Дьявол носит белую рубашку

Она не будет притворяться – не теперь. Она скажет всё, как есть, скажет, что думает, что чувствует. Рина разворачивается и смотрит на дьявола в человеческом обличии, что завораживает так, что собственная жизнь начинает казаться мелочной, мысли пустыми, слова бесполезными. И, все же, не сказать их она не может, и так было слишком много несказанного, скрытого, утаённого. Рина не будет выдавливать из себя образ смелой девочки, взявшей в руки меч и готовой сразиться с драконом – хватит борьбы. На этот раз она здесь по своей воле. На этот раз никто не приказывал её сюда доставить, не было гнета обстоятельств, не было принуждения. Рина здесь потому, что она хочет быть здесь. Она хочет смотреть на Чонгука, и она смотрит на него прямо сейчас. Тот, видимо, только с работы, строго одет и взгляд его строгий, тут же проник сквозь неё, вывернул наизнанку. Он лишь вошёл в эту комнату, как вместе с ним сюда просочилась вся тьма, скопившаяся вокруг огненной лисицы и ожидавшая теперь приказа уничтожить, поглотить. Дьявол этого приказа пока не давал. — Чонгук! — Рина делает шаг навстречу к нему, и мрак перед ней расступается, не смеет трогать. Девушка видит и чувствует, как чёрные глаза откусывают от неё куски. Недоволен? Зол? Не рад видеть? Рина даже не пытается догадаться – с Чоном никогда не будешь знать наверняка, зато девушка знает наверняка, что чувствует она сама и ей не терпится сказать об этом парню. Это будет не оправданием, но признанием. Чистым, честным.   Только, пожалуйста, не смотри на меня так! Губы Чонгука вдруг растягиваются в ухмылке. Он на секунду переводит взгляд в сторону, скользнув кончиком языка по нижней губе, и с трепетным предвкушением шепчет. — Птичка добровольно вернулась в клетку, — голос его разливается по комнате, заставляя тьму содрогнуться. Глаза меткими, острыми стрелами вновь цепляют рыжие волосы и бледное лицо. — С чего это бы? У Чонгука было такое свойство: задавать вопрос, зная на него ответ. О, он любил так делать. Любил спрашивать и смотреть, как извивается перед ним человек в надежде обмануть или угодить или… — Я знаю, ты злишься, — он фокусирует свой взгляд на её глазах. Глаза никогда не врут. — Я бы на твоём месте тоже злилась, но мне надо было увидеть брата, пойми! Мне надо было поговорить с ним, мне... — Рина почти задыхается, пока выплёскивает все это, с сожалением понимая, что, возможно, выглядит жалко. Но это она, её чувства, которые, однако, так не хотят быть растоптанными. Чонгук проводит языком по зубам. — Ючжин угрожали, а твой отец чуть не словил от меня пулю, когда я понял, что ты сбежала, — понимая, что ей нужно время, чтобы собраться с мыслями, которые она только что обронила, Чон решает начать констатировать простой факт. А факт этот в том, что он хотел сжечь целый мир, предать огню каждое бьющееся сердце в надежде найти то самое, единственное. В надежде найти Рину. Сжигать не пришлось, пускай запах гари и стоял в носу до сих пор. — Теперь он работает на тебя? Я... — Рина делает ещё один шаг к нему. Аккуратно, будто разведывая, насколько близко он позволит подойти. — Я благодарна, что ты не убил его, Чонгук.  Взгляд дьявола пока что все также не менялся, продолжая отдавать холодом. Губы его были сурово поджаты в обыденной манере. Парень вдруг решил прогуляться в сторону, вновь увеличивая расстояние между ними и, вышагивая по комнате, задумчиво, будто спрашивая самого себя, произнёс: — Чем тебе не угодил твой братец, что ты сама прибежала ко мне?  — Он... — Торгует наркотиками? — усмешка. Чон останавливается у комода, вытирает с него рукой невидимую пыль. — Он ещё и сам их принимает, кстати. Что, не понравилась такая правда? — голова слегка поворачивается в сторону лисицы. Чёрные глаза косятся на неё. — Теперь он в твоих глазах тоже монстр, как я?  А вот тут он не знал наверняка и, признаться, был удивлён ответом. — Ты не монстр, — Рина мотает головой, больше шагов не делает, оставаясь на месте. — Если так не хотел пускать, мог просто рассказать мне всю правду! — на секунду в ней все же проскакивает дурацкая попытка защититься в момент, когда нужно сдаться целиком и полностью. Чонгук не реагирует на это обвинение остро, но все же цепляется за него, и тьма в тот же момент сгущается снова. В этой комнате, в его душе. — А ты бы мне поверила? — лукаво клонит голову вбок. — Поверила, когда я бы сказал, что двое близких тебе людей на самом деле порочны с ног до головы?  Рина тяжело вздыхает. Он прав – она бы не поверила. Она бы назвала Чона лжецом, пытающемся очернить брата и отца в её глазах. Вот только Чонгук, как ни странно, этого как раз-таки не сделал – за него это более жестоко сделала жизнь. Хотя, оно и к лучшему. — Зато теперь я все знаю, — будто пытается убедить их обоих. Чонгук усмехается, склоняя голову. — Да-а, — протягивает, потирая шею рукой. — Теперь, когда ты знаешь, что твой братец не такой уж хорошенький, ты захотела обратно ко мне, да? — снова прямой взгляд ей в глаза. Он не знает лишь одного – решение Рины вернуться к нему было осознанным выбором или бегством от безысходности? Бегством от дьявола к брату, а затем от брата к дьяволу в попытке понять, кто же из них хуже. Мы оба плохие, Рина. Вопрос лишь в том, кого ты по-настоящему выбрала. А девчонка, вовремя слов не нашедшая, так ничего и не произносит. Стоит, молчит, бегает глазами, пытаясь выразить своё состояние, но как описать это? Казалось, что проще показать, но как показать? Никогда ещё до этого, кажется, девушке не приходилось быть настолько откровенной. Чонгук же, выдрессировавший в себе терпение, сейчас решает быть нетерпеливым. Он знает, что нужные слова порой вырываются из тебя в момент, когда кажется, что они уже не нужны и ничего не исправят. А потому парень вдруг разворачивается и намеревается уйти. Чон уже успевает дойти до двери, как перед ней самой его вдруг огибает ошарашенная лисичка, прислоняясь к той двери и раздвигая руки в стороны, словно не разрешая пройти. Рина смотрит на него снизу-вверх испуганно, ощущая скорую погибель и готовая наконец сказать то, что он хочет. А дьявол смотрит на неё во внутреннем предвкушении, которое не показывает на самом деле. Во взгляде его все ещё мнимый айсберг из грязной воды непролитых слёз. Но не потому, что это якобы слабость – она, ему не свойственная, но существующая, как ни крути, проявляется в том, что он выстраивает стену холода, за которой пожар полыхает. — Не уходи, — и с её тихими словами пожар этот становится ярче. — Ты же ушла, — теперь его очередь подходить ближе. Рине отступать некуда. — А ты не уходи. Чонгук нервно шевелит желваками. Склоняется прямо к ней, к уху, с пугающей нежностью шепча. — Назови хоть одну причину. Назови её, Рина. Теперь он смотрит ей прямо в глаза, и читает там нескрываемый ответ заранее. Понимает. Понимает, кого она выбрала. — Я виновата перед тобой и... — она уже даже не прячет глаза. Смело смотрит в ответ и лишь слегка запинается. — Я хочу, чтобы тот спойлер к моей жизни, который ты рассказал, стал правдой.  Чего стоит то утро в его в офисе… Чон смаргивает наваждения, которые крутит в голове часами. Безусловно хочет, жаждет продолжения и знает, что получит его. Причём лисичка сама попросит – в этом даже не сомневается. И вот она просит. Чон Чонгук никогда не проигрывает, но сейчас победа досталась ему не потому, что он силён. Победа досталась ему потому, что рыжая красавица позволила ему выиграть. Парень придвигается ещё, слегка склоняет голову, почти касаясь её губ. Тьма сзади него выпускает когти, готовая броситься на девчонку. — Опять хитришь, лисичка? — невесомо касаясь, выдыхает. Рина, не совсем понимая, уничтожат её сейчас или поцелуют, говорит правду: — Нет, — тоже глаза вниз опуская. И приказ о растерзании так и не летит в воздух. Вместо этого Чонгук наконец позволяет языкам пламени блеснуть в своих глазах и охватить огненные пряди. Он стирает последнее крошечное расстояние между ними двумя и целует, показывая, как сильно он скучал по ней. Огненная лисица было будто создана для него – создана для того, чтобы Чонгук понял, что он все ещё способен чувствовать так, как когда-то. Он способен любить, хотеть, страстно жаждать и ждать – приближать встречу и желать её до безумной дрожи. Могут ли дьяволы любить? Хотеть любить? Если не могут, то он будет первым, а если могут, то лучше Рине выучить пару молитв на всякий случай. Чонгук вжимает в дверь, вжимает в себя, хватая за тонкую талию, на секунду отстраняется, рвано дыша и снова целует, как с цепи сорванный. Но она действительно лежит под его ногами, железная, заржавелая. Чон был зол – страшно зол, и злость он свою знает лучше всего на свете, но… Но мог ли он злиться хоть сколько-нибудь дольше на Рину? Вторых шансов на спасение в мире Чонгука не предусмотрено, но, кажется, Рина не играет, не пытается показать лживую маску. Кажется, она прямо сейчас не просто позволяет ему целовать себя – она целует в ответ, она цепляется осторожно, но цепко за его плечи и совсем не собирается его останавливать. Как же! Не давала к себе прикасаться, показывала клыки, а если и позволяла поймать за рыжий хвост, то все равно ускользала, как вода сквозь пальцы. Никогда ещё так, как сейчас, Чон не был благодарен своему терпению, потому что ради того, что он делает в данную секунду, стоило прождать вечность. Ты будешь моей. Рина струсила – совсем немного – тогда, когда мужские ладони подхватили её за бёдра и понесли, очевидно, в сторону кровати. Чонгук не переставал её целовать, но, честно, отвечать ему взаимностью получалось более уверенно, стоя обеими ногами на полу, нежели, чем лежа на постели. Потому что прикинуть на секунду, что, если вдруг дьявол смилостивится, что уже звучит смешно, то поцелует её – можно было, и Рина даже рассчитывала на такой итог, но вот как-то не додумала, что буквально через пару минут после этого может оказаться, прости Господи, под Чонгуком на его постели. Спина касалась мягкого матраса, а сердце касалось берегов океана паники. Все мысли теперь были заняты лишь одним: что Чонгук захочет сделать? Рина чувствовала, что щеки краснеют, чувствовала, что тёплые пальцы смело гладят её бёдра, поднимаются вверх к плечам, снова уходят вниз. Девчонка начинала заметно нервничать, но все ещё позволяла целовать и трогать себя. Эти ощущения были приятными, но в то же время, когда лежишь под мистером Угадай-что-взбредёт-мне-в-голову нельзя быть уверенной, что останешься целой. Чонгук ни раз доказывал, что может сделать всё, что только захочет, и что же придётся делать, если прямо сейчас он захочет снять с неё одежду? Рина дрогнула снова: тело немело, Боже, она вообще контролирует себя? Или Чонгук принимает её обратно лишь с таким условием? Конечно, он ведь взрослый… И так долго с ней трепался. Но Рина не… Парень вдруг отрывается, заставляя девушку приоткрыть глаза. Его чёрная челка падает на лоб, а губы растянуты в привычной дьявольской ухмылке. Рина успевает перебрать в голове тысячи вариантов того, что она скажет и как себе поведёт, но Чонгук вдруг тихо усмехается и почти даже как-то рыча говорит: — Да не дрожи ты, — дьявол слегка поднимается над девчонкой, опираясь ладонями по обе стороны от её плеч и смотрит в эти напуганные до смерти лисьи глазки. — Тебе не нужно извиняться так. Я больше не злюсь. Лисичка попала в капкан и просит о пощаде. Ей повезло, что охотник над ней охотится не за рыжими шкурами, а за головами. — Уж поверь, я бы не стала извиняться так, — Рина смущается, но все равно воротит нос, словно не она секунду назад растекалась под ним, не зная, что ей делать. Её бордовые от смущения щеки и убегающие в сторону от смятения глаза – любимая картина Чонгука. Хотя, парень уверен, это далеко не всё, что ему предстоит увидеть, и одна лишь мысль разогревает в нем интерес и желание, что так томительно дожидаются своего часа. — Да? — спрашивает он лукаво и снова опускается к ней ближе. — Да, — слышит уверенное, но чувствует вновь слегка напрягшееся тело, стоило ему приблизиться. — Очень жаль. — Почему? — Потому что я бы с радостью принял твои извинения, — проводит носом по шее, которую хочется укусить. Жаль, что он не настоящий дьявол, и не может оставить на рыжей красавице свою дьявольскую метку. — Да ну тебя, Чонгук! — Рина хлопает его по плечам и заставляет вновь отпрянуть. Они какое-то время молчат и просто смотрят друг на друга. Чонгук понимает кое-что ещё: по началу, ещё давно, ему казалось, что он просто хочет Рину, хочет, как трофей, как дочь врага, и одно понимание этого разжигало страсть. Затем он думал, что им движет её недоступность, которую он сам же себе вычертил. Хотя, кто знает, быть может, раньше оно все так и было… Раньше… Что теперь? Теперь он гладит её по щеке, и тихо спрашивает. — Чимин обижал тебя? Он хотел Рину, как трофей – все ещё хочет, его привлекала её недоступность – все ещё привлекает. Но теперь это далеко не все, что им движет. — Нет… — отвечает Рина неуверенно. — Наверное. Он ведь не сказал мне правду о своей жизни, я выведала сама, тайком, — и смотрит с некой гордостью за себя. Чон только улыбается. — Все-таки ты хитрее, чем я думал. Рина улыбается, но потом вдруг улыбка пропадает с девичьего лица. Пак младшая привстает на локтях, и, смотря исподлобья, спрашивает с надеждой: — Чонгук, я смогу встретиться с отцом? Чон смотрит поочерёдно ей в глаза. Если честно, за их красотой он только сейчас заметил, сколько в них боли, сколько в них отражения пережитых событий. Там сцены ругани и ссор, там сдержанные слёзы и реки рыдания, там тоска и любовь – там всё, вся Рина, такая, какая есть. И если раньше страх в её взгляде перед ним пробуждал в дьяволе желание подчинить, то теперь… Погано, если он будет пользоваться этим и теперь. — Конечно, зайка, — а Чонгук и не будет. И вновь лёгкая улыбка появляется на лице девушки: ползут вверх уголки ещё пылающих от поцелуя губ. — И спасибо тебе ещё раз, что ты не… — Убил его? — Чонгук вскинул брови. — Разве я мог? Мог, Чонгук. Тысячи раз мог и хотел больше всего на свете. — Не теперь, — заключает. Рина, опираясь на ладони, вконец поднимается и вдруг обнимает Чона. Кажется, впервые по-настоящему с желанием обнимает его.

***

Он сломал две руки, что протянул к ней. Сломал их в надежде коснуться её недоступных губ. И теперь Чимин был готов сломать не только руки, но и все кости тому, кто упустил его сестрёнку. Удар за ударом. Прямо сейчас Пак, на глаза которого упала мокрая челка, был жесток так, как не был жесток, кажется, никогда ещё в своей жизни. Мужчина корчился от боли, отползал, выставляя руку вперёд, и глаза его, наполненные слезами, молили о пощаде, но рот молчал. Он понимал, что провинился и теперь нёс суровое наказание. Вот только – как бы оно не стало последним в его жизни. Удар под рёбра под тихое скрипучее «подонок», и пострадавший отхаркивается на пол кровью, а Чимин наконец закидывает волосы назад и выдыхает, тяжело дыша. Перед глазами его пелена из злости, яд лезет из него, стекает ручьём желчь, как стекает с бедолаги его собственная кровь. Чимин выдыхает снова, опирается мокрыми от пота ладонями о свои колени и фокусирует наполненные гневом глаза на избитом. Тот уже боится шевелиться, привлечь к себе лишнее внимание и лишь выжидающе смотрит на своего мучителя. Из носа его течёт кровь, мешается с кровью из губы. Чимин смотрит неотрывно, как зверь, как палач. Он готов убить? Нет – избивать. Потому что удары будут приносит боль, какую принесла Паку новость о том, что Пак Рина зашла в кафе, но оттуда уже не вышла. Точнее сказать, вышла. Вот только не за тем, чтобы поехать обратно к родному, любимому братику. — Сволочь, — только что обдуманная мысль вновь разжигает в парне костёр ярости, и он делает широкие шаги в сторону дёрнувшегося мужчины, чтобы продолжить вымаливать из него немое прощение. И разрешение жить. Но останавливается, потому что ворота раскрываются и во двор, в котором происходило наказание, въезжает тачка Гёна – тот вылетает из неё тут же, обращая внимание Пака на себя и спасая тем самым бедолагу от очередной порции пролитой крови и сломанного ребра. — Джинни, девушка что работает в том кафе, — Гён мельком косится на полуживого, лежащего на траве. — Она должна была осведомить Чона, если придёт Рина, вот только… — он медлит, смотря Чимину в глаза и боится оказаться на траве рядом с пострадавшим. — Ну? — Пак выплевывает нетерпеливо. — Вот только Рина сама ему об этом сказала, более того, добровольно ушла. Гён слегка вжимает шею, потому что понимает по резко изменившемуся взгляду Чимина, что тот не верит. Отказывается верить в эти жестокие слова. И уже через секунду страх Гёна становится реальностью – парень кидается на него, хватая за шиворот и готовится теперь приняться за него. Но сбоку вдруг раздаётся властный и в то же время насмешливый голос, которому надоел этот цирк. — Братец драг-диллер не пришёлся ей по вкусу, — Чимин резко замирает, поворачивая голову в сторону и замечает Тэхена, облокотившегося о перила у парадного входа в дом и со скучающим видом наблюдавшего, видимо, уже несколько минут точно за разворачивающейся картиной. Пак тут же выпускает Гёна, но голос его звучит все ещё громко и грозно. — Она не знала! Не могла знать! Нет! Рина не могла сбежать потому, что узнала про наркотики. Она… Она просто не могла никак узнать про них! А даже если бы и узнала вдруг, неужели не наехала бы на своего брата в попытке прояснить ситуацию? Нет. Не могла узнать. Просто. Не. Могла. — Даже если и так, — Ким пожимает плечами, усмехаясь каким-то своим мыслям. — Ты ей напрямую сказал, что отца убить собираешься, думаешь, она обрадовалась?  Чимин дышит ещё чаще и глубже – задыхается. — Она бы не сбежала от меня к этому... — взмахивает руками. — Дьяволу, черт бы забрал его обратно в Ад. — Почему так думаешь? — Тэ хитро щурится. — Вы оба хотите её трахать, вот только он не её родной брат. Чимин прожигает Тэхена взглядом, но ничего более не говорит. Не удостоив избитого даже мимолётным взором, Пак пролетает мимо него и идёт на задний двор дома, подальше от всех этих глаз. Там он достаёт свой телефон из кармана и набирает старый номер сестры. Гудки. Долгие и противные. Никто не берет трубку.

***

Чимин вдыхает самый ядовитый сорт своего личного избавления от суровой реальности и откидывается назад на диване, расправляя руки в стороны и смотрит в потолок полузакрытыми глазами. Боится закрывать их полностью, потому что знает, если закроет – реальность пропадёт совсем, и больной мозг сам нарисует желанную картину. Художник Пак Чимин, расписывающийся собственной кровью, которую хочется пустить каждый раз, когда он вновь и вновь осознаёт своё желание. Неистовое. Единственное. Неправильное. И вот он снова больно жмурится на секунду. Не думать. Не думать. Не думать – не получается. Она везде. В воздухе, под кожей, в сердце. И теперь она не с тобой – это ты во всем виноват, Чимин. Ты и только ты. Не важно, как много она узнала без твоего ведома про всё, чем ты промышлял, если бы она доверяла тебе, если бы видела в тебе брата, от которого не захочется, ничего не выяснив, убежать – не убежала бы. Ты сам виновник своей временной погибели и, обещая себе больше не нюхать ради сестры, ты снова это делаешь. Уничтожаешь себя. Да, продолжай. Быть может вместе с твоей смертью в тебе умрет и это неправильное чувство, которое ты то садишь на цепь, то выпускаешь на охоту, а потом в самый последний момент вновь надеваешь намордник на раскрытую пасть. Изничтожил в себе терпение, измотал себя, ты знал, что ты делаешь и все равно продолжал делать это. Жалкий. От взращения к себе ненависти Пака отвлекает шорох девушки, с живота которой он пару минут назад снюхал. Она поднимается со стола и садится к нему на колени, трется, как кошка, знает, где болит, но не вылечит. Не сможет, потому что болит не из-за неё. Пускай Чимин и превратил одну из танцовщиц бара в подобие своей сестры, заставив её перекраситься в рыжий. Чтобы хотя бы со спины издалека была схожесть. Потому что этой девушкой Чимин мог обладать и часто делал это, представляя Рину. — Чимин-а-а, — тянет её приторный голосок на ухо. Нежные ладони скользят вдоль по его телу, везде. — Что мне сделать, чтобы убрать эту грусть с твоего лица? — ложится щекой ему на плечо и смотрит преданно, словно собака на хозяина. Чимин раскрывает глаза. — Съебаться, Соён. Это работало раньше, но не теперь. Теперь он не сможет представлять на месте Соён ту, что хочет на самом деле. Слишком уж сильна в груди боль, чтобы не обращать на неё внимания и забыться. Даже медленно убивающий сахар не помогает сейчас. Соён же приказа Пака не слушается и только больше липнет, целуя в шею, кусая за подбородок. Игриво улыбаясь, хихикая, словно не замечая, насколько глубока дыра в глазах смотрящего в потолок. — Сестричка сбежала… — дует губки. — Ну и что? С ней бы ты все равно никогда не смог сделать то же, что и со мной. Скулы парня нервно двигаются, после чего он резко хватает девицу за рыжую макушку, заставляя ту отодвинуться назад вслед за ведущей рукой, а сам цедит сквозь зубы. — Что, например? — холодные глаза и звенящий голос, в котором послышался намёк на гнев. Но Соён не боится. Она много раз спасала Чимина из яростного влечения к сестре и это – лишь очередной из таких случаев. Девушка нагло, по-змеиному смеётся в лицо парню, несмотря на то, что он с остервенелой неосторожностью держал её за волосы, словно собирался вырвать их. В глазах Чимина не было чёткости – они наливались тем самым ядом, какой он вдохнул в себя. — Всё, Чимин, — через боль она вновь придвигает свое лицо ближе, благо, парень позволяет ей это сделать. — Абсолютно всё, что ты захочешь, — в очередной раз сдаёт себя полностью. Чимин почти не моргает и передумывает. Все также держа девицу за волосы, парень скидывает её с себя на диван, заставляя встать в коленно-локтевую и слышит победный смешок. Кривится на секунду из-за собственной несдержанности, но понимает, что неудовлетворённое тело будет ныть ещё больше, если он не позволит себе хотя бы это. И плевать, что Соён давно приелась и совершенно не та. Через полчаса парень, натянув джинсы обратно, выходит на балкон, собираясь закурить. Последний раз он брал в рот сигарету за неделю до приезда Рины. Сестра действительно была отличным стимулом перестать употреблять всё это дерьмо, перестать себя отравлять, губить, душить. Сейчас же Пак хотел ничего иного, но задохнуться. Однако перед тем этим обязательно вновь испытать судьбу, что Чимин и сделал, доставая телефон и вновь набирая номер сестры. Гудки снова шли – телефон ведь включён, значит, кто-то может слышать звонок. И, конечно же, этим кем-то мог оказаться только один человек, которого с недавних пор Пак ненавидел, как заклятого врага. Парень не знает, почему трубку вдруг сняли, но ловит флешбеки того, как с этого самого же номера звонил ему когда-то сам Чонгук. Чимин тогда был слишком уверен, что дьявол больше не получит его сестру. Слишком. — Что такое, Чимин-и, ты почему не спишь в два ночи? — язвительно. Урод. Чего ещё стоило ожидать от него? — А ты почему? — парень щурится, оглядывая окрестности и затягивается. Чонгук же многозначительно молчит в ответ, и Чимин понимает, на что тот намекает. Урод. Придурок. Змей! — Не смей... — Успокойся, Рина теперь моя, — с насмешкой заключает. Чимин с силой сжимает перила балкона ладонью с зажатой меж пальцев сигаретой. К ненависти к себе добавляется аналогичного размера злость. И ночь сразу становится темнее, и какая-никакая приятная нега после полученной разрядки тут же улетучивается. — Мразь, — скрипя зубами. — Я уничтожу тебя. Тебе конец, слышишь? Тебе и твоему бизнесу, — Чимин сплёвывает вниз с балкона. Курить перехотелось. Захотелось убивать. — Снова уговоришь Тэхена, что перекрывать мои поставки вам выгодно? — голос Чонгука звучит все также с насмешкой. — Глупенький, — констатирует. — Мы торгуем разными вещами, да и ради чего такие жертвы? Сестры, которая добровольно от тебя ушла? Правда режет слух, но и Чимину есть, чем резануть. — Как и от тебя когда-то. — Потому что думала, что её братец святой ангел. Ошиблась, я спустил это на детскую неразборчивость и привязанность. На её месте я, возможно, поступил бы также.  Чимин тушит сигарету и выкидывает её, начиная стучать пальцами. Столько желчи сейчас лезло из него, что можно было бы отравить целый мир. — Она с тобой только потому, что беспокоится за отца, так что не обольщайся, — хмыкает. — Рина бы не полюбила такого, как ты.  Кажется, получилось задеть. Потому что в трубке слышится громкий тяжёлый вздох прежде, чем Чонгук, пытаясь сохранить ровный тон, отвечает. — Смирись: оба из семьи Паков у меня. Ты подстилка крупного наркобарона, который не глуп и, если не хочет нахвататься проблем, лезть ко мне не будет, — Чонгук решает напомнить. — Я, в отличии от вас, веду легал, перед лицом закона вы будете уничтожены, так что забудь о сестре, ты увидишь её, только, если она того захочет, а любые попытки напасть на меня или моих людей я расценю как угрозу и отвечу тут же, не сомневайся. Пак слегка качает головой, нервно улыбаясь. Их телефонный разговор походит на противостояние, в котором он проигрывает. Кто кого больше заденет за живое? Кто нащупает больше слабых мест? Чимин смотрит на ночное небо и выдыхает. — Ты ненавидел моего отца и теперь взял его под свое крыло ради расположения девчонки, которая тебе надоест через неделю другую. Ты предал свои принципы, Чонгук, — заключает он после паузы. — Я никого не предавал, — и снова попадает мимо, потому что в голосе Чона теперь лишь больше уверенности. — Я делаю, что хочу, беру то, что хочу и использую для этого такие методы, какие хочу. Знаю, что ты тоже, вот только возможности у нас разные, так что знай свое место, Пак Чимин.  Телефон в ладони хочется раскрошить. Хотя, на что стоило надеяться? Разве можно задеть за живое того, в ком нет ничего живого? Едва ли. И Пак, понимая бесполезность разговора с тем, кто считает себя королём города, в котором никто ему не угроза, сбрасывает. А после, вдохнув-выдохнув, и попытавшись успокоиться, со всей злости, которая вовсе не собиралась уходить, швыряет телефон в стену. Несчастный, не понимая своей провинности, разбивается вместе с последней толикой адекватности в Пак Чимине. Он стал помешан – это уж точно. Так бывает, знаете ли, когда ты на секунду получаешь то, чего так страстно желаешь, а потом у тебя это отнимают. С одной стороны: всякое в этой чертовой, несправедливой жизни бывает, правда? С другой… Ты ведь уже попробовал этот вкус, приносящий наслаждение, ты знаешь, какого это, и ты хочешь ещё. Чимин – он хочет ещё. Сейчас, стоя на балконе и желая разорвать целый мир, Чимин вдруг почему-то подумал о маме. Навряд ли она была бы горда таким сыном – переступившим заповеди того, кого бы Пак Йерин назвала хорошим человеком. Но таким хотелось быть тогда, когда была жива мама, а что теперь? Есть только Чимин, его ненависть к собственному отцу, влечение к сестре и желание придушить дьявола. И зачем только держал себя в рамках до этого: все всё равно пошло по одному месту. "Я беру то, что хочу" – сказал Чонгук и, какими бы возможностями он ни кичился, Чимин тоже может взять. И возьмёт.

***

— Нет, не уходи! Чимин, пожалуйста! — эти слова… О, они как проклятье для Чиминовой жизни. — Не выгоняй его, он же твой сын! Твой родной сын! — надрывается в истерике девичий голос где-то. Рина стоит прямо перед ним и словно нигде одновременно. Чимин не видит её, зато видит, как много в нем черноты прямо сейчас, как много там ненависти. — Который предал нас, связавшись с моими врагами, — спасибо за очередное напоминание, отец. — Пошёл прочь! Голос того, кого парень когда-то называл папой заставляет отмереть и двинуться с места. Его выгоняют – а он как раз и не против уйти. Его выгоняют – его больше не любят, папа сам сказал так ещё позавчера, кажется… Кажется… Да. Чимин сжимает кулаки и продолжает двигаться к выходу. Его. Больше. Не. Любят. У него больше нет отца. — Чимин, — но все ещё есть сестра, что бежит за ним, как за глотком воздуха в ужасно душном помещении. И Чимин притормаживает на мгновение, потерянный, растерзанный, злой и не умеющий ничего в данную секунду, но ненавидеть. Всех. Кроме неё одной, пожалуй. Парень из последних сил оборачивается и почти в беспамятстве обнимает подлетевшую к нему Рину за мокрые и красные от слез щеки, прижимается лбом. Он понимает, что в нем нет сейчас той поддержки, какую он всегда давал ей – в нем нет сейчас ничего, что могло бы не навредить ей. В нем нет его самого. — Я уйду сейчас, но потом вернусь за тобой, слышишь? — нежно поцеловал в щеку, давая это обещание скорее самому себе. — Я вернусь, солнышко, — вернусь, когда буду чем-то большим, чем просто сыном, потерявшим своего отца. Через пару минут Пак, плюющийся желчью от своей фамилии, шёл вдоль по дороге мимо частных домов. Он знал, что за ним скоро приедут, но, пока этого не произошло, все ещё думал, как поступить. Казалось, в нем столько ненависти, что он сделает то, что собирается сделать просто назло отцу – просто, чтобы заставить его почувствовать то, через что он сам заставил пройти своего сына. Чимин не хотел его бизнес. Не хотел, чтобы все это, нажитое на чужом горе «добро» переходило ему в руки. Когда мама была жива, парень не раз делился с ней мыслями, что хочет пойти своей дорогой, развить то, что будет приносить их семье чистый доход, деньги, не полученные через кровь других. Теперь эти разговоры казались такими далёкими, словно их и не было никогда вовсе. Потому что Чимин свернул с намеченного пути сразу после смерти Пак Йерин – той, что поддержала бы его, уговорила бы своего мужа дать сыну шанс пробиться. Пак Чжун этого не сделал. Повесив на сына ошейник преемника своего дела, он ожидал от Чимина покорности и исполнения приказов, вот только парень давал их все меньше и меньше, пока не перестал давать вовсе. Чимин знал, что, если откажется вести дело отца, то попросту окажется на улице. Ведь, давайте будем честными, отец его никогда не любил, как отец любит сына. Пак старший видел в Чимине продолжателя бизнеса, а для любви завёл себе дочурку. Чимин никогда не злился на Рину за это: он и сам обожал сестрёнку до хруста костей, но… Но все равно иногда задавал себе вопрос: почему? Почему я не был достоин простой любви, папа? Почему ты видел во мне только выгоду, а, когда её не стало, выгнал меня? Чимин знал, что от него избавятся и, до того, как это произойдёт, нужно было найти себе подушку безопасности. Но куда подасться? Едва окончивший вуз мальчишка с амбициями, но без гроша в кармане… Кому он будет нужен со своими бизнес-идеями? Тем не менее, ум Чимина все же был замечен, вот только вовсе не для того, чтобы придумывать и запускать проекты. Тому, кто заприметил сына семьи Пак, не был интересен его амбициозный дух и стремление создавать. Ким Тэхен был безысходностью? Возможно. Но в то же время он был и спасением. Ещё полгода назад с Чимином связались, четко объяснили, чего хотят от него, и сколько будут платить, если будет хорошим работником. Киму было необходимо вывести продажи на более крупный рынок, найти ещё клиентов – для этого нужен деловитый парень, готовый рисковать. Чимин оказался таким. Его совершенно не пугало то, что, имея дело с наркотиками, можно угодить за решетку. Его не пугало то, что Ким Тэхен может кинуть его. Чимина ничего не пугало после того момента, как ему сказали, что его не любят. Всё, чего Чимин хотел когда-то – быть любимым сыном, который вывел семью Пак из кровавого бизнеса. Всё, чего Чимин хотел теперь – чтобы машина за ним поскорее приехала. Ещё минуту назад, вспоминая маму, сестру, он вдруг подумал, что не стоит ступать на эту скользкую дорожку, стоит убежать сейчас, запрятаться, а завтра вернуться домой. Су точно впустит его, а вечером, когда вернётся отец, они спокойно поговорят… И Рина будет рада, и… Визг колёс. Рядом тормозит черный Лексус. За ним приехали. Чимин останавливается и смотрит на то, как опускается вниз стекло, как оттуда выглядывает парень, которого он уже видел пару раз и, хмыкая, кивает, приглашая в тачку. — Выгнали таки? Ты мне больше не сын. Чимин не моргает и больше не думает, прыгая внутрь на заднее сиденье и лишь потирает холодные ладони, пытаясь согреть их – черт его побрал выбежать в одной футболке. — Я Гён, если забыл, — смотрит в зеркало заднего вида в машине парень и трогается с места. — Я помню, — кивает Пак, опуская взгляд. — Тэхен ждёт тебя. Чимин не отвечает и оставшуюся дорогу они едут в тишине. Путь выбран. К лучшему оно или к худшему, покажет время и никто более. Больше не думается и, когда приезжают к особняку наркобарона, Пак уже не помнит, о чем сожалел час назад и что чувствовал, и чувствовал ли вообще. Люди здесь странные, у всех на лицах написано, что промышляют чем-то, но Чимин старается на всех них не смотреть. Он понимает, что сейчас он белая ворона, понимает также и то, что оглядываться на них пугливым взором значит копать себе могилу и переводит взор на дом. Гён провожает его внутрь, в комнату, где, стоя у стола и разговаривая о чем-то с двумя парнями, стоит тот, в ком Чимин сразу признаёт Ким Тэхена. Он никогда не видел наркобарона ранее, но, верно говорят, глаза сразу выдают человека. Потому что, стоило войти внутрь, как глаза Кима метнулись к вошедшим и, поняв, что новоиспечённый работник прибыл, Тэхен взмахом руки избавил себя от разговора с подчинёнными, молча приказав им выйти. Вслед за парнями скрылся из комнаты и Гён. Чимин остался один на один в комнате со своей «подушкой безопасности» и нервно сглотнул, не решаясь заговорить первым. Тэхен прошёлся по нему взглядом вниз-вверх. — Выглядишь жалко, — честно констатирует, потянувшись в карман за сигаретами. — Знаю, — жмёт плечами Чимин. Тэхен молчит некоторое время, продолжая свою визуальную оценку и закуривает прямо в комнате, следом же предлагая и Паку, но тот воротит нос, говоря, что не курит. — До поры до времени, — улыбается Ким, пуская дымовые кольца. — Ну так что, раз ты здесь, думаю, ты понимаешь, что тебя ждёт, — кренит голову вбок. — Верно? — затягивается полной грудью. Чимин чувствует, как стягиваются лёгкие от неприятного запаха табака, стоящего в комнате и понимает, что это его новая реальность. Парень переминается с ноги на ногу, слыша, как где-то в коридорах кто-то проходит. Очевидно, Пак не первый, кого Тэхен забирает к себе в услужение. — Если честно, я все ещё немного удивлён, что ты… — Согласился помочь? — Тэ вскидывает бровь, сбрасывая пепел в пепельницу на столе и опирается о него рукой, зажимая сигарету меж пальцев. — Меня лишь интересует, сколько денег ты принесёшь, Чимин, — дым медленно тлеет, горит яд, которым Тэхен наполняет себя. — А, ну и ещё есть во мне толика человечности. — Человечности? — Чимин словно не верит. — Да, — Ким наконец решает немного пройтись по кухне и обходит стол, теперь опираясь о него копчиком. — Ох эти ссоры с папашей, как я тебя понимаю, — его глаза, чёрные, хитрые, стали ближе. И Пак не совсем понимает, врут они или нет, а потому уточняет: — Знакомая ситуация? — Ага, только я прикончил своего, чтобы его бизнес мне перешёл, — улыбается Тэ, туша сигарету прямо о стол и оставляя её там же, а затем, возвращая глаза к парню, видит его испуганное недоумение и вдруг смеётся. — Да шучу я, — лицо вдруг резко меняется. — Или нет… В любом случае, — Ким хлопает в ладони. — Я не мать Тереза, так что тебе, Пак-брошенка-Чимин, лучше оказаться полезным, понимаешь? Чимин опускает глаза. Что бы было, не сядь он в тачку? Теперь уже никогда не узнает, и, отвечая тихое «понимаю» парень сворачивает на дорогу, конец которой ещё слишком далек, непонятен, опасен. Конец этот не предвещает ничего хорошего.