Чонгук соврет, если не признает, что все произошедшие с его красавицей события сделали его ещё более жадным в её отношении. Лисичку отбирали у него, вырывали из рук, оставляя на тех кровавые подтеки, а потом ладони сжимались в кулаки и готовились сделать следущую хватку ещё более цепкой. Если бы не работа, он бы охранял её самолично, сцепив в кольцо своих рук и прижав к себе. Однако вся та охрана, приставленная к девице, теперь ляжет костьми, но не допустит её исчезновения. Чон это понимал – беспокоиться было буквально более не о чем, но жадность в нем не утихала.
Особенно сейчас, когда она сидела на постели к нему спиной, зная, что тот прожигает взглядом, но привычно и нарочито продолжая игнорировать. Раньше это бесило, но теперь забавляло. Забавляло потому, что Чон знал – она ждёт его действий, она всегда ждёт их от него. Разница лишь в том, что раньше она, подобно загнанной птице, билась из последних сил, лишь бы не подпустить его ближе, а теперь желала этого так же, как и он, но все равно бездействовала, разбалованная его ласками и ожидающая, что он сделает очередной первый шаг. Хитрая лиса. Чонгук ухмыляется. Ему несомненно нравилось быть инициатором – это давно стало его путем по жизни, брать все в свои руки, добиваться, и это распространилось на все сферы без исключения. Но раз он начинает, значит и он будет решать, как это пройдёт. И Чонгук только что решил.
— Хватит глаза портить, — он преодолел расстояние между ними, оказавшись прямо за спиной, сидевшей на кровати, скрестив ноги, Рины, и выхватил из её рук телефон, в который она бездумно пялилась, откидывая затем его в сторону. — Лучше посмотри на меня.
Пройдясь длинными пальцами по девичьему подбородку, развернул её лицо на себя, и распахнутые глаза, в которых он любил тонуть, тут же обратились на него с вспыхнувшим интересом. Думаешь, уже знаешь, что произойдет дальше, сладкая?
— Чего я в твоем лице не видела? — голос пытается звучать игриво, но от ноток робости, обрамлявших его, Рине ещё долго придется избавляться.
— Думаешь, уже ничем не удивлю тебя?
Риторический вопрос. Рина смотрит на него исподлобья, пытаясь выровнить дыхание. Оно всегда становилось сбивчивым, когда она чувствовала его собственное на своем лице. После всего произошедшего Чонгук довольно долго не смел лезть к ней, хотя порой было видно, что хотел. Хотел снова почувствовать, что она принадлежит ему – это и только это успокоило бы его до конца, Пак младшая знала. Признаться, она и сама уже как пару дней желала вновь почувствовать приятное ощущение в животе, которое свяжет все её мысли в тугой узел, закинув в дальний угол разума и уступив место желанию ощутить его. Когда-то Рина клялась себе, что будет спать только с мужем и только после свадьбы, но давно было пора признать, что все её планы поменялись полностью. В частности, из-за него, тянувшегося к её губам. Чонгук знал, как сделать так, чтобы ей понравилось, и эта мысль пробуждала то пошлое осознание, от которого Рина краснела и, ввиду своего характера, никогда бы не посмела сказать вслух. Но ведь это прослеживалось с самого начала их взаимоотношений – ей не просто нравилось, ей хотелось, чтобы он действовал первым. Чонгук исполнял её желание, касаясь губами, не углубляя, немного дразня и маня за собой, а Рина велась и постоянно забывала, что, позволяя ему вести первым, она тем самым позволяет ему задавать тон игры, правила, в которые она так неумело пыталась вписаться. Конечно, она была неопытна по сравнению с ним, и каждый раз, когда тот делал что-то впервые, Рина терялась, хлопая глазами и искала в его глазах намеки – но те принимали привычную демоническую усмешку, как бы напоминая про расплату.
Девушка наивно подумала, что сегодня он не выкинет ничего такого. В конце концов, сегодня она просто хотела ощутить нежность, какую он, безусловно, умел дарить, но Чонгук никогда не изменял себе. Парень, целуя чуть более с напором и слегка обхватив лисичку за тонкую шею, заставил ту приподняться на коленях, а затем опустил на свои собственные, разведя их и тем самым заставив и Рину, сидящей на нем в виде буквы М, развести ноги. В животе кольнуло и разлилось томящим ощущением нега, пронзившая затем спину. Чонгук не переставал целовать её – он знал, что это надежный путь заставить её слепо следовать за ним. Его вторая ладонь легла на одно из её колен, медленно продвигаясь вверх, не встречая препятствия в виде спальных шорт, которые та попросту не надела. Наверное, зря. Чон ощутил, как она тихо начинала подрагивать и пальцы с шеи переместились на затылок, сплетая меж собой рыжие локоны, сжимая их, не позволяя оттолкнуться назад.
Желание, чтобы он действовал первым, брал все в свои руки, брал ответственность, руководил процессом – глупышка Рина может завуалировать это какими угодно нейтральными высказываниями, но Чонгук давно перерос всё это и понимал все в довольно абсолютных, но зато четких понятиях: он любил подчинять, а она подчиняться – вот и всё. Если бы он сказал ей это в лицо, Рина, конечно, могла бы возразить, вот только её слабые порывы к сопротивлению всегда так наиграны и присутствуют давно уже лишь для виду. И почему ей всё кажется, что она может обмануть его? Чонгук слишком хорошо научился чувствовать то, как отзывается её тело. Как отзывается оно прямо сейчас, когда он, проведя ладонью вдоль по её животу, проникнул под нижнее белье, вызвав жестокий контраст между горячей ладонью и прохладой часов, которые он не снял с руки.
Она уже была мокрая. Сквозь поцелуй он довольно улыбнулся, когда провёл по чувствительным складкам кожи, скользя внутрь сразу двумя и в тот же момент разрывая поцелуй и прижимаясь губами к её шее, на которой хотелось оставить следы. Багрового цвета, чтобы ей стыдно было показываться кому-либо на глаза, а стыдно ей точно будет – Чонгук в этом уверен. Для всех давно очевидно, что они в отношениях и, следовательно, занимаются сексом, но лисичка так стеснялась этого факта, особенно, если будут видны последствия их ночи. Но парень целовал и покусывал её шею не только для того, чтобы оставить свои метки жадности, но чтобы слышать, как она, сжав губы, мычит, ещё пока сдерживая стон, который он собирался выбить из нее. Дьявол проник пальцами полностью, разводя их внутри, а затем вытаскивая и лишь слегка касаясь, снова играя на контрасте. Рина инстинктивно хватилась дрожащей ладошкой за его запястье возле часов.
— Что такое, малыш? — шепот на ухо. Издеваясь. Опять.
Он знает, что её представления о себе, как о самой невинности, просто не могут позволить ей попросить его кончить от его пальцев, или уже повалить и трахать, выбивая все стоны, которые она так и не позволила пока что ему услышать. Забавно, ведь потому что сегодня Чонгук хотел от нее именно этого. Хотел грязных слов, которые она себе не позволяет, но про которые наверняка думает. Он снова вошел пальцами полностью, на этот раз лениво и почти не двигая ими, ощущая, как она сжимается. Бедная.
— Чонгук! — лисичка сильнее обхватывает его запястье, слегка жмурясь и кусая свои губы, через эти движения намереваясь выразить свое желание, показать его неистовость. Но так не пойдёт.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — он отрывается от её искусанной и исцелованной им шеи и смотрит в её раскрасневшееся лицо, румянец на котором стал уже кроваво-красным. Локон растрепанных волос гулял туда-сюда из-за её тяжелого дыхания. — Скажи, и я сделаю всё, что ты пожелаешь, милая.
Он добьется своего. В этом даже не сомневается.
Рина смотрит поочередно в его глаза. И снова она промахнулась, подумав, что Чонгук положит её под себя, и просто заставит чувствовать себя желанной, заставить снова почувствовать это… Признаться, Рина и сейчас ощущала трепетное волнение по всему телу, нечего скрывать, от его прикосновений она возбуждалась довольно быстро. У него слишком много власти над ней. И что, этот дьявол хочет, чтобы она подтвердила это словами? Мало ему её молящих глаз?
— Ты же знаешь… — растерянность.
Чонгук не остался доволен. Он умел сдерживаться, но с ней выходило трудно. Даже ему было тяжело держать себя в руках, когда на нем сидело молодое, разгоряченное тело, которое он бы и сам уже с радостью повалил, втрахивая в постель, но дьявол чертовски любил в себе свое терпение и любил проверять его на прочность.
Он вынул пальцы, и вовсе убрав ладонь. Теперь в девичьих глазках читалась даже маленькая обида. Что, думала, все будет так легко? Рина заерзала на нем, почти захныкав, обняла его лицо, все ещё не решаясь.
— Чего. Ты. Хочешь? — требовательно. Чонгук не шутил. Он действительно собирался сделать то, что она попросит. Захочет грубо – он возьмет её грубо, захочет нежности – он будет расцеловывать каждый сантиметр кожи, стараясь доставить удовольствие прежде всего ей. Она ведь тоже имела власть над ним, и Чонгук хотел наконец, чтобы Рина ею воспользовалась, чтобы изъявила свои желания – только так они смогут стать ещё ближе.
Девчонка не выдержала.
— Хочу ощутить тебя… — голос надрывается. Внизу все горит, а ноги дрожат. — Внутри. Как тогда, — Рине очень запомнился их первый раз. Неуверенная в своих ощущениях в моменте, теперь ей казалось, что тогда она испытала по истине лучшее наслаждение. И настоящее животное желание, бьющееся о стенки её головы, все также граничило с попыткой держать себя в каких-то рамках – стеснения, прежде всего. Но прямо сейчас демонические руки хватали эти рамки и раздвигали их железные ставни в стороны. — Чтобы ты снова показал, какого это…
— Что? Стонать подо мной? — язвительная ухмылка долетела до её ушей, но в глазах, что впивались в её лицо, не было и намека на насмешку.
Он ждал, что она ответит.
Рина, сглотнув вязкую слюну и всё больше ощущая, как внутри все ноет и умоляет его действий, кивнула, ляпнув тихое, но уверенное «да». Чонгук кинул быстрый взгляд на опухшие от поцелуя, слегка дрожащие губы. Ладно – на сегодня ему сойдет и этого, но в конце концов он заставит сказать её всё то, о чем она думает. Дьявол снова потянулся к ней, но на этот раз Рина поцеловала его первая, сгорая от нетерпения – Чон слегка улыбнулся в поцелуй, затем тут же углубляя его. Нетерпеливая. Ведь хотела его, но не могла даже намекнуть. Как же хотелось выбить из нее всю эту стеснительность. Ловким и быстрым движением парень, схватив края её спальной футболки, настойчиво потянул её вверх, заставляя девушку поднять руки и остаться почти оголенной. Рина лишь едва заметно вздрогнула, когда вслед за футболкой, она тоже была опущена лопатками на мягкую постель. В тот же момент Чонгук оторвался от губ и принялся за остальные участки любимого им тела, попутно снимая с себя и лисички последнюю одежду, мешающую им снова слиться воедино. Чон знал, как для Рины важны прелюдия, но сегодня его терпение тратилось быстрее обычного, огромный запас его и так ушел на то, чтобы выбить из его красавицы хоть немного признания.
Парня охватывает жар и ожидание приятного ощущения, и он, обхватив член одной ладонью, проводит рукой назад-вперед, пока вторая раздвигает слегка дрожащие девичьи коленки в стороны и слегка сгибает их. Рина замирает в томящемся ожидании и все ещё небольшом страхе, когда Чонгук, на секунду упираясь горячим лбом в её зацелованные ключицы, в кулаках сжимает постельное белье по обе стороны от её головы и входит, тут же, не давая привыкнуть начиная медленно двигаться вперед, выходя пока что лишь наполовину и входя снова. Глухой стон срывается с губ Рины, приятное тянущее внизу живота чувство заставляет все внутри сжиматься сильнее. Она закусила губу, обнимая его шею и чувствовала то, чего никогда ранее ей ощущать не доводилось. Любовь к дьяволу, смешиваясь с некогда настоящим животным страхом перед ним смешивалось во что-то невероятное, заставляющее её прислушиваться к тому, как он тяжело дышит, и слегка целует её шею при каждом новом толчке, входя глубже. Ему очень нравилось делать с ней это – почему-то это осознание билось красным мигающим огнём в затылок, дыхание напрочь сбилось. Чонгук потянулся к её губам, почти невесомо поймав их, а затем вдруг приподнялся, хватая обе девичьи руки и занося их над её головой, скрепляя одной своей, второй же он, смотря на багровый румянец и затуманенные, опасающиеся, но жаждущие его действий глаза, провёл сначала по виску, щеке, затем останавливаясь на шее. Он не был уверен, что его девочке понравится это и, возможно, о таком стоило сначала спросить, но, слыша, как она стонет, он хотел эти стоны также чувствовать. Физически. Чонгук не сжимал, однако водил большим пальцем по красным следам на её шее. Его черный, почти надменный взгляд сверху-вниз, такие же черные волосы, падающие ему на лоб, придавали по истине демонический шарм, что Рине на секунду показалось – она позволит ему сделать с собой всё, что угодно. Девчонка, почти неосознанно, качнула бедрами вперед, а Чонгук расценил это как зеленый свет, тут же заставив свои пальцы ползти в стороны по её шее, слегка надавливая, вместе с тем же сжимая сильнее и её запястья над головой. Он почувствовал, как тяжело она сглотнула, вслед за этим же негромко простонав, но не предпринимая попыток ни вырваться, ни как-то показать, чтобы он прекратил.
Так значит тебе нравится, когда я
такой, лисичка?
Но я ведь был таким с самого начала.
Получается, с самого начала ты уже была влюблена в меня.
Крепкие руки Чонгука направляли и задавали темп её движениям, от чего по телу раз за разом проходилась легкая дрожь. Его движения стали быстрее, а сердце забилось чаще, как и участились хриплые стоны, гибнущие в чудовищно тягучем взгляде довольных черных глаз. Чонгук надавил сильнее, Рина слегка приподняла голову, будто специально покорно подставляя шею под его ладонь. Её невероятным образом заводили его сдерживаемые вздохи, запах, горячее крепкое тело, прижимающее девчонку к постели, руки, сильно сжимающие её собственные и шею. Как он продолжал — напористо, сильно, с каждым движением наполнял до упора, заставляя ощутить всё желание.
Голова кружилась от переизбытка эмоций, а, может быть, оттого, что дышать действительно становилось труднее, но это почему-то будоражило ещё больше. Словно она вверяла ему свою жизнь прямо сейчас, а он принимал её, грубо и в то же время с бережностью, вбирая в себя, вжимая, выпивая досуха и делая их одним чувством, громким и тихим, пошлым и невинным, грязным и чистым.
***
Смерть.
Жажда этой смерти ещё никогда не была так сладка и заманчива, как теперь. Ещё никогда она так не сжимала с дуновением холодного ветра сердце, не пробиралась под кожу, не бежала по венам, пульсирующим венам, что гнали кровь в неумолимую мыслями голову. Темные отросшие корни развевались, в них путался дым от почти докуренной сигареты, зажатой меж двумя пальцами – грязными пальцами грязного человека.
Это утро отличалось от остальных, о, Чимин сразу это почувствовал, едва ли вышел на балкон закурить третий раз за только уходящую ночь, что давала очередь солнцу, встававшему на горизонте. Это утро отличалось – ибо та самая жажда покончить наконец с этим миром, в котором Паку не нашлось места, вдруг ударила в голову молотом. Парень стоял сейчас, опираясь локтями о перила раскрытого балкона, его взгляд был направлен вниз вот уже который день. А на что ещё смотреть? На город, который ему давно стал чужим, на людей, каждого из которых он презирает просто так, просто из-за того, что презирает самого себя или на солнце, которое светит всем, но не ему? Нет, Чимин смотрел вниз, туда, куда, как ему казалось вот уже несколько дней, ему стоило бы полететь, распахнув руки и с последней в жизни настоящей искренней улыбкой. Сегодня уже третий день, как он хочет совершить суицид. Но именно сейчас, в эту минуту, эта мысль была как никогда до этого близка к осуществлению. Правильное ли это было решение? А черт его знает, Чимин не припомнит, чтобы кто-то вообще учил его, что правильно, а что нет – разбираться приходилось самому и, как видится, он не разобрался. Выстроил себе систему ценностей, что опиралась лишь на его собственные, гадкие, жадные желания, и посчитал, что, если будет её придерживаться, непременно будет счастлив. А как же! Когда мамы не стало, Пак понял наверняка – ему больше никто не подскажет, никто его не наставит и не пожалеет, и парень вцепился намертво в то, чего, как он думал, желал более всего на свете. Не идти путем отца и, насколько это возможно, сделать Рину своей.
Чимин затягивается последний раз, сбрасывает окурок, слегка прокашливается и соединяет ладони вместе, опуская голову так, что свисающие волосы почти касались его локтей.
Путем отца он не пошел, но что с того? Разве он лучше него? Торговец наркотой, сам на нее подсевший – сомнительный повод для гордости. А Рина? Как вообще мог он подумать о том, чтобы быть ей кем-то большим, чем братом?
Тяжелый, хриплый вздох.
Вчера у него почти случился передоз. Именно после этого, выйдя сегодня на балкон, Чимин задумался о том, что спрыгнуть будет лучшим исходом для него. Собственные принципы свели его в могилу, ещё не по-настоящему, но вот-вот собираются. Спрыгнуть и покончить с этим. Всем этим. Скорбью о маме, ненавистью к отцу, пошлой любовью к сестре. Да Чимин прямо клад всего того неудачного и отвратительного, что могло случиться с человеком.
Безумный грешник наносящего ему ужасы мира. Нечестивый и заблудившийся в своих же стремлениях. От-вра-ти-тель-ный.
Чимин резко ударяет ногой и отлетает назад, в стену. Покончить с этим? Раз и навсегда. Избавить себя от этой жизни. Не мучить, не пытать, не пытаться спасти. Жажда смерти никогда ещё не была так сладка, как сейчас! Так почему же? Почему он все ещё стоит на балконе? Почему мысли змеями ползают вокруг его шеи, не пропускают кислород? Почему лёгкие продолжают въедать в себя никотин, а кровь смешивается с веществами? Ничто из этого не приносит удовольствие, ничто из этого не спасает, а сестра, ради которой он был готов дать этой жизни шанс, никогда не будет с ним. Выход ведь остаётся один, так почему же? Что его держит?
Чимин знает, что. Точнее,
кто.
На каком бы краю несправедливости и осознания своей ничтожности парень не оказался, что-то продолжало кипеть в нем, сколько раз ни умирал, что-то продолжало в нем жить, и это – обида. Сначала на отца, потом на целый мир, теперь на дьявола. Обида – то, что двигало его вперед, это яростное, выжженное желание доказать и показать, что он тоже может ударить в ответ, что он тоже хищник, что тоже опасен. Был ли парень, опирающийся о холодную стену голой спиной, с лохматыми нечесаными волосами, прокуренными легкими и мутным, серым взглядом опасен? И нет и да. Нет, потому, что всего минуту назад был почти уверен в том, что сброситься – верный вариант. Да, потому, что он этого не сделал, а значит, обида в нем была сильнее. Она всегда выигрывала в Пак Чимине, в какой бы жизненной ситуации он не оказался. Обида выигрывала, а вот сам парень тем временем проигрывал.
Юноша оторвался от холодной стены, задвинул ставни, вошел обратно в комнату и кинул быстрый взор на горящий экран ноутбука, где рисовался план здания, в котором работал Чон дьявол Чонгук. На столе, рядом с ноутбуком, лежал наточенный нож, черная маска, скрывающая половину лица – набор настоящего убийцы, каким Чимин собирался стать. Напоследок. Он знал, что скоро умрет в любом случае: сам или же ему помогут, однако даже при таком печальном раскладе все ещё оставалась возможность выместить свою обиду и умереть «чистым». Чимин очень хотел очиститься, пускай и таким странным способом. Возможно, подумай он об этом раньше, мог бы удержать и сестру при себе, но о Рине Чимин старался не думать вовсе, и в этом хорошо помогали вещества и никотин. Чтобы не сойти с ума из-за того, что он обидел самого родного в своей жизни человека, парень переключил все свое внимание и внутреннее стремление на желание отомстить напоследок.
Уже около четырех недель Чимин снимал квартиру в дешевом районе Сеула. Питался плохо, так как отдавал последние деньги на наркотики, а иногда спал целыми днями, чтобы и вовсе не ощущать голод. И холод. Зато он чувствовал, как умирает и уже думал бросить всю эту затею с убийством Чона, но каждый раз передумывал. Убить Чон Чонгука? Барона весьма известной компании с охраной и частым сопровождением, да ещё и того, кто сам грешил убийствами. Звучит почти бессмысленно. Чимин не в том состоянии, чтобы строить грандиозный план, всё продумывать или подключать кого-то ещё. К тому же это опасно, Пак знает, что Чонгук ищет его. Не совсем открыто и интенсивно, конечно, но ищет, или, во всяком случае, ожидает, что Чимин сам к нему заявится. Это парень и собирался сделать – ничего другого ему не оставалось. У него даже нет оружия для того, чтобы выстрелить, придется непосредственно подбираться к Чону и убивать его почти голыми руками. Кухонный нож единственный соратник Пака, и тот знает, в каком он бедственном положении, но это его не останавливает. Он умрет, но заберёт Чона с собой. Тот факт, что смерть, по крайней мере, смерть дьявола принесет боль его сестре, Чимина отныне мало заботила. Чего скрывать, у него была обида в том числе и на сестру, но там он хотя бы понимал, что виноват сам, а вот Чон… Когда-то он даже симпатизировал Паку ввиду того, что тот приносил неприятности его отцу, но симпатия эта быстро прошла, едва ли дьявол приметил Рину. Не будь его, всё было бы по-другому!
Точнее, не было бы. Чимин врет сам себе, чтобы оставаться на краю худого сознания. Он врет сам себе, что его жизнь могла бы быть совсем другой. Он врет и решает, что прикончит Чонгука завтра же. Ему терять нечего, даже, если тот будет в сопровождении, Чимин подкрадется и набросится незаметно – главное успеть нанести удар. В самое сердце.
***
Он дышал глубоко и размеренно. Слышал, как наверху шумит лифт, как раскрываются двери здания, слышал шум отдаленной стенами улицы и ветер, накрывший сегодня город. Не слышал парень лишь дождя, хотя тот уже должен был начаться – когда Чимин только шел сюда, лбом чувствовал мелкие капли, что нес ему в лицо ветер, но, кажется, дальше капель так и не зашло. Дождь словно испугался и отступил, а вот Пак сегодня пойдет до конца. Всю ночь ему не спалось, утром снова курил, но уже не думая о том, чтобы спрыгнуть, днем отоспался и заказал себе, наконец, нормальный еды напоследок, как и пропустил стаканчик соджу и, конечно же, снова покурил. Это была самая любимая его сигарета – последняя в его жизни. Надо сказать, свой последний день Чимин прожил очень даже по-обычному, совсем не подстать тому кошмару, каким являлась жизнь последние года. Весь день он также вспоминал… Маму, маленькую Рину, маленького себя, еще не омраченного гнусными мыслями о сестре и ещё любившего своего отца. Приятно было от этих воспоминаний, а о других Пак и думать не желал.
Ближе к вечеру он оделся во все черное, натянул маску до самых глаз, оставил ключ под ковриком перед дверью, надеясь, что никто, кроме арендодателя не поднимет его, а затем направился, сунув руки в карманы, к величественной высотке в одних из популярных районов Сеула. С собой у него был только остро заточенный нож и полная решимость действовать. Ничего другого Паку и не надо было, да ничего другого у него и не было бы. Почему он был так уверен? Да потому что знал, что Чонгук ждёт его – прежде всего этот дьявол ждёт, что Чимин заявится к нему сам. Об этом говорил тот факт, что Чонгук перестал парковаться на уличной парковке, где делал это обычно. Пак приходил сюда пару раз и каждый раз находил матовую Ауди, припаркованной в подземной парковке – он не глупый и знает, зачем Чонгук это делает. Обеспечивает ему условия, буквально приглашает. Ведь где ещё поймать такого серьёзного занятого бизнесмена, как не по дороге к своей машине в темной парковке поздно вечером? Чимин понимает всё это, как и тот факт, что Чонгук, быть может, уже знает о том, что он здесь, но у Пака есть единственный козырь – едва ли дьявол рассчитывает на то, что Чимин готов идти до конца, что готов убить его и умереть сам, или даже умереть первым, зная, однако, что раны, нанесенные Чону, не будут совместимы с жизнью.
Чимин. Готов. Умереть.
В этом его преимущество. А вот готов ли Чонгук? Парню кажется, что дьявол на самом деле очень боится смерти или, по крайней мере, опасается её, не хочет думать о ней, а забивает голову тем, как бы заработать побольше денег и подцепить себе девочку помоложе, чтобы манипулировать ею. Дьявол умирать не хочет и не собирается, но ведь и одним выстрелом он Чимина не убьет – нет, это будет слишком быстро для такого изощренного паренька, как Чон Чонгук.
Чимин снова прислушивается, а затем глядит на наручные часы. Полдесятого вечера – Чонгук сегодня задерживается. Неужели уже знает и позволяет парковке стать более «чистой», нелюдимой… Что ж, Пака это все равно не пугает, он продолжает, усевшись на корточки и прислонившись спиной к холодной бетонной стене, ждать, щелкая зажигалкой. Почему-то снова захотелось покурить, но он уже выкурил свою «последнюю» сигарету, да и с собой ничего более не брал. Придется потерпеть, в конце концов, скоро все это закончится – Пак не будет медлить, да и раскидываться фразами не очень хотелось… Хотелось проткнуть ножом, лезвие которого он аккуратно нащупывал в кармане, самое сердце дьявола. Это было бы очень романтично и красиво, но скорее всего так не получится. Что ж, тогда для начала ткнет наугад в живот, а там как получится. Ещё было бы неплохо в ноги, чтобы гад не смог убежать или в лицо… Точно! Лишить мерзавца его смазливой противной рожи. Чимин расплылся в улыбке, которую не было видно из-за маски, а затем снова прислушался – палец его тут же перестал очерчивать край ножа в кармане, а зажигалка чиркнула последний раз – двери лифта раскрылись. Кто-то вошел на парковку.
