Поместье, в котором живёт семья

Колкий и не лезущий за словом в карман Сейдж очень тепло принял в семью первого мужа Синтии — Джима Планка, что удивило всю семью, и самого Джима в том числе, который много наслышался от любимой о её братце, и во время знакомства ему показалось поначалу, что Сейдж его недолюбливает, мягко говоря. Со временем Сейдж даже признался, что воспринимает Джима, как своего младшего братишку (самого младшего после Эйри, — в шутку хмыкал Сейдж). И даже после развода Синтии и Джима, не перестал поддерживать Джима и всей душой любить своего племянника Сэма. А вот с собственным отцом у Сейджа долго не ладилось. Ламбертон, хоть и ушёл в отставку, из-за возраста, а так бы, как говорит иногда Хелен, и все остальные это поддержат — он бы ещё воевал и воевал; но время от времени проверяет новых солдат. В тот день была одна из таких проверок. Как вдруг ему позвонила Синтия. Ламбертон удивился. Во-первых, никто старается ему не звонить во время работы, во-вторых, Синтия хоть и любит дядю, но он не помнит, когда в последний раз она звонила ему на мобильный. — Слушаю. — Сейдж чуть не подорвал себя! — разозлённо прокричала она в трубку. Синтия очень добродушна и спокойна, даже с Джимом они расстались друзьями, и он живёт в поместье. Но происшествие с братом переполнило даже очень глубокую чашу её терпения. Ну, а как иначе, если она и была тем врачом, что спасал её братца-распиздяя? Как иначе, если она не ожидала, что Сейдж может так увлечься наукой, что подвергнет риску собственную жизнь? Она была напугана и зла, и высказала всё, что о нём думает, пока лечила его (благо, он был без сознания, и не слышал её). Это было чудо, что внутренние органы не пострадали, а вот рука и нога сломаны, а на пальцах правой ладони — ожог. Ламбертон даже не стал дослушивать, мигом примчав в больницу, где работает его племянница, и где лежит его идиот сын. По дороге туда он шипел ругательства, прямо как Синтия, проклиная Сейджа. Племянница встретила его в коридоре. — Где этот недомерок?! — прошипел Ламбертон. Женщина, что чуть оттаяла, опустила руки дяде на грудь. Вся семья знает о трудных отношениях отца и сына, знают, что эти двое любят друг друга, но настолько упрямы, что признать это просто так — для них обоих невыполнимо. И этот случай, куда он приведёт? Они только больше рассорятся, или всё же сумеют отыскать в себе силы на откровенность? — Успокойся, он здесь. — Как он? — уже более спокойно, нервничая, спросил Ламбертон. — Всё в порядке. По крайней мере, могло быть хуже. Он в сознании. — Он мог… умереть? — уже осторожно спросил Ламбертон, на его глазах выступили слёзы. — Скажи правду, не скрывай. Синтия выдохнула. — Мог. Судорожный вздох в ответ, глаза Ламбертона расширились. — Я могу зайти к нему? — Да. Только прошу, не нужно кричать. Он уже наслушался от меня, когда пришёл в сознание после, так что, вроде как, уже наказан. Ламбертон кивнул и зашёл в палату. На кушетке его сын, с забинтованной ногой и полностью забинтованной правой рукой. — О… привет… старик… — еле ворочая языком и еле повернув голову в сторону посетителя, пробормотал Сейдж. — Пришёл сказать, что я - позор семьи? Мужчина отвёл взгляд, не зная, с чего начать. Долго молчал. После чего сел рядом на кушетку, стараясь не задеть тело сына, чтобы не причинить лишнюю боль. — Я приехал, как только узнал. По правде, у меня чуть сердце не остановилось, когда я узнал, что мог потерять тебя. Сейдж расширил глаза от неожиданности. — Повтори? — Ты пошёл в свою почившую мать, ты очень похож на мою дорогую Амалию. Всем, кроме такой почти одержимой тягой к науке. И эта твоя черта… — он сжал здоровую руку сына. — По многим причинам эта черта выводит меня из себя. Сейдж закатил глаза, устало вздохнув. — Ну, конечно! Одна из которых — ты не рад тому, что я, твой самый смышлёный сын, захотел не быть воином. Вся твоя теплота ко мне разом пропала, как только я заявил в девять лет, что меня интересует наука. — Ты даже от армии откосил, и это являясь одним из Крит! — Старик, ну ладно тебе. Я откосил, но Эйри-то нет. Вот он и есть твоя гордость, тот, кто пошёл по твоим стопам. — Я не вижу от науки никакой пользы, и к тому же, это опасно — ты мог погибнуть! — А на войне всё обходится без ран и смертей? Так что ли? — Сейдж и сам удивился, но произнёс это с пусть и мрачной, но улыбкой. — Нет. Но всё же, если ты думаешь, что ничего для меня не значишь — это не так. Но… кажется, нам обоим нужно быть более… осторожными, что скажешь? — И не так сильно зацикливаться на наших интересах, когда мы вместе? — добавил Сейдж. Ламбертон кивнул, и Сейдж заметил слёзы в глазах отца. — Я не вынесу, если с тобой опять что-то случится. Пожалуйста, будь осторожней в следующий раз. — Ладно, пап, — он немного помолчал. — Если придёшь в следующий раз (я не знаю, сколько Синтия меня здесь продержит) захвати мой планшет — здесь так скучно, и нечем заняться. Отец снова кивнул, слабо улыбнувшись. — И… я хотел спросить: почему пришёл только ты? Я думал, что кто и придёт первым, так это Джим и дети. В этот момент, обомлев от идиллии отца и сына, вошла Синтия и объяснила ситуацию. Когда произошёл взрыв, а за ним и пожар, что охватил половину первого этажа там, где и находился кабинет Сейджа, в поместье была почти вся семья. Джим и дети, вместе со Стеллой и Хелен были ближе всего в этот момент к его кабинету, потому пока приходят в себя. — Когда я звонила им, Сэм заявил, что приедет навестить дядю Сейджа, — добавила Синтия. — И остальные дети тоже. И все. Мы все беспокоимся о тебе. У меня чуть сердце не выскочило, когда мне сказали, кого мне предстоит лечить… — Что-то такое я уже слышал от отца. — Отца? — спросила Синтия. — Я перед тобой, — обидчиво пробормотал Ламбертон, помахав рукой. — О… да. Я знаю. Я имела в виду… Ты… вы… Сейдж, ты уже очень давно не называл его отцом, вот я и удивилась. Отец и сын переглянулись, будто видя друг друга впервые. — Есть хоть какой-то прок от моей боли, — выдохнул Сейдж с улыбкой. — Мы наконец-то поняли друг друга.