***
Маринетт распахивает глаза и первые несколько секунд лежит в темноте, прислушиваясь и пытаясь понять, что именно ее разбудило. Ни шороха, ни света, но Маринетт все равно лежит и пытается унять бешено колотящееся сердце. Она нащупывает рукой Блана, недовольно мякнувшего в ответ, вздыхает и поднимается, чтобы попить воды. Но когда она возвращается назад и ложится, то понимает, что не хочет больше спать совершенно. Мысли её витают вокруг завтрашнего дня — её первого официального рабочего дня с Габриэлем, — и волнуют так, что она едва способна спокойно дышать. Это новый этап, новая веха, и она до сих пор не может поверить, что переступает её уже совсем скоро. Должно быть, и завтра она не будет до конца уверена, что это случилось. С приоткрытого окна дует едва прохладный ветер, и Маринетт переворачивается на бок и, сдавшись, включает настольную лампу. Сонная Тикки, спящая на подушке рядом, поднимает голову и смотрит на Маринетт с лёгким прищуром. — Может, погуляем? — спрашивает Маринетт, улыбнувшись кончиками губ, и садится на краю кровати, проводя ладонью по чёлке и убирая её назад. Квами фыркает и взлетает в воздух. — Мы давно этого не делали… — Я не против. Маринетт улыбается ей, широко и довольно, и поднимается на ноги. Она не знает, куда пойдёт, и вернётся ли потом домой, но планирует сразу после этой своеобразной прогулки пойти к офису Агрестов, поэтому начинает торопливо собираться — умывается, распахивает пошире окно, насыпает корм спящему на её подушке Блану, кое-как застёгивает на спине платье, причёсывается и подкрашивает ресницы. Монотонность и привычность действий успокаивают, и между делами Маринетт даже успевает выпить кофе — Тикки наблюдает за ней из кухни, сидя в вазочке с печеньем и методично жуя его. Маринетт смотрит на неё с нежностью, когда проходит мимо, и целует в лоб. После того, как Бражник заявил, что больше не будет пытаться получить талисманы, в Париже было совсем тихо, не считая, естественно, людей, которые были много хуже суперзлодеев, потому что для них не находилось ни оправданий, ни попыток в гуманность способов. Мастер Фу сказал ей оставить талисман до того момента, пока она не решит, что он ей больше не понадобится — Маринетт и представить себе не может дня, когда может решить что-то подобное, но, пока этого не происходит, живёт в свое удовольствие и с чётким знанием, что никогда бы не смогла отдать Тикки просто потому, что ей больше не нужен талисман. Это выглядит так, будто она цепляется за прошлое, но сама она знает, что это неправда. Маринетт рассказала Адриану, Алье и Нино о том, что она Ледибаг, спустя три месяца после ухода Бражника. Это было самое лучшее её решение, пусть она и боялась их реакции, они приняли её. Когда она узнала, что Адриан был Котом Нуаром, жить стало ещё проще — у них больше не было друг от друга секретов, и они могли посвятить себя своей дружбе полностью — это тоже пошло на пользу. Когда она собралась с силами признаться Луке, оказалось, что он уже знал. Маринетт в тот момент чувствовала себя так, что и описать бы не смогла эти чувства, но, в первую очередь, это было облегчение. И любовь. Она так сильно его любила, что тот факт, что её признание не было для него новостью, стало для неё отдушиной. Она поверила, искренне поверила, что такое проявление принятия не могло быть просто следствием его человечности — поверила, что это судьба, это знак, и, пожалуй, это ещё больше убедило её, что она ни в коем случае не должна Луку потерять. Довольно забавно, если учесть, что даже соулмейты порой расстаются. Нет, единственное, в чем она может быть уверена в подобных отношениях, так это в том, что Тикки никогда её не покинет и не предаст, а она — её. Как Маринетт может расстаться с ней, если квами — часть её души? Должно быть, она тогда будет совсем другим человеком. — Я вроде готова, — говорит Маринетт, останавливаясь перед Тикки, и немного нервно поправляет платье. — Как я выгляжу? — Чудесно, — улыбается та, и Маринетт, тихо засмеявшись, протягивает к ней руки и обнимает пальцами, прижимая к своей щеке. Тикки гладит её под глазом лапкой. — Давно я не смотрела на город с высоты крыш, — тихо говорит Маринетт, чуть прикрывая глаза от тёплого ощущения, появившегося в груди. Она легонько гладит Тикки в ответ и улыбается. — Надо выбираться почаще. — Зато это значит, что в городе спокойно, — говорит Тикки и, чуть отстранившись, смотрит на Блана, недовольно и лениво вышедшего на кухню и севшего у самой двери. Маринетт первое время боялась, что Блан будет пытаться поймать Тикки или причинить ей вред, но, удивительно, он относится к ней скорее как ко второму коту и нисколько на её счёт не переживает. Они с Тикки решили, что это из-за связи, которая образуется между Ледибаг и её квами. Маринетт очень интересно, похоже ли это на то, что должно связывать её с соулмейтом — то ощущение, которое она испытывает, трансформировавшись. Она не уверена и не думает, что хочет погружаться в философию так сильно, поэтому позволяет себе только выдохнуть, трансформироваться, не дыша, и огладить пальцами появившийся костюм — она задумчиво касается пальцами края маски, поправляет волосы и, опустив взгляд, ловит на руки подошедшего ближе Блана, крепко прижимая его к себе. — Я скоро вернусь, а ты будь хорошим котиком, договорились? — спрашивает Ледибаг очень серьёзно, целуя его в макушку, и Блан проводит лапой по её щеке, пока она наклоняется, чтобы опустить его обратно на пол. Ей почему-то всегда немного грустно уходить от него, но это странное чувство быстро сменяется радостью, что он у неё есть. Ледибаг открывает окно и окидывает взглядом тёмную улицу. Приятный, какой-то особенный ночной ветер треплет её волосы, нежно ласкает кожу, и Ледибаг подставляет ему свое лицо, довольно улыбаясь. Она выскакивает на крышу в два счета, сама становясь тенью, частью той густой темноты, которая заползает в окна спящих парижан и клубится за чернеющими на фоне неба каменными трубами. Предрассветная тишина только глубже с улучшенным слухом, какая-то особенная, трепетная — Ледибаг прислушивается к ней, и по ее телу разливается тепло. Она так любит каждый миг таких прогулок — её захлёстывают воспоминания и ностальгия, и она позволяет им завладеть своим сердцем. Ледибаг соскальзывает подошвой ботинка по черепице крыши, летит секунду в воздухе между домами, ловит себя йо-йо, подтягивается, взлетает, снова опускается на крышу и бежит — бежит так быстро, что начинают болеть лёгкие с непривычки. Ей стоит делать это чаще. Это почти как не ходить долгое время, сидеть во тьме и за закрытой дверью, а выйдя, снова вспомнить, как летать. Она отталкивается от крыши и перелетает дальше и дальше, пока не открывается полный вид на Эйфелеву башню. Ледибаг опускается на крышу, с которой башню видно лучше всего, но вместо этого находит взглядом особняк Габриэля. Сколько раз она сидела здесь, смотрела на этот дом и мечтала о своем будущем, о счастье, о возможностях… Теперь она попала в это будущее, и оно так же прекрасно, как она его себе представляла. И такое же пугающее, как и все новое и неизведанное. Сегодня она сделает последний шаг туда, где ещё не ступала её нога. Она поднимается, чтобы перебраться к башне ближе, но внезапно, не успев размотать йо-йо, замечает на самом большом балконе особняка темную одинокую фигуру. Ледибаг даже не понимает, каким образом оказывается на соседнем доме, и испуганно замирает за дымовой трубой. Ей так сильно хочется подойти к нему, но она мешкается, присматриваясь, — он прислоняется локтями к перилам, смотрит куда-то в сторону и, кажется, вертит в руках зажженную сигарету. Он курит? Она никогда не замечала и не чувствовала запаха табака на его одежде. Хотя что она, по сути, знает о нем? Она провела с ним всего два дня в реальной жизни, а в её фантазиях он был всегда разным — она никогда не могла сформировать свое мнение об этом человеке, что-то окончательное, что она могла бы забрать себе и сказать «да, такой он и есть на самом деле». Может, это и к лучшему, потому что всё, что она узнает о нем сейчас, совершенно не подходит тому, что она могла привыкнуть о нем думать. Но не привыкла. Ей кажется, они похожи. Она делает короткий шаг из тени, но замирает прежде, чем её нога касается более светлого участка. Что, если он сейчас не хочет ни с кем говорить? Что, если он не хочет видеть её? Но ведь это не Маринетт, Ледибаг, она ведь может просто мельком заглянуть к нему, как героиня, которой больше не приходится сражаться и у которой есть время, чтобы пообщаться с одинокими людьми на рассвете? — Привет? — неловко спрашивает она быстрее, чем успевает окончательно решиться, опускаясь ногой в пустое пространство между домом и балконом, и, подтянувшись на йо-йо, становится на перила. Габриэль выпрямляется, смотря на неё, и Ледибаг понимает, насколько это была ужасная идея. — Эм, в смысле… как дела? У вас всё хорошо? Ну знаете, супергеройская проверка, хах… — она едва не затыкает себе рот ладонью, но он просто быстро кивает и коротко ей улыбается. Взгляд его такой, что ей становится не по себе, и она в который раз думает о том, как мало знает о том, что составляет его жизнь. Что могло его так огорчить этой ночью? Ей становится грустно от того, каким одиноким и потерянным он выглядит. — Мне уйти?.. — Ни в коем случае, — тихо говорит Габриэль и поднимает голову, снова затягиваясь. Ледибаг не может отвести взгляда от его пальцев, сжимающих сигарету, и ей становится немного стыдно из-за этого. — Никогда не думал, что встречусь с вами снова. — Да, у меня был отпуск, — отшучивается Ледибаг неловко, смущённо садясь на перила, и, держа себя пальцами, сжимает их край. — А я никогда не думала, что вы курите. В прессе об этом ничего нет. — А вы читаете прессу со мной? — вдруг лукаво интересуется Габриэль, и Ледибаг чувствует, как у неё вспыхивают щёки от тона его голоса. — Порой случается, сложно не читать, когда вы вечно на первой полосе, — уклончиво говорит Ледибаг, и он коротко фыркает в ответ. Она надеется, что ему станет немного лучше — или что она хотя бы не делает хуже. — Теперь не так часто, как раньше, — говорит Габриэль, рассеянно улыбаясь. Он кажется немного расслабляется, но Ледибаг чутко следит за ним, не отводя взгляда. — Но это неважно, у меня есть шанс начать жизнь заново. — Это хорошо, у всех должен быть такой шанс, — осторожно отвечает она, решив не спрашивать, что именно он имеет в виду, и опускает взгляд, рассеянно проводя им по балкону, и, рассматривая все на нем, снова натыкается на руки Габриэля, чуть дрожащие, идеально длинные и тонкие, сжимающую сигарету и подносящую её к губам. Габриэль смотрит куда-то вниз, когда с его губ скатывается дым. Ледибаг очень хочется спросить, почему он начал курить. — И почему вы подошли? — вдруг подаёт он голос, заставив Ледибаг вздрогнуть от неожиданности, и снова втягивает дым, уже смотря на неё. — Не заметил здесь акумы или грабителей. — Ну, вы стояли здесь совсем один, — говорит Ледибаг со странной смесью неловкости и напряжения. — Когда люди курят на рассвете, полностью готовые к выходу, это не самое лучшее сочетание, согласитесь, и я подумала, вдруг… не знаю, вам нужна компания? — Я ещё не ложился, — говорит Габриэль с тихим хмыком и снова касается губами сигареты. Ледибаг старается не смотреть, но все равно это движение притягивает ее взгляд. — Вряд ли я смог бы уснуть, к тому же проспал весь вечер. Так что вам нечего беспокоиться, я не собираюсь отсюда прыгать. От этого герои тоже защищают? — Конечно, — соглашается Ледибаг почти с возмущением, но Габриэль внезапно тихо смеётся, и она замолкает, прислушиваясь к этому звуку. У него красивый смех. И красивые руки. И душа, невероятная, прекрасная, у него тоже самая красивая. Ледибаг думает, что когда придёт на работу утром, ей будет очень и очень стыдно за то, что она решилась к нему спуститься. — У вас точно всё хорошо? Просто раз вы не ложились… — У меня сбит режим сна уже лет двадцать, — фыркает Габриэль, затягиваясь в последний раз, стряхивает пепел с сигареты в стоящую на краю балкона пепельницу и тушит в ней сигарету. Ледибаг все ещё неотрывно наблюдает за его подрагивающими пальцами. — Так что для меня это нормально. Почему тогда у вас так дрожат руки? хочется спросить ей, но она прикусывает губу и молчит. Они даже без костюма пока недостаточно близки для таких вопросов. — Знаете, герои могут помогать и с режимом сна, — мягко улыбается Ледибаг и встречается с ним взглядом. Эти восхитительные, сияющие глаза касаются, кажется, самой её души и узнают. Ей становится не по себе, но она не подаёт вида. — Или выслушать, если нужно. Всё равно ведь вы никогда не узнаете, кто под маской. — Жизнь сложная, — тихо говорит Габриэль и опускает взгляд, разрывая этот контакт. — Вы ведь знаете, что может случиться что угодно. Кто знает, может, под этой маской моя помощница или вроде того? Такую ошибку я уже совершал. Ледибаг открывает рот, чтобы спросить, но у неё получается выдать только несколько односложно-удивленных звуков, а затем она замолкает, прикусывая язык, потому что это снова не тот вопрос, который стоит задавать. Ей хочется узнать слишком много для человека, с которым они знакомы — на самом деле знакомы, а не виделись в принципе — не так давно. — Как скажете, — наконец покорно произносит она и улыбается кончиком губ. Она не понимает, зачем ей это, но все равно продолжает говорить. — Знаете, вы совсем не изменились с того момента, как я получила талисман. В первый год мы с вами часто сталкивались. — Зато вы изменились, — говорит Габриэль со странным тоном голоса, который она никак не может интерпретировать. — Надеюсь, в лучшую сторону? — лукаво интересуется Ледибаг, улыбаясь шире, и Габриэль, чуть оттолкнувшись от перил, снова коротко смеётся. — Несомненно. — А вы помните, какой я была? — спрашивает Ледибаг из чистого любопытства. Ей интересно, думал ли когда-нибудь Габриэль о ней хотя бы как о героине, и имела ли она хотя бы приблизительно такое же значение для него, как он для неё. Она ведь правда бесконечно им восхищается. Он смотрит ей прямо в глаза и улыбается. — Больше, чем вы можете себе представить, — говорит Габриэль, чуть склоняясь к ней. — Весь Париж наблюдал за вами, и я не исключение. — Приятно слышать, — отвечает Ледибаг со смущением просто потому, что не знает, что ещё можно на это ответить. Почему-то когда до этого она спросила, она не думала, что его ответ вызовет в ней столько отклика. — Я за вами тоже наблюдала, вы ведь медийная личность. — Не настолько я важен, — отфыркивается Габриэль, но Ледибаг взволнованно дёргается и почти перебивает его: — Вовсе нет! Вы ведь один из самых лучших дизайнеров-модельеров в мире, вас постоянно везде упоминают, с вашим мнением считаются даже политики! У вас невероятно большое влияние. — Не больше, чем ваше. Ледибаг замирает, удивлённо распахивая глаза и смотря на него. Габриэль рассеянно улыбается, но взгляд его снова опущен вниз, во тьму домов и переулков, под балкон. Она внезапно осознает, что совершенно не понимает, что у него в голове, это как смотреть на отражение звёзд на поверхности воды, но не смотреть на них самих. — Что?.. — Ваше влияние намного значительнее, да и вы сами много больше медийная личность, чем я, — объясняет Габриэль, и Ледибаг неловко тушуется, мимолетно прижимая ладонь к покрасневшим щекам. — И делаете вы вещи важнее, чем те, которыми я занимаюсь. — Уже не делаю, — говорит Ледибаг, стараясь не смотреть на Габриэля или хотя бы не встречаться с ним взглядом. — Давно ничего не делала, не было повода. Но, надеюсь, Бражник теперь счастлив, раз прекратил попытки, — Ледибаг проводит кончиками пальцев по губам. — Забавно, иногда я по нему даже скучаю. — Скучаете? — еле слышно хмыкает Габриэль. — Не думаю, что он этого заслуживает. — Ну не знаю, мне всегда казалось, что я могла бы понять его, если бы сделала ещё одно усилие, — отвечает Ледибаг. — Какое-то очень странное ощущение, что он имеет значение. Как бы то ни было, я никогда не узнаю, — Ледибаг пожимает плечами и, решив, что слишком злоупотребила внимательностью Габриэля, переводит тему на более общую: — А что я ещё могу сделать, чтобы использовать своё влияние? — Открыть фонд, — бросает Габриэль как будто первую пришедшую на ум мысль и проводит пальцами по балкону. — Да и к тому же, не только суперзлодеи мешают парижанам жить, есть ещё просто плохие люди. — Вы правы, — отвечает Ледибаг и думает, что ей в самом деле стоит вновь начать помогать людям. В Лондоне она часто тихонько выходила на улицу, но старалась, чтобы никто её не видел — вряд ли было бы удачно, если бы все узнали, что Ледибаг теперь в Англии. По крайней мере, ей так казалось. Теперь она думает, что такие предосторожности были ни к чему. — Нам с Нуаром нужно вернуться к тому, с чего мы начали. — Он не откажется, — мягко говорит Габриэль и улыбается так, словно ничего прекраснее и тревожнее в его жизни не существует. — Вы были замечательными героями и хорошей парой. Откройте тайну, которая волнует весь Париж — вы ведь были вместе? — Нет, — Ледибаг качает головой. С Нуаром они никогда не встречались сознательно, лишь когда ещё не знали личности друг друга. — Просто Нуар такой… В общем, это его тип характера. — Возможно, — соглашается Габриэль со спокойной небрежностью и чуть ведёт плечами. Сейчас только Маринетт замечает что на нем нет пиджака и жилета, только рубашка, неосторожно подвернутая с одного края брюк, но даже так рукава её остаются идеально выпрямленными. Ледибаг смотрит упорно на его левую руку, на запястье, но через ткань не видно метку. Ледибаг еле слышно вздыхает. — У вас ведь есть метка, верно? В прессе об этом тоже никто не говорил, как и о том, что вы курите, — она уже знает ответ, но хочет, чтобы он сказал это сам, и это тоже то, чего она не понимает — необъяснимое желание быть уверенной. — Приятно знать, что мне ещё удаётся оставаться достаточно загадочным, — отзывается мягко Габриэль, улыбаясь кончиками губ. — Но да, вы не ошиблись, у меня в самом деле есть метка. Ледибаг так хочет попросить его показать, но это так грубо, что она проглатывает свое любопытство и непроизвольно касается рукой своего запястья. Габриэль замечает её жест, но тоже ничего не говорит. — Но вы не ищите соулмейта? — очень тихо интересуется Ледибаг, все равно ощущая, как даже пытаясь сдержать любопытство, она врывается в его личную жизнь с размаху. — Не знаю, — вдруг отвечает он так неоднозначно и устало, что Ледибаг удивлённо замирает, едва не соскользнув с перил. — То есть, я… наверное, я знаю, где он, но я устал, к тому же, кому нужен такой соулмейт, как я? — он забавно фыркает и проводит ладонью по волосам. — То есть, я уже довольно не молод, да и прошло столько времени с появления метки… Не уверен, что тому, кто по ту сторону, это нужно. А что же до вас? — вдруг сам себя перебивает Габриэля и смотрит на неё с интересом. — У вас есть метка? Ледибаг так много хочет сказать — схватить его за руку и трясти, трясти, осыпая его комплиментами в перемешку с ругательствами за те глупости, что он говорит. Но рациональная её часть понимает его отчаяние и усталость, поэтому она не сдвигается с места. Если бы она искала своего соулмейта двадцать с лишним лет, она бы тоже потеряла надежду. — Знаете, думаю, если вы встретите вашего соулмейта, он никогда не откажется от вас, — еле слышно говорит Ледибаг и заставляет себя улыбнуться. — И да, у меня тоже есть метка. — Знаете, это забавно, — признается Габриэль, тепло усмехнувшись, и Ледибаг вскидывает брови. — Почему же? — Это доказывает, что вы тоже всего лишь человек, — объясняет послушно он. Ледибаг смущённо замирает, сжимая пальцами край балкона и чувствуя, как от его слов краснеет кожа. — У вас разве были сомнения? — Ледибаг неловко фыркает и отводит взгляд. Она смотрит на тоненькую полоску занимающегося над городом рассвета и замирает, позволяя этой реальности просто унести за собой. В это сложно поверить, она никогда бы не подумала, что будет сидеть на балконе Габриэля Агреста и разговаривать с ним о таких вещах, и тем не менее все это правда. И она заслуживает это. — Под костюмом обычная девушка. Я могу быть неудачницей в моей настоящей жизни. — Почему-то мне так не кажется, — Габриэль щелкает портсигаром, и Ледибаг быстро смотрит на него прежде, чем снова вежливо отвести взгляд. — Вы не возражаете, если я закурю? — Разве я могу? — слабо лепечет Ледибаг, и Габриэль только пожимает плечами. — Конечно, — он улыбается и щёлкает зажигалкой. В полутьме яркий огонёк завораживает, отражаясь в серых глазах. Ледибаг думает обо всем на свете, и ни о чем одновременно. — Конечно, можете, и я выполню вашу просьбу. — Я пришла в ваш дом, а не вы в мой, — говорит Ледибаг, мягко ему улыбаясь. Габриэль выпускает дым и закидывает назад голову. Какое-то время они молчат, позволяя рассвету заполнять тишину. Ледибаг чувствует слабое скрежетание вины внутри за то, что она нарушила покой Габриэля перед рабочим днём, где ему раз за разом приходится иметь дело с людьми. — Это не имеет значения. Габриэль выпускает дым, устало вздыхая, и упирается подбородком в ладонь, положив локоть на балкон. Сигарета между его пальцами, в руке, к которой он прислоняется, чуть подрагивает. Ледибаг никогда не видела, чтобы его руки дрожали — у него всегда уверенные рукопожатия, уверенная линия пера, он уверенно и с первого раза ведёт надрез ткани. Сейчас он тоже кажется просто человеком — она наконец понимает, что он имел в виду. — Не имеет значения, — словно завороженная еле слышно повторяет Ледибаг. У неё мало времени, первые рассветные лучи уже касаются перил, поблескивая в ещё почти ночной, глубокой тишине, но она словно не может уйти. Словно она должна остаться — сейчас, с ним, потому что он больше не сдерживает себя, он не пытается играть роль, магия ночи стёрла это ощущение. Должно быть, ему хорошо с Маринетт, раз она никогда не видит этих проявлений и ей не кажется, что он не искренен? Или, наоборот, эта маска так глубоко в него въелась, что только перед той, кто, по его мнению, сильнее, он способен её снять? Или это предрассветные часы давят на его плечи так сильно, что он не может больше стоять прямо? — Вы не кажетесь человеком, который рад начать жизнь заново, — ещё тише говорит Ледибаг. — Хоть я вас и не знаю, но могу ли я вам помочь? — Вы не можете помочь всем людям, так что, не думаю, — Габриэль стряхивает пепел с сигареты и снова устало вздыхает. Ледибаг наконец соскальзывает с перил, становясь на ноги. — У меня всё лучше, чем вам кажется, просто ночь заставляет вас думать иначе. — Вам ведь есть, к кому обратиться? — вздыхает Ледибаг, сдаваясь, потому что не может заставить человека открыться, если он этого не хочет. Габриэль внезапно улыбается, и ей очень, очень нравится эта улыбка. — Надеюсь, скоро будет, — говорит он, затягивается в последний раз и убирает сигарету в пепельницу. — По крайней мере, я буду в это верить. — Вера — штука хорошая, — хмыкает Ледибаг и, когда солнечный луч наконец доходит до её лица, начиная слепить, отворачивается и снимает с пояса йо-йо. — Я тоже буду за вас верить, так у нас больше шансов. — Спасибо, — тихо говорит Габриэль, совершенно искренне, и в этот момент Ледибаг почему-то верит в свои слова. Она смотрит на него в последний раз, так долго, что это перестаёт быть приличным, но ему, кажется, все равно, потому что он смотрит в ответ. — И я буду в вас верить, как и всегда. — Рада слышать, — улыбается она коротко и наконец снова отворачивается. — И до свиданья, Габриэль. Извините, что помешала вам, — признает она со смущением и неохотой, но Габриэль только вяло отмахивается, отворачиваясь и тоже улыбаясь кончиком губ. — Вы не помешали. Всё в порядке. Ледибаг не кажется, что это так, и её сердце наполняется непонятной тревогой, которой она не может дать объяснение. Ей просто страшно, что он потеряется, а она не хочет, чтобы это с ним случилось, потому что слишком долго сама чувствовала себя так, словно она ошибка. Она больше ничего не говорит, лишь разматывает йо-йо и прыгает, надеясь, что сможет помочь ему, будучи Маринетт, если он не хочет разговаривать с Ледибаг.***