***
Гермиона не лукавила, когда говорила, что свидание ей понравилось. Если не считать инцидента с детьми, стычки с Милисентой и плохих новостей о родителях и доме Панси – всё прошло хорошо. Панси встала на её защиту, не побоявшись прямой конфронтации с сокурсницей, и это грело Гермиону. Также как и кулон, который она постоянно носила. Ей казалось, что он становится теплее, когда Панси была рядом. Гермиона напрямую спрашивала о возможных чарах на кулоне, но Панси была искренне удивлена и уверяла, что это не больше, чем просто украшение. А Гермионе приятно было представлять, что таким образом она находилась под покровительством серебряного дракона. Она неосознанно улыбалась всякий раз, прикасаясь к кулону на груди, спрятанного под одеждой. Ей не хотелось выставлять его напоказ, оберегая как секрет, который был только между ней и Панси. В последнее время Панси постоянно работала над иллюстрациями. На уроках, за обедом, в гостиной. Гермиона не понимала этой маниакальной одержимости и спешки. Хотела уже поговорить с Полумной, попросить увеличить срок сдачи работ, чтобы Панси не так торопилась. Но Панси заверила, что это полностью её инициатива и Лавгуд тут не причём. Работа помогает ей отвлечься от головной боли, которая периодически мучила её с того самого дня, постоянно досаждая. Гермиону это насторожило, но все увещевания обратиться к Помфри разбивались о короткое «нет» голосом, не терпящим возражений. Вот и сегодня Панси сидела, обложившись горой пергамента и каких-то специализированных справочников, лихорадочно рисуя. Гермиона примостилась рядом, открывая книгу и ища главу об опаловоглазых антиподах. Панси, увидев обложку книги, ничего не сказала, но понимающе улыбнулась. Они по-прежнему засиживались вдвоём до поздней ночи. Панси была слишком увлечена своим занятием, а Гермиона предпочитала её компанию и теплоту камина, промерзшим спальням, в которых с приходом уже почти зимних морозов, стало ещё холоднее. С Панси было тепло, скрип грифеля о бумагу и шелест страниц успокаивали и дарили ощущение домашнего уюта. Чего не скажешь о спальнях. Гермиона уже всерьёз подумывала жаловаться, если не непосредственно директору Макгонагалл, то хотя бы декану их факультета профессору Рейну. Запас сил был не бесконечным, и от недосыпа Гермиона могла заснуть ранним вечером, но такой сон был безопасней. Её всё так же беспокоили кошмары о битве за Хогвартс, хотя и стали менее красочными, больше размытыми и нечёткими, будто выцветали под гнётом повседневности. Но Гермиона боялась снова очнуться в зловещей темноте и холоде слизеринской спальни одна, взмокшая от липкого ужаса, с отчаянно бьющимся сердцем. Засыпая под весёлый щебет подруг, она чувствовала себя защищенной. Вдруг карандаш выпал из рук Панси, а та скривилась от боли, держась за мелко подрагивающие пальцы. – Не понимаю, какой гиппогриф за тобой гонится, что тебе необходимо так спешить, – с упрёком сказала Гермиона, откладывая книгу. – Не в первый раз, пройдет, – ответила Панси, неловко пытаясь растирать ладонь. – Давай сюда, – Гермиона взяла её руку, разминая сведенные спазмом пальцы. В сотый раз предлагать обратиться к колдомедикам она не стала. Гермиона привыкла к постоянному присутствию бинтов на руках Панси, но сейчас один край выбился из-под повязки, приоткрывая кожу. На месте голубоватых ниточек вен, змеились черные линии. – Панси… Что это? – хрипло спросила Гермиона, в горле моментально пересохло. Панси, до этого умиротворенно прикрывшая глаза, резко дернулась, прижимая руку к груди. В глазах отчетливо читались отчаяние и страх. – Панси? – с нажимом повторила Гермиона, беспокойство росло. – Ничего, – дрожащим голосом выдавила из себя Панси, вскакивая, с явным намерением банально сбежать. – Постой, – Гермиона удержала девушку, – ты ведь знаешь, я не отступлю. Или я до сих пор так и не заслужила твоего доверия? Панси крепко зажмурилась, пытаясь сохранить контроль, но рука, по-прежнему крепко прижатая к груди, подрагивала. – Ты не должна была это увидеть, – глухо отозвалась Панси. Спина её сгорбилась, голова опустилась, пряча глаза за завесой волос. – Панси, я переживаю, – тихо сказала Гермиона, приобняв за плечи девушку. – С тобой явно что-то происходит. Мне важно знать что. Панси, освободившись от объятий, тяжело опустилась на диван, руки обессилено опустились на колени. – Хорошо, я расскажу тебе всё, – она обречённо выдохнула. – Приступы начались в начале августа, это правда. Но я утаила причину, – на этом слове щека Панси непроизвольно дёрнулась. – На меня напали, в Лютном. – Но почему ты сразу не сказала? – охнула Гермиона. – Врачи знают. Дело в том, что я шла к скупщикам, продать кое-какие артефакты. Кто-то самым подлым образом, со спины, кинул в меня проклятьем. Слов я не разобрала, лица не видела, лишь спину пронзила острая боль, и я отключилась. Пришла в себя почти в том же месте, только меня оттащили к груде мусора, как бы показывая, где теперь моё место, – губы Панси кривились в едкой усмешке. – Посреди дня. В Лютном. В отбросах. Намёк я поняла. Естественно, рядом никого не было, там вообще всем на всё наплевать. Видимых ран не было, ничего не болело, и что уж совсем удивительно, меня даже не ограбили. Случившееся не было для меня шоком. На многолюдной Косой аллее горожане позволяли себе многое по отношению к таким, как я – толкнуть, походя оскорбить, плюнуть под ноги. Просто кто-то оказался злее и решительнее остальных. Шёл не убивать, а проклясть так, чтобы помучилась. Панси терла переносицу, словно заново переживая тот день. Гермиона сидела неподвижно и в очередной раз не могла поверить в то, что слышала: на что способны люди, ослеплённые ненавистью. – Дальше ты знаешь, – продолжила Панси, нервно теребя полы халата. – Я не сразу сопоставила мои начавшиеся приступы и нападение. Между ними прошло не менее нескольких недель. Когда я всё рассказала доктору Джею, он связал эти случаи между собой и стал усиленно искать похожие по действию проклятья, попутно пытаясь вылечить. Но приступы продолжались, и началось это, – Панси с отвращением указала на руку. – Эта гадость начала расползаться по коже. И доктор Джей, и мадам Помфри были в замешательстве. Они уже поддерживали связь, чтобы быть в курсе течения болезни и корректировать лечение. А потом мадам Помфри предложила радикальный, но как оказалось действенный способ. Панси снова замолчала, собираясь с духом, чтобы окончить рассказ. Она нервничала всё сильнее, оставив измочаленные полы халата, растирая и дёргая пальцы. – Какое-то время мне помогало, – сдавленно сказала Панси. – Но то, во что превратились мои руки лучше не видеть. Противно. Мерзко. Меня тошнит от одного взгляда. Теперь лечение почти не помогает, но обезображивает всё сильнее, – зло выплюнула она. – Если каким-то невероятным чудом я выздоровею, у меня нет средств на то, чтобы всё исправить. Гермиона взяла ладони Панси в свои, медленно поглаживая, успокаивая. – Я могу взглянуть? – мягко спросила она, заглядывая Панси в глаза. – Зачем? – мгновенно ощерилась Панси. – Не веришь мне или любишь смотреть на уродства? – агрессия ощущалась чуть ли не на физическом уровне. – Пожалуйста, – всё также мягко попросила Гермиона. Панси с остервенением рванула рукав халата, буквально срывая его с себя. Не обращая внимания на оторванную пуговицу с манжеты пижамы, яростно задрала рукав вверх. – Я тебя предупредила, – гневно прорычала Панси, срывая бинты. – Довольна? – злые слёзы жгли глаза. На руке ветвились и изгибались черные линии, маслянисто блестя. Повсюду бугрились свежие и уже затянувшиеся багровые рубцы, по всей длине россыпью виднелись более мелкие, белёсые шрамы. – Больно? – спросила Гермиона, ведя пальцами по неровной, искалеченной коже. – Нет, – глухо отозвалась Панси, с ненавистью глядя на свою руку. Гермиона склонилась ниже, осторожно оставила поцелуй на одном рубце, потом нежно коснулась губами другого. – Что ты делаешь? – голос Панси дрожал, зрачки расширились, она нервно дёрнулась, в попытке отстраниться. – Показываю, что всё не так ужасно, – просто и спокойно ответила Гермиона, подняв голову. – Это же… это же мерзость, – неверяще выдохнула Панси. – Я так не думаю, – Гермиона ласково погладила Панси по щеке, о чём-то серьёзно раздумывая. – Пришло время и мне быть с тобой полностью откровенной, – глядя прямо в глаза, произнесла она. Панси нахмурилась, смотря с беспокойством и недоверием на то, как Гермиона обнажает свою руку. По предплечью на коже коряво и неровно было вырезано «грязнокровка». – Кто? Кто это сделал? – Панси еле слышно спросила, с трудом разъединив ставшие в один миг абсолютно сухими губы. – Беллатриса Лестрейндж, – грустно и тихо сказала Гермиона. Следя, как Панси дрожащими пальцами касается её шрамов: – Ты считаешь это отвратительным? – По смыслу написанного – да, – честно ответила Панси. – Почему ты не избавишься от этого? В Мунго тебе с радостью помогут. – Чтобы помнить, какой ценой нам далась победа, чтобы такого больше никогда и ни с кем не произошло. Я иду в Министерство не ради постов, славы или прочего, а для того, чтобы защитить законами тех, кто сейчас бесправен, – уверенно и твёрдо сказала Гермиона, глядя на свою метку. – Теперь ты считаешь меня уродливой? – Нет, но, – Панси запнулась, понимая, к чему клонит Гермиона. – Почему ты думаешь, что твои раны не смогут залечить? – Эта дрянь лечится кровопусканием, но обычными методами кровь не остановить. Мадам Помфри испробовала много способов, самым эффективным оказалось зелье, которое как бы прижигает место разреза. Минусов достаточно – заживает долго, жжёт и саднит. А на мой вопрос о косметическом удалении шрамов, мадам Помфри сказала, что это меньшая из проблем. Заклятье, наложенное на меня, меняет не только структуру тканей, но и затрагивает нервы. Оно изменяет, деформирует и ухудшает проводимость, отсюда спазмы и судороги, – почти спокойно поведала Панси. – Я конечно не колдомедик, но если твой врач и мадам Помфри уже узнали так много о том, как проклятье воздействует на тебя, то смогут справиться и с последствиями? Панси задумалась, ведь и правда, ни один из тех, кто занимался её болезнью напрямую, не говорил, что шрамы останутся с ней на всю жизнь, а поэтому есть шанс? – Ты умеешь обнадёжить, – с грустной улыбкой произнесла Панси. Гермиона помедлила, но всё-таки коснулась шеи Панси, очертив край наглухо застегнутого воротника пижамы. – Ты из-за этого не разрешала дотрагиваться до себя? Панси кивнула, судорожно сглотнув, что не осталось незамеченным. – Позволишь? – Гермиона наклонилась к ней так близко, что обожгла не только вопросом, но и дыханием. Первая пуговица. Панси закусила губу, замерла в напряжённом ожидании. Гермиона скользнула пальцами по шее, чувствуя, как отчаянно быстро бьётся жилка под тонкой кожей. Вторая. Панси не сопротивляется, лишь закрывает глаза. Гермиона обнажает хрупкие ключицы, робко дотрагиваясь до белоснежной, прохладной кожи. Ей хочется быть ещё ближе, согреть. Она, едва касаясь губами, невесомо целует, а руки тянутся к следующей. Третья. Гермиона становится смелее, поцелуи жарче. Панси судорожно выдыхает, выгибаясь, поддаётся навстречу, пальцы впиваются в обивку дивана. Гермиона скользит по коже, отбрасывая стыдливость, ласкает языком. Пробуя на вкус, изучая. Пряное. Острое. Запретное. Четвертая. Оглаживает ладонями, касаясь ногтями выступающих рёбер. Гермиона позволяет себе чуть больше, осторожно прикусывает ставшей горячей кожу. Все её усилия вознаграждены тихими стонами и тяжелым, сбитым дыханием. Гермиона чувствует, как в ответ в ней самой зарождается тягучее желание. Пятая. Разводит в стороны ставшей ненужной ткань пижамы, устремляясь ниже. Под ладонями напряженные мышцы живота, изучает восхищенно и затаив дыхание. Прислушивается к реакции Панси и своим собственным ощущениям. Доходит по пояса пижамных штанов и ловит лёгкую панику с неуверенностью. Зайти так далеко? Готова ли она на это здесь и сейчас? Панси открывает глаза. Искусанные губы, затуманенный взгляд, тяжело вздымающаяся грудь. Берёт руку Гермионы и сама направляет ниже, заметно вздрогнув. Щёки Гермионы горят, а от новых, ранее неизведанных ощущений, покалывает кончики пальцев. Сердце ускоряет ритм, она чувствует мускусный запах возбуждения. Влажно, горячо, захватывающе прекрасно. Панси замечает её робость и рывком наклоняется, ловя губы в страстном поцелуе. С трудом отрываясь от губ, сбивчиво шепчет на ухо: – Львёнок решил поиграть? Но эту игру не стоит начинать, если не готова идти до конца. – Я готова… – откликается Гермиона, теряясь во всём многообразии звуков, запахов, прикосновений, собственного тянущего возбуждения, чувствуя насущную необходимость следующего шага так же ясно, как страдающий от жажды – потребность в глотке воды. Панси берёт инициативу в свои руки. Обрушиваясь градом жалящих, требовательных поцелуев. Избавляя от одежды быстро, совсем не деликатно к трещащим по швам тканям и отлетающим пуговицам. Лаская и целуя везде, где может дотянуться. Жадно, ненасытно, исступленно. Гермиона задыхается, кажется, между ними выжжен весь кислород. Кожа горит, а пламенные поцелуи жалят как электрические разряды. Ласки болезненно приятны, но когда Панси проникает под нижнее бельё, Гермиона невольно сжимает бедра. Слишком быстро, слишком напористо. Панси тут же останавливается. – Прости, – она пытается восстановить дыхание, – рядом с тобой я теряю контроль. Панси обеспокоенно смотрит на Гермиону, она растеряна и расстроена. – Я никогда не сделаю тебе больно, – говорит она, поднимаясь, – по крайней мере, намеренно или против твоей воли. Гермиона верит словам Панси, а ощущение покинутости и холода в следующую секунду просто непереносимо. Она тянется следом, цепляясь за плечи Панси, приникая грудью к груди, и отчаянно шепчет: – Я знаю. Не смей уходить сейчас. Панси обнимает бережно, но крепко, как самую ценную вещь в мире. – Ты уверена? – спрашивает, всматриваясь в глаза, держа лицо в ладонях. – Да, только… не торопись, – выдыхает Гермиона, расслабляясь. Теперь Панси нежна и осторожна. Целует, легко касаясь закрытых глаз, порозовевших щёк, припухших губ. Трется носом, ласкаясь как большая кошка, вызывая тихий смешок у Гермионы. Если раньше Панси была как безумный самум, выжигая и сметая всё на своём пути, испепеляя страстью, то теперь нетороплива и мягка, как легчайший бриз. Но это не умаляет страсти, выводит её на новый уровень – более глубокий, доверительный, трепетный, интимный. – Я почти забыла, как это бывает… любить так, – Панси мурлычет тем самым, бархатным, кружащим голову, голосом. От этих слов сердце Гермионы сладко замирает, рождает где-то в глубине огромную волну тепла. Она сама тянется за новыми, чувственными поцелуями. Наслаждаясь ласками, стремясь к ним, открывается навстречу, не боясь уязвимости, полностью доверяясь. Выдыхая в томительном ожидании и, наконец, окунаясь в водоворот волнующих, ярких ощущений. Гермиона забывает о контроле, открывая для себя новые чувства и свою чувственность. Стремясь разделить это с Панси, дотрагивается до её бедер, чувствуя ответное желание и дрожь нетерпения. Панси направляет и ведёт. Долгожданное единение, подчиненное идеальному ритму. Под стук сердца, под еле слышные стоны. На разогретой коже расцветает запах горьких трав, такой знакомый и родной, одурманивая ещё больше. Прикрытые глаза, полуоткрытые губы, обещающие и дающие. Лихорадка нарастающего удовольствия. Гермиона срываясь, царапает лопатки Панси, скрывая вскрик, прикусывает плечо. Панси заметно вздрогнув, через несколько яростных, конвульсивных движений, присоединяется к Гермионе, обессилено опускаясь на её грудь. Гермиона прижимается к Панси, убирает чуть влажные пряди волос с лица, расслабленно и нежно целует вздернутый нос, остро очерченные скулы. Панси довольно жмурится, тянется к дракону на груди. Вторая рука всё ещё в бинтах и этот контраст – чистой, смуглой кожи и её не первой свежести повязки, расстраивает и заставляет чувствовать себя недостойной, будто капля вина на белоснежном подоле элегантного платья. Панси отдергивает руку, но Гермиона останавливает. – Оставь, – тихо просит она и переплетает их пальцы. Так просто и естественно. Гермиона замечает в глазах Панси невысказанную благодарность. – Я хочу увидеть тебя полностью обнаженной, – обольстительно шепчет Панси, возвращаясь к своей привычной роли. – Его можно оставить, – она пальцем касается кулона. – Возможно, как-нибудь в другой раз, – смущённо отвечает Гермиона. – А пока мы в гостиной Слизерина, и увидеть в неглиже нас обеих может кто угодно. Панси спохватывается, действительно позабыв обо всём на свете. Они приводят себя в порядок, но остаются вместе. Расходиться совершенно не хочется. Гермиона привычно устраивается в объятьях Панси, укладывая голову на грудь. Панси утыкается носом в каштановую копну волос, держа ладонь Гермионы в своей. Большим пальцем поглаживает обветренную кожу тыльной стороны ладони, пальцы с въевшимися навечно пятнами чернил. Думает о том, как случайная встреча и глупая шутка могут привести к чему-то столь важному и ценному. Панси уже не надеялась на то, что кто-то сможет растопить лёд в её сердце, как и не считала для себя это чем-то необходимым. Но у Гермионы получилось согреть теплотой золотистых, карих глаз, милой улыбкой. Без напускной таинственности и прочих наигранных романтических приемов, коих было много в арсенале школьных героев-любовников, считающих себя покорителями девичьих сердец. Она была бесхитростна и даже, в какой-то степени наивна, но это и покоряло. Весь её облик, раньше ассоциировавший лишь с пыльными книжными полками Хогвартса, кардинально преобразился для Панси. Она была будто пропитана солнцем и свежим, солёным, морским ветром. Уютная и близкая. Порой Панси удивлялась, как много Гермиона знала о ней, другим было недоступно и малой доли тех секретов, и это – по старой, неистребимой привычке – пугало. Но Гермиона стала для неё островком спокойствия и стабильности, когда кажется, что весь мир рушится и привычный порядок не восстановим.***
Ингвара мутит. Он плюхается на промороженную землю, стараясь сдержать рвотные позывы. Всё тело дрожит и покрывается липкой испариной. Головная боль накатывает мучительными, болезненными волнами, оседая в висках, затылке. Он хрипит, скребёт искривленными пальцами, прижимаясь щекой к грязному, взрыхлённому снегу. Становится немного легче. В такие минуты Ингвар забывает обо всём – мести, родителях, планах. Лишь одна мысль, одно стремление – выжить. Тем не менее, он следит за будущими жертвами. Прежде неуязвимый, теперь вздрагивает от любого шороха, боится собственной тени. Мракоборцы, они повсюду. Ингвар понимает, что попал в ловушку паранойи, одержим манией преследования. Но они везде. Обучают, проверяют, наблюдают. Бдят. Раньше он любил находиться в толпе, будто попадал в невидимый, никем не управляемый, но всё же ощутимый, поток. Подслушать разговор, по крупицам собрать информацию. Теперь одна мысль внушает ужас. Ингвару кажется, что тысячи глаз следят за ним, стоит только появиться в любом мало-мальски людном месте. Изучают, анализируют, сопоставляют. Бдят. Это сводит с ума, мешает сконцентрироваться. Всё валится из рук, а время неумолимо уходит. Ингвар стал принимать зелье сна без сновидений, чтобы хоть иногда выпадать из реальности. Давать отдых телу, которое отказывается служить, и не встречаться с Наставником, который стал полноправным хозяином. Это понимание оседает горьким привкусом желчи во рту. Чем дольше он стремится избежать этой встречи, тем хуже становится. Неясные видения наяву, голоса в голове и смутные угрозы. Он чувствует присутствие хозяина всё сильнее, ощущает его безграничную мощь. Он боится, что если утратит иллюзорный контроль, сдастся, то его просто разорвёт, развеет кучкой пепла. Так велика всепоглощающая ненависть хозяина. – Малыш… – слышит он скрипящий голос, а затем леденящий душу хохот. Ингвар из последних сил цепляется за реальность, но знакомый холод и тьма поглощают его.