***
— Я ждала этого момента с тех пор, как себя помню, — бормочет Маринетт и цепляется за руку Габриэля, невольно и крепко. Он её не отстраняет, напротив, оказывается ещё ближе, чем положено, но никому до них нет дела — все друзья и родственники толпятся вокруг, пытаясь пробраться как можно ближе. К счастью, Маринетт, как близкая подруга и подружка невесты, не нужно драться за место под солнцем и она прекрасно может видеть профиль Нино, который в таком нетерпении, что начинает пританцовывать на месте. — Вы так давно знакомы? — с улыбкой спрашивает Габриэль, склоняясь к ней ниже, чтобы перекрыть голоса. — Ну, может, я слегка преувеличила, — фыркает Маринетт, стараясь не подавать вида, что запах его парфюма и дорогого табака так волнуют её, что у неё дрожат колени. — Или очень сильно преувеличила. Но я точно ждала этого даже больше, чем они. Кто-то же должен быть счастлив, а они так и вовсе обязаны. — А вы не счастливы? — осторожно интересуется он. Маринетт неопределённо фыркает, на короткое мгновение опуская голову, но тут же снова её поднимает. — Чувствую, что могла бы быть счастливее, но сейчас хватает и того, что есть. Просто чувство это довольно досадливое. Габриэль странно вздыхает и как будто бы пытается притянуть её к себе ближе. Это кажется сном, но она совсем не спит — она цепляется за его руку, почти касаясь пальцами запястья, она чувствует его дыхание на себе, она чувствует его тело так близко… Маринетт чувствует себя так, словно заболевает. — Непременно будете, — говорит Габриэль, наклоняя голову, чтобы никто не слышал его шёпот, и касаясь дыханием её шеи. Маринетт закрывает глаза и просит у мира, чтобы кто-то там услышал её и спас от очередного шага, который приведёт в никуда, или, раз уж все к этому идет, сделал так, чтобы и это не закончилось так же, как прошлые отношения. Маринетт чувствует себя почти лишенной огня, но так жаждущей счастья, что это почти неприлично. — А пока у вас есть они. — И… вы, — преодолевая смущение, еле слышно лепечет она, выпрямляясь и замирая, потому что Габриэль касается ладонью её плеча. — Благодаря вам Париж становится уютнее. Люди в самом деле меняют город. — Вы тоже меняете этот город для меня, — он спускается ладонью по ее плечу, берет её руку в свою и целует пальцы, наполовину приподнимая, наполовину склоняясь навстречу. Он выпрямляется ровно в тот момент, когда на пороге церкви появляется Алья под руку со своей сестрой, что кажется Маринетт очень и очень милым после всех сложностей, что у них были. Она выдыхает, почти забывая о прикосновениях Габриэля, и смотрит только на Алью, не отводя восхищенного и радостного взгляда от неё. Церемония не медленная, музыка на фоне непривычная для таких мероприятий — Алья почти влетает Нино в руки, тут же его целуя в губы, и они, давя смех, только с третьего раза становятся ровно, держась за руки. Это все так в их стиле, это так на них похоже, что Маринетт смотрит на них с искренним, ничем не замутненным счастьем и любовью. Она наблюдает за церемонией, за тем, как Нино и Алье хорошо вместе, и думает, что непременно, обязательно нужно найти в этом мире того, кто будет так же подходить ей, с кем в душе будет также много огня — и с кем никогда не будет больно. Она цепляется за Габриэля, как за спасательный круг, и смахивает слезы, собравшиеся в уголках глаз — от радости за тех, кто ей дороже всех на свете. Она смотрит на широкую улыбку Нино, на то, как он целует Алью, как она сжимает его в своих в объятиях, и ей так хорошо, как не было, наверное, с тех пор, как она переехала в Лондон. Так хорошо ей было только в мастерской Габриэля, и это настолько странно, что самый счастливый момент в её жизни напоминает то, что она чувствует рядом с этим человеком, что она даже не удивляется. — Выходим-выходим, — Алья несильно подталкивает её в спину, когда они начинают выходить из здания. — Не толпимся и идём к башне! Можно нестройно. Адриан, только, умоляю, без мартовских кошачьих песен! — Когда это я пел мартовские песни?! — Я даже не хочу отвечать! — В марте, конечно! — добавляет Нино, и Адриан пихает его в бок. — Знаете, обожаю эту суету, — шепчет Маринетт Габриэлю на ухо, цепляясь крепче за его локоть и приподнимаясь на носочках, чтобы слышал её только он — он очень трогательно чуть наклоняется к ней, когда она начинает это говорить, и от такой внимательности Маринетт и самой хочется петь. О причинах такого желания она даже старается не думать, списывая все на мандраж от свадьбы лучших друзей. У них небольшая разница в росте, но даже такое проявление внимания кажется очень, даже невероятно приятными. — Они всегда такие, ну… Живые. — Понимаю вас, — тихо фыркает Габриэль. Люди несут их вперёд, на площадь перед церковью, откуда-то начинает играть музыка — Маринетт вздрагивает, потому что это гитара, но Луки здесь быть не может, точно не может, ведь он в Италии, или где-то ещё, на самом деле, ведь она не знает, они давно не списывались. Голоса, смех, перекрикивания — добрые и искренние, с поздравлениями и радостью, — Маринетт погружается в это ощущение полностью, прогоняя из своего сердца кольнувшую тоску. Она не одна сегодня вечером. Ей нет никакого смысла думать о том, что она потеряла. — Так, — Алья, ведущая эту процессию, поворачивается к ним и останавливается. Сзади кто-то толкается, и Маринетт чувствует, как с другой стороны её руку кто-то обнимает — она поворачивает голову и встречается с лукавыми зелёными глазами Адриана. — Кто готов следующим оказаться у алтаря, помашите ручкой, сейчас я буду кидать букет. — О нет, — нервно усмехается Маринетт, пытаясь сделать шаг назад, но Адриан упорно держит её за ладонь, не давая уйти слишком далеко. — Нет-нет, выпусти меня, я же не выйду замуж ещё сто лет, и всем придётся ждать своей очереди, потому что я должна быть перед ними, тогда они все рассорятся, никогда не поженятся, а я буду виновата и меня отправят в монастырь, где я буду… — Ну всё, кидаю! Маринетт вздрагивает, потому что Адриан, смеясь, выпускает её руку и подпрыгивает, пытаясь поймать букет, летящий как раз в их сторону — Кагами, наблюдающая за ними чуть со стороны, спокойно улыбается. Маринетт прячется за спиной Габриэля, он коротко оборачивается на неё, видимо, желая подбодрить, а в следующее мгновение толпа взрывается аплодисментами и разочарованно-удивленным стоном Адриана. Маринетт выглядывает и замечает, как Габриэль удивлённо поднимает с тротуара букетик, ударившийся прямо о него. — О нет, теперь тебе придётся срочно жениться, потому что мы с Кагами планировали свадьбу через год, — тянет Адриан, заинтересованно наваливаясь на его плечо, и Маринетт отчего-то смущённо замирает за их спинами. — Это лишь суеверие, — отвечает Габриэль с растерянной улыбкой, вертя в руках букетик. Обернувшись к Маринетт, он протягивает цветы ей, и она замирает с ещё большим смущением и недоумением, переводя взгляд с Габриэля на Адриана почти панически быстро. — Вы можете жениться, когда угодно, Адриан, никакой пойманный другими букет не сможет вас остановить. — Говорят, будут препятствия и всякое такое, — бормочет Адриан, но Кагами, касающаяся его плеча, осторожно притягивает его к себе. Маринетт переводит на нее взгляд и встречается с ней глазами. Когда-то они пытались подружиться, но у них было слишком мало общего, так что они оставили эти попытки. Но Кагами кажется подходящей парой для Адриана — порой по ночам Маринетт накрывает чувство страха, что Адриану придётся пережить то же, что и ей, но каждый раз, когда она их видит, это ощущение отступает. — Ну, я точно не оставлю тебя в беде, — говорит Габриэль с улыбкой, и Маринетт наконец отмирает и забирает у него букет. — Ладно-ладно, я тебе поверю, — фыркает Адриан, поворачиваясь к Кагами и чмокая её в губы, та с непроницаемым лицом поправляет его чёлку и отворачивается. Маринетт еле сдерживает забавное фырканье. — У тебя нет повода не верить мне, — говорит Габриэль в ответ и берет Маринетт под руку, бережно удерживая, когда толпа снова начинает идти куда-то. Алья с Нино, наоборот, протискиваются к ним, и они крепко обнимаются, сжимая Маринетт в объятиях. — Я люблю вас, — шепчет Маринетт, чувствуя себя одуревшей от ощущений, окрыленной, растерянной и радостной. Она не до конца понимает, что все это происходит в реальности, но наслаждается каждым мигом. — И мы тебя любим, — шепчет ей на ухо Алья. — Не упускай момент, даже букет тебе отдал, это знак! — Не начинай, — фыркает Маринетт ей на ухо, и Алья несильно щипает её за бок. — Я не начинаю, а продолжаю. — Тем более. — Ну всё, пошли, отстань от людей, — Нино тянет Алью за подол, тут же получает несильный подзатыльник за это, айкает и целует Алью смазанным поцелуем в щеку. Он успевает перехватить Маринетт, обнимая её ещё раз, и она тоже целует его в висок, когда он крепко стискивает её плечи пальцами. — Мари, спасибо тебе за всё, этот день особенный благодаря тебе в первую очередь. Ну ладно, во вторую, после Альи. — Спасибо, что вспомнил обо мне, — фыркает Алья, но в её голосе нет ни капли настоящего возмущения. Все они знают, что никого дороже и ближе Альи для Нино нет — и даже Маринетт вне конкуренции. — Девочка, вы, наверное, на своей машине, так что, езжайте в «Шато роял», это было единственное свободное место сегодня. Маринетт смотрит на нее поверх плеча Нино и с улыбкой кивает. Она утыкается носом в его шею и тихо всхлипывает от переполнившей её радости. Вокруг так много людей, шум, голоса, знакомые и посторонние, гул машин и улицы, яркие цвета, поздравления, запахи — все это заполняет её мир бесчисленными пятнами и мешает мыслить адекватно. — Главное, будь счастлив, — шепчет Маринетт на ухо Нино. — А я во всем остальном вам помогу, если понадобится. — Давай ты не будешь моей мамочкой, прошу тебя, — отшучивается Нино, отстраняется и, обхватив крепко ладонями её щеки, целует в лоб. — Всё, встретимся на месте. Не забывай веселиться и улыбаться, — он подталкивает пальцем не подбородок чуть вверх, и Маринетт неосознанно-послушно начинает улыбаться. — Вот так, у тебя чудесная улыбка, жучка. — Ну все-все, иди, пока я не расплакалась, — Маринетт показательно, совсем легонько толкает его в плечо, и смеётся, когда он, подхватив Алью на руки с разворота, подмигивает ей и разворачивается, уходя к машине. Нино умудряется пританцовывать на ходу, и Маринетт, рассмеявшись, прижимает пальцы ко лбу и чуть качает головой. Внешний шум начинает её порядком перегружать. — Всё в порядке? — Габриэль осторожно касается её плеча, будто услышав её ощущения, а в следующий миг она обнаруживает, что он каким-то чудом вытянул её из толпы и теперь они стоят чуть поодаль, под широкой прохладной тенью, которую отбрасывает церковь. Маринетт крепче сжимает в руке букет и переводит дух. — Так намного лучше, правда? — Да, вы как мысли читаете, — улыбается она с рассеянностью кончиками губ, а затем отворачивается, пытаясь найти взглядом свою машину. — Вы ведь поедете со мной и дальше, да? Короткое мгновение ей кажется, что он откажет, и это предчувствие отзывается в груди неприятным волнением. Она не хочет ехать туда без него. Не хочет, чтобы он бросил её совсем одну — она как будто не способна спокойно пережить этот день без него, хоть это и глупо. Она должна радоваться — она рада — просто не хочет так явно ощущать свое одиночество, как могла бы без него. Все-таки двум одиноким людям вместе уже не так невыносимо. — Если вам не сложно, пожалуйста… — не выдержав, добавляет она, и отводит взгляд. Габриэль едва касается пальцами её плеча. — Если вы хотите, — мягко отвечает он, — то я поеду. — Очень хочу, если честно, просто я не могу придумать достойных причин, поэтому это может показаться вам весьма наглым и глупым, — не очень уверенно и довольно смущённо лепечет Маринетт, чувствуя, как снова вспыхивают щёки от его нежно-снисходительного взгляда, направленного на неё из-под ресниц. — Просто мне хочется. — Это вполне достаточная причина, знаете, — улыбается он ровной, спокойной улыбкой, полной приятного чувства, очень тёплого и тоже направленного на неё. Маринетт ощущает себя как будто парящей в воздухе. — Мы взрослые люди и вроде как не должны теряться от подобных вещей, но, на самом деле, я тоже хотел с вами пойти дальше, просто думал, что это навязчиво. — Фу-ух, — со смешком и облегчением шумно выдыхает Маринетт, внезапно даже для себя начиная смеяться, и, наклоняясь вперёд, хватает Габриэля за локоть, как бы придерживая себя. — Боже, как камень с плеч! Клянусь вам, я ещё никогда не чувствовала себя такой социально-неловкой. Видимо, все ещё хочу вам понравиться… — Ну да, как и я на вас — произвести хорошее впечатление, вряд ли это пройдёт за неделю, — отвечает он приветливо и весело, накрывая её ладонь своей, и Маринетт задорно фыркает. — Нам стоит перестать друг друга так стесняться, как считаете? Мне казалось, мы довольно хорошо и быстро сблизились. — Верно, я тоже это заметила, — она чуть тянет его на себя и в сторону, наконец найдя взглядом машину, и они начинают неторопливо идти туда. — Значит, я могу не бояться, что внезапно покажусь вам глупой и маленькой? — Вам точно не стоит этого бояться, — Габриэль улыбается кончиком губ. — И, кстати, мы можем перейти на «ты». Это должно помочь чуть снизить градусы и стереть границы. Маринетт кажется, что она начинает смущаться ещё больше, хотя, казалось бы, куда уж там. И все же, она понимает, что он прав, лучше будет, если они позволят себе расслабиться и просто хорошо проводить друг с другом время — им работать вместе как минимум год, а там кто его знает? — Я постараюсь, но не обещаю, что не буду путаться, — говорит Маринетт и поднимает букет, с преувеличенным интересом разглядывая мелкие цветы в нем. — То есть, вы же… Вот видите, — она неловко смеётся, — ты же понимаешь, что для меня это не то же самое, что для тебя, это типа… вот у вас есть человек, которым вы долгие годы восхищались? — Давно нет, — Габриэль коротко, открыто ей улыбается, когда она поднимает взгляд. — Но сейчас вы. То есть, ты, это и правда пока сложновато. — А я о чем? — Маринетт смеётся, когда они доходят до парковки, и начинает искать в сумочке ключи — Габриэль тактично берет у неё букет, чтобы ей было проще. — Да и разница в возрасте сказывается, конечно… В смысле, я помню ва-тебя больше как кумира, чем как друга, от этого сложно отвыкнуть, но, на самом деле, мне нравится, что в-ты, то есть, старше. — Неужели? — с какой-то новой, непривычной интонацией уточняет Габриэль, и Маринетт от неловкости и смущения едва не роняет ключи, поймав их в полете и торопливо отворачиваясь, чтобы открыть дверь машины. — Не слушайте меня, я постоянно говорю глупости, ну, знаете, бла-бла, — она нервно хихикает, тут же себя одергивает, потому что это слишком похоже на то, какой она была в четырнадцать, и садится в машину, пока Габриэль обходит её с другой стороны. — Эм, ну, раз уж мы говорим откровенно… — все-таки продолжает она, уже нарочито медленно начиная вытягивать ремень безопасности и застегивать его. — …то я имела в виду именно то, что сказала. У вас есть фора, в плане возраста, вы умнее, опытнее, и, следовательно, для меня намного интереснее разговаривать с вами. — Очень польщён, — она видит, как он улыбается, боковым зрением и тоже начинает несдержанно улыбаться. — Вы, э… Ты не менее интересная личность для меня, у тебя невероятные ум и талант, так что это всё взаимно. — Разговоры на «ты» начинают вгонять меня в краску ещё больше, — признается она со смешком, заводя машину и начиная выезжать со стоянки. — Есть в этом что-то личное, да? — Возможно, я ошибся, — соглашается Габриэль, не отводя от неё взгляда. Она чувствует это, даже когда не смотрит, чувствует, что он наблюдает за ней, за каждым её жестом, и это до странного скорее не смущает, а добавляет интереса. Габриэль волнует её, она не может не признавать это. Сидеть так близко к нему в замкнутом пространстве совсем не то, что поможет ей справиться с чувствами и начать нормально с ним общаться. — Я все время тороплю события, простите. Вы можете останавливать меня, если что-то не так… — Нет! — Маринетт выжимает педаль тормоза перед светофором одновременно с порывистым отрицанием, и бросает на Габриэля взгляд. — В смысле, это вполне нормально, смущаться и все такое, мы ведь только начали общаться. Но это не значит, что я против более близкого общения. То есть… Боже, это так звучит, просто не думайте, что это меня напугает. — В любом случае, вам нужно только сказать, и… — И я говорю, что вы мне очень нравитесь, и я, ну, понимаете, хочу взять всё, что может мне дать наше общение, так что… — она обрывает саму себя, потому что светофор снова начинает гореть зелёным, и, еле слышно фыркнув, все-таки заканчивает: — Так что не волнуйся, всё нормально. Человек ко всему привыкает, а к хорошему — очень быстро, так что, думаю, к вечеру я уже перестану поправлять себя. — А то, что мы так быстро сближаемся, хорошее? — как бы между прочим внезапно уточняет Габриэль, и Маринетт бросает в его сторону быстрый, заинтересованный взгляд, но так и не может встретиться с ним глазами в то мгновение, что смотрит, поэтому сразу отворачивается обратно. — Разумеется. Маринетт пугало это лишь поначалу. Теперь это не кажется даже странным. Почему бы не сблизиться, если есть повод? Почему вечно нужно чего-то бояться? Бывает так, что человек твой и вам хорошо вместе, так почему нужно отказываться от удовольствия совместного времени ради каких-то необъяснимых социальных правил? — Мне хорошо с вами, — тихо отвечает Маринетт, сжимая в руках руль. — Надеюсь, вам тоже. — Разумеется, — поддразнивает он с улыбкой, и Маринетт хихикает, когда замечает, с какой весёлой улыбкой он наклоняется к ней. — Значит, нет никаких проблем, — заключает она, чуть щурясь, когда вечернее солнце светит прямо ей в глаза. Габриэль внезапно тянется и опускает солнцезащитный козырёк. Этот маленький милый жест заботы отзывается приятным теплом у неё в груди. — Сегодня мы с вами… с тобой не будем об этом думать, а просто веселиться — сегодня самый подходящий день. — Звучит замечательно, — радостно соглашается Маринетт и, приподнявшись, начинает взглядом искать, где можно оставить машину. — Знаешь, я вот думала о том, какие они сумасшедшие, раз выбирают день свадьбы в день свадьбы, — она коротко смеётся, — но, на самом деле, думаю, я бы тоже так поступила. То есть, это ведь звучит даже логичнее, чем планировка: зачем планировать, все равно никогда всего не угадаешь. — Интересная философия, но я её поддерживаю в некотором смысле, — соглашается он довольно легко и простодушно, отстегивая ремень, когда Маринетт наконец находит парковочное место у тротуара Сены. — Так и есть, жизнь не спланируешь, она непредсказуемая. — Теперь не понимаю, как я могла думать, что тратить время на планировку, которая итак была бы не такой, какой я её хочу видеть, лучше, чем просто, ну, ждать своего часа, — она со вздохом откидывается на кресло и закрывает козырёк, вытаскивая ключ из панели зажигания. — Просто надеть платье, расписаться и прожить этот сумасшедший день максимально соответствующе, хотя бы интересно. И, Нино был прав, романтично. — Это открывает свободу, — задумчиво говорит Габриэль, но тоном человека, который давно все понял, просто никак не мог перестроить свою жизнь. Маринетт заинтересовано смотрит на него и встречается с ним взглядом, едва не отворачиваясь от странного дрожащего ощущения, появившегося внутри. — Возможность прожить жизнь так, как этого хочется тебе. Делать то, что можешь делать, без оглядки на условности. Принимать решения, не следуя законам судьбы, даже если ты все равно в её власти. — Не очень весело звучит, — замечает Маринетт и опускает ладонь на его руку. Они замирают в тишине салона. Без шума двигателя кажется, что она слышит даже биение сердца Габриэля. — Ещё есть шанс начать все заново. — Но очень страшно, — признание срывается с его губ, она видит, он не хотел этого говорить, и все же, как ночью, произносит, открываясь уже ей и позволяя себе быть просто человеком. Маринетт не представляет, о чем он говорит, но чувствует, что это как-то связано с её появлением. Может, он просто сделал то, что и хотел сделать, пригласив её, спонтанно и необдуманно, и теперь боится, что проиграет? Маринетт думает, что сделает все, что угодно, чтобы он не пожалел о своём решении. — Я знаю, — тихо отвечает Маринетт. — Мне тоже страшно, — она открывает дверь и жестом предлагает Габриэлю выйти на улицу. — Но это лучше, чем остаться там, где привычно, просто потому что неизвестность пугает. — Вы правы, — соглашается он еле слышно и, выйдя из машины, вдруг громко вдыхает и фыркает. — Свадьбы располагают к философским размышлениям, вы замечали? — А мы даже не пили, — смеётся она, поддерживая, и закрывает за собой дверь, несильно ей хлопнув. — Что насчёт этого, кстати? — спрашивает Габриэль, пока они идут к ресторану. Маринетт с интересом оглядывается вокруг — раньше они с друзьями часто ходили сюда, ещё до того, как его ценовая категория стала значительно выше того, что они могли себе позволить, а потом она уехала. С тех пор прошло много времени, но это место как будто застыло в нем, в прошлом, которое осталось в её памяти такое же неизменное. — Насчёт чего? — Ну алкоголь, — Габриэль улыбается и бросает на нее взгляд, понять который она не может. — Вы пьёте? — Ну, знаете, — она смущённо тушуется, не зная, как выразиться, и с трудом добавляет неуверенно-медленное: — Как и любой француз, наверное. Мне нравится смаковать вина и шампанское с сырами и прочим, но я никогда не видела ничего правильного в том, чтобы переходить грани и ну… до бессознательного. Хотя, признаюсь, иногда хочется, — она вздыхает, поправляя на плече сумку, и задорно оборачивается в его сторону, продолжая идти полубоком. — А ты? — Был у меня неприятный период в жизни, когда это хочется… — с немного неровной усмешкой говорит Габриэль, но тут же, явно не желая продолжать эту тему, добавляет: — Но сейчас я придерживаюсь вашей позиции. По правде, я довольно давно ничего не пил, как-то не было подходящей компании. — Я тебе подхожу? — Маринетт улыбается шире, потому что Габриэль как-то по-особенному тепло смеётся, кивая. — Как удачно совпало, что и ты подходишь по всем моим критериям. — Волнительно, никогда не проходил такие проверки, — Габриэль берет её под руку, едва касаясь плеча. Его тёплая ладонь скользит по её коже, вызывая приятное ощущение в животе. — Это оказалось не так уж и сложно. — Ну что ты, я не стала бы тебя валить, — Маринетт мимолетно поправляет волосы и отворачивается, потому что взгляд его кажется ей терпким и горячим. — А вообще, если не хочешь, нам не обязательно пить, чтобы повеселиться. Если в тебе, конечно, есть некоторая доля скрытого безумства. — Есть, и её достаточно, чтобы выпить, — смеётся он довольно и нежно, и Маринетт вскидывает голову, снова встречаясь с ним глазами. — Надеюсь, я не буду делать глупостей, и тебе не будет за меня стыдно. — Танцуете голым на столе? Флиртуете со всеми подряд? Отбираете скрипку у музыканта и играете на ней, как на гитаре? — Все мои грехи остались в восемнадцати годах, — искусственно серьёзным тоном говорит Габриэль, но снова смеётся, когда глаза Маринетт против её воли расширяются. — Но даже там такого не было, все цивилизованно, клянусь тебе! Просто я могу стать слишком весёлым, — он делает задумчивую паузу, — или слишком грустным. Какой вариант лучше? Ещё я отлично танцую, но в одежде и на полу. — Боже, я даже не знаю, чего теперь хочу больше: увидеть это или наоборот. — К сожалению, мы не можем выбирать опции, — Габриэль склоняется к ней чуть ближе и почти касается губами её виска. Замершая Маринетт лишь в последний момент понимает, что это он открывает перед ней дверь, а не пытается поцеловать. — Но для тебя я постараюсь вести себя хорошо. — Очень приятно, — нарочито наигранно произносит она, прижимая к груди ладонь, и Габриэль еле слышно фыркает, когда она наконец заходит внутрь. — Сделать тебе приятное — лучшее, что я мог добиться от этого вечера, — слышит Маринетт тихий голос Габриэля почти у самого уха. Если говорить честно, она не совсем понимает, чего он добивается — едва ли он ведёт себя так с каждой девушкой, с которой знакомится, хотя именно так и кажется на первый взгляд. Но Маринетт почему-то знает, что это не так. Знает, что он не такой человек, но объяснить это для неё не кажется невозможным; это как знать, что Бог существует в каждой мысли или что атомы твоего тела были в первых существовавших во вселенной звездах — также естественно и пугающе. Когда Габриэль говорит, Маринетт как будто бы каждое мгновение понимает, почему он это сказал, словно она знает все его истории, просто забыла. Может, она просто уже сходит с ума от одиночества? — Какие необычные у вас развлечения, — со слабой улыбкой отшучивается Маринетт. Она смотрит на него мельком, но тут же чувствует прикосновение его ладоней к своим плечам — он мягко подталкивает её вперёд, к уже собирающимся вокруг Алье и Нино людям, словно боится, что она начнёт задавать вопросы, витающие у неё в голове. — У всех людей они разные, кто-то играет на бонго, кто-то коллекционирует марки, а кто-то я. — Быть вами развлечение? — смеется Маринетт, позволяя увести себя. Габриэль отпускает её почти сразу, но она все равно чувствует его присутствие, и не хочет, чтобы он отстранялся. — Сомнительное, но какое есть. — А мне нравится, — тихо отвечает Маринетт и встречается с ним взглядом. На мгновение время застывает, и она погружается в это мгновение, не пытаясь его избежать, прежде чем позволяет хаотичности праздника захлестнуть её. Ей нравится существовать в моменте. Нравится ни о чем не думать, отпускать себя, радоваться каждой мелочи и совершать глупости, от которых никому, в том числе и ей, не будет плохо. Маринетт не боится показаться смешной, а в компании тех, кого она любит, подавно. Рядом с Габриэлем невероятно легко, и она отпускает себя, не волнуясь о том, что он подумает. Она знает, что он никогда её не осудит. Ей нравится наблюдать за тем, как он смеётся, как разговаривает с другими и шутит. Ей нравится, как он поправляет прядь волос у лба. Нравится, как он склоняет голову, когда слушает что-то любопытное. Нравится, как он проводит пальцами по губам, чтобы немного прикрыть улыбку, словно беспокоясь о том, что о нем могут подумать. Ей все в нем нравится. И ей невероятно хорошо. Они сбегают с праздника, когда он ещё в самом разгаре, но Алью и Нино уже нигде не видно. Без них оставаться там нет особого смысла, да и настроение такое, что хочется покорить весь мир или хотя бы пробежать пару километров прежде, чем упасть на траву. — У меня сейчас ноги отвалятся, — жалуется Маринетт, когда перестаёт хихикать над какой-то бессмысленной шуткой, которую они вертят друг с другом последние десять минут. — Как дизайнер дизайнеру — в нашей стране не умеют делать обувь. — Какая жалость, — улыбается он против воли, когда Маринетт, достаточно выпившая, чтобы окончательно расслабиться, и недостаточно, чтобы не быть способной мыслить трезво, стягивает туфли и наступает босой ногой на толстый камень перегородки между тротуаром и Сеной. Габриэль тут же подаёт ей руку, потому что она опасно покачивается, ловя равновесие, и Маринетт, забавно расхихикавшись, крепко переплетает их пальцы, начиная идти. Она совершенно не думает о том, как это выглядит, потому что впервые за очень долгое время ей абсолютно плевать — её внутренний ребёнок хочет делать такие глупости, а девушка, которой не хватает романтики, практически кричит, когда Габриэль крепче перехватывает её пальцы и свободной рукой забирает обувь. Маринетт смотрит на него с нежностью. Она чувствует такой сильный прилив благодарности и тепла, что, не стой она выше него на этом заборчике, обязательно бы его расцеловала. Но мешает разница в возрасте, определённо она — если Маринетт присядет, то вряд ли встанет снова. — Мы оставим вашу машину там? — Ага, — беззаботно поддакивает Маринетт, продолжая смотреть себе под ноги. — Заеду за ней завтра. Или послезавтра. — Мне стоило об этом подумать, — растерянно говорит Габриэль и крепче сжимает ее пальцы. — Вызвать водителя, когда мы собрались ехать. Я не самый предусмотрительный человек, должно быть. — О, это ерунда, — говорит Маринетт и все-таки смотрит на него. Взгляд Габриэля едва не останавливает ее, она легонько шатается, хватается за его предплечья, и неловко хихикает, замирая прямо перед ним, так близко, но это не кажется неправильным. Это ощущается как единственное, что она может принять. — Зато мы гуляем. Люблю Сену, а вы? — Ты, — по привычке поправляет её Габриэль, и Маринетт против воли широко улыбается, снова выпрямляясь и начиная идти вперёд. — Я люблю этот город. Он особенный, и я понимаю это каждый раз, когда возвращаюсь сюда из командировок. — Иногда жаль, что у Бражника тоже своеобразная командировка, — вдруг произносит Маринетт, но это кажется совсем незначительным на фоне лёгкого головокружения и прохладного ветра, и даже то, как Габриэль сжимает её пальцы, не волнует так сильно, как могло бы. — Он был хорошим человеком, я так думаю. Он ведь никогда никому не причинял вреда, а последние разы, когда он использовал людей… Думаю, он был в отчаянии, но испугался того, куда все может зайти, и отступил. Разве это не говорит о том, что он хороший? Тем более, мы не знаем его цели. — А если он хотел себе весь мир? — скромно предполагает Габриэль, и Маринетт громко и насмешливо фыркает, удивив этим Габриэля ещё больше. — Простите… Прости, я сказал что-то смешное?.. — Ох, нет, нет, вовсе нет, — она смущённо отмахивается, все ещё рассматривая под ногами камень ограждения, по которому идёт, и со вздохом добавляет: — Ну, просто здесь банально работает психология, знаете, та, что больше считается эмпатией. То есть, если бы он был настоящим злодеем, не думаю, что его бы напугало использование акум. Для злодеев цель оправдывает средства. — Либо он просто трус. — Ему страшно, и он отчаялся, — упорно повторяет Маринетт так, как будто знает его лично, и Габриэль останавливается, не выпуская её руки и вынуждая остановиться тоже. Маринетт оборачивается на него. — Мы не имеем права судить тех, чью историю не знаем. Все совершают ошибки. — Кроме Ледибаг, — каким-то особенным тоном говорит он. — Ледибаг не исключение, а подтверждение, — уверенно почти перебивает она — Габриэль вскидывает брови. — Никто не идеален, и она — особенно, просто люди привыкли идеализировать героев и принижать тех, чьи мотивы им непонятны. Если бы Ледибаг явно ошиблась во время боя или хотя бы на секунду заставила бы кого-то сомневаться в своём героизме, её бы без промедления записали бы в злодеев. Кто-то с такой большой силой, — Маринетт неопределённо вздыхает и наконец отворачивается, — всегда будет вызывать смешанные чувства. — Она сделала слишком много добра, чтобы кто-нибудь решил, что она зло, — тихо говорит Габриэль, но тоном, словно не спорит, а просто размышляет, глубоко погружаясь туда, где Маринетт нет места. — Было бы несправедливо обвинить её в чем-то лишь за одну ошибку. Бражник изначально боролся не за правое дело… По крайней мере, мне так кажется. — Никто не знает, за что он боролся, — с сожалением произносит Маринетт. — И, наверное, мы никогда не узнаем. А что касается Ледибаг… Знаете, людям обычно не нравится, когда у кого-то есть такая неограниченная сила. Нужно очень сильно верить в непогрешимость героя, чтобы простить ему такое отличие, так что Ледибаг ошибаться нельзя — даже одна ошибка будет фатальной. — Как ей, должно быть, тяжело нести на своих плечах такую ответственность, — еле слышно говорит Габриэль. — Знать, что ты никогда не можешь оступиться… Я бы на её месте тоже взял перерыв. — Наверное, — соглашается рассеянно Маринетт и крепко сжимает руку Габриэля, когда они так и продолжают стоять, смотря в разные стороны. Это не то чтобы кажется странным — скорее даже наоборот, просто тишина в компании особенного человека иногда говорит намного больше слов — и так громко, что от силы этого голоса можно лишиться слуха. Маринетт кажется, будто она слышит любовь. Но, возможно, она просто выпила больше, чем следовало.***