Гермиона сидела в гостиной, занимаясь написанием очередного эссе по зельеварению. В то же время поглядывала на дверь – Панси должны были выписать сегодня. Мадам Помфри говорила о каких-то процедурах и не давала точного ответа, когда сможет отпустить Панси. Чтобы не мучиться от скуки и ожидания, Гермиона предпочла потратить это время с пользой.
К ней вразвалочку подошёл Рон. Гермионе сразу не понравилось выражение его лица – самодовольное и высокомерное.
– Я говорил, что прав. Теперь об этом узнают все, – зло бросил он Гермионе, и губы его кривились в усмешке.
Рон бросился к ближайшему креслу и встал на нем в полный рост.
– Дорогие сокурсники, – он не скрывал издевательской интонации, – подумайте, как хорошо вы знаете людей, с которыми учитесь? С кем ходите на занятия, обедаете за одним столом, с кем общаетесь в библиотеке и проводите время в гостиной? В прошлом вы не раз задавали себе этот вопрос, так как война вынуждала выбрать сторону. Война закончилась, но вы уверены, что сражения и суды истребили всех врагов?
Гермиона, шокированная его речью, сначала не могла двинуться с места, но поняв, что его опять понесло на рассуждения о «хороших и плохих», кинулась к нему.
– Рон, что за представление ты устроил? – прошипела она Рону.
– Моя дорогая Гермиона, – весело продолжил Рон, – имела неосторожность найти себе новую
подругу, – как можно ядовитее выделил он. – И каково же было моё удивление, когда я узнал, что это Паркинсон! Та самая, что в глаза называла её грязнокровкой! – голос Рона звенел от негодования.
– Прекрати сейчас же! – Гермиона покрылась красными пятнами от возмущения и стыда.
Все, кто был в гостиной, в немом изумлении смотрели на них двоих. Громкие крики привлекали и других учеников. Кто-то хмурился, кто-то довольно улыбался, а кто-то смотрел с таким жадным любопытством, словно это была лучшая в мире театральная постановка.
Смотря в эти лица, ловя эти взгляды, Гермиона прочувствовала всю мерзость и отвращение от происходящего.
– Зачем ты так? – почти взмолилась она, обращаясь к Рону. – За что?
– Ты сама знаешь за что, – холодно отчеканил Рон, в его глазах была только расчётливая жестокость.
– Итак, я остановился на том, что моя девушка нашла себе подругу. С хреновой репутацией и поганым характером. На все мои вопросы и понятное возмущение ответом мне было – «она изменилась, и ты её не знаешь». Конечно же, не знаю, проучившись с ней шесть лет бок о бок, – откровенно издевался Рон. – Сначала я подумал о ваших змеиных, слизеринских штучках – запудрить мозги, обмануть, а потом предательски подставить.
По гостиной прошел ропот, многие слизеринцы были недовольны таким поворотом.
– Ну-ну, давайте начистоту, часто ваши методы именно такие, – попытался утихомирить собравшихся Рон. – Но реальность оказалась намного хуже, чем я предполагал.
– Что можно ожидать от психопата? – вкрадчиво и зловеще продолжил Рон. – Сегодня он ведёт непринужденные беседы и улыбается, а завтра уже приставит нож к горлу где-нибудь в коридорах школы. Именно такой сумасшедший, для многих обаятельный, с «богатым внутренним миром», живет среди нас. Никто из вас ничего не подозревает, но только не я. Я докопался до истины! Уверен, вы сгораете от нетерпения, кто же это?
Рон выдержал многозначительную паузу, наслаждаясь всеобщим вниманием и возникшим напряжением.
– Ну же, я дал подсказку в самом начале, – подначил он присутствующих.
Все молчали.
– Это Паркинсон! – торжествующе воскликнул Рон.
Толпа ожила. Кто-то протестующе закричал: «Бред!», кто-то зашептался, кто-то охнул. Из глубины гостиной к Рону уже пробирался Гарри.
– Заканчивай этот цирк, – возмущенно крикнул он.
– Как же. Цирк, – передразнил его Рон. – У меня есть доказательства! Она проводит больше времени в больничном крыле, чем на занятиях. Не будут по каждому чиху вызывать Макгонагалл, все знают, что Помфри вызывала директора. А то, что нас держат в неведении – это преступление! Паркинсон может быть опасна для всех нас!
Гермиона, до этого с ужасом ожидавшая, что Рон расскажет об их с Панси отношениях, облегченно выдохнула. Эти обвинения были настолько беспочвенны и нелепы, что сначала она не поверила собственным ушам.
– Рон, ты же сам понимаешь, что это неправда. Это смешно и очень глупо с твоей стороны, – раздраженно накинулась на парня Гермиона.
– Как бы не так, – продолжил Рон, – у меня есть доказательства посерьёзнее.
Он вытащил из кармана пергамент, развернул его и начал зачитывать:
– «Твои предположения подтвердились, состояние моей сестры стремительно ухудшается. Приступы агрессии становятся всё чаще. Я настоятельно рекомендую отправить её в специализированную клинику психических расстройств. Только под наблюдением специалистов мы будем уверены, что она не навредит себе.
Что же касается тебя, Панси. Я обеспокоен не меньше. Если ты сомневаешься в квалификации как школьного колдомедика, так и штатных специалистов больницы Святого Мунго, я могу попробовать устроить твоё лечение в клиниках Европы. Я очень хочу, чтобы моя сестра и племянница были в здравии и ясном уме. Как жаль, что ты обратилась ко мне так поздно. Возможно, совместно, мы могли бы предотвратить нынешнюю ситуацию.
Твой любящий дядя… »
– Это подло! – с криком набросился Невилл на Рона.
Тот от неожиданности упал с кресла, снесённый яростным напором Невилла.
– Я тоже сумасшедший, – хрипло выкрикивал Невилл, мутузя Рона, – если мои родители больны?
Разнимать драку бросились Гарри и Дин. Вокруг поднялся невероятный шум и гвалт.
Гермиона в оцепенении смотрела на Панси, которая тихо вошла в гостиную, когда Рон зачитывал письмо. Лицо её исказила гримаса ярости, губы дрожали, а глаза источали боль и презрение.
– Паркинсон! Вот и наша психопатка, – крикнула Милисента, привлекая внимание к Панси, не упуская возможности лишний раз поиздеваться над сокурсницей.
Панси с ненавистью оттолкнула её и кинулась в спальню. Гермиона побежала следом, но уже перед дверью её догнала Милисента.
– Эй, куда это ты собралась? – негодующе взвизгнула Милисента.
– Не твоё дело, убирайся, – Гермиона угрожающе наставила палочку прямо на неё.
– Ты тоже того? – покрутила пальцем у виска Милисента. – Это моя спальня!
– Вон! – не сдерживаясь, прокричала Гермиона. – Немедленно!
Милисента, струсив под таким напором, покорно отступила.
В спальне Панси, вытряхнув всё содержимое своей сумки на кровать, нервно и суетливо что-то искала.
– Нет. Нет. Нет! – крикнула Панси, и слёзы покатились по щекам. – Этот ублюдок выкрал письма!
– Панси, – Гермиона в нерешительности остановилась на пороге.
– Уходи! – со злостью выкрикнула Панси, сметая всё на пол, и упала на кровать безудержно рыдая.
Пузырёк с чернилами при падении разбился, заливая пергамент и книги. Гермиона почувствовала, как и её затапливает чёрное отчаяние и боль за Панси.
– Панси, пожалуйста, – умоляюще и тихо сказала Гермиона. – Не отталкивай меня. Я ничего не знала. Правда.
Но Панси не слышала её, уткнувшись лицом в подушку, горько плакала. Тогда Гермиона, всё ещё сомневаясь в правильности своих действий, села рядом, осторожно положив руку на плечо Панси.
– Мне так жаль, что это произошло, – Гермиона мягко поглаживала Панси. – Просто знай, я рядом. Ты не одна.
Постепенно слёзы иссякли, и спустя продолжительное время Панси повернулась к Гермионе.
– Я не сумасшедшая, – сказала она, вытирая мокрое лицо.
– Я знаю и никогда в этом не сомневалась, – ответила Гермиона.
– Но у мамы действительно есть проблемы, – продолжила Панси, отводя глаза.
– Что с ней? – спросила Гермиона.
– Когда отец находился под следствием, она держалась, – глубоко вздохнув, начала рассказ Панси. – Так как он прямо не участвовал в акциях Пожирателей, была надежда, что ему, если не удастся избежать ответственности, то хотя бы наказание будет не слишком суровым. На мой взгляд, так и произошло. Но у мамы было иное мнение. Она…она будто сломалась, когда поняла, что прежняя жизнь закончилась. Мир изменился. В этом новом мире нам не было места. Нет власти, авторитета, да даже денег нет. Мне стыдно признавать, но пришлось продавать драгоценности и артефакты, чтобы просто оплатить счета.
Гермиона в немом удивлении слушала Панси. Она и предположить не могла, что такой некогда состоятельной семье пришлось пойти на такое.
Панси, по-прежнему, не поднимая глаз, продолжила:
– Но мама об этом не знает. Её вообще перестала интересовать реальная жизнь. Она начала выпивать. Сначала пара лишних бокалов за ужином. Дальше – больше. Когда уже за завтраком я увидела, что она нетрезва, то попыталась поговорить. Ожидаемо, но кроме упреков и затрещины, я ничего не добилась. Не то чтобы раньше я купалась в маминой любви и заботе, – Панси горько усмехнулась и, закусив губу, несколько мгновений собиралась с мыслями.
– Но перепады настроения и странности в поведении случались всё чаще. От слёз до агрессии. Это было тяжело. Письмо из Хогвартса стало для меня спасением. Но мама… Ей нужна была помощь, я не могла оставить её одну в таком состоянии. Я написала всем родственникам, даже самым далёким, о которых знала только лишь по рассказам. Откликнулся всего один – мамин брат, дядя Спенсер. Его письмо ты слышала, – на этих словах голос Панси стал жёстче, пальцы дрожали, и она сложила ладони в замок, чтобы скрыть дрожь.
– Он давно прекратил общение с семьей. Причин я не знаю. Жил в Европе, занимался разработкой зелий. Даже эти крохи информации я узнала от него, когда он не только согласился помочь, но и в тот же вечер появился у нас на пороге. С тех пор дядя помогает нам, и я ему невероятно благодарна за это. В последнее время состояние мамы резко ухудшилось, ей нужна квалифицированная помощь и как можно скорее, – голос Панси был тих, сух и безжизнен. Она всё также не поднимала глаз, и было видно, как тяжело даётся этот разговор.
Гермиона придвинулась ближе и положила руки ей на плечи:
– Я могу чем-нибудь помочь?
– Нет, дядя Спенсер обещал всё организовать. Самое сложное – уговорить маму на лечение. Я не знаю, как это сделать, как достучаться. А увозить её насильно… Я не могу!
Панси будто прорвало. Она уткнулась в плечо Гермионы и сбивчиво, жарко, неразборчиво заговорила:
– Она же моя мама. Я люблю её несмотря ни на что. Я всегда разочаровывала их. Они очень хотели и ждали сына, а появилась я. Роды серьёзно подорвали здоровье мамы, так что на второго ребёнка они не решились. И эта вина, хоть и не прямо, возлагалась на меня. Они хотели воспитать достойную их высшего круга. Но я была всего лишь обычным ребёнком, я хотела играть с другими детьми, бегать в саду. Но любые шалости воспринимались как личное оскорбление. Заботу обо мне переложили на гувернеров. Мне не хватало их любви. Папа работает, у мамы свои дела. Не мешай, отойди, не сейчас. Единственным способом получить одобрение было стать такой, какой они хотели меня видеть. Я старалась. Возненавидела светские мероприятия – где лицемерие стало обыденной вещью. От неприкрытого сватовства тошнило, брак в их понимании лишь выгодная сделка. Чувства не учитываются, а моя любовь оказалась грязной и ненужной помехой. Преградой, способной испортить репутацию и повысить риски.
Я возненавидела вас. Получающих родительскую любовь безусловно. Свободных в своём выборе – с кем дружить, кого любить. Я возненавидела себя. Я хотела всего лишь один раз услышать, что они любят и гордятся мной.
Гермиона крепко обняла Панси, которую сотрясала крупная дрожь. Эта внезапная и искренняя исповедь потрясла её. Сколько ей пришлось пережить, сколько её ломали и встраивали в угодные всем рамки? И продолжают по сей день, но уже другими руками и иными методами. Волна негодования со вкусом горечи накрыли Гермиону, смешавшись с отчаянным желанием защитить и уберечь.
– Мерлин… ты достойна любви больше чем кто-либо, – шептала Гермиона. – Пускай твои родители в силу своей узколобости и слепоты не видят, какая у них прекрасная дочь. Но другие видят. Я вижу! Ты честна со мной, не пытаешься быть кем-то, кем не являешься. Я это очень ценю. Ты замечательная и удивительная.
Панси тяжело вздохнула и, разомкнув объятья, произнесла:
– Мне сложно верить людям. Учитывая произошедшее, не без оснований, – Панси посмотрела на Гермиону долгим и печальным взглядом. – Надеюсь, мне не придется впоследствии жалеть об этом разговоре.
– Не придётся, – уверено и твёрдо сказала Гермиона. – А Рону я лично голову оторву.
– Если в процессе отрывания ты заберешь у него мои письма, буду признательна, – холодно ответила Панси.
Гермиона почувствовала, как опять между ними встает невидимая стена. Так Панси справлялась с проблемами, пусть и неосознанно, отгораживаясь.
– Мы справимся, – заверила Гермиона, глядя в глаза Панси и осторожно касаясь её щеки.
Мелькнувшая в них теплота дала надежду на то, что они действительно справятся.
***
Выйдя из спальни, Гермиона устало сползает по стене. Этот разговор дался ей тяжело. Она закрывает глаза, пытаясь усмирить безумный коктейль из мыслей и эмоций.
А ещё Рон. Гермиона собирает последние силы и идет в гостиную. Вопреки ожиданиям, там относительно спокойно. Лишь явно ждущий её Гарри спешит к ней, зажав в руке мятые листы пергамента.
– Вот, – говорит он, протягивая письма. – Как она?
– Спасибо. Сложно, – обтекаемо говорит Гермиона, разглаживая листы. – Где Рон?
– Об этом не беспокойся, – жёстко отвечает Гарри, – как выяснилось, Невилла лучше не злить.
– Ты неважно выглядишь, честно говоря, – замечает он.
– Мне нужно прогуляться, проветрить голову.
– Не против, если я составлю тебе компанию? – неожиданное предложение застаёт её врасплох.
– Не против, – наконец кивает она.
На улице уже почти стемнело. Серые сумерки, серое и низкое, давящее небо, ледяной дождь. Раскисшая земля внутреннего дворика, голые, кривые ветви деревьев, угрожающе скрипящие под порывами ветра. Прекрасная погода для неспешных прогулок.
Гермиона и Гарри остаются под защитой крытой галереи. По крайней мере, там относительно сухо и не слишком ветрено. Долго молчат, рассматривая безрадостную картину поздней осени.
– Ты любишь её? – вдруг спрашивает Гарри, пряча руки в карманы куртки, а покрасневший кончик носа в шарф.
Гермиона задумывается. Можно ли одним словом объяснить все те противоречивые эмоции, которые она испытывает? Панси может выводить из себя высокомерной холодностью, обезоруживать нежностью, смешить ехидными комментариями, поражать искренностью. Но главное, обладает безусловным талантом приковывать всё внимание Гермионы к собственной персоне. Как стрелка компаса устремляется к северу, её взгляд всегда возвращается к хрупкой, изящной фигуре.
– Это слишком громкое слово для таких недолгих отношений, – смущённо отвечает Гермиона.
– Главная школьная стерва и прилежная отличница. Забавно, – говорит Гарри, усмехнувшись.
– Стерва, безусловно, но мне она открывается с другой стороны, – горячо возражает Гермиона. – Она заботлива, остроумна, честна. Она замечательно рисует, с ней интересно. Стоит пробиться через её защитный, шипастый панцирь – ты обнаружишь столько нереализованной теплоты и необычайной внутренней силы.
– Слишком громкое слово говоришь? – насмешливо уточняет Гарри.
– Да ну тебя, – отмахнулась Гермиона. – Просто никто и никогда не смотрел на меня так, чтобы сердце замирало, не целовал так, чтобы колени дрожали. А у неё получается. Мне ни с кем не было так уютно и спокойно. Ни с кем я не чувствовала себя такой настоящей, такой живой. Понимаешь?
– Угу, – буркнул Гарри, внимательно вглядываясь в лицо Гермионы. – Я всё понял. Вот тебе, видимо, ещё нужно время, – его глаза весело блеснули за стёклами очков.
***
Он совершил непростительную ошибку. В сгущающейся тьме встал на колени, склонил голову. Дрожащий, покаянный.
– Ты разочаровал меня, – проскрежетал голос.
Сильная рука рывком за волосы подняла его голову. Ингвар почувствовал, как ему насильно проникли в сознание, легко сметая защитные барьеры. Отсматривая произошедшее, отметая ненужное, как пожухлые осенние листья. Зрачки его расширились, в глазах снова возник ставший привычным страх, настолько могущественен и силён был его Наставник.
«Он подготовил идеальное нападение. Заранее разобрался с простыми, по его меркам, охранными чарами. Планировал проникнуть в дом в предрассветный час, когда все крепко спят. Обездвижить и переместить, плёвое дело. Учитывая, что его целью была женщина, он даже не сильно долго бы её мучил. Он мог позволить себе быть снисходительным.
Но всё пошло не по плану, с самого начала. При попытке проникнуть, завизжали чары. Этого просто не могло произойти, он никогда не ошибался!
Трясущимися руками, распутывая нити заклинаний, Ингвар обнаружил, что они были свежими и гораздо сильнее предыдущих. Его пробил озноб, а волосы на загривке мгновенно встали дыбом.
Чары замолкли. Он прислушался. Засада? Но откуда они могли знать о его намерениях? Он надеялся, что она всего лишь была напугана новостями и немало потратилась на охрану.
От досады Ингвар скрипнул зубами. Он должен осуществить задуманное. Напряжённый, он тенью, тихо и незаметно, проник в дом.
Оглушительная тишина и непроглядная темнота. Странно, чары должны были разбудить хозяйку до того, как он их обезвредил.
Ингвар осторожно двинулся вперед, освещая путь люмосом. Лестница на второй этаж, именно там должна быть спальня.
Скрипнувшая под ногой ступенька чуть не довела его до инфаркта. Он подавил испуганный вскрик, зажав рот ладонью. К такому развитию событий он не был готов. Раньше всё проходило гладко.
Собравшись с силами, он быстро оказался на втором этаже. Открывая дверь, сердце его бешено колотилось.
Удар!
Он отброшен заклинанием.
Вспышка!
Лишь чудом удалось увернуться от связывающих чар.
Он не успел подняться, а противник уже ринулся на него, сшибая с ног. Ингвар выбил палочку из его рук и ужом вывернулся из захвата.
Вспышка!
Красный луч обжёг плечо, по касательной разрывая плоть.
Это женщина! Его цель!
Взревев, он бросился к ней, но первоначальный противник поставил подножку.
Падая, он сбил женщину. Та вскрикнула и затихла, приложившись головой об пол.
Снова вспышка!
Несколько дюймов спасли его от неизбежного. Ингвар кинулся под защиту стены, противник остался в коридоре.
– Сдавайся! Через несколько минут тут будут все мракоборцы округа, – хрипло крикнул Ингвару мужчина.
Ингвар узнал этот голос. Терри, мать его, Мюррей! Сильный и опытный мракоборец. Какого хрена он здесь делает? Скорее всего, подмога действительно в пути.
Ингвар лихорадочно перебирал варианты. Выстоять в одиночку против целого отряда, в его состоянии, он не сможет. Кровь текла из раны, плечо дёргало болью. Едкий пот заливал глаза, его трясло от страха и адреналина. Уйти с женщиной не вариант. Хоть и без сознания, но она будет грузом, а Терри обязательно этим воспользуется. Остаётся лишь бежать и немедленно.
Вспышка!
Извернувшись, он на удачу бросил ослепляющее. Убивать Терри в его планы не входило. По-крайней мере, пока.
Терри закричав, упал навзничь, держась за лицо.
Ингвар молнией проскочил мимо и ринулся на улицу».
– Слабак, – лязгнул голос. – Не смог справится с двумя, одна из которых беззащитная женщина.
Ингвара затрясло, плечо снова налилось тянущей болью.
– Я не знал, что мракоборец будет там, – он спешил оправдаться. – Его вообще не должно было там быть. Не могли же они к каждому работнику Министерства приставить по мракоборцу.
– Щенок, – голос наполнился ледяным презрением, а здоровую руку Ингвара обожгло хлёстким ударом.
Глаза наполнились слезами, плоть украсилась кровавыми цветами ран, Ингвар вскрикнул.
– Я не повторю ошибки, – сипло и жалко прошептал он.
– Конечно, не повторишь, – жёстко заверила тёмная фигура. – Ты навечно связан нашей сделкой, малыш, – издевательски протянул детское прозвище. – Соглашение было честным. Я дал тебе силу, возможность на возмездие. Как ты ей распорядился? Глупо, бездарно. Я не хочу каждый раз вести тебя. Мне нужен воин, а не оруженосец.
Снова боль, перекрытое горло, яркие вспышки перед глазами.
Пытка кончилась также внезапно, как и началась. Ингвар обессилев, мешком свалился на пол. Сжался в комок, всхлипывая.
– Это наказание, – гремел голос, – прими его достойно, как мужчина, или я ошибся в тебе?
Преодолевая боль, судороги и спазмы мышц, преодолевая страх, невероятным усилием воли, он снова поднялся на колени. Затравленно глянул в беспросветную тьму под капюшоном, содрогаясь от бесконечного ужаса, который теперь таила в себе фигура Наставника.
– Я не повторю ошибки, – прошептал пересохшими губами, молясь, чтобы силы на это действительно нашлись.
– У тебя нет иного выбора, – почти ласково скрипнул голос, и фигура распалась тьмой, скользнула в половицы пола, впиталась в тени окружающих предметов, обернулась звенящей тишиной покинутого дома.
Ингвар завалился на бок и тихонько заскулил. Трясущийся, покрытый испариной, кровью из свежих ран. Одинокий и напуганный. Тощий и бледный, в лунном свете он казался призраком. Что поддерживало жизнь в этом измученном теле? Только инфернальная одержимость и затейливый рисунок, напоминающий татуировку из переплетенных черных линий на спине, которые жили, пульсировали, еле заметно прокладывали свой путь дальше.
