***
Се Лянь вышел за территорию деревни, когда солнце уже успело пересечь точку зенита. За его спиной болтался полупустой рюкзак с документами и бутылкой воды, а на голове красовалась чёрная кепка, надвинутая на глаза так сильно, что скрывала почти половину лица. Се Лянь вызвал Didi Taxi через приложение и почти без труда нашел нужный автомобиль недалеко от ворот Олимпийской деревни. Водитель оказался молчаливым — за это Се Лянь был невероятно благодарен — и вёл машину достаточно быстро, из-за чего фигурист даже не успевал разглядеть проносящиеся мимо городские пейзажи. Но всё равно глаза неосознанно выхватывали знакомые крыши домов и торговых центров, улицы, где Се Лянь бывал в юности и парки, мимо которых проезжал по дороге на тренировку. С каждой минутой поездки вид из окна такси становился всё более знакомым, пока Се Лянь наконец не увидел здания, каждое из которых мог без проблем воссоздать в своей памяти, даже находясь за сотни километров отсюда. Они проезжали мимо Пекинской финансовой улицы — того места, где были сосредоточены все главные центры управления финансовым сектором Китая. По обе стороны от дороги находились высокие здания из стекла и бетона, которые поражали своим масштабом. Внутри ежедневно работали тысячи человек в деловых костюмах, заключались сделки и принимались решения, влиявшие на жизнь всей страны — Се Лянь знал всё это не понаслышке, ведь не раз бывал внутри одного из этих зданий в детстве. Его отец работал здесь, и иногда, когда маме приходилось ненадолго уезжать из города, Се Лянь приходил к отцу на работу, тихонько сидел в углу кабинета и рисовал небрежные картинки на обратной стороне финансовых отчетов отца. Такое случалось только в раннем детстве Се Ляня, когда он ещё не начал серьезно заниматься фигурным катанием и не встретил тренера Цзюнь. Раньше, находясь на этой улице, Се Лянь чувствовал себя очень маленьким — что неудивительно, ведь тогда он был совсем ребёнком, а мир вокруг — большим и пугающим, совсем как эти здания из бетона и стекла. Прошло много лет, Се Лянь вырос, но здания остались такими же высокими, устремлёнными в небеса и безликими. Казалось, если он станет рядом с такой высоткой, то снова ощутит себя маленьким, ничего не значащим для мира вокруг созданием. К счастью, совсем скоро такси свернуло с улицы и Се Лянь посмотрел вперёд, через лобовое стекло увидев вдалеке крышу своего дома. Вообще, идея съездить к родителям звучала донельзя абсурдно и нелепо, и Ши Цинсюань первым возразил против неё, но все его доводы разбивались о нерушимую стену из убеждений и моральных устоев Се Ляня. Какими бы людьми ни были его родители и что бы они ему ни сделали, эти два человека оставались теми, благодаря кому Се Лянь появился на свет. Тем более, именно родители отдали его на секцию фигурного катания и поддерживали, приходя на тренировки и без лишних слов покупая дорогостоящие коньки и костюмы. Без фигурного катания не было бы и Се Ляня, ведь именно в этом спорте он нашёл себя и свой смысл жить. Поэтому не заехать к родителям, находясь в одном городе с ними, было бы попросту неправильно с его стороны. Родители знали, что он приедет. Се Лянь позвонил матери ещё когда находился в Сеуле, назначил дату (самую удобную для себя — на следующий день после проката короткой программы) и примерное время. Конечно, она обрадовалась — любая мать испытала бы такое, узнав, что снова увидит своего сына. Про отца Се Лянь не спрашивал, но хотелось верить, что он хоть немного ждал его приезда. Поблагодарив водителя такси за поездку, Се Лянь вышел из машины и закрыл дверь. Перед ним находился многоэтажный дом, окна которого выходили на озеро с лотосами. Здесь Се Лянь провёл своё детство. Этот жилой дом удивительным образом не изменился за все то время, что Се Лянь жил в Корее. Цвет здания остался тем же — бежевым, похожим на морской песок; входная дверь так же скрипела, открываясь, на полу лифта красовалось небольшое масляное пятно, а кнопка седьмого этажа продолжала западать. Когда двери лифта разъехались, первым, что почувствовал Се Лянь, был запах свежей краски — видимо, в подъезде снова красили стены. Он стоял перед дверью и никак не мог нажать на кнопку дверного звонка: рука Се Ляня то поднималась вверх, то опускалась вниз, будто он не мог решить, что хочет сделать. Развернуться и уйти было бы глупо — не зря же он проделал весь этот путь. Поэтому Се Лянь нажал на звонок. Он услышал, как где-то в глубине квартиры зазвучала знакомая трель. Сердце Се Ляня стучало набатом, отдаваясь эхом в ушах. За дверью послышался шум, затем — скрежет ключа, вставленного в замочную скважину. А через секунду дверь открылась. Из квартиры сразу же донеслись звуки традиционной китайской музыки и запах домашней еды. На пороге стояла мать Се Ляня — одной рукой схватившись за дверной косяк, а второй — за ручку, она пристально смотрела на сына, будто не веря, что перед ней стоял именно он. Женщина ощутимо изменилась за эти годы. Дом, в котором она жила, не поменялся: стены снаружи остались бежевыми, входная дверь скрипела, а в лифте было пятно. Потому что вещи, как правило, не меняются, и ход времени действует на них гораздо мягче, чем на людей. А вот люди меняются — они стареют, болеют, лечатся, делают операции, получают шрамы, пытаются омолодиться, ходят на психотерапию, заводят семью и детей, разводятся, затем женятся вновь, покупают квартиры и преображаются до неузнаваемости. Время удивительным образом способно щадить бездушные вещи, но продолжает жестоко относиться к человеку. Смотря на мать — на маму — Се Лянь отметил появившиеся паутинки морщин вокруг её глаз и легкую седину в волосах, будто их слегка припорошило снегом. Её улыбка больше не была такой яркой, а гордая осанка исчезла, сменилась осунувшимися от усталости плечами. С болью в сердце Се Лянь понял истину, которую слышал от других уже много раз: время не щадит никого. — Мама? — он произнёс это слово еле слышно, и оно затерялось на фоне китайской мелодии, звучащей из глубины квартиры, но женщина, казалось, всё равно услышала его. — Лянь. Она смотрела на него так, будто раньше не видела никогда, словно вернулась на 21 год назад, когда в первый раз взяла своего новорожденного сына на руки и посмотрела в его спокойное лицо, а маленький Се Лянь, только-только открывший глаза, так же внимательно взглянул на неё в ответ. — Мама, — в этот раз Се Лянь не задавал вопрос. Это было утверждение — приветствие — извинение, что угодно, но это слово послужило им зелёным сигналом светофора, который зажёгся на дороге их жизней впервые за пять лет. Одновременно сорвавшись с места, Се Лянь и его мама бросились друг другу в объятия. Мама пахла домом. Этот запах состоял из целого букета ароматов: свежая выпечка, неизменные духи с цветочными нотками и традиционные китайские благовония. Мама пахла, как весна. Как жизнь. Се Лянь почувствовал, что готов расплакаться, когда мама взяла его лицо в свои руки, сказав: — Ты стал таким красивым и взрослым, Лянь. — Давай пройдём внутрь, — Се Ляню не хотелось разговаривать, стоя на пороге квартиры, поэтому он сделал шаг вперёд, пройдя в коридор. Простой шаг к маме, сделанный самостоятельно и без чьей-либо указки, дал Се Ляню понять, что в глубине души он давным-давно простил своих родителей за всё. И это осознание по-настоящему окрылило его. Се Лянь разулся, аккуратно поставив кроссовки на стойку для обуви, по привычке заняв вторую полку снизу. Он выпрямился, вздохнув, и обратился к матери: — Пойдём. Я так давно вас не видел, хочу о многом поговорить. В гостиной сидел отец, глядя в телевизор. Он смотрел соревнования по биатлону, что не было удивительным во время Олимпиады, когда вся телевизионная сетка написания оказалась заполнена спортивными состязаниями. Се Лянь понял, что и здесь от него требуется первый шаг. — Отец. Мужчина повернулся к нему и, встав, поприветствовал кивком: — Сын. Они стояли втроём в той самой гостиной, где раньше с удовольствием пересматривали прокаты Се Ляня и обсуждали его перспективы на следующий сезон. Теперь же, несмотря на кровное родство, Се Лянь больше не воспринимал их как родных сердцу людей, с которыми можно так праздно проводить время. Атмосфера между ними стала напряжённой, как небо перед грозой, а стена из недопониманий, казалось, не сможет разрушиться никогда. — Давайте присядем? — Се Лянь показал им на диван, а сам взял из угла комнаты стул. Сидя напротив родителей, отделенный от них лишь небольшим стеклянным столиком, Се Лянь невольно вспомнил разговор, который состоялся на том же месте несколько лет назад. Тогда отец сказал: «Тебе нужно признаться», а Се Лянь закатил настоящую истерику в ответ. Тряхнув головой, Се Лянь прогнал неприятные воспоминания и попытался завязать разговор: — Что у вас нового? — Ничего, кроме постоянного стыда за то, что мы вырастили такого сына, как ты, — хмуро проговорил отец. Ох. Конечно. — Прекрати! — мать хлопнула по столу. — Он приехал к нам впервые за много лет, и ты говоришь такое? — Разве это моя вина, что он уехал? — парировал мужчина. — Это было полностью его решение. — Моё, — кивнул Се Лянь. — Но это был единственный возможный выход, если я хотел продолжать кататься. — Если ты хотел продолжать кататься, надо было просто не употреблять вещества, — выплюнул отец прямо в его лицо, наклонившись чуть вперёд. Се Лянь слегка улыбнулся, осознав, что такие слова больше не ранят его сердце. Он задал простой вопрос: — Вы правда продолжаете в это верить? В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов. Отец Се Ляня заметно оторопел, не ожидая такого вопроса. Он продолжал считать своего сына предсказуемым юнцом, что никогда не пойдёт наперекор своим родителям. Вот только предсказуемые юнцы никогда не прошли бы через то, что прошёл Се Лянь. — Почему бы нам в это не верить? — спросила мать в ответ. — Ты сам дал признательные показания тогда, и… — Я дал признательные показания, потому что никто не верил мне на слово, и это была единственная возможность избежать пожизненной дисквалификации. Каждое слово Се Лянь вытаскивал из своего сердца с трудом: было непросто выкопать истину из этой глубокой ямы лжи. И было неважно, если ему снова не поверят. По крайней мере, Се Лянь дал своим родителям второй шанс. Они ещё могли исправить свои ошибки. — Ты продолжаешь лгать даже спустя столько лет, — с досадой заявил отец, скрестив руки на груди. Се Лянь продолжил грустно улыбаться, смотря куда-то наверх в попытке избежать непрошенных слёз. Этот разговор откровенно не задался, но, во всяком случае, Се Лянь попытался. И теперь его совесть была чиста. Он встал со стула и пошёл в сторону коридора, бросив через плечо: — Я хочу посмотреть на свою комнату. Се Лянь покидал её впопыхах, оставив половину личных вещей, включая все награды, медали и дипломы, и теперь даже представить не мог, что найдёт на этих пылящихся полках. — Там больше нет твоих вещей, — остановила его мать. — Они лежат в коробке, если хочешь, я могу достать её. Очередной укол в сердце остался практически незамеченным — разговор в гостиной выбил Се Ляня из колеи, и теперь казалось, что ни один болезненный факт или слово не смогут расстроить его ещё сильнее. — И для чего теперь используется моя комната? Затем Се Лянь услышал открывшуюся дверь и смутно знакомый голос, заявивший: — Теперь здесь живу я! — Ци Жун, — Се Лянь произнёс это вместо приветствия. Его двоюродный брат и раньше жил в этой квартире, но, видимо, наконец смог занять желаемую комнату с видом на озеро. Неудивительно, что все вещи Се Ляня оказались сложены в коробку и убраны подальше — теперь в этом доме не осталось ни следа от его пребывания. — Ну здравствуй, мусорный принц, — ехидно произнёс Ци Жун, подойдя ближе. — Кто? — непонимающе переспросил Се Лянь. — Мусорный принц! Тебя так называли в прессе после тех фоток, где ты убирал мусор с трибун какого-то стадиона в Сеуле. Мама всё ещё стояла с ним в коридоре, а отец остался в гостиной, но всё равно слышал каждое слово. Се Лянь и правда убирал мусор с трибун в первое время после переезда: он настолько не хотел тратить лишние деньги или пользоваться связями Ши Уду, что лично договорился об этом с директором одного из катков. За такую помощь директор позволял ему использовать каток по ночам. Се Ляню повезло, что он успел закончить школу экстерном ещё в Китае — по крайней мере, вопрос образования больше не заботил его, и он смог полностью сконцентрироваться на катании. Так он и жил несколько месяцев: по ночам катался, днём спал, утром занимался с Ши Уду, а вечером — с Пэй Мином. Только когда Се Лянь сблизился с тренером и начал хоть немного ему доверять, он согласился прекратить эту самодеятельность с уборкой. Но Се Лянь никогда не знал, что история с мусором стала достоянием общественности. Он оградил себя от внешнего мира плотными стенами, не пропускающими лишнюю информацию, а братья Ши молча согласились поддерживать эти границы. Оказалось, ему даже придумали новую кличку. Его больше не воспринимали как «принца» — великолепного фигуриста, озарявшего мир спорта своим невинным сиянием, и сам Се Лянь уже давно успел принять этот факт. Но он не думал, что новое прозвище станет настолько обидным. — Я пойду, — сказал Се Лянь, понимая, что побег — это своего рода трусость, путь наименьшего сопротивления. Но сил оставаться в этой квартире больше не было. Подумать только: сюда он ехал в приподнятом настроении, полный прощения и принятия, а его снова втоптали в грязь. Конечно, это событие не станет серьёзным ударом, и тем более не повлияет на катание Се Ляня, но он всё ещё был расстроен. Находясь в родных стенах, он всего на секунду почувствовал себя ребёнком, открытым миру вокруг. В памяти сразу всплыли воспоминания из детства, как, находясь в этом самом коридоре, Се Лянь примерял свои первые коньки, гордо показывая родителям, что умеет на них стоять. Отец тогда обнял его за плечи, а мать сфотографировала на память. Се Лянь умудрился забыть, что теперь не все люди относятся к нему по-доброму. Даже его собственная семья. — Ты не останешься на ужин? — мама схватила его за руку в попытке остановить. Се Лянь взглянул в её обеспокоенные глаза и твёрдо ответил: — Нет. Он натянул на ноги спортивные кроссовки и вылетел за дверь, не успев толком завязать шнурки. Кажется, мама прокричала что-то ему вслед, но Се Лянь чувствовал себя слишком оглушённым и дезориентированным, чтобы услышать её. Се Лянь разрыдался сразу же, как дверь квартиры захлопнулась за ним. Слёзы ручьями текли по его бледному лицу, и Се Лянь изо всех сил прижал ладони ко рту в попытке сдержать всхлипы. Не дожидаясь лифта, он побежал вниз по лестнице, крепко хватаясь за поручень, чтобы случайно не упасть. В нос ударил уже знакомый запах краски, впитавшейся в стены лестничных пролётов. Хотелось поскорее выбежать на улицу и вдохнуть свежий воздух, заполнить им свои лёгкие и наконец успокоиться. К счастью, Се Лянь всё ещё был профессиональным спортсменом мирового уровня, поэтому смог добраться до выхода достаточно быстро. Он сразу же пошёл прочь, ни оставшись посидеть на детской площадке, ни сходив на озеро с лотосами, как планировал ранее. Ехать обратно тоже не хотелось — тренер или Цинсюань определённо заметят его состояние и начнут задавать неудобные вопросы, отвечать на которые не было ни сил, ни желания. Поэтому Се Лянь решил пойти до Олимпийской деревни пешком (предварительно всё-таки завязав шнурки покрепче). Это была весьма опасная авантюра, учитывая, кем был Се Лянь и в каком городе находился. Но такой маршрут был меньших из всех зол: как правило, пешие прогулки (и любая физическая активность) положительно влияли на его ментальное состояние, поэтому риски стоили того. В попытке восстановить дыхание Се Лянь сделал глубокий вдох, осознав, что ранее был неправ. Тогда, на утренней пробежке с Цинсюанем, находясь внутри закрытой территории олимпийской деревни, отделённой от проезжей части забором, воздух и правда казался чистым, совсем как в Сеуле. Но на самом деле пекинский воздух был грязным: из-за активной работы угольной промышленности город часто заполнялся неприятным смогом, который был заметен даже визуально. Се Лянь натянул маску на нос, чтобы хоть немного защититься от вредных выбросов. Его глаза всё ещё были влажными и опухшими от слёз. Се Лянь шёл мимо очередного жилого дома, специально выбрав маршрут, далёкий от широких улиц, что обычно были переполнены людьми. Возле одного из таких домов его окликнули. — Гэгэ! Что ты здесь делаешь? — послышался знакомый голос. Се Лянь поднял голову уже зная заранее, кого увидит перед собой. Напротив стоял Хуа Чэн — как всегда одетый в идеально выглаженный красный спортивный костюм, он держал в руках большую сумку и с волнением поглядывал на Се Ляня. — Я приезжал по делам, — Се Лянь нахмурился, пытаясь понять, как Хуа Чэн смог узнать его, скрытого от посторонних людей кепкой и маской. — Какое совпадение! — с наигранной радостью ответил Хуа Чэн. — Я тоже. Гэгэ разрешит мне присоединиться к его прогулке? Се Лянь кивнул. Хуа Чэн вряд ли станет давить на него вопросами, а если Се Ляню и станет с ним некомфортно, он просто вызовет такси и уедет в деревню один. Но по опыту их прошлых встреч Се Лянь успел понять, что Хуа Чэн обладает достаточным чувством такта, и беседа с ним сможет отвлечь Се Ляня от неприятных мыслей. — И по каким делам ты ездил? — спросил Се Лянь, всё ещё шмыгая носом. — О, я был у себя дома, забрал вещи, чтобы окончательно переехать в Олимпийскую деревню, а ещё заезжал поточить коньки, — Хуа Чэн указал рукой на большую сумку, которую держал в руках. — Предпочитаешь острые коньки? Обывателю такой вопрос мог показаться странным: конечно, по льду легче кататься на острых коньках! Но из-за особенностей выполнения некоторых элементов в фигурном катании разные фигуристы предпочитали разную степень остроты лезвия. — Да, люблю поострее, — ухмыльнулся Хуа. — А ты, осмелюсь предположить, нет. — Ты прав, — Се Лянь скромно улыбнулся, не собираясь рассказывать подробности своей техники, считая, что Хуа Чэну будет неинтересно это слушать. Но его собеседник смотрел на него так пристально и внимательно, что Се Лянь просто не смог остановиться: — Дело в том, что мой коронный прыжок — тройной аксель. А острое лезвие невозможно повернуть во время захода на этот прыжок так, чтобы создать нужное направление вращения. Конечно, когда-то меня учили кататься на острых коньках, но затем я, можно сказать, переучился, поэтому затачиваю их немного иначе, чем другие фигуристы. Хуа Чэн продолжал молча слушать, посвящая всё своё внимание его словам, но Се Лянь почувствовал, что говорит слишком много, поэтому закончил этот небольшой монолог: — В общем, мне нравится тройной аксель, а ещё за него дают хорошие баллы. И, откровенно говоря, я бы прыгал только его, если бы хватало выносливости и не существовало правила… — Правила Зайяк, — с видом знатока кивнул Хуа Чэн. — Именно. Правило Зайяк появилось в фигурном катании после чемпионата 1982 года, когда американская фигуристка Элайн Зайяк исполнила четыре тройных тулупа в одном выступлении — с тех пор тройных прыжков в одном прокате должно быть не больше двух. Поэтому фигуристам приходится учить разные прыжки, а не концентрироваться на тех, что получаются у них хорошо. Се Лянь захотел перевести фокус внимания с себя на Хуа Чэна, поэтому задал вопрос: — Так… ты живёшь где-то недалеко? — Да. Я снял квартиру в этом районе, как только переехал в Пекин. — И как давно ты переехал? Хуа Чэн задумчиво посмотрел в небо и сосчитал на пальцах: — Четыре года назад. — А как ты начал заниматься фигурным катанием? — быстро проговорил Се Лянь — Прости, что задаю так много вопросов! Но мне правда интересно… «А ещё мне нужно на что-то отвлечься» — осталось непроизнесённым, но Хуа Чэн понял всё без слов. — Я начал заниматься катанием позже, чем многие фигуристы. Но у меня было сильное желание, амбиции, крепкие ноги, и я два года не выходил с катка, прежде чем принял участие в своих первых соревнованиях. Во многом мне помог мой первый тренер, да и вообще, вся эта история с катанием — просто череда счастливых случайностей. — По счастливой случайности люди не становятся чемпионами мира. — Конечно, — кивнул Хуа Чэн. — Я и правда много трудился, но не могу отрицать, что моя судьба состоит из множества совпадений, и в какой-то момент я просто оказался там, где должен был. — И где же это? — В приюте для сирот, — Хуа Чэн грустно усмехнулся. — Это долгая история, гэгэ, оставим её на другой раз. — Хорошо, Сань Лан. Они шли по тенистому парку, вымощенному голубой плиткой. Походка Хуа Чэна была уверенной и твёрдой, будто впереди находилась какая-то цель, к которой он двигался. Смотря на Хуа Чэна, Се Лянь чувствовал холодный металл скрытого под одеждой кольца, которое висело на цепочке и прикасалось к коже его груди при каждом шаге. Он и сам не понимал, почему продолжает носить этот подарок. — У меня есть ещё один вопрос, — сказал Се Лянь. — Хм? — Хуа Чэн, очевидно, был погружён в свои мысли, и потому не сразу понял, что Се Лянь обратился к нему. — Почему «Сань Лан»? Хуа Чэн вдруг отвернулся от него и посмотрел куда-то вперёд. Быть не может, подумал Се Лянь, неужели он смущён? — Я не ожидал тогда, что ты спросишь, как меня зовут, — Хуа Чэн неловко почесал затылок. — Я просто, ну… Думал, что ты меня знаешь? Я ведь тоже фигурист. — Ох, — выдохнул Се Лянь. — Прости. Я не особо следил за новостями, так что… — Ничего страшного, гэгэ! Я просто запаниковал, вот и назвал не своё имя. Но мне нравится, когда ты зовёшь меня Сань Лан. — Запаниковал? Отчего же? Се Лянь мог поклясться, что щёки Хуа Чэна покраснели в цвет его спортивного костюма. Но Се Лянь всё равно не смог понять: как кто-то мог нервничать из-за разговора с ним? Хуа Чэн молчал. — Кажется, начинается дождь, — сказал Се Лянь, пытаясь перевести разговор в более безопасное русло. — У меня есть зонт, — Хуа Чэн вытащил его из спортивной сумки, висевшей у него на плече. — Я смотрю прогноз погоды каждое утро. — О, — удивился Се Лянь. — Неужели зонт уместит нас вдвоём? Се Лянь взял Хуа Чэна под локоть и посмотрел наверх, убедившись, что зонт и правда был достаточно большим, чтобы защитить от дождя двух человек. — Не надо, — Хуа Чэн сделал шаг в сторону, разорвав тактильный контакт. — Я отдам зонт тебе. — Извини, — щёки Се Ляня слегка покраснели. — Это было нетактично с моей стороны. Я не подумал, что тебе может быть неприятно. — Мне не неприятно. — Тогда что не так? — Я… грязный. Хуа Чэн старательно отводил взгляд в сторону, будто желая поскорее закрыть эту тему. Се Лянь нахмурился и оглядел его с ног до головы: — Но ты выглядишь вполне чистым? Хуа Чэн громко засмеялся, кажется, напугав случайных прохожих, а затем объяснил: — Речь не о моей одежде или опрятности, гэгэ. Моя жизнь была полна неприятных вещей, я жил в ужасных местах, и я не жалуюсь, ты не подумай! Такая жизнь сделала меня тем, кто я есть. Но, хм… Как бы объяснить… Се Лянь ободрительно взглянул на него, призывая закончить эту мысль. — Я грязный, а гэгэ — чистый. Не хочу тебя пачкать. — Ты меня переоцениваешь, Сань Лан. На самом деле я — последний человек в мире, которого можно назвать чистым. Хуа Чэн не стал спорить, но нахмурил брови и отвернулся. Он передал ручку зонта Се Ляню и стал рядом, не прикасаясь к нему. Редкие капли дождя стучали по зонту, так и не превратившись в ливень. Се Лянь вдруг захотел пойти на каток: целый день без коньков дался ему тяжело. Лёд, кажется, был единственным местом, где Се Лянь мог почувствовать себя спокойно, но простое нахождение рядом с Хуа Чэном давало ему неведомое ранее, подсознательное чувство спокойствия, впившееся под кожу. Се Лянь был рад, что идёт под дождём не один. Они продолжили говорить, но больше не затрагивали серьёзные темы, вместо этого перейдя к обсуждению более отстранённых вопросов вроде качества еды в столовой Олимпийской деревни и режима тренировок на льду. Когда дождь окончательно стих, Хуа Чэн убрал зонт обратно в сумку, остановившись. Он поднял взгляд на Се Ляня, посмотрев на него единственным глазом, и застыл. — Ты выглядишь очень красиво, гэгэ, — вдруг сказал ему Сань Лан после минутного молчания. — Тебе идёт закат. Се Лянь сперва смутился и хотел возразить, мол, не надо мне льстить и говорить такие смущающие слова. Но затем он взглянул за плечо Хуа Чэна и понял, где находится. Се Лянь не заметил, как они успели вернутся к Олимпийским объектам. Они с Хуа Чэном стояли на большой площади; поверни налево — увидишь огромный стадион, где состоялось открытие Игр, направо — попадёшь в олимпийскую деревню, где жили лучшие спортсмены мира. Стоя посреди этой площади рядом с Хуа Чэном, Се Лянь, освещённый красноватыми лучами закатного солнца, смог почувствовать себя частью чего-то важного и великого. И эта мысль заставила его ощутить настоящую жизнь, бурлящую внутри, согревающую нутро и текущую прямо по венам. Больше не имело значения, что думают его родители, ведь они остались там, в старой квартире около озера лотосов, погребённые под грузом непонимания и обид. А Се Лянь — здесь, на главном спортивном празднике планеты, рядом с действующим чемпионом мира.Часть 9
23 июня 2022 г. в 19:05
Утро следующего дня Се Лянь провёл в Олимпийской деревне.
После завтрака Ши Цинсюань с тренером и хореографом поехали на каток, чтобы несколько раз прогнать произвольную программу, с которой он выступит на командных соревнованиях. Настала очередь Цинсюаня нести груз ответственности за всю команду, и Се Лянь чувствовал облегчение от того факта, что свою роль в этом турнире он уже сыграл. Впереди — только индивидуальные соревнования.
Конечно, каждый спортсмен выступал под флагом своей страны (которая, как уже стало ясно, не всегда совпадала со страной, где он родился и провёл детство), поэтому продолжал нести лишнюю ответственность за свои результаты даже во время индивидуальных соревнований. Во-первых, любая медаль шла в общий зачёт страны, во-вторых, любой профессиональный спортсмен — это человек, на которого страна потратила свои деньги, чтобы он смог тренироваться, получать нужную экипировку и ездить на соревнования.
Поэтому к выбору тех, кто отправится на Олимпиаду, спортивные чиновники подходили серьёзно в каждой стране. Даже Ши Уду понимал: тот факт, что Корейская федерация фигурного катания приняла решение отправить Се Ляня на Олимпиаду, означал, что они готовы рисковать.
Да, фигурист показал отличные результаты на чемпионате Кореи, взяв золотую медаль. Но Се Лянь — это не только спортсмен, а ещё и фигурант громкого скандала, который мог очернить репутацию той страны, под чьим флагом он выступал, а также вызвать множество лишних вопросов, обсуждений и нелепых домыслов.
Видимо, федерация решила, что эта игра стоила свеч.
Результаты Се Ляня после вчерашней короткой программы показали, что чиновники не прогадали с выбором. Несмотря на шлейф проблем, неизменно тянущийся за фигуристом на протяжении последних лет, Се Лянь оставался амбициозным спортсменом, способным получать высокие баллы за свой прокат. А для фигурного катания это порой было важнее любых предрассудков и репутационных проблем.
Накануне вечером Се Лянь поговорил с тренером и смог выбить для себя свободный день, заявив, что проведёт его продуктивно и будет предельно аккуратен. Для человека со стороны этот диалог мог быть похож на беседу между родителем и маленьким ребёнком, который впервые идёт на важное мероприятие один:
— Воду возьми с собой, ешь только проверенную еду, не говори с незнакомцами, тем более с журналистами, а лучше вообще надень медицинскую маску. И, пожалуйста, постарайся оставаться на связи.
Такие предостережения возникли не на пустом месте.
Дело в том, что первую половину дня Се Лянь планировал потратить на тренировку в спортивном зале, выполняя уже давно заученный комплекс из упражнений на разные группы мышц.
Тренажерный зал находился прямо в олимпийской деревне и был настолько большим, что без проблем смог бы одновременно уместить половину спортсменов, приехавших на Игры. Поэтому Се Лянь спокойно направился туда, не рискуя встретить кого-то знакомого.
А вот главная проблема заключалась во второй половине дня, которую Се Лянь решил провести вне Олимпийской деревни.
Причина этого проста: он поедет к родителям.