***
— Может, поиграем? — Маринетт наконец тянет его вперёд, и они восстанавливают ходьбу — она не совсем понимает, куда именно онти идут, но помнит, что где-то в той стороне ее дом, и просто доверяет Габриэлю. — Во что? — слабо улыбается он, все еще держа ее за руку — это как константа. Ей думается, что весь мир вокруг рухнет, а он так и не отпустит ее ладони. Маринетт лукаво улыбается в ответ. — Ты мне один факт о себе, а я — о себе. Тогда мы узнаем друг друга немного больше. Все равно ближе уже некуда, мы пили вместе, — она неопределенно ведет рукой в воздухе. Маринетт почему-то ждёт, что он откажет — ей кажется, будь на её месте кто-нибудь другой или застань она его с этим вопросом в другое время, и он отказался бы, но он медленно кивает, улыбаясь кончиками губ. Он не спрашивает, что она имеет в виду, а она не уточняет — все и так понятно. Они вдвоём, здесь, открыты друг перед другом, и то ли дело в очарование этого вечера, то ли в том, как им было хорошо вдвоём эти дни, но Маринетт ответила бы на любой вопрос, даже очень личный, если бы он задал — и эта возможность быть честной почему-то оставляет тёплое ощущение внутри. — Хорошо, — медленно говорит Габриэль, словно пытаясь распробовать слова на вкус. — Так, ну, я люблю марципаны и ненавижу карамельки — такого рода факты? — Ты ненавидишь карамельки?! — очень возмущенно спрашивает Маринетт, и они оба снова останавливаются, смотря друг другу в глаза, а в следующее мгновение уже смеются, прижимаясь друг к другу. Маринетт крепко жмурится и так громко смеётся, что у неё от улыбки болят щеки и скулы, но не может остановиться, потому что чувствует себя слишком счастливой, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Она упирается ладонью в его плечо и шумно выдыхает, наконец снова поднимая голову. Габриэль так на неё смотрит, что ей начинает казаться, будто так и должно быть — этот взгляд, и их смех, и эта простота в общении, и готовность открыться. — А карамель в мороженом? — наконец уточняет она почему-то шёпотом, и Габриэль чуть вскидывает брови, заставив её удивлённо отстраниться. — Ни в коктейлях, ни в кофе? Даже в тортах? — Извини, — давясь воздухом от смеха и стараясь говорить серьёзно, отвечает он, и Маринетт нарочито патетично и устало вздыхает. — Придётся съедать все карамельки в радиусе пары километров, — с грустью тянет она, отворачиваясь, и они возобновляют шаг. Ей внезапно очень хочется спросить, захочет ли он целовать кого-то, кто только что ел карамель, но вовремя прикусывает язык. — Ну, а я терпеть не могу улиток. — Правда? — искренне удивляется Габриэль, смотря на неё, и Маринетт растопыривает пальцы, наклоняясь к нему. — Они скли-изкие. — Никогда не задумывался об улитках, — говорит Габриэль таким тоном, что Маринетт хихикает, понимая, о чем именно он сейчас думает. — Даже маленьких улиток не любишь? Ну, которые ползают в аквариуме и чистят его своим ужасным ртом из фильма ужасов? — Вот знаешь, после такого описания, я их ещё и бояться начала, — фыркает Маринетт. Она очень крепко сжимает его руку. В жизни она не хотела так ничего больше, чем чтобы он не выпускал её ни за что на свете. Но он и не выпускает, а ей кажется, что с такой поддержкой она могла бы взлететь на ближайшее здание без всякой суперсилы. — Ну маленькие ещё куда ни шло, но большие… — А в тарелке? — Только не говори, что ты такое ешь, — говорит Маринетт и снова отстраняется, удивлённо глядя ему в глаза, на мгновение метнувшиеся к земле. Габриэль так отчаянно пытается не рассмеяться, что ей самой становится смешно. — Боже, я бы не рискнула. Вдруг однажды за тобой придёт армия улиток? — Интересный был бы опыт: мафия улиток мне ещё не мстила. — Господи, — все-таки прыскает Маринетт. — Ладно, не вдавайся в подробности семейной улиточьей жизни и говори факт. — М-м, — Габриэль задумчиво гладит её пальцы — Маринетт едва дышит в это мгновение от восторга и радости, и её даже совершенно не волнует, что она хотела искать родственную душу. — Я не рисую карандашом. Только ручкой. В смысле, на бумаге. — Что, серьёзно? Никаких правок? Ты что, бог, где прячешь нимб, признавайся? — Маринетт тянется к его волосам и несильно их ерошит, внутренне замирая от удовольствия. Она давно хотела коснуться их, узнать, какие они на ощупь, и это оказалось приятное, очень приятное ощущение, которое приводит её в восторг, как и его взгляд в этот момент — опьяненный ею и одухотворенный. — Не бог, но если ты ещё раз так сделаешь, то стану им, — очень низким, приятным голосом говорит Габриэль и прикрывает глаза, когда Маринетт, немного смущенная, покорно гладит его по мягким прядям. — Ещё один факт вне очереди — я обожаю, когда кто-то перебирает мои волосы, и никого не подпускал к ним последние пятнадцать лет. Маринетт проглатывает ком в горле. — Извини, — получается очень глухо, но она не может остановить эту интонацию, когда растерянно соскальзывает ладонью по его лицу и чуть гладит скулу. Габриэль открывает глаза, и они встречаются взглядами. Маринетт почти не слышит себя, когда добавляет шепотом, так и не убрав рук: — Теперь с меня два факта, выходит, да? Я терпеть не могу ложь, и я очень люблю сакуру. — Сакура — красивое дерево, — замечает он тоже очень тихо, когда Маринетт продолжает водить подушечкой пальца по его коже. — Как и ты. — Мама и дядя возили меня в Японию, в сады сакуры, — она чуть улыбается. — И она вкусно пахнет. Твоя очередь. — Моя? — переспрашивает Габриэль с трогательным непониманием — Маринетт коротко смеётся, не находя в себе силы отстраниться. — Говорить факт. — Точно, факт, — повторяет он со слабой улыбкой. Маринетт почти не дышит, отчего-то чувствуя в его взгляде и в том, как он цепляется за её локоть, что они доходят до точки — и переходят грань. — Что ж, тогда… думаю, я… То есть, я твой соулмейт. Маринетт перестает дышать. Она смотрит на него, в эти глаза, притягательно искренние, подернутые поволокой грусти и надежды, и какого-то глубокого, искреннего чувства, от которого ей хочется плакать. Она искала его. Она даже не надеялась его найти, и все равно нашла. Это кажется сном, неправдой, это разбирает её по частям и собирает заново — и она не верит, что это реальность, и в то же время ощущает все так ясно, что это почти больно. Он её соулмейт. Его пальцы соскальзывают на её метку. Она смотрит ему прямо в глаза, но видит, как дрожат его сомкнутые губы. Маринетт снова проводит пальцами по его щеке и склоняется, обнимает за шею, прижимаясь к его волосам губами — целует, долго и крепко, жмурясь почти до красных кругов перед глазами. Он жмется к ней в ответ, обхватывая за талию, цепляется, будто боится упасть, и в этом отчаянном жесте так много чувств, что она растворяется в них, задыхаясь от ощущения неотвратимости и правильности того, что с ними происходит. Ей почему-то очень сильно хочется плакать. — Так вот… — все-таки едва сдерживая слезы, дрожащим голосом усмехается она. — Так вот, почему ты так сильно понравился Блану, — Габриэль обнимает её ещё крепче, поворачивая голову и пряча лицо в её полураспущенных волосах, и Маринетт, снова дрожаще усмехнувшись, гладит его по волосам и послушно обнимает так, как только может, прижимаясь щекой к его макушке. — Я… — начинает говорить он, но голос его срывается. Маринетт гладит его по спине, пытаясь не думать, каково ему, потому что это слишком больно, но все равно думает, потому что иначе не получается. Все встаёт на свои места. Ей не просто так с ним хорошо, она не просто так чувствует себя дома, когда он касается её — и для этого не нужно слишком много времени. Она должна была это понять, но не смогла заставить себя поверить, что это правда. Это могло быть правдой только в её фантазиях, а больше всего она боится именно этого горького разочарования. Но теперь… теперь она может поверить даже в самые невероятные вещи. — Каково это… — дрожащими губами начинает Маринетт, но задыхается от чувств и прячет лицо в его волосах. Он даже пахнет именно так, как ей нравится. Идеально. — Каково это, знать, что это я? — Естественно, — еле слышно полуфыркает он, находя в себе силы чуть поднять голову, и Маринетт послушно отстраняется, снова обхватывая ладонями его лицо, но он не смотрит на неё. — Это довольно естественно. Когда я увидел твою метку, единственное, о чем я подумал, что не могло быть иначе. Это как дышать. — Почему ты не сказал сразу? — так же тихо спрашивает Маринетт. Она не знает, как описать свои чувства, но, кажется, именно эти слова подходят просто идеально. Это как дышать. Это как взойти на высокую-высокую гору, спрыгнуть с неё и обнаружить, что можешь лететь. — Я ведь твой соулмейт, и я так долго… так долго тебя ждала. — Я испугался, — Габриэль все ещё не смотрит ей в глаза, но это не кажется странным или неправильным. Она знает, это не потому, что он не хочет смотреть на неё, это потому, что он боится увидеть что-то в самом себе. — Подумал, что для тебя это не самый лучший вариант, особенно после того, как твоё сердце было разбито. Ведь дело не только в судьбе, есть что-то большее, я убеждён… — Габриэль… — она против воли снова смеётся, понимает, что это от нервов, но все равно не может остановиться, прижимаясь своим лбом к его. Чувствует, как его дыхание опаляет ей кожу. — Для меня тоже естественно, что это ты. Я не… Это невозможно описать словами, но я так рада… — она сдерживает ком в горле и смотрит ему в глаза, когда он наконец не отводит взгляд. — Я рада, что это ты. Можно мне?.. — она опускает ладонь на его запястье, и Габриэль растерянно делает шаг назад, послушно закатывая рукав рубашки. Маринетт, упираясь в его плечо и поддерживаемая его второй рукой, слезает с бордюра и обнимает пальцами его метку. Такую же, как у неё. — Она теперь ощущается совсем по-другому… — Ты больше ее не ненавидишь? — спрашивает Габриэль, не сводя взгляда с её пальцев, нежно сжимающих её руку. У неё кружится голова от чувств и эмоций, от вина и от этого вечера, и от свежего ветра с Сены, напоминающего о том, что их жизнь только начинается. Настоящая жизнь. Вот за чем так гонятся миллионы людей. Вот за чем отправился Лука. Теперь Маринетт это понимает. — С тех пор, как ты появился в моей жизни, это чувство кажется мне неправильным, — отвечает Маринетт. Она гладит его руку, проводит кончиками пальцев по силуэту метки, не способная думать ясно, но настолько окрыленная, что в голове, кажется, впервые за все время такая кристальная чистота. — Я не могу ненавидеть то, что нас связывает. Ей кажется, что это любовь. И, одновременно, что это что-то намного сильнее, намного глубже — каким бы ни было это чувство, оно такое сильное, что у неё как будто открывается второе дыхание. Это не любовь. Это сильнее, намного сильнее — это желание быть рядом, построить комфортный мир, свернуть горы, поставить новые, узнать человека, быть к нему ещё ближе и всегда, всю жизнь, держать его за руку. Если у Нино и Альи было это всю жизнь, Маринетт не понимает, почему они ждали так долго. — Хорошо, что ты не испугалась, — еле слышно лепечет он. Маринетт прижимается виском к его груди, обнимая его руку и целуя ладонь. Она не может заставить себя выпустить его пальцы. — Потому что я так сильно боялся… Когда я увидел твою метку, я хотел сказать сразу, но просто не смог. — Теперь я это понимаю, — говорит она, не поднимая головы. Он обнимает её за плечи, крепко-крепко, и притягивает к себе. Целует волосы, зарывается в них губами, касаясь с невероятным трепетом. Ей никогда не приходилось испытывать что-то столь же глубокое и искреннее, хотя бы на десять процентов от этого чувства — и того ни разу не было. Видимо, так и должно быть, видимо, все это обман, и с тем, кто не предназначен ей, она никогда не обрела бы такого счастья. Это кажется таким грустным и таким прекрасным одновременно, что за веками снова собираются слезы. — Значит, мы можем быть вместе? — спрашивает Габриэль, снова так тихо, что она скорее понимает эти слова, чем слышит их. Он боится спугнуть то, что есть между ними сейчас, а ей хочется кричать на весь мир, чтобы все узнали, как ей повезло. Она торопливо вскидывает голову, смотря на него, обнимает за шею и, приподнявшись, крепко целует его в щеку. Её ладони соскальзывают по его плечам, когда она опускает взгляд, не в силах сдержать улыбки — она совсем не желает сходить с губ, как приклеенная. — Это «да»?.. — Ты глупый. Конечно, это «да», — с нежностью смеётся она, обнимая его за талию, извернувшись, поднимает с бордюра свои туфли, которые Габриэль оставил там, когда она спускалась, и надевает их. — Пойдём ко мне домой? Я так хочу спать, что готова заснуть на тебе… — она обвивает руками его левое плечо и прижимается к нему щекой, невосомо касаясь ладонью все ещё открытой метки. Габриэль рассеянно проводит губами по её волосам. — Если можно… Не хочу, чтобы ты уходил сегодня. — Ты говорила, что пойдешь за мной даже на луну, и вот тебе ещё один факт, — он склоняется и целует ее чуть ниже виска, так близко к уху, что она ощущает его горячее дыхание, когда он заканчивает говорить: — Я отправился бы за тобой ещё дальше. — Это так романтично, — говорит Маринетт, улыбаясь, потому что все еще не может не улыбаться. Это самый прекрасный вечер в её жизни, даже если она едва держится на ногах от усталости. — Похоже, моя квартира не так далеко, как космос. — Ну ещё какое-то время назад это было почти правдой, — фыркает Габриэль и тянет её вперёд, безошибочно вспоминая, куда они должны идти. — И да, я останусь с тобой столько, сколько ты пожелаешь. Всю жизнь, хочется сказать Маринетт. Всю жизнь, и ещё дольше, и так снова и снова. Она обнимает его и жмурится, позволяя вести себя. Она чувствует прохладный ветер, руку Габриэля, его кожу, тёплую, нежную, его метку. Их метку. Она хочет касаться его, хочет быть с ним рядом, и в то же время ей не хочется торопиться. У них теперь есть все время мира. Они больше никогда не будут одинокими, теперь, когда нашли друг друга, когда сама судьба столкнула их вместе. Маринетт никогда до конца не верила, что это возможно, даже слушая рассказы своих родителей о том, как они искали друг друга, но теперь это её реальность. Её и Габриэля. В воздухе пахнет тиной, водой, парфюмом Габриэля, вином и предстоящим дождём. Маринетт прижимается к боку Габриэля, льнет к теплу его тела, и позволяет себе ни о чем не думать, даже если мысли в безумии бьются в её голове. Они возвращаются домой, вместе, и так будет отныне и навсегда; Маринетт смотрит в безграничное тёмное небо, затянутое привычной дымкой города, и благодарит что-то, что они зовут судьбой, за то, что у неё она оказалась счастливой. Маринетт открывает ключами дверь, Блан встречает их у самого порога, не даёт разуться и трётся об их ноги, путаясь, и, в конце концов, падает на спину, подставляя живот. Маринетт еле слышно фыркает, опускаясь на колени, и Габриэль поступает также. Ей кажется, будто нет ничего логичнее, нет ничего привычнее и естественнее. Они синхронно гладят кота, сталкиваясь руками, приближаются друг к другу ближе, почти касаясь — Маринетт чувствует, как тепло от его тела окутывает ее, и от этого ей ещё лучше, чем прежде. Она догадывалась, что в мире есть чувство больше, чем любовь и сильнее всего на свете, но так сильно завидовала тем, кто его обретал, что не могла заставить себя это принять. Но теперь она понимает. — Хочешь чего-нибудь? — спрашивает Маринетт, когда они проходят в гостиную. Это должно было быть неловко, но почему-то не ощущается так. С ним с самого первого дня ей невероятно комфортно, и теперь она не понимает, как могла не догадаться сразу. — Чай, например? — Нет, только душ, если честно, ты не против? — спрашивает он с осторожностью, и Маринетт придерживает его за рукав, чтобы он не ушёл после её кивка, и отходит, чтобы поискать в оставшихся коробках с шитьем и недоделками какую-нибудь футболку побольше и штаны. — Можешь пользоваться, чем захочешь, — говорит Маринетт, выныривая из коробки с подходящими по размеру штанами, которые отец когда-то отдал перешивать и благополучно забыл о них. Футболку — для Маринетт оверсайз — она когда-то сшила сама, но ей не понравился слишком простой крой и она тоже едва не сгинула под грудой недоделок. — Любые шампуни и полотенца. В шкафчике у меня есть одноразовые дорожные щётки, так что не стесняйся. Зови, если что-нибудь будет нужно. Маринетт старается не думать о том, что ему может понадобится в такой интимный момент, потому что иначе она сойдёт с ума от смущения, невовремя сковавшее её душу, когда Габриэль забирает у неё одежду с открытой, яркой улыбкой. — Если я не вернусь через десять минут, значит, я уснул в ванной, — говорит Габриэль с явной шутливой интонацией, но Маринетт вспоминает, что он не спит уже вторую ночь, и немного расстраивается. — Надеюсь, нет, это ведь очень неудобно, — все же не очень охотно отшучивается она, и Габриэль протягивает ей руку, чуть сжимая пальцами ладонь, когда она протягивает свою в ответ. Маринетт устало улыбается ему. — Где тебе постелить, кстати?.. — она неловко тушуется, и улыбка её становится немного неровной. — В смысле, я не знаю, где тебе будет комфортнее: есть диван в гостиной, есть моя кровать, и я могу уйти оттуда, а могу и не уходить… — Не нужно уходить, мне хватит дивана, правда, — он выручает её руку, и Маринетт тут же хочется перехватить его ладонь обратно. — Как бы быстро мы ни сближались, не думаю, что тебе будет удобно или приятно спать со мной, так что это будет правильно. Не нужно столько переживать, хотя, — он чуть склоняется, как будто хочет рассказать секрет, и Маринетт тут же послушно дёргается вперёд, к нему, — …я тоже немного смущен, но это скорее будоражит в хорошем смысле. — Приятно знать, что не я одна сгораю от смущения, — фыркает Маринетт и касается указательным пальцем кончика его носа, стараясь не покраснеть ещё больше и вести себя нормально. Все-таки это не первый раз, когда в её доме ночует мужчина, но именно с ним все так… по-особенному, что она не может не смущаться. — Тогда мне срочно надо сбежать, чтобы вы могли восстановить свое душевное равновесие, миледи, — он успевает перехватить её руку до того, как она её убирает, и целует запястье коротким, быстрым жестом, почти сразу отступая. — Скоро вернусь. Не переживай, я бы ни за что не заставил тебя чувствовать себя не в безопасности. — В этом и дело, — улыбается Маринетт, когда Габриэль уже разворачивается и закрывает за собой дверь. Она застилает ему диван, выделив ему самое лучшее постельное белье и одеяло, и садится на его краешек, обнимая Блана, который тут же прибежал исследовать новый потенциальный лежак — Блан вообще совершенно убеждён в том, что все, что делает Маринетт, предназначено исключительно для него. И не то чтобы он сильно неправ. Маринетт утыкается губами в мягкую макушку, закрывает глаза и ждёт. В ванной тихо льётся вода. Тикают настенные часы в коридоре. Ей так неестественно хорошо, что она хочет лечь на диван, постельный для Габриэля, завернуться в одеяло и просто ждать его. Но она не может переступить через свое смущение, по крайней мере, пока — да и не хочется показаться Габриэлю слишком навязчивой. Она поднимает Блана на руки и уходит в комнату собрать пижаму уже себе, потому что если она не заставит себя пойти в душ сразу, то, скорее всего, просто свалится на пол прямо у кровати и заснёт на коврике, а Блан тогда всю ночь будет довольствоваться её подушкой. И не то чтобы он этого не делал итак… Маринетт выскальзывает в коридор сразу, как слышит, что дверь в гостиной закрывается. Так проще, даже если ей очень хочется зайти к нему и просто… она даже не знает, чего хочет, но, должно быть, это чувство просто нельзя объяснить. Она не хочет его никуда от себя отпускать. Она наскоро принимает душ, заглядывает к Габриэлю пожелать доброй ночи — они оба очень смущаются, но не отводят взглядов, — и забирается в кровать. Ей кажется, что она уснет моментально от усталости, но почему-то не может даже закрыть глаза дольше, чем на пару минут. Все в ней — сердце, душа и тело, — стремится в гостиную, к Габриэлю, с которым они провели так преступно мало времени с тех пор, как он признался, что они соулмейты. Они даже толком не обсудили ничего. Значит ли его «вместе», что они в отношениях, или он имел в виду что-то другое — например, просто общение или дружбу? Может, он говорил вообще о работе, а она полезла целовать его в щеку? Маринетт устало закрывает лицо ладонями и шумно вздыхает. Блан на её животе начинает мурлыкать, и Маринетт опускает ладонь ему на шею. В чем вообще смысл его пребывания в её квартире, если она даже не может коснуться его?.. — Насколько это ужасно, что я хочу с ним заснуть?.. — очень тихо, на грани шёпота, спрашивает Маринетт у Блана, и он лениво дёргает ухом, не отрываясь от своего занятия. Маринетт на мгновение прикрывает глаза и только собирается унять свои мысли, как Блан, потянувшись, спрыгивает с неё и важно трусит к двери, останавливаясь перед ней лишь затем, чтобы выпрямиться во весь свой рост, навалиться на ручку и открыть её. Маринетт давно уже поняла, что никакие запертые двери его не остановят, и что он всегда лучше знает, как нужно поступить, потому что делает то, что чувствует, не переживая о последствиях. Маринетт поднимается, кутает плечи в одеяло и отправляется за Бланом следом, ощущая, как сердце бьётся где-то в горле. В крайнем случае она всегда может сказать, что просто ищет кота. — Эм, Габриэль? — еле слышно зовёт она, крепко хватаясь за ручку, и слышит шуршание одеял с дивана. — Не можете заснуть? — Да, и, эм, я подумала, что… — она осекается, когда видит, что он садится, и наугад смотрит в темноту на его фигуру. — …что, в принципе, если бы предположительно между нами была подушка, это бы не считалось за слишком стремительное развитие отношений, верно?.. Когда она слышит его приятный, спокойный смех, ей почему-то становится легче. — Маринетт, — зовёт он её так, что у неё снова, в который раз, мурашки по коже от этого тона. — Какая разница, будет это считаться стремительным развитием или нет, если нам будет комфортно? Если мы будем чувствовать себя счастливыми, имеет ли это значение? Маринетт с тихим щелчком закрывает дверь. Она видит в темноте как белое большое пятно запрыгивает через Габриэля на подушку и зарывается в одеяло. — Думаю, нет, — отвечает она и делает шаг к нему. — Я просто лежала и думала, что нет никакого смысла быть от тебя так далеко, потому что я доверяю тебе и знаю, что мне не придётся защищаться. — Здесь ещё есть место, Блан, вроде, не всё занял, — замечает Габриэль со смешком, и Маринетт, не очень ловко обходя диван, садится на его край и двигает к себе вторую подушку. — Ты всегда можешь уйти. — А ты — спихнуть меня с кровати. — Что? — удивлённо и весело переспрашивает Габриэль, и Маринетт фыркает, сдерживая смех. — Вот уж нет! Я совсем не дерусь. — Да? Потому что я вот как раз дерусь, — Маринетт неуверенно проводит рукой по простыне и укладывается на бок на кровать, неотрывно наблюдая за тем, как Габриэль ложиться рядом, к ней лицом. Это должно быть неловко, просто обязано, но Маринетт почему-то не чувствует себя так. Она ощущает только спокойствие и удовлетворение. Блан, пролезший между ними и решивший, что будет выполнять роль барьера, начинает довольно муркать, и они одновременно опускают руки на его спину. — Вот наглец, — улыбается она против воли, и Габриэль улыбается в ответ, тихо усмехнувшись. — Теперь я в самом деле готова заснуть, — она зевает, прикрывая рот ладонью и наклоняя голову, и, закрыв глаза, протягивает Габриэлю руку. Он касается пальцами её ладони и несильно сжимает. — Доброй ночи, Маринетт, — шепчет он своим мягким, нежным голосом, и она, почти проваливаясь в сон, придвигается ещё ближе и касается его плеча виском. Ей ещё так много хочется у него спросить, так много хочется узнать, все подробности и что теперь с ними будет, но она слишком устала, чтобы найти для этого силы. У них, в самом деле, все время мира — и пусть этого времени наверняка не хватит, она постарается уложиться в него. — Спокойной ночи. Она знает, что когда проснётся, он будет рядом, и это удивительное новое чувство наполняет каждую клеточку её тела теплом и благодарностью судьбе за то, что она позволила ей найти своего соулмейта.***