здесь? Кто он такой? — слабым голоском просит мальчик объяснений. А вскоре понимает, что объяснения вряд ли ему помогут. Юный господин, привычно скрестив ноги, сидит на кровати над игральным полем. Заслышав ночных посетителей, он не прерывает игру, бросает кубики — последний ход. Коротким кивком отмечает собственный выигрыш у самого себя, зевает, тактично прикрываясь ладонью, — видно, что давно борется со сном, а постукивание кубиков хорошо от него отвлекают. — Сиэль, твой отец сделал этого мальчика, чтобы пересадить тебе его органы и спасти от смерти, — доходчиво, чтобы привести мальчика в состояние предобморочной растерянности, изложил Себастьян, глядя на своего господина. Сиэль гулко сглотнул. — Органы?.. — хрупко, слабенько, пусто, совсем бумажно переспросил он. И за минуту, которую этот мальчик смотрел в застывший на себе глаз Ллойда, всё ещё держа Себастьяна за руку, он сумел пережить все естественные для своего состояния и нрава стадии: от ледяной паники, отнимающей конечности, до глубокого смирения. За эту минуту он сумел повзрослеть. Недвижный глаз хозяина ожил, прочитав мысли Сиэля. — Не переживай. Твой папа сейчас придёт. — И обратившись уже к Себастьяну, потребовал: — Дай мне пистолет. Быстрые шаги на лестнице. Как и предполагалось, граф не ляжет спать, не зайдя в свой кабинет. — Себастьян! В первый раз Винсент закричал. И в крике его голос стал визгливым, сорвался и по всем ощущениям напомнил ссаженную об асфальт кожу. Собственный крик удвоил его ярость. Винсент держал перед собой в обеих руках револьвер, судорожно прицеливаясь то в живот, то в лицо Себастьяну. Всегда томно прикрытые, красивые глаза изуродовало жалкое чувство, которому идеально подходило название «Фиаско удачливого графа Фантомхайва». Он долго приоткрывал скривлённые губы, потом повернулся к Ллойду — придя немного к осознанию, понял, вспомнил, как нужно сейчас менять тактику. — Что ты собираешься делать с моим сыном? — быстро переведя дыхание, спросил он предельно внятно. — Всегда так забавно, когда ты направляешь на меня пистолет. — Ллойд поискал глазами яркую обёртку на столе, развернул недоеденный кусочек шоколадки и положил его в рот. Неторопливо прожевав, приставил пистолет к своему виску. — Тронешь Себастьяна — пеняй на себя. Положи револьвер и оставьте нас с Сиэлем ненадолго, раз уж он здесь. — Нет. Я прошу тебя… — В голосе Винсента не слышалось теперь ничего, кроме мольбы. Он осторожно положил пистолет на кровать, но уйти не мог. Ловкий миниатюрный палец зацепил спусковой крючок. Зубы Винсента стукнули, в оторопи укусив воздух. — Оставь нас, Винсент, будь хорошим отцом. Детям не до́лжно подслушивать взрослые пересуды, — повторил он без улыбки, но с пугающей шаловливостью в голосе. — Да, Себастьян, придержи его, но не делай больно. Хотя, уверен, он сам никуда не денется. Сиэль проводил отца потерянным взглядом и продолжал спокойно, не моргая таращить глаза на дверь, как смотрят слепые. Повернулся к сидящему на кровати мальчику, опустил глаза, заглядывая куда-то внутрь своего неразрешимого кошмара. Без напоминания, сам подошёл и присел рядом, на краешек кровати. Огромный синий глаз напротив по-настоящему холодил своей синевой. А рядом — страшная, пустая глазница — такое невиданное, невозможное для красивого мальчика увечье. Сиэль больше всего на свете боялся потерять глаз. Он втянул голову в плечи, будто бы Ллойд сейчас его ударил. — Ты меня ненавидишь? — покорно спросил он. Брови Ллойда дрогнули в удивлении. — Зачем? Ты ни в чем не виноват. Всё это — игры больших людей, а ты таким ещё не стал, да и не станешь по природе своей. Игру начал не ты, ты — предмет её, но не участник, поэтому от тебя ничего не зависит. — Что теперь будет? Я умру? — Все когда-то умрут. Это единственный неисключимый исход, который имеет место в любом испытании. Уникальный для каждого. Люди заботятся о продолжении рода, держатся за родных и друзей, веря в собственное бессмертие и значимость в этом мире. И всё это — самообман, ошибка. Исход настанет для каждого. Все умрут. Сиэль смотрел сквозь Ллойда и медленно морщился, точно бы все эти дикие слова сильнее и сильнее сдавливали ему голову. Воздух стал таким душным, что дышалось с трудом. Ноги и руки быстро немели — они у него часто немели, но сейчас как-то подозрительно быстро, даже привстать с кровати не мог и боль в животе заменило тупое жжение, как будто внутри таял и никак не мог растаять лёд. — Почему папа так сделал с нами? — спросил он. Спросил бы и поумнее, и покрасивее, и посерьёзнее, но сил хватило только на такое. Он обратился к Ллойду, к этому несчастному мальчику, уверенный, что от него единственного сейчас может добиться правды — правды, от которой его тщательно оберегали. Правды, которую с успокоенной душой принимают как святое причастие. — Потому что твой отец любит тебя. Если бы тебя не было, он бы не начал эту игру. Согласись. — Почему любят… так.? — Сиэль не находил нужного слова, именующего что-то ужасное, непростительное, никак не стоящее рядом со словом «любовь». — У каждого своя любовь, Сиэль. Чем субъективнее понятие, тем больше свободы для его трактовок. Люди любят многое и по-разному. Например, деньги — это ведь тоже любовь. Почему нет? Может, противоречит морали, но не логике. Люди сражаются за предмет своей любви и играют, потому что жаждут выигрыша — в итоге все идут приблизительно к одной цели. Другое дело, что не все всегда прорабатывают стратегию, не оценивают потенциал противника, легко поддаются азарту, забываются, полагаются на удачу. Это ведёт к проигрышу. Победить — это не везение — это просто вероятность. Так и твой отец. Он проигрывает, но понял это, увы, слишком поздно. Слова, страшные, а потом и вовсе лишенные понимания. В голове Сиэля звучали не слова. Звучал, успокаивая, только голос — красивый, внятный голос мальчика. Сиэль тревожно потрогал свои колени. Онемение поднялось выше, поползло по груди. Но тревога скоро прошла. И прошла боль. Осталось лёгкое удивление: почему вдруг всё так быстро и странно? Мышцы обмякли, и он бы упал, если бы мальчик не подхватил его. В комнате стихали звуки, и даже гаснущая под потолком лампочка перестала надоедливо жужжать. — Тебе надо сделать укол. Я позову Винсента, — донёсся до слуха ровный, приятный, как тишина вокруг, голос. — Нет, не надо, — попросил Сиэль, но себя почти не услышал и попробовал повторить громче: — Не надо, пожалуйста. Я хочу спать. Совсем не хотелось, чтобы вбежал отец, начал шуметь, понёс бы его куда-то, а потом… Сильно хотелось спать. Спать. Он ещё раз открыл глаза, улыбнулся, вспомнив стеклянный глаз доктора, и представил этого мальчика с таким же. Вот ведь несчастье, и нельзя же над таким смеяться. Вытащил неудобно лежащую под спиной руку, коснулся руки мальчика — та удержала и погладила в ответ. Сил ещё хватило, чтобы повернуться набок, поудобнее и незаметно провалиться в сон. Ллойд некоторое время держал его у себя на коленях, не трогал, потом пощупал горло под маленьким кадыком. Внезапный приступ, спровоцированный стрессом, конечно. Или действительно сердце не выдержало. Да важно ли? Мало что ли у него на сегодняшний день было причин для смерти? Ллойд мысленно зафиксировал свой очередной успех: нет, он не желал этому мальчику смерти, но был уверен, что вероятность её сейчас — более чем восемьдесят процентов. — Себастьян, — позвал он. Винсент вырваться не мог — благо, Себастьян держал его очень крепко. Подойти к сыну не позволил, но говорить не запрещал. — Сиэль… Что он? Что ты сделал? Что ты сделал? Что ты сделал? — маниакально повторял Винсент, перебегая взглядом с тела сына на Ллойда. Он говорил тихо, но через слова со свистом вырывалось истеричное дыхание, какое бывает у людей во время шока. И казалось, что внутри у него что-то вспыхивает и взрывается. — Он умер, Винсент, — коротко сказал Ллойд, ибо неуместно сейчас тянуть резину. Перед тем как сказать, лёг на живот, подложил подушку под локти и подпёр кулаками голову, чтоб как можно удобнее наблюдать за финальной метаморфозой этого человека, за которым наблюдал так долго. Постепенно. Абсолютное неверие — недолго, пара секунд, потом отчаяние, от которого тонкие, по-кукольному правильные черты безобразно скривились, а лицо посинело. Ему не хватало воздуха. Отчаяние давило его, замыкало в себе. Он ослабел и, придерживаемый хваткими руками дворецкого, осел на пол. С перекошенных губ оборванно слетало имя сына — единственной ценности, без которой его игра потеряла смысл. Он переметнул взгляд на Ллойда, и глаза налились мгновенной яростью. Эта ярость рванула его вперёд, но руки, что держали, оказались слишком сильны, а реакция Себастьяна — молниеносной. Сорванным в хрип воплем вырывались ругательства, неосмысленные обещания убить — ничего необычного. Он вопил больше не на своих врагов, а на себя самого, на то, что не может сейчас вернуть своё прежнее лицо — лицо властного, сильного, удачливого и невыразимо красивого лорда. Теперь же другое лицо, которое он больше всего на свете боялся обнаружить, — всё, что у него осталось. И в особое бешенство приводил его тот факт, что он так и не мог понять, где именно совершил ошибку. Но он не перестал бояться смерти. Слишком труслив, чтобы потерять жажду жизни при любых условиях. Увидев пистолет в руке Ллойда, он вскинул растрепанную голову, и взгляд пропитался болезненной и усталой мольбой. И лицо даже вернуло себе долю очарования. Нелепо так заканчивать игру. — Нелепо так заканчивать игру, Винсент, — сразу озвучил свои намерения Ллойд. Движением руки открыв барабан револьвера, вынул пять патронов. Немного подумав, вставил обратно два из них. — Ход за тобой. Испытай удачу. Она ведь всегда была на твоей стороне. Палец верным, аккуратным движением раскрутил барабан. Винсент медленно, в борьбе за каждую секунду своей жизни, взялся за ствол протянутого ему револьвера, стараясь не глянуть на Ллойда и не испугаться беспощадного, неживого, подмигнувшего глаза. Он всегда приходил в ужас, когда Ллойд подмигивал. — Ты оставлял один патрон, но я добавил ещё пару. Вероятность твоей смерти возросла… Три к шести. — Разве что вдруг Паскаль проявит милосердие. Так, милорд? — деликатно вставил Себастьян. — Пожалуй. Себастьян уловил на губах маленького господина улыбку — больно уж эта игра слов ему пришлась по душе. Винсента больше не нужно было держать: ему не оставили выхода. Пистолет Себастьяна лежал у Ллойда под рукой. С каким демонстративным спокойствием, не теряя обаяния, граф делал это тогда, в столовой, после их первой игры!.. И теперь, зажмурив глаза, что по уголкам заблестели слезинки, он направил руку к виску неохотным, каким-то брезгливым движением. Ллойд подозвал Себастьяна к себе — на всякий случай поближе. Распрямил плечи, намекая, чтобы дворецкий положил на них свои руки. Не боялся, просто хотелось. Ощущать его так близко к себе. Ллойд не жался и не морщился в ожидании громкого звука — не моргая, смотрел вперёд привыкшим очень хорошо видеть глазом. Тонкий щелчок холостого выстрела. Винсент открыл глаза. Ослепшие от безумия и страха, они вскинулись к потолку, но не смогли сфокусироваться в одной точке. — Поздравляю, Винсент, — тихо возликовал Ллойд и три раза хлопнул — беззвучно, едва касаясь пальцами ладони. — Полагаю, Паскаль всё же проявил милосердие. — Нет. Короткий ответ заставил насторожиться, и в следующую секунду — выстрел из-за спины ударил по барабанным перепонкам и отдался долгой звуковой волной. Тело Винсента швырнуло к стене, на зеркально-серебристое покрытие брызнуло кровью и превращенным в желтоватое месиво мозгом. Руки на последнем мышечном рефлексе ухватились за стену, царапнули по скользкой поверхности ногтями. Граф соскользнул вниз на пол и замер уже навсегда с запрокинутой головой, будто не хотел, чтобы видели его изуродованное лицо, которому уже никогда не стать таким красивым, как прежде. На распростертой руке продолжал сверкать окровавленный синий камень фамильная ценность рода Фантомхайва. Больше она ему не понадобится. Продолжения у рода Фантомхайв не будет. До чего обидным виделся контраст стерильной комнаты и заляпавших ее человеческих отходов. Отмывать в любом случае Себастьяну, и отмывать долго и тщательно. — Разве я приказывал тебе его убивать? — призвал к ответу Ллойд, впрочем-то без негодования. Вместо объяснений да взгляда глаза в глаза ощутил на плечах участливые руки. Нет, не тот это пёс, что упадёт на колени и начнёт лизать руки, не то его истинное лицо, сколько ни дрессируй. — Милорд… — притихший, с ноткой хитрецы, голос на ухо. — Знаете такое выражение: «Игра стоила свеч?» Кончик языка тронул ухо. — Хм… — Ллойд устало мотнул головой, не желая сейчас никаких ведущих к сексу фривольностей. — Пожалуй, стоила. Теперь пойдём отсюда, надо разъяснить дела со всеми, кто в доме. Беготня Винсента взбаламутила слуг. Правда, вызывать полицию без его приказа — табу. Сколько же проигрышных дыр он наделал в своём ритме жизни… Наученный военной расторопности, Себастьян перезарядил пистолет; походка оставалась твёрдой, но не теряла элегантности английского дворецкого, руки бережно прижимали к себе мальчика — своего единственного и истинного хозяина, отнять которого не смел и не мог теперь никто. — Собраться всем в зале. Немедленно идите в зал, все, — приказал Ллойд сбежавшейся в смятении прислуге. Он уже отлично чувствовал в себе непререкаемый авторитет хозяина. — Что случилось, Себастьян? — Зачем нам собраться? — Где граф Фантомхайв? Разбуженные посреди ночи, мужчины и женщины графа наперебой допытывались, охали, пугались, спросонья цеплялись туфлями о ковры, не понимали. — Я граф Фантомхайв. Хозяин этого поместья. И никто иной, — объявил Ллойд, безупречно холодным, безупречно уверенным голосом. Но никак не могли узнать в этом прозорливом, бессердечном мастере игры в кости юного сына их господина. Полутёмный зал на первом этаже наполнился тревожным дыханием, шепотом, подавленными всхлипами. — Они понадобятся нам, милорд? — обратился к господину Себастьян. Ллойду не нужно было много времени думать — всё под контролем, всё просчитано давно. — Зачем? У этого дома старая история, и закончить её надо бы как можно скорее. Похоронить со всеми очевидцами. Избавься, Себастьян. — Да, мой лорд. Прикройте уши, пожалуйста. Слова нового хозяина донеслись до обостренного в тишине слуха людей, ужаснули. Женские визгливые крики, которые бессознательно вырываются при неминуемом приближении смерти. Закрытые руками некоторые лица, будто это могло спасти, или просто чтобы не видеть. И высокий голос пожилого мужчины о чём-то странном: «Он пришел. Помоги, Господи». Очередь точных выстрелов показалась бесконечно долгой, пронзила слух, вышибла сознание. Но Ллойд не закрыл уши. Ладони остались лежать на горячей шее дворецкого. Только веки сами прикрылись, как будто отяжелевшие от густого сернистого запаха пороха. Ллойд, прижимаясь, чувствовал своим телом сердце мужчины — оно билось предельно ровно и внушало понимание, что всё хорошо.

***

      За окном уже светало. В кабинете Винсента вместо его тошнотворных духов пахло мятным маслом и антисептиком — вещь, что привычно наводила ассоциации о стерильности. Скальпель, отыскав место, где поменьше сосудов, с медицинской аккуратностью рассёк маленькую мочку уха. Ллойд, глядя на своё голое по пояс тело в зеркало, медленно затянулся сигаретой, расслабил грудь, чтоб сразу не закашляться. Неотрывно следил за каждым своим движением, а то и просто за неподвижностью в окружении податливого сигаретного дыма. Расслабляло. Намоченный слюной фильтр сигареты прижёг губу. Сладкое головокружение от никотина в крови вытеснило боль. Металлический чип звякнул по столу, знаменуя освобождение от бремени. — И всё-таки я мог бы поискать какое-нибудь обезболивающее. Винсент наверняка хранил его, если столько лекарств… — снова предложил Себастьян, не рискуя зашивать наживую. — Не надо. Шей уже быстрее, не тяни резину, — отбрыкнулся Ллойд. Себастьян дал ему сегодня немного поспать, но всё же сна не хватило. Квёлое состояние раздражало. Он протянул руку, требуя фляжку с виски. Во рту пересохло, глоток холодной жидкости благодатно остудил горло, и сразу обжёг, и растёкся бархатным теплом по животу. Зоркий глаз видел, куда безболезненно воткнуть иглу и соединить ниткой нежную кожу уха. И перчатки не мешали: чуткие пальцы легко справлялись с работой. — Небольшой шрам, конечно, останется, милорд, — с сожалением сказал Себастьян. — Но потом, когда немного заживёт, можно вдеть серьгу — не так будет заметно. Ваша красота такая хрупкая и чистая… Как лепестки белой лилии. Не хотелось бы оставлять на ней изъянов. Ллойд утомленно закатил глаза. — Включи лучше свой актёрский талант, когда будешь общаться с Геллером. Себастьян молчал, сосредоточенно обрабатывая свежий шов антисептиком, потом плотно заклеил мочку пластырем. Безопасно, надежно, аккуратно. — Вот так. Маленькая жертва ради вашей новой жизни. — Нашей, Себастьян. Нашей жизни, — придирчиво поправил Ллойд, награждая своего дворецкого долей строгой приятности. — Несомненно нашей, милорд. Но скажите, — полюбопытствовал Себастьян. — Есть ли у вас ставки по поводу дальнейшего мнения полиции обо всём? Руки в белоснежных перчатках, не запятнанных ни каплей крови, нежно убрали седые, с изысканной просинью, волосы с лица, не упустили возможности чуть погладить. Чёрная повязка легла на зияющую вместо глаза дыру. — Что ставки? На семью графа напали неизвестные (да мало ли у него врагов?), убили всех. Спастись удалось только юному сыну графа, который по праву наследует всё состояние своего отца, и дворецкому. Ничего изысканного выдумывать не надо, — вкратце изложил Ллойд. — А что прикажете делать с телом мальчика? Задумавшись, юноша как следует потянулся, прогнул спину, уставшую от долгого сидения в одной позе. — Сожжём его в котельной. — Не останется ли следов, милорд? — уточнил дотошный Себастьян. Но сейчас и впрямь важно перестраховаться. Ллойд обнадёжил его быстрой, уверенной улыбкой. — Можешь не сомневаться. Винсент не раз сжигал там трупы, делился впечатлениями. Уж мне-то он не врал. Знаешь, как по мне, хорошо, что я позволил Сиэлю умереть. Этот мир слишком жесток для него. Он бы не смог со всем этим справиться. — Но вы смогли… Себастьян догадывался, что господин ответит своё привычное: «Потому что я не Сиэль, не ребёнок, в конце концов, не человек» или что-то в этом роде. Однако же… — Потому что со мной ты. Себастьян принял установку господина с достойным молчанием, благодарной улыбкой одними губами и лёгким, чуть заметным поклоном, как и подобает дворецкому. Однако потом вдруг слегка насторожился, приник к юноше поближе и, глядя ему в глаза через зеркало, тихо спросил: — Я прошу прощения, мой лорд… Ни в коем случае не посмею терять в вас уверенности. Но какова, по вашему мнению, вероятность, что наше преступление однажды раскроют? — Есть малая, — с глубоким пониманием, но без тени страха ответил Ллойд. — Но если тому произойти, то очень нескоро. К тому времени мы выработаем новую стратегию игры. А сейчас… Твой улыбающийся рот навёл меня на кое-какие другие мысли. Он изящно извернул руку, взял мужчину за галстук и потянул к себе. — Милорд, но вы же минут десять назад отказались… — Десять минут назад отказался, а теперь — хочу, — капризно настоял на своём юноша. — Давай, давай. Я постараюсь тебя долго не мучить.

***

      Геллер сидел в своём кабинете, злобно кусал неподожжённую сигарету и сжимал в руках папку с бумагами, которую сейчас возненавидел. Закон подлости: когда затеешь что-нибудь ответственное, обязательно чёрт дёрнет наскоро проверить бывшие до этого в идеальном состоянии документы, в одном из которых обязательно найдёшь ошибку. Он давно планировал распрощаться со своим маленьким мещанским домиком, втиснутым в плотный, ровный ряд таких же одинаковых домов, да переехать подальше от города. Там у него будет большой дом, отчасти даже похожий на замок, вдали от людей, в окружении большого, настоящего сада, а не этой имитации лужайки в три на три ярда. Неудобно, правда, выходить из зоны комфорта, расставаться с нажитым, когда под рукой всё такое привычное глазу и вкусу, включая пышногрудую белокурую Мэгги, ее наивное послушание и забавно и глуповато хлопающие реснички. Но что поделать? В дверь кабинета постучали. — Мэгги? Ну что там ещё? Что? — не приученный кричать, процедил он. Очень неудачная минута, чтобы отвлекаться от дел на мелочи. Однако лицо служанки производило впечатление причины довольно серьезной. — Сэр, приехали посмотреть дом. — Хм. Немного рано, — задумался Геллер, повернул голову, вглядываясь зрячим глазом в засвеченный солнцем циферблат. — Заводи их сюда, не хочу спускаться. Выпроводив девушку, усердно продолжил перечитывать страницу, где нашел ошибку. Пока покупатели поднимаются по лестнице, успеет докурить, прочитать до конца и исправить. По ходу дела проверил неизменно лежащий в первом ящике стола заряженный пистолет. Лёгкие шаги за дверью. Успел. Из вежливости потушил сигарету, встал и хотел было сам подойти к двери, пока Мэгги опять не постучит, не откроет и не впустит визитёров. Однако так и остался стоять возле стола. Когда дверь закрылась до щелчка, Геллер первым делом вгляделся в глаза мужчины-дворецкого — тёмные, лишённые души и чего-либо человеческого. Смотрели без ненависти, без презрения освобожденной жертвы, но натурально выжигали душу. Не мог поверить… Перевёл взгляд на мальчика, разглядел его чёрную повязку и кольцо с большим синим бриллиантом. Не мог поверить… — Рад встречи, доктор, — поприветствовал мальчик своим бесцветным голосом, давно привычным и не внушающим страха. — Не могу поверить, — сорвалось с губ доктора. Потом, оглядев обоих гостей, спросил, хотя прекрасно знал ответ: — Граф Фантомхайв мёртв? — Он мёртв, доктор. Все мертвы: граф, его сын, слуги — все, — лаконично объявил мальчишка. Доктор вздохнул и опустился на кресло. — Слава Богу… — облегчённо прошептал он. — По правде сказать, я устал. А теперь вы пришли за мной, так? Он не сдержал улыбки от чувства торжества, что пробирало его. Мальчишка ответил ему похожей улыбкой. Белая, маленькая рука слишком ловким и смелым для обычного подростка движением сжала пистолет. — Винсент долго держал тебя на крючке, и я рад избавить тебя от этого бремени. Пора заканчивать игру. — Подожди, Сиэль! — чуть повысив голос, остановил доктор. — Ведь это теперь твоё имя, я прав? Позволь, я скажу тебе одну важную вещь, без неё ты игру не закончишь, увы… Если не возражаешь, пусть Себастьян оставит нас ненадолго. В лице юноши не возникло удивления. Он молча кивнул своему дворецкому, попросив выйти за дверь. — Уверены, милорд? — шепнул тот на ухо, не сводя цепких глаз с доктора. — Да. Оставь нас, Себастьян. Геллер удобно откинулся на мягкое, замшевое кресло. Безоружные, спокойные руки легли на колени — он никогда не жестикулировал и при разговоре всегда складывал руки, не шевелил ими вообще, будто они отмирали. Левый глаз его таращился неподвижно, мёртво, правый — сверкал и щурился, с обожанием упиваясь видом мальчика, оставшегося одного в комнате. Его рукотворное восхитительное творение… — Не могу поверить, — повторил он. Острый кадык дрожал от удовольствия, а восторг в голосе слышался глухим хрипом. — Ты думаешь, что сломал его. Но ты всего лишь неопытный мальчик и не способен вести эту игру. Ты такой же предмет игры, как это несчастное дитя, юный мученик — Сиэль. Всё именно так, как я и предполагал, да, да. Не могу поверить… Всё просто восхитительно. — О чём это ты толкуешь? — поторопил мальчишка, заскучав от его никчемной философии. — Есть, что сказать по делу, так говори. Геллер, ехидно кривя рот, потянулся рукой к уху. — У него есть за ухом клеймо, у Себастьяна? Хотя вряд ли. Наверное, только шрам остался. Арне ведь так сильно пытался сделать из него человека… Ллойд, не меняясь в лице, бдительно слушал его. — Себастьян Михаэлис… — медленно произнес он, смакуя каждую букву имени. — Красивое имя. Вот только не было никакого Себастьяна Михаэлиса — ни во Франции, ни в Америке — нигде. Был генетический эксперимент под моим руководством. Сороковой год… Невозможно забыть. Год рождения идеального человека, вернее сказать, идеального оружия. Сверхсильное существо, не знающее ни пощады, ни боли. Лично мною созданный антихрист. О, да… Одна из французских женщин подарила нам его, правда сразу тронулась в уме. Но да что маленькие жертвы, когда речь идёт о величайшем успехе? Оставлять этого мальчика при себе было опасно, и мой друг, Арне, решился увести его и воспитать как сына. Он назвал его Ллойд. Я, конечно, организовал им всё, что мог, помогал. Но потом, увы, уяснил самый главный момент: моё изделие неполноценно, ибо всякому зверю нужен умелый хозяин, чтобы смог приручить. Да не просто умелый, а подобающий — единственный, кому он позволит надеть на себя ошейник. Истинный, понимаешь? В противном случае он станет опасен. Я уже понял, что Арне не справится… Он писал мне, что больше не может находиться с этой тварью в одном доме. Он боялся, боялся спать, боялся думать. Читая каждое письмо, я чувствовал, что он страшно напуган. Все эти неконтролируемые вспышки агрессии и психологическое давление… Я уверял отдать мальчика мне, но он так сильно хотел сделать из монстра человека, пусть даже ценой своей жизни. Удивительно странный этот… родительский инстинкт. — На этом слове Геллер презрительно хмыкнул. — В школе Ллойд долго продержаться не смог: все сразу почувствовали, что он не просто ребёнок, а жестокое существо, которое может нанести вред. Арне уехал с ним в глубинку и поселился в заброшенном доме. Начал пить и совсем ушёл в себя. Связь со мной долгое время не поддерживал, только когда стало уже совсем невмоготу. Однажды, пока он спал, Ллойд заманил домой какого-то беднягу, заперся с ним в комнате, соблазнил его, а потом откусил половой орган и дождался, пока он истечёт кровью. После чего попытался сбежать. Я сам до сих пор удивляюсь, почему он не тронул Арне… Быть может, и впрямь чувствовал в нём отца. В любом чудовище, наверное, заложен этот инстинкт. Всегда вызывал любопытство этот вопрос. Что ж, Арне верой и правдой вырастил его и отмучился, а вот я — нет. Я создал его — моя ответственность — следить за его жизнью и продолжать вести игру. Мою игру, Сиэль, не твою. Маленький, одичавший зверёк, но пока не мудрый хищник. Мир для него был опасен, как и он для него. Без хозяина он сильно страдал. Ох, как он страдал… Ты сам видел. Но что поделать? Только через боль и мучения лежит путь к честной победе. А потом мне подвернулся этот глупый паренёк — Винсент. Я премного благодарен ему. Ведь если бы не он, не появился бы ты. И я был вне себя от радости, понимая, что паззлы наконец сложились. Единственное, о чём я всё же беспокоился… Вероятность, что ты всё-таки расколешь мою игру. Но, как я и сказал, ты всего лишь неопытный маленький мальчик, Сиэль. Ни один мускул в бледном, восковом лице Геллера не шевелился, он говорил одними губами. Юноша продолжал молча смотреть в преисполненный победного удовольствия глаз. Красивую строгость лица Ллойда не подёрнуло ни изумлением, ни испугом, ни разочарованием — ничем, что доктор жаждал бы выманить сейчас у него. Пожалуй, на эти чувства он просто не был способен. Слушал, быстро вдумывался и попутно вырабатывал стратегию. — Дитрих знает, во что играет его папочка? — спросил он, настороженно прищурив глаз. Но даже теперь каменное спокойствие не покинуло Геллера. — Брось, Сиэль. Ты знаешь, что меня этим не взять. Но скажу честно: не знает. — Железный голос его наполнился сарказмом. — Дитрих такой же мальчик, как и вы все, и ничего ему не нужно, кроме отцовской любви. О да, о да… Нет, никто ничего не знает… Позволь задать последний вопрос. — Он слегка наклонился вперёд и с любопытством спросил: — А какова была вероятность, что меня однажды убьют результаты моих же собственных экспериментов? Ллойд крепко задумался, не готовый ответить сразу. Хотя немудреный ведь вопрос. И отвечать на подобные ему не впервой. Но голос Геллера опередил его. — Ничтожно мала, мой мальчик. Незаметно вынутый из стола пистолет прижался к виску, палец доктора, не дрогнув, спустил курок. Громкий звук выстрела отдался в ушах сильной, но совсем быстрой болью и ознаменовал конец игры. Испуганные птицы разом спорхнули с дерева напротив окна, качнувшаяся ветка ударила в стекло. — Что он сказал вам, милорд? — полюбопытствовал дворецкий, терпеливо ждавший своего господина у дверей. Подслушивать было ниже его достоинства. — Людям свойственно перед смертью оттягивать время болтовнёй. Естественное желание — пытаться её отсрочить. — О да. Этот последний взгляд бесплотной борьбы… Видеть его — особое удовольствие. Само собой, не большее, чем прикасаться к вам, мой лорд, — вовремя исправился Себастьян. Тёплый летний ветерок пощекотал лицо, игриво растрепал приглаженную чёлку. Пожилой сосед доктора, напирая на жужжащую газонокосилку, кропотливо обходил квадратик своей лужайки. Глаза его были прикрыты, а заросшие рыжими усами губы шевелились, будто он, погруженный в свои мысли, что-то пел или молился. Увидев мальчика, приветливо поднял руку и продолжил работать. На отутюженном ослепительно-белом манжете, схватившем тоненькое запястье юного графа, обнаружилась капелька крови. Вот ведь чёрт. Как теперь чувствовать себя идеальным? Ну да ладно, Себастьян всё отстирает, и следа не останется. «Что маленькие жертвы, когда речь идёт о величайшем успехе?» — всплыли в памяти слова Геллера. Рука потянулась к руке, сжала не сильно, но достаточно, чтобы сквозь перчатку ощутить родное тепло. Единственная рука, которой хотелось доверять в этом забавном человеческом мире, который ещё предстояло распробовать на вкус да на запах. Сейчас этот мир сочно пах скошенной травой, дорожной пылью да его мятным маслом. — Себастьян, кто всё-таки дал тебе это имя? Кто-то из бывших хозяев? — Нет. Я сам выбрал его себе, когда меня оформляли в армии, — объяснял мужчина, заводя серебристый, почти как волосы господина, бристоль. — Вам не нравится? Дали бы мне другое? — Это вполне устраивает. «Ежели чужие руки к нему не прикасались, вполне устраивает. Ибо ты мой. Безраздельно мой. И я твой. И никого, кроме себя самих, у нас больше нет и не будет», — добавил юноша, конечно же, не вслух. Терпеть он не мог сентиментальности, а если подобие их и возникало в голове, легко справлялся с этим сам. Он откинулся на переднее сиденье автомобиля. Себастьян участливо защёлкнул на нём ремень безопасности и тронулся вперёд по шоссе. — Знаешь, чего бы я сейчас поел?.. — задумался юноша. — Пасты. Никогда не пробовал. Заедем в ресторан? — Я мог бы приготовить вам пасту и дома, намного вкуснее, чем в ресторане. — Нет, я не хочу дома, хочу в ресторане. — Ллойд повернул к мужчине настойчивое лицо. — Поехали. — Поедем, куда скажете, милорд…