Yuriy Leontiev — The East Wind
Какаши Хатаке был глубоко подавлен. Конечно, это не шло ни в какое сравнение с состоянием Наруто, а уж тем более Хинаты, однако из-за всех последних переживаний профессора даже здоровье стало подводить. Спал он плохо, да и давление скакало туда-сюда, отчего голова становилась дурной или слабость жутко валила с ног. Руководителя экспедиции, главным образом, терзало пророчество, а вместе с тем настроение его команды, которая с шокирующим уходом майора стала как будто еще более разобщенной. Наруто ходил чернее тучи, то ни на кого не реагируя, то демонстрируя несвойственную ему агрессию; Хината беспрестанно рыдала и ничего не ела; а остальные, точно намеренно, решили отмалчиваться, что угнетало Какаши только сильнее. Выходит, в то время как жизненно необходимо было сплотиться перед решающим этапом их важнейшей миссии, все полетело в тартарары, и от дружной команды осталось лишь одно название. Тем не менее, профессор не мог позволить себе окончательно впасть в уныние. Он должен был найти выход из безвыходной ситуации, касающейся пророчества, как-то привести в чувство Хинату, за которую по-отечески болела душа, и поднять моральный дух остальных ребят. Какаши собрал всех после ужина, когда они сделали остановку и разбили скудный лагерь только из самого необходимого для ночлега, и снова затронул животрепещущую тему, что на деле так же никому не давала покоя. — Ты ведь был близок с Кибой, — профессор обратился к Наруто, что сидел на складном стуле, закинув ногу на ногу и низко свесив голову. — Неужели совсем ничего странного за ним не замечал? Подумай, повспоминай. — Я уже сто раз говорил: все было нормально, — через губу процедил Узумаки, не удосужившись посмотреть на Какаши. — Ни в жизнь бы не подумал, что он окажется такой сволочью и бросит нас в самый ответственный момент. Да я же… я его другом считал! Хватит меня доставать этими вопросами! Сколько мы еще будем говорить об этом предателе?! — Ну чего ты опять завелся, Наруто… — начала было Сакура, но мгновенно притихла, едва он вскочил на ноги и ткнул в нее пальцем. — Ты помолчи, подруга. Я ведь сорвусь на грубость, и потом не обижайся! — Давайте вернемся к событиям, происходящим за день до ухода Кибы, — спокойно предложил Какаши. — Мы уже это обсуждали. Киба вел себя как обычно. По крайней мере, я ничего такого не заметила, — нехотя отозвалась Ино, поглаживая пальцами края жестяной кружки с чаем, откуда не сделала ни глотка. — Хината? — осторожно произнес профессор. Он старался к ней не соваться лишний раз, но пришло время вывести на разговор и Хьюгу, погрязшую в своих страданиях из-за майора. Она покачала головой, коротко утерев мокрый нос костяшками пальцев. Все уже привыкли, что она постоянно была в слезах, и призывать ее к успокоению оказывалось все сложнее: это не имело никакого смысла и только усугубляло положение. — Все было… хорошо, — тихо пролепетала Хината, и слезы с новой силой полились по ее щекам. — В тот вечер, когда Дейдара помог нам выбраться из храма Солнца, майор выглядел счастливым, хоть мы и все сильно перенервничали. Он хорошо спал ночью, а когда проснулся поутру… — Хината всхлипнула, дернув плечами, — он… улыбался. Ино с Сакурой обменялись взглядами и тяжело вздохнули в унисон. Смотреть на то, как Хината убивается, им было тяжело, но их поддержка ей оказалась не нужна, как бы они ни пытались помочь ей справиться с горем. Сказать подругам было нечего: они не могли знать, отчего Киба так поступил с ними, а в частности с Хинатой. И утешительных слов для нее им было не сыскать. — А вечером того же дня? — с нажимом спросил Какаши. — Вечером Киба тоже не показался тебе странным? — Нет, — Хьюга нахмурилась, уставившись на свои пальцы. — Но ночью ему приснился кошмар, и из-за этого утром он был встревожен. Я уснула раньше, чем майор вернулся в палатку. Он еще оставался у костра, когда я легла. — Значит, все-таки Киба с кем-то говорил, — закивал профессор, возвращаясь к единственной зацепке, пришедшей ему в голову. Ну не мог он поверить, что майору ни с того ни с сего взбрело в голову бросить группу и отправиться невесть куда и незнамо зачем. Киба даже толком ничего не объяснил, и его заявление о том, что нужно дать случиться неизбежному, звучало слишком размыто, пусть и сказано было твердо и с заметной непоколебимостью. Такое решение обычно вынашивают какое-то время, прежде чем принять. И даже Инузуке с его известной импульсивностью наверняка было необходимо все обдумать. — Это точно происки Яхико, — злостно пророкотал Наруто. — Хорошенько промыл Кибе мозги, зная, что у него с головой не все в порядке, да пообещал золотые горы, — он тут же горько усмехнулся, еще больше взъерошивая торчащую во все стороны шевелюру. — Не верю, что Киба повелся на деньги! Просто в голове не укладывается! Как он мог?! — Да, у меня тоже, — сразу согласилась Ино. — Киба ведь не бедствует. К тому же, за ним никогда не был замечен материальный интерес к чему бы то ни было. — С чего ты взял, что это Яхико? — немного подумав, спросил Шикамару. — А кто еще? — вскинулся Узумаки. — Не знаю, — покачал головой Нара. — Яхико и так мог добраться до затерянной пирамиды. Зачем ему нас разделять? — Но ведь Киба говорил что-то про природную энергию, — напомнила Сакура, задумчиво почесывая бровь. — Профессор, вы знали об этом? Ну, о теории, заключающейся в том, что апокалипсис должен случиться, чтобы мир мог существовать без войн и прочих неприятностей? — Я впервые слышу об этом, Сакура. Лично мне такое в голову не приходило. И даже теперь, когда я знаю о существовании данной теории, не могу согласиться с этой системой взглядов. Это безумие — уничтожить все человечество ради мнимой великой цели, заключенной в пресловутом понятии «мир во всем мире». Об этом можно долго философствовать, но я в такое не верю. Мир должен существовать в том виде, в котором однажды был сотворен, и все, чего хотят избежать приверженцы той концепции, в итоге неизбежно. Так мы не стоим на месте, происходит постоянное развитие. Проще всего уничтожать. А строить и развивать — это труд. Общий труд всего человечества, которое спасти мы обязаны. — Мы это, может, и понимаем, — хмыкнул Шикамару, прокручивая во влажных пальцах свою зажигалку. — Вот только Киба зациклен на своих переживаниях о давно минувшей войне, и дальше этого его мысли не заходят. Сумасшествие. Он говорил, как безумец. Вспомните? — Нара качнул головой, швырнув зажигалку себе под ноги. — В этом нет смысла. Никакого, мать его, смысла. — Смысл есть, — терпеливо возразила Сакура. — Вот только все это расходится с нашими стремлениями, которым Киба был верен до того дня. Мне казалось, он наоборот должен действовать в наших интересах, раз прошел такой трудный путь, но… Не понимаю, что вдруг в нем переменилось? — Может, мы все его плохо знали? — предположил Наруто, и ему было тяжело делиться этой мыслью. — Если так задуматься, что мы вообще друг о друге знаем? А? Остановитесь на секунду и подумайте об этом. — Я знала его, — надтреснутым голосом произнесла Хината. — И что? — бросил Узумаки, нисколько не щадя ее чувства. — Чего ж тогда ты сейчас удивляешься? — Я знала его другим! — резко вскидывая голову, от бессилия рявкнула она. — Майор не мог… Он не мог так… — Хватит уже! — окончательно взорвался Наруто. — Ты серьезно, что ли?! Он. Нас. Бросил. Он бросил тебя. Почему ты все еще веришь, что он другой? Не сумасшедший и не безумный? Не предатель и жалкий трус? — Наруто, достаточно, — строго сказал Какаши, когда Хината зарыдала уже в голос. — Я… я думала… — Да, я тоже думал, что нашел друга, с которым пойду дальше по жизни, потому что на него можно положиться даже в самые трудные времена. Но мы с тобой в нем ошиблись. Все ошиблись. Хината вскочила из-за стола, отчего задела кружку рукавом своей блузки, опрокинув ее на землю, и нетвердым шагом заковыляла к палатке, сотрясаясь от непрекращающихся удушающих всхлипов. — Зачем ты с ней так? — прошептала Сакура, затравленно поглядывая безутешной подруге вслед. — Знаешь ведь, как ей сейчас больно. — Она ради него жизнью рисковала, хотела спасти его. И что получила взамен? Лучше горькая правда, Сакура, чем сладкая ложь. Как думаете? — Наруто обернулся на Какаши и как-то недобро ухмыльнулся. — А, профессор? Хатаке отвел от него напряженный взгляд, не имея возможности ни возразить его словам, ни согласиться с ними. Он понимал, что правильно, и как ему самому было бы правильнее поступить, но в некоторых исключительных случаях сладкая ложь может сослужить человеку хорошую службу. — Мы топчемся на одном месте, — отряхивая поднятую с земли зажигалку, Шикамару сильно дунул на нее и убрал в карман. — Соревнуясь в том, кто ударит побольнее, мы не приблизимся к истине. Яманака тоскливо глядела на Шикамару и была на сто процентов согласна с его мнением. Сейчас бить лежачего, то бишь давить Хинате на больное, было так же бесполезно, как пытаться разгадать, что за несуразица поселилась в голове майора. Ино злилась на него, как и каждый здесь, чувствовала себя преданной, тоже как любой из команды, и тосковала по его уже привычному присутствию. Однако непонимание тревожило ее больше всего. А она, хоть ты тресни, не понимала, что или кто надоумил Кибу откреститься от всего в один миг. Ино самая первая ратовала за то, что им с Хинатой не быть вместе, и что это изначально было не лучшей идеей. Но потом она полностью переменилась в своем мнении: о самом майоре, о Хинате, об их отношениях, зарождающихся у всех на глазах. Яманака смотрела на них и ясно видела, как нежны их чувства, как серьезны намерения Кибы, и как глубока привязанность Хинаты. И теперь, глядя на мучительные последствия этих чувств, Ино была растеряна. Неужели в этой жизни совсем не во что верить? Ради чего тогда спасать мир, если люди повсеместно лгут друг другу, предают и оставляют ни с чем? Почему она должна открыть свое сердце кому-то, когда только и видит, что сердца неизбежно разбиваются о жизненные реалии и оставляют после себя леденящую пустоту? — Как ты? Ино не сразу обернулась на голос Шикамару, что остановился позади нее. Даже не произнеси он ни слова, она бы догадалась о его присутствии рядом: тонкий запах табака, неясный хвойно-древесный аромат и что-то еще едва уловимое. — Я не знаю, — ответила она, снова бесцельно глядя вдаль и обнимая себя руками. — А я знаю. Ты переживаешь за Хинату. Но ты так же волнуешься о Кибе, хоть и очень на него сердита. — Сердита, — Ино тихо усмехнулась, переступив с ноги на ногу. — Это не так называется. Я очень разочарована. И да, я волнуюсь. Но волнуюсь за того Кибу, которого знала все это время и который казался мне надежным человеком со своими принципами и убеждениями. А тот, кем в итоге он оказался… Я ничего не хочу о нем знать. Понимаешь… Шикамару склонился к Ино, помедлил, но все же осторожно накрыл руками ее плечи, слабо сжимая и растирая их аккуратно, как если бы пытался ее согреть. — Что? Яманака повернулась к нему и, смахивая слезу в уголке глаза, грустно улыбнулась. — Я хочу забыть все, что было в этой экспедиции. Вернуться домой и стереть все из памяти. Нара покачал головой, невольно сжимая плечи Ино сильнее. Он и сам многое хотел бы забыть. Забыть ее саму. И свои к ней чувства. Вот только когда Шикамару оказывался рядом с Ино — настоящей, ранимой, хрупкой, которой она была с ним до обидного редко, хотелось навсегда отпечатать в памяти каждое мгновение, проведенное рядом с нею. Даже ее раздражающий бубнеж, неистовый истерический крик, упреки, издевки, какое-никакое рукоприкладство — все хотел забрать с собой обратно домой. Это наполняло его жизнь смыслом. Будоражило, встряхивало, даже в некотором роде мотивировало — ведь надо было дать этой проблемной женщине достойный ответ. Признаться, Шикамару плохо представлял, что ждет его после экспедиции. Вероятно, он продолжит существовать без особого интереса ко всему происходящему, и лишь работа станет толкать его вперед вместе с нравоучениями строгой матери и безуспешными попытками отца сделать из него настоящего мужчину. Этих эмоций, что он испытывал рядом с Ино, ему не подарит ни одна женщина, в этом Шикамару был уверен. Искра, пробежавшая между ними в самую первую встречу и разгорающаяся с каждым идиотским бессмысленным конфликтом все сильнее, вспыхивает только раз. — Когда все закончится, ты этого не захочешь. Ино нахмурилась. Шикамару легко улыбался ей, по-прежнему согревал ее плечи своими ладонями и безотрывно смотрел в глаза. Она уже собиралась разорвать этот зрительный контакт, вызывающий приятный трепет в груди, но отчего-то ей впервые не хотелось себя одергивать. Яманака нравился взгляд Шикамару: темный, глубокий, чуть хитрый и немного строгий, однако она все же отняла от него свой взор и скользнула взглядом к его губам. Странное чувство посетило Ино в тот момент. Она вспомнила, как эти губы касались ее, и мурашки разбежались по всему телу от оживших знакомых ощущений. В животе потеплело, и это тепло мучительно медленно разливалось по ее организму, ослабевая волю, делая слабее саму Ино. Ей хотелось, чтобы кто-нибудь ее обнял — крепко-крепко, с чувством. Чтобы кто-то утешил, пообещал, что все будет хорошо, и что она вернется домой к любимому отцу и перестанет жить в страхе перед будущим в этих чужеродных землях. Пусть бы кто-нибудь сказал, что она делает достаточно для этой экспедиции, что испытывать эмоции — это нормально, что сочувствие и сострадание — не слабость, и что любить — не страшно. Ино очень хотела почувствовать себя нужной, ощутить опору под ногами и поверить в лучшее, тогда как все вокруг рушилось подобно храму Солнца. И тогда она решилась. Приподнявшись на цыпочках, Ино уперлась ладонями в грудь Шикамару и, закрыв глаза, чтобы испытывать меньше стыда, потянулась к его губам. Она не медлила, чтобы не передумать ненароком, и когда их губы соприкоснулись, не позволила себе сделать шаг назад. Нара уговаривал себя твердо стоять на ногах, но слабость обволокла все его тело, и он безвольно приоткрыл рот, не задумываясь о последствиях, о которых ему было хорошо известно. К его безмерному удивлению, промелькнувшему лишь мимолетом, Ино мягко обхватила губами его верхнюю губу, потом, с некоторой опаской, нижнюю, и тогда Шикамару дал себе волю совершить то, о чем мечтал всякий раз, как смотрел на эту женщину. Он надавил ладонью на ее затылок и безвозвратно углубил поцелуй, не оставляя ей путей к отступлению. Губы Ино горели на его губах, запах табака не вызывал привычного отвращения, сердце громыхало неистово, заставляя грудь тяжело вздыматься и плотно прижиматься к твердой груди Шикамару. Его влажный горячий язык, ненавязчиво переплетающийся с ее, вызывал легкую дрожь во всех конечностях, и эта дрожь была такой приятной, что Ино зажмурилась и стала целовать Шикамару безудержно, самозабвенно, как в первый раз и одновременно как в последний. Ей невыносимо хотелось отдаться во власть обуявшего ее всю жара, позволить ему разгореться стремительнее и сжечь дотла все ее прежде незыблемые убеждения и установки. Шикамару отстранился первым, когда голова закружилась так, что его повело в сторону, и в глазах ярко вспыхивали звезды, на краткий миг лишая его возможности отчетливо видеть перед собой нежное лицо Ино. Она смотрела в поблескивающие в темноте глаза Шикамару, впитывала в себя его говорящий взгляд, чтобы вопреки вышесказанному сохранить в памяти, и осторожно, словно в страхе обжечься, поглаживала кончиками пальцев его щеку. Этот порыв сродни наваждению, должно быть, вызовет в ней горькие чувства позднее, но Ино было все равно. Теперь уже будь что будет. — Ино? Яманака испуганно отшагнула от Шикамару, дрожащими руками поправляя волосы, и рывком развернулась к Сакуре. — Да? Что? — Я… — Харуно только сейчас поняла, что, кажется, появилась совсем не вовремя, и уголки ее губ дрогнули в смущении. — Извините, я помешала? — Нет! — слишком резко выдала Яманака, но волнение все еще отчетливо виделось на ее лице и прослеживалось в скованных беспорядочных движениях. — Не важно. Что случилось? Сакура взглянула на Шикамару, которого как будто только что огрели чем-то тяжелым, и опустила голову с намерением скрыть глупую улыбку. — Я… пойду посмотрю, как там Наруто, — неразборчиво пробормотал Нара. Глянув на Ино из-под опущенных ресниц, он забавно крутанулся на месте, как если бы потерял ориентацию в пространстве, и быстро зашагал восвояси. Сакура заинтересованно выгнула бровь. — Интересно... — Ты что хотела-то? — вновь спросила Ино, не собираясь вестись на провокационные взгляды и реплики подруги. Харуно неожиданно помрачнела, бросив взгляд через плечо. — Хината совсем плоха. Даже не знаю, что делать. Мы должны быть рядом с ней, даже если ей это не нужно. — Да, — Ино хмуро кивнула. — Пойдем. У меня у самой сердце не на месте. Хината лежала на боку в позе эмбриона, смаргивая тонкие слезливые ручейки, сверкающие на ее бледных щеках в полутьме палатки. Она сжимала в кулаке краешек одеяла, зажмуриваясь от монотонной ноющей боли в груди, и силилась понять, почему тоска сжирает ее целиком и полностью, в то время как обида лишь изредка вгрызается и скребется тихо-тихо где-то в уголке. Может, ей бы стало легче, будь обида сильнее тоски, но Хината не могла контролировать свои чувства и заставить одно главенствовать над другим. Она не могла забыть, с каким равнодушием майор оттолкнул ее от себя. Не могла отряхнуться от ощущения безысходности, когда силилась поймать на себе его взгляд, говоря ему о своей любви. И не могла поверить, что после всего пережитого он так просто смог отказаться от нее. Хината была уверена в майоре больше, чем в ком-либо, и сейчас, столкнувшись с реальностью, где эта вера оказалась ошибочной, она не знала, как ей дальше быть. Как собрать себя по кускам, все принять и двигаться вперед. Сейчас это казалось ей невозможным. Ино с Сакурой вошли в палатку без лишнего шума и одновременно опустились рядом с Хинатой по обе стороны от нее. Яманака хотела что-то произнести, но, взглянув на подругу, спрятавшую лицо в одеяле, проглотила так и не высказанные слова. Вместо этого Ино легла напротив нее, подвинулась почти впритык и накрыла ее пальцы ладонью. — Хината, — прошептала Сакура, улегшись позади и прижавшись к ее спине. — Давай ты съешь что-нибудь? Она покачала головой, и Ино поморщилась от выражения ее лица, торчащего из-под одеяла. — Ну хотя бы мой отвар выпей, — уговаривала Харуно, ненавязчиво поглаживая Хьюгу по волосам. — Я сейчас сделаю, ладно? — Нет, я не хочу, Сакура, — отозвалась она и зашевелилась, чтобы перевернуться на спину. Промокнув костяшками пальцев мокрые глаза, Хината звучно шмыгнула покрасневшим носом и воззрилась в потолок палатки усталым вымученным взглядом. — Послушай, дорогая, — Сакура взяла Хинату за руку и крепко сжала ее холодные пальцы. — Нельзя так себя изводить. Ты заболеешь, если продолжишь отказываться от еды. У нас впереди долгая дорога, и нам всем нужно иметь силы этот путь преодолеть. Хьюга повернула голову к Харуно и, размыкая высохшие губы, вяло проговорила: — Я сказала, что люблю его. А он даже на меня не взглянул, словно я никогда ничего для него не значила. — Мне очень жаль, милая, — пролепетала Ино, прижавшись лбом к виску Хинаты. — Ты была права, — с горечью признала она. — Можешь сказать «я же говорила», потому что это так и есть. Яманака столкнулась взглядами с Сакурой, что незаметно мотнула головой, мол, даже не думай что-то подобное ляпнуть. Однако Ино и сама это понимала. — Нет, я не собиралась такого говорить. Для меня это тоже стало неожиданностью. Я была уверена, что Киба всерьез… — Я не хочу больше говорить об этом, — обрывая Ино на полуслове, отрезала Хьюга. — У меня нет сил. — Тогда просто отдохни, — Сакура натянула одеяло до самого подбородка Хинаты, подоткнув его со всех сторон, и снова легла, продолжая сжимать немного потеплевшую руку подруги. — А мы побудем рядом, хорошо? — Ино улыбнулась в пустоту, поудобнее перехватывая рукой ее пальцы. Сакура не заметила, как погрузилась в глубокий сон, пригревшись рядом со спящими подругами. Она нехотя разлепила глаза, с трудом вглядываясь в циферблат часов на запястье, и неслышно выдохнула. Широко зевнув в Хинатино плечо, Харуно тихонько села и сладко потянулась. Прежде чем зайти к профессору Хатаке, чтобы в очередной раз признать, что помочь Хинате ей не под силу, она на скорую руку сообразила для него травяной чай. Остановившись у палатки Какаши, Сакура тихонько его позвала, оповещая о своем визите, и только когда он бросил короткое «проходи», отодвинула в сторону палаточную ткань свободной рукой. — Все хорошо? — спросил профессор, отложив в сторону свой блокнот с личными записями и окидывая Харуно встревоженным взглядом. — Не могу этого сказать, — она поставила подле Какаши чашку с травяным чаем и отступила. Он перевел глаза на напиток, источающий резкий специфический запах. — Что это? — Выпейте, профессор. Это поможет нормализовать давление. Хатаке вновь воззрился на Харуно, и легкая улыбка тронула его губы. — Благодарю за заботу, Сакура. — Не за что, — она учтиво, даже слишком деловито кивнула и потупила взгляд. — Мне жаль, но Хината снова от всего отказалась. Сейчас она спит, с ней осталась Ино, но… Сами знаете, этого недостаточно. — Я понимаю, — Какаши тяжело вздохнул, уперев локти в колени и потирая лоб у самой линии роста волос. — Ну, я тогда пойду, — Сакура попятилась к выходу, глядя ему в спину. — Выпейте все, что я принесла. Не хватало еще и вам слечь. — Постой, — Хатаке обернулся через плечо, — останься ненадолго. Она нахмурилась, заведя руки за спину и складывая пальцы в замок. — Что-то еще? — Я просто хотел… — профессор мотнул головой и, некоторое время помедлив, плавно опустил ладонь на матрас рядом с собой. — Пожалуйста, присядь. Сакура замялась и провела руками по талии к бедрам, отирая об юбку платья увлажнившиеся ладони. — Если вы хотите поговорить о Кибе, то я уже… — Нет, — Хатаке помог Сакуре сесть на его спальное место поудобнее, отбрасывая в сторону скомканное одеяло. — Я хотел спросить. Ты… на меня злишься? Харуно не спешила с ответом. Сказать правду? Немного понабивать себе цену? Хотя, к чему это все… — Нет, — отрывисто проговорила она. — Не злюсь. Но признаюсь, было очень обидно, когда вы сорвали на мне свою злость. — Прости, — искренне произнес Какаши, всей душой надеясь, что прозвучало действительно искренне, со всеми вкладываемыми в это слово чувствами. — Я повел себя отвратительно тогда. Ты не заслужила такого к себе отношения. Сакура улыбнулась. — Прощаю. — Что, вот так сразу? — полушутливо вопрошал он. — Не могу долго на вас злиться, — недолго думая призналась она. С упоением глядя на ее ласковую улыбку, Какаши задумался: это касается только недавнего эпизода или всего, что между ними когда-либо происходило, в целом? Вот только спросить не решился. Понадеялся, Сакура простила его и за то, что он в свое время отказался от нее и своих собственных чувств. — Знаю, то, что я тогда сказал тебе о пророчестве… — начал он, не избегая с Харуно прямого столкновения глазами. — Да, я помню, — перебила Сакура, поглаживая пальцами одеяло рядом со своим бедром. — Нет ничего важнее пророчества. — Это так, — подтвердил ее слова Какаши. — Но ты должна понимать, почему я так сказал. Если мы сейчас не остановим апокалипсис, то никто из нас не выживет. Не будет ничего. Но покуда мы останемся верны своей миссии и завершим ее благополучно, сможем жить дальше и формировать свое будущее как угодно, как того позволят возможности. — Вы не должны передо мной оправдываться, — возразила Сакура, пытаясь всей глубиной своего взгляда уверить профессора в правдивости этих слов. — Должен, — воспротивился Хатаке, и она в удивлении вздернула бровь, нервно ущипнув одеяло за краешек. — Я должен дать тебе понять, почему до сих пор мы с тобой держимся на расстоянии, — он дотронулся до руки Сакуры, накрыв ее тыльную сторону всей ладонью. — Это мой последний шанс, и я не могу его упустить. Если отпущу тебя снова, через следующие десять лет ты уже станешь чьей-то женой, матерью, а я превращусь в еще более несносного старика, имея возможность разве что смотреть на это все со стороны. Я не должен этого допустить, Сакура. И в том числе поэтому нет ничего важнее пророчества. Ты понимаешь? Она оторопело моргала, вцепившись взглядом в лицо Какаши, искаженное серьезностью. Такой откровенности Сакура давно от него не ждала. Конечно, когда-то Харуно мечтала услышать напрямую, что в сердце профессора для нее непременно найдется место, и что в его жизни она сыграет особую роль. Но сейчас, когда вокруг происходило столько всего, порой непостижимого разумом, Сакура не надеялась, что Какаши снизойдет до чего-то человеческого. Кто мог подумать, что он признает себя несносным так открыто? — Кажется, мне понятен ход ваших мыслей, профессор, — проваливая все возможные попытки скрыть растерянность из-за его внезапных откровений, ответила Харуно. — И мне бы не хотелось, чтобы вы стали еще более несносным или, скажем… Какаши вовлек Сакуру в крепкие объятия даже внезапнее, чем выдал подчистую все свои мысли. От такой неожиданности она лишь коротко выдохнула ему в шею, намертво стиснутая его руками. — Нам нужно немного потерпеть, — прошептал он, отстранив Харуно от себя и сжимая ее плечи. — Нам всем нужно потерпеть, Сакура. Она шарила глазами по напряженному лицу Какаши и отмечала, что он выглядел усталым, замученным и, по ощущениям, обзавелся парочкой новых морщинок. Однако Сакура не могла заставить себя не смотреть на профессора с теми же нежностью и восхищением, с которыми когда-то уже на него смотрела со своего места в лекционном зале университета. Родные черты могли быть тронуты более глубокими морщинами, что с годами было неизбежно, но для Сакуры лицо Какаши всегда было и будет самым прекрасным из всех лиц, в которые ей приходилось вглядываться за всю свою жизнь. — А вы сумеете, профессор? — благоговейным шепотом отозвалась она. Он медленно, с шумом выдохнул через приоткрытый рот, уверенно прижав ладонь к шее Сакуры. Она дернулась от неожиданности, но мгновенно обмякла, едва рука профессора двинулась выше, к линии ее челюсти, а затем и к щеке. Харуно боялась дышать, наблюдая за мучительно медленным приближением Какаши, а когда он мягко накрыл ее губы своими, судорожно втянула воздух носом и плавно сомкнула веки. Поцелуй оставался невинным и осторожным ровно до тех пор, пока Сакура рывком не подалась вперед, крепко обвивая руками шею профессора. Он болезненно заломил брови, обеими ладонями придерживая ее лицо, и впился в ее рот с уже знакомой пылкой страстью, что набирала обороты слишком стремительно. Харуно часто и громко дышала, вскидывая голову для того, чтобы Какаши мог беспрепятственно прокладывать себе путь к ее шее горячими влажными поцелуями, не останавливаясь на достигнутом и продолжая исследовать прежде неизведанные участки ее вожделенного тела. Профессор прижимался губами к острым ключицам Сакуры, несдержанно запуская ладони под рукава ее платья на плечах, чтобы еще больше ее кожи можно было ощущать под своими руками. Она же зарывалась пальцами в его волосы, не останавливая, а напротив, подталкивая Какаши к новым свершениям. Он обжигал руки о гладкую теплую кожу Сакуры, нежнее которой прежде не касался, обжигал губы и язык, и это вызывало в нем еще более непреодолимое желание ее целовать, прижимать к себе и забываться в ощущениях. Руки профессора его не слушались: уж слишком нетерпеливо скользили по телу Харуно, то сжимая ее узкую талию до нехватки воздуха, то спускаясь к бедрам и надавливающими движениями оглаживая их, доходя до коленной чашечки и обратно. Губы Какаши тоже делали то, что им заблагорассудится: покрывали поцелуями обнажившиеся хрупкие плечи, возвращались к раскрытым губам Сакуры, чтобы сорвать с них очередной жадный поцелуй, и задерживались на ее шее, отчего она окончательно теряла себя, утопая в новых, прежде неведомых ласках профессора. Он не дал себе даже краткой секунды на раздумья, прежде чем повалил Сакуру на спину и неосторожными, почти грубыми движениями опустил вниз лиф ее тонкого платья, под которым она не носила белья. Она съежилась под его незнакомым, обезумевшим взглядом, но тут же поборола стеснение, позволяя Какаши нависнуть над ней, прильнуть губами к чувствительной коже ее груди и коротко огладить большим пальцем твердый сосок. Сакура задрожала от этого глубоко интимного прикосновения, а когда профессор обхватил ее грудь, полностью уместившуюся в его ладони, и стал ласкать ее губами, она выгнулась дугой и издала совершенно бесстыдный, приторно-сладкий стон. Влажная от поцелуев Какаши кожа Сакуры при соприкосновении с воздухом покрылась мурашками, соски болезненно заныли, и желание ощутить на себе его кожу она больше выносить не могла. Сакура просунула руки под простую белую майку профессора, огладив напряженные мышцы его спины, потянула вверх за края, и когда он помог ей избавить себя от одежды, Харуно сама приподнялась над матрасом, упираясь нагой грудью в пылающее тело Какаши. Ощущения от соприкосновения кожа к коже были столь невыразимыми, что у Сакуры все расплылось перед глазами, и границы дозволенного сперва стали размываться, а затем и вовсе испарились, точно она была безнравственной девкой на ложе случайного любовника. Какаши хотел ее до головокружения, до распирающего чувства ниже пояса, почти до боли, и она знала это, чувствовала его твердость, когда он прижимался к ней всем телом, и так же сильно его хотела. Сакура понимала, что ее действия безрассудны, что это может выглядеть бесстыдно, и что за этим может последовать нечто неотвратимое, но ей было все равно. Подставляясь под поцелуи профессора, что не умалял своих ласк ни на миг, Сакура протянула руку к его ремню на брюках, неслушающимися пальцами вцепилась в пряжку, рванула хвост ремня из петли, и именно с этим ее действием все прекратилось. Хатаке резко сел и, отвернувшись, накрыл лицо ладонями. Тяжелое дыхание восстановить за каких-то несколько секунд ему не удалось, и он продолжал шумно дышать в ладони, сгорбившись от бессилия. Он корил себя за то, что так легко поддался своей похоти в совершенно неподходящее для этого время и вовлек в это Сакуру. Но мысли так легко утекали из его головы, когда она оказалась так близко и была такой желанной, и Какаши не смог это контролировать. Однако в какой-то момент главная мысль, тревожащая профессора почти беспрестанно, ударила его по голове, и он не мог более слепо следовать зову плоти. Главная суть пророчества, по-прежнему известная только им с Хинатой, мучила Какаши, выедала его мозг ложкой и каждый день служила напоминанием о том, что он ничего не может сделать, чтобы этого избежать. А самое отвратительное во всем этом то, что подсознательно профессор догадывался, как может звучать суть пророчества. Вот только все равно он не смог бы не остаться шокированным и не заиметь стремления этого избежать. — Какаши? — Сакура сидела в постели, прижимая руки к груди и глядя на него с недоумением. — Прости, — грубо растирая лицо ладонью, прошептал Хатаке, не в силах повернуться к ней и посмотреть в глаза. — Я сделала что-то не так? — взволнованно залепетала она, дрожащей рукой заправляя за уши взлохмаченные волосы. — Нет-нет, — Какаши все же обернулся, не скрывая свое возмущение ее словами. Как она могла сделать что-то не так?! — В чем тогда… — Сакура помотала головой, и в глазах ее заблестели слезы: сколько он может ее отталкивать? Сам ведь признался, что больше не хочет ее отпускать, сам стал ее целовать, сам зашел дальше… — Что с тобой, Какаши? Он не мог ей сказать. Не мог все объяснить, хотя кое-что объяснить Сакуре у него все же вышло немногим ранее. Но это… Эти переживания Какаши должен был оставить себе. — Я думаю о… — О пророчестве, — Харуно поднялась на пошатывающиеся ноги и повернулась к нему спиной, лихорадочно натягивая на себя верхнюю часть платья, а заодно оправляя подол. — Я поняла. Какаши тоже встал, осторожно подбираясь к ней со спины. — Сакура… — Давайте на сегодня закончим разговоры, — резко развернувшись к нему, отчеканила она. — Думайте о пророчестве, о майоре — о чем угодно. Только не нужно при этом мучить меня, играя моими чувствами. Сакура ворвалась в свою палатку и только тогда смогла отдышаться, хлопая себя по лбу и жмуря глаза от досады и стыда. Ино проснулась от раздражающего шороха и, отплевываясь от волос Хинаты, приподняла голову. Харуно что-то тихонько бормотала, яростно встряхивая одеяло, и Яманака насупилась. — Ты чего там возишься? — Спи, — отмахнулась Сакура, укладываясь рядом с Хинатой. — Ты где была? — не отставала Ино, пытаясь разглядеть подругу в темноте, к которой еще толком не привыкла спросонья. — Который час? — В туалет ходила, — бесцветно бросила она. — Хватит болтать. Если разбудишь Хинату — сама станешь потом успокаивать. — Быстрее ты ее разбудишь, — обиженно буркнула Яманака и отвернулась на другой бок. Сакура ничего больше не ответила. Насилу закрывая глаза, она «предвкушала» длинную, бессонную ночь.☀️☀️☀️
Кемаль сжимал в руках свой тюрбан, настороженно глядя туда, куда уже битый час смотрели его товарищи. Дейдара предпочитал особо не комментировать неожиданное пополнение в личном составе Яхико, как и Кемаль, а вот Хидан с удовольствием чесал языком, не поскупившись на нелицеприятные фразочки в адрес нового члена их не очень-то дружной команды. — Как сыч сидит, — сквозь зубы процедил он, поглаживая свой медальон через футболку. — Мудила. Тошнит уже от всего его вида. — Тебе-то какое до него дело? — недовольно буркнул Дейдара. — Пусть себе сидит, никого ж не трогает. — Давайте его прикончим, а? — вскинув голову на товарищей, уже не впервые предложил Хидан. — Нет, я серьезно, этот урод меня раздражает! Так и хочется вогнать ему нож в брюхо! — Да заткнись ты, — прыснул Дейдара, но следом посерьезнел, завидев, как Хидан достает из кармана складной нож. — Какого… убери, придурок! — Он тебя опять пристрелит, Аллахом клянусь, — опасливо пробормотал Кемаль, пока Дейдара пытался засунуть нож Хидана обратно ему в карман. — Такое уже было. Он ухмыльнулся, коротко облизнув губы. — Не сможет. Я ведь пуль не боюсь. К тому же, Какузу палит в меня с утра до вечера — этим меня уже не удивить. — Жаль только, что это так и не принесло свои плоды, — позволил себе отпустить издевку Дейдара. Кемаль приглушенно рассмеялся в тюрбан, но наткнувшись на уничтожающий взгляд Хидана, сконфуженно откашлялся, плюхнув головной убор себе на макушку. — Я, честно сказать, не ожидал, что Киба с какого-то перепугу примкнет к нашей группе, — поделился своими мыслями Дейдара. — Зачем ему это? — Я тоже не понял, — одобрительно закивал Кемаль, упираясь взглядом в спину майора Инузуки, сидящего неподалеку. — Он же там за своих рвать и метать был готов! А тут… — он пожал плечами в искреннем недоумении. — Даже не знаю, как это толковать… — А че тут толковать, дебилы? — ядовито усмехнулся Хидан, поигрывая складным ножом в руке и так и не отнимая от Кибы сощуренного взгляда. — Бабок ему захотелось. Строил из себя хер пойми кого, а самого потом на золотишко потянуло. Только вот делиться с этим уродом сокровищами я не собираюсь. Слышали, обмудки?! — он повернулся к Дейдаре с Кемалем, вскинув перед ними руку с ножом. — Ни грамма золота этот ублюдок не получит! — Сомневаюсь, что дело в этом, — поморщился Дейдара, отодвигая от своего лица руку Хидана. — Ты на кой хер его вообще из того храма спасал, кретин?! — продолжал возмущаться он, снова принимаясь трясти ножом перед физиономией Дейдары. — Я же тогда говорил, чтобы ты не вмешивался! Пусть бы эти исследователи высокомерные хоть всей оравой попередохли! Нам ли не насрать? — И как бы ты тогда до пирамиды добрался, неверный?! — заслоняя Дейдару собой, возроптал Кемаль. — Башкой своей подумай, ради Аллаха! — Да что с вами говорить, — смачно харкнув в сторону, прорычал Хидан и развернулся к лагерю. — Дурачье наивное. — Гори в адском пламени, шайтан! Хидан остановился и, оглянувшись через плечо, широко улыбнулся. — Вот тебя-то он первого и застрелит, черномазый, пока под покровом ночи будешь Аллаху своему молиться, — с этими словами он возобновил движение, неспешно отдаляясь от товарищей. — Вали давай! — бросил ему вдогонку Дейдара, краем глаза глянув на оторопелого Кемаля. — А если серьезно… — тихо произнес он, толкнув друга плечом. — С какой целью Киба теперь на нашей стороне? Он приведет нас к затерянной пирамиде, а дальше что? Неужто действительно золотом делиться придется? — Понятия не имею, братишка, — сухо отозвался Дейдара, продолжая хмуро смотреть вдаль. Киба сидел неподалеку от грузовика своих новых компаньонов и осторожно скользил по коже лица опасной бритвой, после каждого неспешного, но уверенного движения обтирая лезвие о полотенце у себя на коленях. Свободной рукой он держал перед собой небольшое прямоугольное зеркало, и когда помимо собственного отражения майор увидел в нем еще одно, его рука дрогнула над недобритым подбородком. — Для кого прихорашиваешься? — присаживаясь рядом с майором, отшутилась Конан. — Помочь? Не бойся, я тебя не обижу. Слишком симпатичная мордашка, а такую грех портить шрамами, скажи? Киба никак на нее не отреагировал, вернувшись к своему занятию, но внутри все неизбежно забурлило от гнева. — Я думала, мы теперь друзья, — слащаво пролепетала она, внаглую пристроив подбородок на плече Инузуки. — Но ты так и не становишься сговорчивее. Киба отнял от лица лезвие бритвы, дернул плечом, отчего Конан пришлось отодвинуться от него, и снова уставился в зеркало. — Когда ты собираешься ему сказать? — Что именно? Майор плотно сжал губы, скривившись от отвращения к женщине, сидящей рядом. — Что ты подлая сука. Конан расхохоталась, как будто реплика Кибы ничуть ее не обидела. В конце концов, она была неглупой и прекрасно понимала, чем это все заслужила. Правда… ей было глубоко плевать, что он о ней думает. — Если ты имеешь в виду, когда Яхико узнает о том, что наряду с другими станет жертвой апокалипсиса, то я отвечу так: никогда. Я уже говорила: тем лучше для него. А я очень берегу чувства Яхико. — Бережешь его чувства? — хмыкнул Киба, приставив лезвие к другой щеке. — Бесполезно говорить с ним об этом, — нахмурилась Конан, закинув ногу на ногу. — Даже если я из кожи вон вылезу в попытках объяснить, как работает природная энергия, заключенная в спессартине, и для чего нам всем сейчас нужно смиренно принять свою участь, он никогда меня не поймет. Яхико любит жизнь. И так просто не отдаст свою. — Ты предала его, — глядя в глаза своему отражению, выплюнул Киба. — Даже не дала ему шанса все понять. — А ты дал шанс Хинате, когда ее предавал? На щеке майора выступила капля крови, когда он слишком сильно надавил лезвием на кожу и оставил там небольшой порез. Он стиснул зубы, крепче сжимая в руках опасную бритву, и развернулся к Конан. — Не смей говорить о ней, — с намеком демонстрируя неприятельнице бритвенное лезвие, процедил Киба. — Я больше не хочу слышать, как ты произносишь ее имя своим поганым лживым ртом. — Я понимаю, ты на меня злишься, — мягко проговорила Конан, ничуть не испугавшись острой бритвы в руках майора. — Но не правильнее ли будет злиться на себя? Я не заставляла тебя поступать по-моему, ты сам так решил. А теперь хочешь свесить на меня все свои грехи? Здесь майору ответить было нечего. Он злился на Конан — это верно. Он ее ненавидел. Однако Киба действительно принял решение самостоятельно, пусть и без того разговора с Конан ему бы такое и в голову не пришло. Все изменилось. Тяжелые времена требуют радикальных решений. И майор о своем не жалел, как бы сильно мучительная тоска ни рвала его сердце. — Я знаю, тебе больно, — судя по всему, обладая способностью читать людские мысли, успокаивающим тоном выдала Конан. — Но в первую очередь ты должен думать о нашей цели. Главное понять, что ты поступаешь гуманно. Нет ничего плохого в том, что ты хочешь мира. Думаешь, ты один такой? Только представь, сколько людей мечтают о том же, и скольких жизнь так же потрепала и в военное время, и в любые другие времена? Да их не сотни, и не тысячи! Мой наставник всю жизнь ждал того момента, когда природная энергия найдет выход и освободит мир от своего губительного влияния. Однажды он открыл мне тайну спессартина, и с тех пор я следовала той же цели — спасти человечество. Но спасти его не тем путем, что избрал «Омникус» и Какаши Хатаке. А путем избавления. Майор уже невольно слушал все, что говорила Конан, даже если не имел такого желания. А говорила она постоянно, едва выпадала возможность остаться с ним наедине. Эта страшная женщина неустанно долбила ему по мозгам тщательно выверенными фразами, проникающими в самое нутро, и тем самым пыталась вогнать в крышку его гроба как можно больше гвоздей. Но он и так уже понимал все, что она силилась до него донести на протяжении последних нескольких дней. Однако все еще не уставал этому поражаться, а вместе с тем все больше вовлекался в тайную жизнь Конан и становился ее частью. — Соберись, майор, — вкрадчиво изрекла она, взявшись за полотенце и осторожно промакивая ранку на щеке Кибы. — Ты приведешь нас к затерянной пирамиде, и от того, что одно лишь наше присутствие спровоцирует скорое извержение природной энергии, все закончится. А потом возродится новый мир. — Новый мир, — вторил он, словно хотел поплотнее уложить у себя в голове мысль об этом, и позволил Конан с особой заботой начисто вытереть его гладковыбритое лицо. — Не забывай, зачем ты все это делаешь. Ты делаешь это не для меня, а во благо Хинате и своим друзьям. А я — во благо Яхико. Потому что мы их любим и хотим для них только одного: мира. Кемаль в ужасе пятился назад, прижимая руку ко рту и сдавленным шепотом взывая к милосердию великого Аллаха. Он мог поверить, что майору понадобилось золото, и именно ради этого тот предал своих товарищей, оказавшись по ту сторону баррикад. Но поверить в то, о чем говорила Конан… К такому Кемаль не был готов. Тем не менее, он не стал подвергать какому-то осмыслению все, что услышал, по счастливой, или же не очень случайности оказавшись не в то время не в том месте. Вместо этого Кемаль незамедлительно отправился к Яхико, чтобы пресечь на корню даже попытку совершить непоправимое за его спиной. — Босс! — ураганом влетев в палатку своего лидера, воскликнул Кемаль. — У меня тут… это… Мне нужно срочно кое-что сказать… Яхико свел рыжие брови к переносице, нехотя развернувшись к товарищу. — В чем дело, Кемаль? Говори. Я немного занят. Он заозирался, забегал вокруг темными глазками-бусинками и отчаянно пытался подобрать слова. — Я только что стал свидетелем одного разговора. Даже не знаю, как сказать… Яхико скрестил руки на груди и блеснул недобрым взглядом. — Говори как есть. Долго собираешься мне голову морочить? Кемаль снова огляделся и, понизив голос почти до шепота, сказал: — Это касается Конан.