Дьявол носит белую рубашку

Джин выглядел виновато, словно это ужасное преступление было его рук дело. Словно это он взял страшный грех на душу, но он не причём. Нет ничьей вины в том, что на долю Ким Сокджина выпала участь сообщать Чонгуку о таком. Нет ничьей вины... Тогда на ком она? Чонгук пока не знает. И узнает не сразу – пройдёт два года, а пока что... — Чон Сувон и Чон Сонэ погибли. Авария на дороге. Люди твоего отца уже разбираются с этим. И мир рухнул в пустоту. Свалился туда на огромной скорости, словно кто-то толкнул его. — Нам всем очень жаль, Чонгук. — Чонгук, теперь дело твоих родителей перейдёт тебе. — Чонгук, мы выражаем свои соболезнования. — Отныне ты начальник компании, но кто захочет возиться с неумелым ещё вчерашним подростком? — Тебе всего двадцать, Чонгук, ты занял этот пост слишком рано. По слишком трагичной причине. — Их утрата, несомненно, очень велика для нас... Для всех нас! Все эти голоса – они, хриплые и звенящие, с нотками уныния и морем печали, так осточертели, так крутились вокруг парня вплоть до похорон, и даже немного после них, а потом – тишина. Мир рухнул и замолк. Притих, точно сдох в этой пустоте, что окружила Чонгука. Тишина – подруга неизвестности – говорила о чем-то, предупреждала: голос её вмешал в себя звёздное небо чувств, вот только каждая звезда на этом небе была пропащей, увядающей, умирающей! В какой-то момент Чонгуку показалось, будто он сам умирает, будто вместе с родителями умирает в нем что-то. Так и было. Это была детская доброта. Юношеская невинность. Им на смену уже выдвигалось нечто совершенно противоположное. Что-то холодное, как железо на морозе, и в то же горячее, как разогретая до жара плита. Парень отчётливо мог слышать их шаги, нарушающие тишину – по началу Чонгук боялся её. Боялся её голоса: тихого, рычащего, что страшнее громкого крика. Голос этот предупреждающий, звенящий от раздражения. Голос этот принадлежал тому чудовищу, что отыскало Чона, пока он был слаб и подавлен, печален и труслив. Оно нашло его в этой тишине и забрало себе. — Пак Чжун кажется неплохим бизнесменом, думаю, его помощь нам пригодится, — неуверенно звучит голос ещё вчерашнего мальчика. Вот только вместо помощи пришло покровительство. — Ты просто щенок, который будет делать то, что я скажу! Несомненно. Под гнетом обстоятельств и безвыходности Чон принимал это, как данное. Принимал и терпел. — Ты ничего не понимаешь! Болван! Болван. Болван. Болван. — Мне нужно иметь доступ ко всем документам твоих покойных родителей. Ошибка... — Иначе твой бизнес пропадёт. Доверь его мне, — что звучит как "доверь мне себя, и я разорву твою жизнь до конца". И дорвал бы. Если бы не... Чонгук сомневается. Хлопает глазами, галстук сдавливает шею, руки холодные то сжимаются в кулаки, то разжимаются. Ему страшно – как всегда, но не хочется более подчиняться Чжуну – а вот это впервые. И есть тому причина: дело в том, что с утра в кабинет ворвался верный друг еще покойного отца Сокджин и сказал, что, кажется, нашёл того, кто причастен к смерти родителей Чонгука. Парень тогда замер в томительном ожидании, а потом подавился воздухом, когда услышал его имя. Имя того, кто прямо сейчас стоял перед Чонгуком, в недовольстве стуча пальцами по столу и ждал ответа. — Это... Это Пак Чжун... Он подстроил аварию! Парень смаргивает, кулаки разжимаются. Так что он там просит? Доверить ему бизнес? Да ещё как просит: в тоне его голоса недовольство, раздражение, металл и приказ. Это созвездие эмоций звенело сейчас в ушах, разбиваясь там о информацию, что он узнал от Джина. Две противоборствующие стороны, два врага: леденящий страх перед мучителем и жгучее желание встать, наконец, с колен. Борьба ожесточенными ударами мечей длилась пару секунд, и Чонгук сделал выбор. Отныне и навсегда он выбрал себя, отныне и навсегда стих звук шагов: они пришли. Его жестокость, желание возвыситься, доказать, что сможет сам, его маниакальное стремление и, конечно же, жажда увидеть страдание в глазах напротив. Чонгук сделал выбор, и с этого самого дня кровь теперь будет не на его коленях: а на лице того, кто его на колени заставил встать. — Нет. Я...— увереннее, Чонгук! — Я пришёл сюда вообще для того, чтобы расторгнуть с тобой сотрудничество! — ещё с напускной, но все же смелостью он заглядывает своему заклятому врагу в глаза. И кулаки снова сжимаются. Пак Чжун подстроил убийство. И Чонгук ещё не знает, что сделает с ним за это. Сейчас – ничего. Он слаб, у него нет силы, но первым шагом на пути к ней будет выход из покровительства чудовища. С этого дня Чон Чонгук станет сам себе чудовищем. Это его оболочка, его защита, его покой и его оружие. Он взрастит в себе то, отчего мама так старательно ограждала, то, кем отец учил не быть. Он сделает так, чтобы им руководили лишь амбиции и меркантильный дух. Лишь злость к мучителю и невидимый трон, на который он сядет, когда придёт время. Столько лет он был слабым, жил в неведении, шугался шороха и тени, горевал и считал, что запорол всё то, к чему родители его готовили. Нет. Чонгук их не подведёт. Не подведёт и самого себя. И вот Пак Чжун в оцепенении смотрит в ответ, раскрыв рот и не зная, что сказать. Он ожидал получить сегодня конечную цель, после которой бедняжку Чона можно будет списать со счетов. Он ожидал сегодня праздновать и пировать – два года не впустую, прибыльный бизнес Чонов стал бы его. Он был так близко – мужчина уже ощущал его меж пальцев своих ладоней, а сейчас ему будто бы эти пальцы сломали. Чонгук, во взгляде которого прямо сейчас рождается что-то, с чем потом Чжуну придётся иметь дело, отказал. Не просто отказал – решил расторгнуть любое сотрудничество. И Чжун, конечно же, не потеряет лицо, попытается остаться холодным и чёрствым, попытается вновь разглядеть в Чоне неумелого, пугливого мальчишку и надавить. Он попытается и поймёт, что пропал – поймёт в ту секунду, когда в ответ на его возражения Чонгук отчеканит резкое, режущее лезвием: "Это ты убил их". Этот ледяной поток холодных букв раздастся, и Пак замрет с полураскрытым ртом. Этот ледяной поток будет выпущен в мутное пространство, и руль корабля под названием "монстр во плоти" перейдёт в руки другому капитану.

***

"К кому там люди обращаются, когда им плохо? Точно, к Богу". И вот Чонгук уже думал начать молиться. "А вдруг Бог не услышит меня? Тогда обращусь к Дьяволу" – подумал он. – "А если и он не услышит? Тогда стану им. Стану и молиться будут на меня. На моё милосердие. Буду выдавать его по кусочкам, по маленьким. А иногда не буду выдавать вовсе. И все они будут засыхать и просить моего прощения, и я дам его. Кому-то дам в виде смерти, потому что иногда смерть – это милость. И в свое время надо мной никто не смилостивился. Но я не жалею: умереть было бы слишком просто. Я жив и стал тем, кем стал. Родители бы не гордились такой оболочкой, что давно пропитывает внутренности, но именно она помогла мне выжить. Не просто жив – силён". Чонгук выдыхает и опускает взгляд на могилы, где покоятся Чон Сувон и Чон Сонэ. Родители, подарившие ему возможность стать хорошим, добрым и честным человеком. Чон Сувон был удивительным для бизнесменов человеком – он вызывал уважение тем, что всегда делал то, что говорил. Был мил с теми, кто мил с ним и строг с теми, кто строг к нему. Чон Чонгук не такой. Он не мил и не строг. Он может погладить тебя по голове, улыбаясь, а затем, опустив ладонь с макушки к шее, скрутить её. Он не мил и не строг – он непредсказуем, порой даже для самого себя. Парень, смотря на черно-белые портреты отца и матери, продолжил мысленную исповедь: "Наверное, я могу понять Пак Чжуна. Он сделал то, что сделал, потому что мог. Хотел ли? Это другой вопрос. Я всё равно сильнее и знаете, почему?" – оглядывает родителей по очереди – "Не потому, что я имею больше людей или денег, или возможностей. А потому что я могу убить его, и я хочу убить его, но не делаю этого".

***

Чонгук слегка сощуренно смотрит на поставщика товаров. Тот уже иссушивается под его не моргающим взглядом, втягивая шею и пытаясь казаться мельче. Пытаясь спрятаться. Не получилось. — Что ты сказал? Повтори, — стук лезвия о лезвие в голосе. — Они... — нервно теребит воротник пиджака. — Они сорвали поставку нового оружия. Говорят, складовщикам угрожали, — тут же добавляет эту информацию, стараясь отвести от себя фокус и на этот раз у него получается. Чонгук, ещё секунду назад покоящийся в своём кресле, взмывает вверх, пролетая мимо мужчины и оставляя за собой лишь ветер, что шепчет вдогонку: "кому-то не поздоровиться". Ещё не успев вылететь из офиса, Чон звонит Джину, и через десять минут водитель прибывает к элитной рабочей высотке. Он уже в курсе произошедшего. Всегда с этим оружием что-то неладно. Честно, Джин не совсем понимал, почему Чонгук вдобавок к семейному бизнесу мебели решил купить себе ещё и склад с оружием. Лишь только потом до Кима дошло, что отныне Чонгуку всегда есть, в кого пострелять. Порой образно. А порой... Когда Чонгук с шумом ворвался на склад, то, помимо привычных лиц, работающих здесь, он увидел курящего парня. Растрепанный, в мятой футболке он сидел на большой коробке подле окна и скидывал за то пепел, блаженно прикрывая глаза во время затяжки. Чонгук чёрным вороном приземлился возле этого недоразумения. Глаза парня горели – как и сердце горело в чертовом недоумении, как этот идиот ещё жив, учитывая, что своего начальника он встречает вот так. — Мне сказали, что ты приедешь, — даже почти безразлично произнес паренёк, еще раз стряхивая пепел попутно и со своих штанов. — Прости, сегодня я не порадую тебя новым пистолетом. — Ты кто нахрен такой? — Чона просто распирало от такой наглости, а стоящий сзади Джин только лишь покачал головой. Бедный парень точно поплатится за свои слова. — Мин Юнги, — отвечает тот, взглянув на Чонгука мельком. — Ты меня взял за место прошлого начальника склада. Чонгук тихо усмехается, опуская голову вниз и вдруг протягивает руку в сторону. Джин тут же понимает смысл этого действия и протягивает Чону его автомат. — А знаешь, почему? Потому что я прострелил ему голову, — он поглаживает оружие. — За неисправную работу, — смотрит исподлобья взором, в котором бесы пляшут. И уже через секунду Джин, понявший все без слов, появляется рядом с Юнги, как сверкнувшая молния и, схватив испуганного вмиг паренька, кладет его лицом на эту же коробку, на которой сидел. Мин тут же пытается приподняться, но Чон бьёт его прикладом прямо по носу, отчего тот, скорчившись от боли, приземляется обратно. По складу эхом разносится стон боли. — Думал, тебе объяснили правила, — властный, не терпящий неповиновения голос звучит сверху. — Что же, тогда объясню я.

***

Домой Чонгук вернулся злой. Он не любил дни, когда что-то выходило из под его контроля. Он не любил, когда ему в подчинение приходили гнилые люди. Потому что эту гниль из них приходилось доставать собственными руками, что Чонгук и сделал сегодня. Бедный Мин Юнги начал умолять его уже через минуту – самые смелые обычно держались две. Но зато паренёк с неокрепшим умом теперь навсегда запомнил, кто его начальник и как следует его встречать. А если метод, благодаря которому Мин был проучен и научен, эффективен, значит метод этот хорош, как бы коварен он в то же время не был. Нет, Чонгук не ловил себя на маниакальных мыслях о том, что ему нравится причинять боль людям, но... Но если по-другому они не понимают, то Чон не побрезгует замарать руки. Иногда в грязи, иногда в крови. И все-же после таких "уроков", когда из Чонгука лезло все самое чёрное и жестокое, что в нем есть, настроение у парня потом весь день было не самым приветливым. А, учитывая то, что ещё и поставка сегодня сорвалась, так Чон вообще был самим злом во плоти. Раздражителен, резок, краток – Джин привык к такому поведению босса после неприятностей и не лез под горячую руку. Однако, едва ли колеса матовой Ауди с визгом затормозили возле дома, Чонгук, сжимая руль в руках и напряженно глядя перед собой, пару раз вдохнул-выдохнул. Нужно было немного успокоиться, ведь дома ему снова придётся держать себя в руках и видеть глаза, полные обиды и ненависти, и слышать в свой адрес мысленное "придурок". Честно, очень не хотелось узнать от прислуг, что Рина что-то выкинула за день, но, когда Чонгук вошёл в дом и ещё с порога одним кивком своим молча спросил, те ответили, что девушка даже выходила есть и пыталась расспросить их о нем. Надо же. Чон хмыкнул, разуваясь. — Она у себя? — подает пиджак одной из слуг. — Не дождалась вас к ужину, и сейчас, кажется, ушла в ванную, — отчиталась та. — Новую одежду доставили? Служанки кивнули. Немного подумав над тем, направиться ли сначала к себе, а потом к Рине, Чонгук вдруг решил пойти сразу в её комнату. Точнее, в комнату, ей предоставленную, ведь девчонка почему-то по наивности думала, что это её территория. Клочок спасения вокруг чёрного моря. Ещё бы. В комнате Рины не оказалось – видимо, была ещё в ванной комнате – так что парень принялся рассматривать одежду, разложенную на кровати. Что-то девушка отложила в кучку на полу, видимо, не приглянулось, а что-то положила на постели. Надо сказать, вкус у Рины был, что надо: Чон уже успел приметить пару вещичек, в которых он бы с радостью Рину... Дверь позади него раскрылась. ...Увидел. Чонгук обернулся и действительно увидел Рину, застывшую на пару секунд в проёме. Глаза парня по инерции пробежались вниз-вверх, словно оглядывая свои владения. В таком виде Чон ещё не видел её: волосы мокрые, домашняя футболка и пижамные шорты. Она определенно не ждала его сейчас. Это было понятно по её взгляду, слегка смущенному такому открытому разглядыванию. "Опять пялится" – пронеслось у нее в голове. "Ничего. Привыкнет" – вторил голос Чона. — Чонгук... — Рина наконец выдохнула и прошла внутрь. — Ты меня напугал. — Это войдёт в традицию, — парень усмехается, провожая рыжую красавицу взглядом, когда та проходит на расстоянии от него, заходя за другую сторону кровати. — Как тебе новая одежда? — Очень мило, но не думаю, что это все мне нужно,— жмет плечами. — Я не собираюсь здесь задерживаться. Чонгук вскидывает брови. Надо же, а как уверенно она это заявляет. — Ты связывался с моим отцом? — следом же летит в него вопрос и косой взгляд алмазных глаз. — Нет. — А он с тобой? — Нет. — Ты врешь мне, — Рина качает головой, будто и взаправду не верит всему тому, что отвечает ей парень. Чон лишь усмехается. Он не удивлён, но ругаться и говорить сейчас о сволочи, её отце совсем не хотелось. Он уселся на кровать, и глаза быстро нашли одну из вещей, что приглянулась Чонгуку – парень взял в руки чёрное платье без бретелек, повертев его, внимательно разглядывая. Внимательно представляя в нем Рину. А затем положил обратно и взглянул на девушку, что отпрянула куда-то к окну, скрещивая руки на груди. — Хочу завтра видеть тебя в этом, — кивает на платье. — Что? — Рина нервно усмехнулась. Ещё бы я перед тобой не выряжалась! — Забыла? — склонил голову вбок. — Мы завтра съездим куда-нибудь. Наверняка два дня взаперти тебе осточертели. Девчонка закатила глаза. — Я никуда... — Не поедешь? — он смотрит на нее и лукаво улыбается. — А знаешь, можем остаться и дома. Ты всё равно наденешь это платье, только снимать его буду уже я, — в черных глазах что-то блестит, и Рине этот блеск не нравится. Не нравятся его угрозы. Его взгляды. Его присутствие здесь, в этой комнате. — Уходи отсюда, — она отводит глаза в угол, придерживаясь наивной детской сказке: если она не видит чудище, то и чудище её не видит. Но жизнь не сказка, к сожалению. — Откуда? Это мой дом. Чудище не видит, а сосредоточенно рассматривает её профиль, старательно не опуская более взгляда ниже. Они вдвоём в комнате, возле постели... Кулаки Чона слегка сжимаются, глаза не падают ниже молочной шеи. Ненужные мысли сейчас ни к чему. Уж точно не сейчас. — Из этой комнаты, — а Рина тем временем его всё гонит прочь, словно чувствует, что безопасностью в комнате не пахнет. Ей никогда не пахнет, когда дьявол рядом. — С чего это? — Чонгук опирается назад на ладони, слегка запрокидывает голову. — Я здесь хозяин, а ты гостья. — Я нагостилась, — она фыркнула, но зато наконец вновь на него посмотрела. — Верни меня брату. Снова приказ, улетающий в пустоту. — Так хочешь к нему, — Чон слегка качает головой, а потом вдруг щурится. — Погоди, а ты в курсе, чем он сейчас занимается? Рина молчит: на лице её пробегает тень сомнения. Чонгук удивленно выдыхает: — Неужели он тебе не рассказал? — наигранно хлопает себя по лбу. — Ну конечно, ведь тогда бы его рыжая сестренка точно перестала видеть в нем хорошего, старшего брата. Пак младшая напрягается, но виду не подает. — О чем ты? Что ты знаешь? — В отличии от тебя я знаю всё, — Чонгук поднимается с постели. Глаза его впервые смотрят серьёзно и даже немного строго. — Я терпелив с тобой, малыш, правда, но все же моё терпение не безгранично. Завтра наденешь это платье и поедем поужинаем вместе, раз сегодня не удалось. Не дождавшись ответа, а, впрочем, Чон знал, что его не будет, парень поспешил выйти из комнаты, потому что взгляд его снова упал ниже лица Рины. Навряд ли девушка это заметила, немедленно погружаясь в свои думы, зато Чонгук заметил: стоило заинтересовавшей его персоне, которую нельзя получить просто по щелчку пальцев, оказаться на его территории, как все наглое и нетерпеливое проснулось внутри и постоянно порывало вперёд, но Чонгук до сих пор по неведомым ему причинам или ведомым, но не осознаваемым, порывы эти тушил. Между ними стена в виде её явной неприязни к нему, и, с одной стороны, стену эту хочется сломать, резко, без промедления, не спрашивая, а с другой... Не сделает ли он так только хуже? Сделает. И было бы всё просто: будь Чонгук и правда циничным, развязным нахалом, каким наверняка мысленно нарекла его рыжая принцесса, всё действительно было бы проще. Не было бы голоса разума. Не было бы сожаления. Не было бы совести. Был бы он настоящим дьяволом...

***

Официанты с ослепляющими улыбками сновали где-то вдалеке, играла приглушенная музыка, неяркий свет и вовсе навевал какую-то интимную атмосферу. Потолок украшен люстрами с камнями, пол под ногами словно сделан из золота, одним словом – шикарно. Здесь правда красиво: даже лучше того Клео, в какой Рина ходила с Хосоком. Но если в Клео девушка чувствовала себя привычно, в конце концов, отец мог позволить себе и позволял водить семью в такие рестораны, то этот... Скажем, дороже. Слишком тут пафосно, до приторного вкуса во рту: Рина знает, с какими мыслями косятся на нее работающие здесь дамы. Думают, она малолетняя любовница этого дьявола. О, их мысли были слишком очевидны: Рина замечала оставленные на себе мимолетные взоры зависти. Нечего тут завидовать: она пленница, а не счастливая девчонка, нашедшая себе богатого подхалимца. Она тут вообще не по своей воле: просто и правда захотелось выбраться куда-нибудь. Рина, приняв привычный безразличный вид, ковырялась в тарелке. На самом деле, салат, что ей принесли, был очень даже вкусным, но настроение было хуже некуда. Внутри ощущалась терпкой болью какая-то дыра, через которую неприятно сквозил холодный ветер. Иногда девушка смотрела исподлобья на Чонгука, что сидел напротив и потягивал вино, наконец не докучая её своими бесконечными вопросами или обольщениями. Лицо его было умиротворенным, движения неспешными, весь такой мистер Спокойствие. Наверное думал про себя и ликовал, что удалось затащить Рину в ресторан без ссор и применения силы. На деле же девчонка не могла избавиться от навязчивой мысли: мысли сбежать как-нибудь. К тому подталкивало беспокойство за отца: где он? Что с ним? Этот придурок ведь якобы ничего не знает, для него вообще хорошо, если и Рина будет оставаться в неведении. Но девушка не верит ни единому его слову, и продолжает думать об отце. И о брате. О брате, к слову, она думает больше. Нахал сказал, что брат ждал её в ночь покушения на отца в их доме, сказал, что, собственно, Чимин и устроил это покушение. В голове всё как-то не складывалось: с одной стороны, Чимин не рассказывал ей про свою жизнь ничего, а Чонгук намекает на что-то плохое. Не просто плохое: на то, что брат отца убить хочет. Но, с другой стороны, почему она верит дьяволу? Он может врать в своих целях. А цель у него, кажется, одна. Рина снова аккуратно смотрит на Чона, который подзывает пробегающего мимо официанта и что-то ещё заказывает. Пак младшая не слышит его голос – слышит только свой внутренний, что забившись в угол и обняв себя руками, безысходно кричит: "Надо бежать от него". "Надо!" – соглашается Рина и не сразу понимает, что чёрные глаза уставлены прямо на нее. — Ты совсем ничего не ешь, — голос его звучит строго. Ну понятно, решил все-таки докопаться и сразу начал с претензий. — Не хочу, — она жмет плечами и выглядит спокойно, даже равнодушно. Чонгука это напускная отрешенность уже начинает подбешивать. Он знает, что за рыжий чертенок скрывается за маской апатии и недоволен тем, что Рина за ней все время пытается спрятаться. Маски с лиц Чон привык сдирать. — Снова собираешься устроить мне голодовку? — он стучит пальцами по столу, выдавая свое недовольство. — Нет, Чонгук, я просто не хочу, — Рина подпирает рукой подбородок, смотря в сторону. Взгляд дьявольских глаз её прожигать продолжает, а это значит, этот придурок опять что-нибудь выпалит. — Думаешь о своей семейке? И он выпаливает. Вот так нагло, словно опуская одним вопросом семью Пак в грязь снова. Рина такого не терпит и огрызается: — Тебе не понять, да? — вдруг давит на больное, вспоминая слова Хосока о том, что родители Чонгука погибли. Съязвив в ответ, девушка даже как-то зло направляет на него глаза, не поворачивая головы, но понимает, что зря это сказала и тут же тушуется. Что, неприятно кольнуло, Чонгук? Парень же, перестав стучать пальцами по столу после колкой фразы, почему-то отдавшейся тугой болью где-то под рёбрами, хочет что-то сказать, но молчит. Не стоит портить вечер, тем более из-за банального незнания – о, конечно, Рина многого не знает. Слишком многого. Но если он расскажет – она ни за что не поверит ему. Можно, конечно, попытаться, но точно не сейчас, когда все её мысли о том, чтобы избавиться от своего мучителя. Официант принёс мороженое. И сначала Рина в удивлении вскинула брови, а затем – перехватив взгляд Чона – сразу всё поняла. Видела она уже такой приём, не удивил. — Я подумал, ты захочешь съесть хотя бы десерт, — его пальцы, обхватив пустой бокал из под вина, рисовали на стекле невидимые узоры. У Рины, наблюдающей за этим действием, вдруг мелькает мысль. Предмет воздыхания всех глядящих на него в этом ресторане девушек настораживал, а неизвестность, что сгустилась за его спиной, пугала, отнекивала от этой глупой затеи, возникшей в голове. А если он догадается раньше, чем у нее получится? Но все-же смелое сердце сбивчиво шептало, будто бы бархатным голосом, будто бы голосом дьявола, бессовестно играя интонациями: "Давай, красавица, решайся". И Рина решилась. — Может и захочу, — после долгого обмена взглядами, она опустила глаза и потянулась за ложкой. Десерт таял во рту, но Рина все же заметила. — У нас в кафе все равно лучше делали. Эх, наверное Джинни думает, что я просто исчезла! — наигранно вздыхает. — Сбежала... Чонгук улыбается. — Не думает, — он наливает себе ещё половину бокала. — Мои люди предупредили о том, что ты там больше не работаешь. Рина на это лишь хмыкает: как у него все схвачено, но большого внимания уже не обращает: вся её концентрация сейчас направлена на то, как бы капнуть себе на платье так, чтобы это не выглядело, будто она сделала это специально. Чонгук не должен догадаться раньше, чем она успеет что-нибудь предпринять. Затея рискованная и неожиданная, но вместе с тем имеет шанс на успех – Чон едва ли будет ожидать подвоха, если, конечно, не ожидает его от Пак младшей каждую минуту своей жизни. И все же девчонка решает, что рискнуть стоит. Рина поддевает мороженое так, что капля заранее образуется у края ложки и, поднося её к себе, даже не сразу замечает, что капнуло. Оттого реакция на появившееся пятно становится правдоподобнее – оттого план становится надёжнее. Пропищав тихое "черт", девушка пытается вытереть салфеткой, но пятно все равно есть, более того, оно, кажется, только больше впитывается. Всё это время Рина не смотрела на Чонгука, боясь, что глаза выдадут её игру. "Поняв", что пятно салфеткой не убрать, девушка молча встала из-за стола, и, кинув лишь быстрое "я сейчас", поспешила скрыться из зала, провожаемая острым взглядом внимательных глаз. Чонгук только хмыкает и тянется к бокалу. В туалете Рина действительно отмывает пятно, хорошо, что платье чёрное и развода от воды не видно, после чего девушка смотрит в зеркало, опираясь ладонями о раковину. В отражении на нее глядела та самая Пак Рина, что всегда могла постоять за себя. Жизнь, отобрав маму и разделив с братом, научила этому. И даже сам дьявол оказался не таким уж страшным... Ну, когда становился хотя бы немного предсказуемым, без своего вот этого вот настроения с ухмылкой на лице и огнём в глазах, каким девушка увидела его впервые. Кивнув самой себе, Рина очень медленно открывала дверь, делая вид, что все еще пытается разглядеть, видно ли пятно, а на деле аккуратно косясь глазами по сторонам. Джина не видать, Чонгука тоже. Вообще никого почти: только посетители в отдалении ходят, да тихо слышно и без того тихую музыку. Самое время. И Рина срывается с места – словно ей дали команду "на старт, внимание, марш" – и мчится к пожарной лестнице. Хорошо хоть, что не на каблуках, а в босоножках. Раскрыв дверь, ни капли не раздумывая, девушка по ней спускается. Сердце стучит также сильно, как пятки, ударяющиеся о ступеньки – порой девчонка пролетает сразу три, а на лестничных пролетах крутит виражи, держась за перила. Она точно прилетит первой! По телу разливается адреналин, в голове гудит, но слышно одну лишь фразу: "хоть бы получилось!". Ни телефона с собой, ни денег, да и куда ей бежать? Ладно, сначала выберется, а потом решит, сейчас главное понять, что ей удалось выбраться из лап чудовища, а там, когда забежит в какую-нибудь укромную улочку Сеула, отдышится, уже и станет думать дальше. Рина пролетает последнюю лестницу. Интересно, дьявол уже успел заметить её пропажу? Успел понять, что она слишком долго возится со своим пятном? Последняя ступенька. Холодные от волнения руки обхватывают ручку двери. Да плевать на него. Она уже у выхода, сейчас выскочит из ресторана прочь и... И как-нибудь доберётся до Чимина! Точно! Нужно бежать к брату... Нужно... Она открывает дверь и сталкивается с Джином. Причём, в прямом смысле – врезается в мужчину, отлетая назад и, потирая ушибленный лоб, смотрит на его лицо: спокойное, слегка хмурое. Глаза его не выражают ничего и в то же время усмешку. "Глупая ты девочка" – читается в его взгляде голосом Чонгука.

***

На Сеул давно уже опустился глубокий вечер, который прогоняла, подступая, ночь. Чонгук сегодня прилично задержался на работе: после сорванных поставок долго пришлось восстанавливать прежний режим работы. Но теперь, когда он едет домой, пора отключиться. От всех мыслей, что тяготят все время работающую голову. Он включает музыку на фон, слегка приспускает стекло и пытается расслабиться. Вот только сделать ему того не позволяет звонок на телефон: звонит секретарша, и Чонгук томно вздыхает. Вот тебе и отвлёкся от рабочих мыслей. Однако, стоило поднять трубку и выслушать, что ей нужно, как внутри что-то екнуло. Чжун желал поговорить и, едва ли Чона с ним соединили, в парне проснулся привычный азарт. — Чжуни, ты что, ещё живой? — с усмешкой. Этот старый хныч, конечно, злой шутки не оценил – Чон мог поклясться, что тот закатил глаза – и перешёл сразу к делу. — Как там Рина? А что это в голосе? Тревога за свое дитя? Но ты же сам отправил её ко мне, Чжуни. — Пыталась бежать, — Чон выкручивает руль до упора, поворачивает. — Теперь не разговаривает со мной уже неделю, — тихо хмыкает. — Не переживай, я появляюсь дома редко и не докучаю её. — На тебя не похоже, — звучит из трубки. Чон улыбается уголками рта, а затем поджимает губы. Перед глазами вырисовывается ставший любимым образ рыжих прядей, зорких глазок, всегда метко стреляющих в самое сердце и хрупкого девичьего тела. — Есть в ней немного вредности. От тебя, — подмечает. — Плюс она все ещё напугана, но не волнуйся, я укрощу её. — Чонгук... — Если это все, то я сбрасываю, — Чону вдруг резко наскучивает разговор. Да и к тому же, он почти подъехал к дому. — Нет, постой, — встревоженный голос умоляюще останавливает его. — Они ищут меня. Мой бизнес полностью накроется, если я так и буду прятаться. Чон жмет плечами. — Это твои проблемы, Чжуни. — Но ради Рины... — Я не выкупал у тебя дочь за покровительство, — сталь прорезает тон его голоса. — Я просто забрал её, на тебя мне плевать. Пару секунд с того конца трубки тишина, но Чонгук не сбрасывает: он знает, что Пак скажет что-то ещё напоследок, и он говорит: — Что же, тогда удачи тебе, мистер Чон, — после длительной паузы. — Почаще напоминай моей девочке, как ты меня ненавидишь и тогда, как там ты сказал, укротишь её, точно, — выплевывает язвительно. На этот раз молчит Чонгуг. Взгляд его, обращенный на дорогу, напрягается, как и скулы. — Она из семьи Пак, не забывай, — говорит он напоследок и сбрасывает первым. Под звук гудков над ухом Чон заезжает к себе домой, где уже который день с ним отказывается говорить и вообще хоть как либо контактировать "девчонка из семьи Пак".