***
Поднявшись на пятый этаж к доктору Джею, Панси обнаружила лишь закрытую дверь и наспех написанную записку. «Мисс Паркинсон. Срочно, экстренное совещание. Простить, вернутся скорее» (мешанина из букв, наверное, означала именно это). Что ж, торопится ей некуда. Она присела на скамейку. Интересно, почему в больницах всегда такие неудобные сиденья? Чтобы пациенты не засиживались или чтобы причинить максимальное неудобство и так нездоровым людям? Вздохнув, Панси вспомнила утренние события. Она проснулась в отличном настроении, уже забыв, когда в последний раз так хорошо высыпалась. Отдернув полог, с удивлением обнаружила, что близится обед, а значит и утренние занятия она благополучно проспала. Но над ней не стоит толпа разъяренных гриффиндорцев с намерением сжечь на ближайшем костре, значит, Гермионе удалось скрыть её нахождение здесь. Пытаясь одновременно потянуться и встать, Панси обрушила книжный Эверест на тумбочке и тихо выругавшись, стала поднимать книги. Из одной торчал уголок пергамента, она, подчиняясь естественному любопытству, развернула лист – это оказался рисунок фестрала, тот самый, который она рисовала в ночь, когда они впервые разговаривали в гостиной. Панси улыбнулась, с теплотой вспоминая ту ночь. Казалось, это было сотни лет назад, и они не были особо разговорчивы. Но эта ночь стала первой в череде последующих. Именно тогда Панси увидела обыкновенный и бесхитростный интерес к себе. Не ненависть, не отвращение, не агрессию, что в её положении было ценно само по себе. И сегодня Гермиона помогла ей, по собственной воле, вполне искренне. Панси захотелось отблагодарить её чем-то большим, чем простым словом «спасибо». Она чуть приоткрыла дверь, в коридоре было пусто. Странно было бы встретить в спальнях кого-нибудь в такое время, но в этой ситуации осторожность всё равно не помешает. Быстро проскользнула в свою спальню и принялась методично выгребать содержимое своей тумбочки. Учебники, наброски, черновики, конспекты, рисунки, перья. Наконец она нашла, что искала. Портрет Гермионы, сидящей в кресле у камина с раскрытой книгой на коленях. Она часто вот так задумывалась, чуть нахмуря брови, пряча руки в рукавах халата и смотря на огонь. В такие минуты, в отблесках пламени, она была особенно красива и печальна. Панси очень нравился этот рисунок, и она решила в качестве благодарности оставить его Гермионе. Из приятных воспоминаний её вырвал чуть слышный хрип. Панси оторвалась от созерцания собственных коленок и увидела приоткрытую дверь той самой палаты, куда заносили бившихся в агонии, «горящих», по словам Невилла, людей. Панси огляделась, но на этаже кроме неё никого не было, хотя здесь лежали и лечились самые сложные пациенты. Идти туда было страшно, но вдруг человеку нужна помощь? Панси слишком хорошо помнила, каково это чувствовать наплевательское отношение, когда ты в беспомощном состоянии. С опаской открывая дверь, она увидела покрытого бинтами и повязками полулежащего человека. Снова раздался хрип, теперь чуть громче. Панси подошла ближе, с ужасом обнаружив на повязках расплывшиеся желто-коричневые пятна. Кое-где проглядывала красная, воспалённая, обожжённая кожа. – Воды, – прохрипел человек, увидев Панси. Она наполнила стакан из кувшина, стоящего рядом на прикроватной тумбочке. Слава Мерлину, здесь же была соломинка. Представив, что ей бы пришлось поддерживать голову такому израненному человеку, её передёрнуло. Ему бы тоже было мучительно больно. Поднося стакан с соломинкой к его губам, она уговаривала себя не смотреть ему в глаза. Лицо тоже было закрыто бинтами, с такими же отвратительными пятнами, губы сухие и потрескавшиеся жадно обхватили соломинку. Очевидно, что глотать ему было физически сложно, тяжёлое дыхание с хрипами вырывалось из груди, невыносимым жаром опаляя руку Панси, державшую стакан. – Спасибо, – прошептал человек, не выпив и половины. Панси кивнула и поставила стакан обратно и, не удержавшись, взглянула в глаза, намереваясь спросить, не нужно ли что-нибудь ещё. И осеклась. Сколько боли было в этих глазах, сколько обречённости перед неизбежным. Он понимал, что умирает, и сил бороться дальше у него не было. – Я устал…так устал… – с видимым усилием выдавил из себя человек. Он закрыл глаза, и одна слезинка скользнула по щеке, тут же впитавшись в повязку. – Что вы тут делаете? – в тишине палаты голос прозвучал как выстрел. Панси вздрогнув, обнаружила на пороге недовольную медсестру. На мгновение, задохнувшись от переполнявшей её злости, она схватила женщину за локоть, выталкивая из палаты, закрывая за собой дверь. – То, что вы должны делать, – прошипела Панси, сильнее стискивая пальцы. – Он просто хотел пить! – Ненормальная! – огрызнулась медсестра, вырывая руку из железной хватки Панси. – У нас слишком много пациентов, мы не можем находиться при каждом круглосуточно! – Но он же умирает! – возмутилась Панси. – Мы не можем ему помочь, – отчеканила женщина. Панси сгорая от гнева и то же время, прекрасно понимая, что достучатся до милосердия или просто человеческого участия в ней не получится, лишь бессильно махнула рукой. Панси подошла к кабинету доктора Джея. Записки уже не было, и она, постучав, открыла дверь. – Больше не докучайте тяжёлым больным! – услышала она вслед и отсекла нотации, захлопнув дверь. – Что случиться, мисс Паркинсон? – встревожено вскинул голову доктор, отрываясь от бумаг. – Здравствуйте, доктор Джей. Ничего, поспорили с медсестрой, – будничным голосом ответила Панси, умело скрывая эмоции. – Диагностика, как обычно? – спросила она, снимая мантию. Доктор Джей утвердительно кивнул. Панси легла на кушетку, невидящим взглядом уставившись в потолок. Она не могла не думать об обожжённом человеке. О том, сколько боли может вынести человеческое тело, где тот предел мучений, прежде чем оно сдастся. Этот человек буквально выживает день за днём. И тут Панси стало по-настоящему страшно. Мысли о собственной смерти все эти годы не обдумывались всерьёз, но всегда находились где-то рядом, на границе восприятия. Такие времена – либо ты, либо тебя. Но с болезнью всё стало более чем реально. Что, если это неизлечимо, если это только отсрочка перед неизбежным? Если её удел так же догорать на больничной койке, содрогаясь в неконтролируемых конвульсиях, теряя по капле силы, сознание, собственное достоинство, захлебываясь в крике, без помощи, без сочувствия. В полнейшем одиночестве. Эти чёрные мысли полностью поглотили её, и уже в паническом ужасе она посмотрела на доктора. – Я умру? – сказано это было жалко и беспомощно, но страх вытеснил собою всё. – Я не знать болезнь, – мягко ответил он, – но есть улучшение! – Правда? – умоляюще спросила Панси. – Ага, – улыбнулся доктор Джей. – Вот здесь и здесь, – взмахом палочки он увеличил часть проекции, указывая на отдельные участки. Сверяясь со своими данными, он продолжил, – Регресс мало, не больше дюйм, но есть! – доктор ещё раз, ободряюще улыбнулся. – Мадам Помфри дать другие зелье? – поинтересовался доктор Джей. – Нет, всё как обычно, – ответила Панси, лихорадочно вспоминая, – те же процедуры и микстуры. – Хмм, – он задумчиво поскреб подбородок. – Мисс Паркинсон можете идти. Мне нужно думать. Доктор принялся искать что-то на книжных полках, совсем не обращая внимания на Панси. Он настолько был погружен в поиски и размышления, что даже не услышал, как девушка с ним попрощалась. Панси же держалась за ту робкую надежду, что он ей подарил.***
Утром за завтраком Гермиона увидела, как Драко с Панси о чём-то разговаривали и улыбались. Невиданное зрелище! Она так привыкла к мрачным, серьёзным лицам за соседним столом, что эта сцена приятно согревала сердце. Она так и не поблагодарила Панси за приятный сюрприз, внезапно обнаруженный у себя на подушке. После занятий Панси куда-то пропадала, а по ночам они больше не виделись. Гермиона всё так же страдала от кошмаров, но проснувшись, снова засыпала. Видимо, сказывался длительный недосып. Вдруг Панси повернула голову в её сторону, почувствовав, что Гермиона смотрит на неё, и тепло улыбнулась. Было в этом что-то очень личное, так она улыбалась, только когда они были наедине. Внезапно Гермиону отвлёк скрежет справа, Рон с такой силой воткнул вилку в пирог, что та с противным скрипом проехалась по тарелке. – Рон, ты не мог бы есть аккуратнее, – Гермиона поёжилась от неприятного звука. Тот только буркнул что-то неразборчивое в ответ. – У тебя всё нормально? – спросила Гермиона, поворачиваясь к парню. Последние дни он вел себя странно. Был неразговорчив и как будто сторонился их компании. Вот и сейчас каменное выражение лица делало его нечитаемым. – Нормально, – отрезал Рон, принявшись с удвоенной энергией поглощать еду. Гермиона с сомнением покачала головой. «Ну, хоть с аппетитом всё в порядке» – подумала она. – Гарри, а в деле Джонсов есть продвижения? – спросила Гермиона. – Тайна следствия, – отозвался Гарри. – Была, – улыбнулся он. – Они посадили нас за расшифровки допросов и правильное оформление осмотра места происшествия. Куратор в восторге, говорит, что никогда прежде в отделе не было такого порядка с документами. Чувствую себя секретаршей, – напоследок недовольно буркнул Гарри. – Тогда уж референт. Тоже кофе носишь? – подначила Гермиона. Джинни, не сдержавшись, хихикнула. – Да ну вас, – деланно обиженно бросил Гарри. – У меня от вечной писанины уже пальцы не разгибаются. – А по делу-то что? – снова задала вопрос Гермиона. – Ничего, – развёл руками Гарри. – Мракоборцы бравируют перед нами, а по фактам – пусто. Только домыслы, догадки и пустые слухи. За столом воцарилось молчание. Было неуютно осознавать, что где-то бродит опасный преступник, а может и не один, а мракоборцы не могут его поймать. Кто знает, на что ещё он способен и сколько зла успеет совершить. – Как у тебя дела в архиве, Гермиона? – поинтересовалась Джинни. – Не надоело ещё дышать пылью? – Наоборот, по-моему, я наткнулась на кое-что действительно важное. – Да? И на что же? – удивился Гарри. – Как вы знаете, при правлении Скримджера происходили ужасные вещи. Да и при Толстоватом лучше не стало. Людей хватали и сажали при малейших подозрениях. Взять того же Шенпайка, до сих пор неизвестно, что с ним случилось после того, как Волан-де-Морт пал. А всему виной лишь длинный язык Стена. Так вот, таких дел оказалось немало. Велись они кое-как, но обвинения… Последнее, что я читала – лавочника обвинили в пособничестве Пожирателям на основании доноса от соседей! Никаких доказательств или явных улик указывающих на него не было. А вот соседи, также как и он, продавали бакалею, то есть попросту хотели устранить конкурента. – Но как мракоборцы это упустили, – округлила глаза Джинни. – Что с ним стало? – Посажен в Азкабан, – сухо отозвалась Гермиона. – Как понимаете, дальнейшую судьбу лавочника мне отследить не удастся. Но вы представьте, сколько ещё невинно осужденных могут сейчас находиться под стражей! Дра… – она невольно осеклась, – Малфой не верит, что мне удастся помочь им, но обещал отдавать подобные дела. – Так, а что ты хочешь сделать? – уточнил Гарри. – Собрать все такие дела и добиться их пересмотра, это минимум, что я могу, – твердо заключила Гермиона. – Если куратор не сочтет это важным, я пойду выше. Несмотря на весь бардак в Министерстве, кто-то должен этим заняться. Только подумать, невинные в Азкабане! – Надо же, иногда и сидение в архиве бывает полезным, – сказал Гарри, взъерошив и без того неидеальную прическу.***
После занятий Гермиона решила поговорить с Панси. Ей повезло, среди толпы учеников она увидела Панси, которая шла вместе с Трейси. Улучив момент, Гермиона остановила девушек. – Паркинсон, можно тебя на минуту, – она не знала, как отреагирует Панси, если обратиться к ней по имени среди однокурсников, поэтому предпочла не рисковать. – Что? Опять навозные бомбы? – едко предположила Трейси. Панси закатила глаза, а Гермиону обескуражило такое предположение, она уже и забыла про свою уловку. – Не совсем, – сказала она и, не придумав объяснения лучше, потащила Панси вглубь коридора. – Можно было сделать всё изящнее, – веселилась Панси, – например, придумать причину заранее. – В нормальном мире мне вообще не нужно было бы придумывать причин, чтобы поговорить с человеком, – горячилась Гермиона. – Надоели эти шпионские игры. – И что ты предлагаешь? – спросила Панси, когда они остановились у окна. – Ходить под руку на виду у всех? – в глазах Панси отчетливо проскакивали озорные огоньки. – Не думаю, что твои друзья будут от этого в восторге. – Мерлин, как всё сложно, – выдохнула Гермиона. – На самом деле я хотела сказать спасибо за портрет, мне он очень понравился, – она чуть покраснела и коснулась руки Панси. – У тебя талант. – Благодарить должна я, – ответила Панси, смутившись. – Ты очень помогла мне той ночью. Их прервали, Рон почти бежал к ним. Черты лица исказила маска ярости, палочка воинственно выставлена вперед. Его появление было настолько внезапным, что они лишь ошарашенно уставились на него, не в силах пошевелится. Подлетев, Рон наотмашь влепил затрещину Панси. Удар был такой силы, что она отлетела к противоположной стене. Инстинктивно выставила руки вперед, но всё равно приложилась головой, оседая на пол, потеряв сознание. – Рон! – вскрикнула Гермиона, выходя из оцепенения. Бросилась к Панси, увидела, как из рассеченной губы выступила кровь. – Горгулья тебя раздери, ты что, совсем спятил?! – кричала она, прикрывая их щитовыми чарами. – Как ты могла? Изменить мне с этим, – он с отвращением скривился на ещё не пришедшую в себя Панси. – Она не достойна даже смотреть в твою сторону! Предательница! Она хотела смерти Гарри! – в запале орал Рон. – Я не мог поверить, что ты трахаешься с ней. У тебя же было всё! Я тебя любил, – с горечью продолжил он. – Да не было ничего! – отчаянно возразила Гермиона. – С чего ты взял? – Не ври мне! – взорвался Рон. – Я слышал твой с Джинни разговор! И что, она лучше меня? – Что за чушь, – продолжила отбиваться Гермиона, – я и Джинни говорила, что мы только спали вместе. – Я похож на идиота? – прогремел парень. – Спали они, да на ней клейма ставить негде! Отбросы. Ненавижу! За что мы сражались? Чтоб такие знали своё место! – Замолчи, ты переходишь все границы, – Гермиона бросилась в атаку, – ты сейчас говоришь как Пожиратель! Судить людей только на основании принадлежности к факультету – это немыслимо. За что мы сражались? За жизнь, свободную и мирную жизнь для всех. Для всех! – твердо подчеркнула она. – Гермиона, послушай, – уже спокойнее заговорил Рон, сменив тактику, – ещё не поздно всё исправить, я постараюсь забыть, – он скрипнул зубами, – это недоразумение. Одумайся, прошу! – Уходи, Рон, – устало ответила Гермиона, – ты наговорил слишком много. Панси со стоном открыла глаза. – Ты как? – тут же переключилась на девушку Гермиона, аккуратно убирая волосы с её лица. – Ну и чёрт с тобой, – прорычал Рон, не в силах наблюдать эту картину. Бросив последний, полный ненависти взгляд, развернулся и стремительно удалился. – В больничное крыло? Встать можешь? – засуетилась Гермиона. – Не мельтеши, – попросила Панси, поморщившись. Она попыталась встать, но в голове шумело. Удалось только сесть, прислонившись к стене. Панси ощупывала голову, с неудовольствием констатируя, что шишка будет огромная и, не сдержавшись, грязно выругалась. – Джинни видела тебя в нашей спальне, – со вздохом объяснила произошедшее Гермиона, присаживаясь рядом, – она хотела об этом поговорить, а Рон подслушал.… И вот, – она беспомощно развела руками. – Оу, – протянула Панси, потрогав губу, и с удивлением обнаружила кровь, – вот же скотина! – Прости, пожалуйста, – Гермиона чувствовала себя виноватой. – Голова болит? Тошнит? Не трогай губу, пойдем к Помфри, у неё есть заживляющая мазь. – Гермиона, успокойся, – перебила её Панси, – бывало и хуже. Тебе не за что извиняться, это не ты решаешь конфликты, избивая людей. Но этот сукин сын ещё пожалеет о том, что сделал. Хватит, – она со злостью сжала кулаки. – Я не заметила, когда он изменился, – грустно сказала Гермиона, погружаясь в собственные мысли. – Он стал таким высокомерным, подозрительным, мелочным, сварливым. Она встала, обняв себя, тоскливо рассматривая пейзаж за окном: – Почему надо постоянно жить в состоянии войны? Когда же это закончится!? Панси осторожно приподнялась, поняв, что при движении фейерверки больше не взрываются в её голове, почти вплотную подошла к Гермионе, – Чего ты хочешь? – Спокойствия. Мира, – Гермиона задумалась, потом произнесла. – В данную минуту хочу на свежий воздух. Не могу здесь больше находиться. Составишь компанию? – она обернулась к Панси. Панси удивлённо моргнула. – После того, что случилось? – недоверчиво спросила она. – Именно, – уверенно подтвердила Гермиона.***
Он любил дедушкин дом. Медвежья берлога, убежище старого холостяка. Расположен в глуши, в окружении высоких, старых деревьев, таких же, как и хозяин дома. После того как дедушка мирно ушёл из жизни, родители хотели продать дом: он был крепкий, но с виду уж очень непривлекательный, да и затерян в лесах. Потемневшие от времени и сырости стены, вездесущий мох, скрипучие полы и кое-где подтекающая крыша. Но ему были дороги воспоминания связанные с этим местом, с дедушкой. Как в трескучие зимние морозы дед растапливал камин, больше похожий на очаг. И тогда, греясь перед огнём, он любил представлять, что они – двое охотников застрявшие в избушке посреди снежной бури. Летом дедушка учил его ловить рыбу в речушке неподалёку и варить необычайно вкусный суп. А ещё книги, их было много, разнообразные по тематике. Дед их очень любил и ценил, так как читал он на английском лучше, чем говорил. Были и книги на его родном языке, в основном, легенды и предания, с жуткими иллюстрациями. Будучи ребёнком, Ингвар любил просто листать их, рассматривая картинки, не понимая языка, самому придумывать страшные истории. Дедушка сокрушался из-за сырости, поддерживал состояние всех книг специальными заклинаниями. Покупателей не нашлось, а потом и вовсе стало не до этого. Он уговорил отца вывезти хотя бы книги, без постоянного присмотра они бы попросту испортились. Когда он потерял всех, кто был ему дорог, он вернулся в тот дом. Инстинктивно ища укрытие, безопасное место. Отчасти потому что стремился вернуться в то время, когда был лишь легкомысленным мальчишкой, единственная забота которого состояла в том, как незаметно стащить конфет. Тогда, проводя рукой по пустым, пыльным книжным полкам, дом открыл ему свой секрет. В тайнике лежала книга в самодельном переплёте. Заклинания на сохранность были куда серьёзнее, чем на других книгах. Но и они со временем стали ослабевать – страницы отклеивались от корешка, пошли волнами от сырости. Он начал читать, и волосы зашевелились от ужаса. Стало ясно, почему дедушка был так нужен тому жестокому волшебнику. Древняя, темнейшая магия заключалась в этих страницах сплошь исписанных древними рунами. Это был не просто сборник заклинаний, а ещё и предостережение. Подробно расписан принцип построения магических формул и источников сил, к которым обращается творящий волшебство. И чем рискует дерзнувший, открывающий вход запретной магии. Но его душа уже была выжжена утратами, а мифическое посмертие… какое это имеет значение, если у него в руках оружие мести? Он может отомстить, заставить обидчиков и врагов умирать в муках. Даже если расплата собственная жизнь – всё равно, она пуста и безрадостна. Теперь же у него есть не только цель, но и средства, чего бы это ему ни стоило.