Nik Rostov — The Great Love
Леденящий душу страх накатывал на Шикамару постепенно, пока не достиг своего пика и не ударил страшным головокружением. Глаза кололо, щипало, резало, но он продолжал упорно приоткрывать веки, чтобы выцепить взглядом Ино, прижать ее к себе и не отпускать ни на секунду, покуда вокруг в неистовстве бушует буря. Нара отчаянно звал ее, заглушаемый тканью чертового платка, что закрывал рот, продирался сквозь сбивающий с ног ветер и не оставлял попыток ее найти. — Какаши, Ино пропала! — закричал он, опустившись к профессору, который вместе с Сакурой все это время не сдвигался с места. — Что? — перекрикивая шум ветра, сощурился Хатаке — совсем ничего не расслышал. — Я не могу найти Ино! — продолжал паниковать Шикамару, то озираясь округ, то выискивая что-то в глазах-щелочках профессора над кромкой клетчатого платка. — Она была рядом, клянусь, она только что была… — Успокойся, — приблизившись к криптологу, вкрадчиво пробубнил Какаши, невольно крепче стиснув плечи Сакуры. — Она рядом, просто из-за потери видимости мы не можем друг друга увидеть. — Но вас я нашел, — зажмуриваясь от боли в заслезившихся глазах, упрямо твердил Нара. — Значит, она потерялась. Нужно что-то делать, и срочно, нельзя оставить ее одну! — Шикамару, сейчас ты ее не найдешь. Оставайся на месте и береги глаза. Как только буря поутихнет, мы… — Я не собираюсь сидеть здесь в неведении! — заявил он и, вскочив на ноги, вопреки уговорам профессора, бьющим ему в спину невнятным бубнежом, стал на ощупь продвигаться незнамо куда. Яманака потерянно смотрела на тусклый свет фонаря, что выжил в ее рюкзаке по счастливой случайности, и прижимала дрожащие коленки к груди. Спину и левый бок, куда она приземлилась, немного саднило, но в общем Ино была цела: чудом сумела вовремя сгруппироваться при падении и ничего себе не повредить. Взгляд археолога сместился с фонаря и устремился вверх — туда, где на поверхности продолжала завывать буря, и откуда с тихим шорохом сыпались песчинки, грозясь через неопределенное количество времени оставить Ино погребенной в этом подземелье, прежде скрытом песками, что сегодня так яростно разогнал ветер. Она не сразу поняла, где оказалась, и как это вообще произошло. Только когда Ино пришла в себя, отыскала фонарь в рюкзаке, сброшенном с плеч, и смогла осмотреться, ей все стало ясно. Сомнительно, правда, как образовалась ловушка, в которую она угодила: это достаточно приличное углубление в земле наподобие рва, только куда у́же, вероятно, было вырыто здесь многим раньше и, как вариант, служило укрытием для бедуинов от тех же песчаных бурь и других природных явлений. Впрочем, это не имело значения — из такой большой глубины ей в любом случае не выбраться: ни самой, ни даже с чьей-либо помощью, которой ждать сейчас было неоткуда. Яманака с рваным вздохом уронила голову на колени и зажмурилась, отчего слезы незамедлительно сорвались с ее ресниц и тронули покрасневшие щеки. Она потянулась к платку, лежащему подле нее, и прикоснулась его краешком к лицу, осторожно промокнув влагу. Неужели такова ее судьба — быть похороненной в пустыне, которую горячо любила и куда каждый раз хотела вернуться, намереваясь совершить что-то значимое для археологии? Однако Ино о себе в этот момент, как ни странно, думать перестала: ее волновало лишь благополучие своего отца, для которого утрата единственной дочери станет настоящим ударом и самой невосполнимой потерей, подобную которой ему однажды уже пришлось пережить. Яманака обессилено заплакала, крепко обхватывая свои колени: страх за здоровье и жизнь отца оказался сильнее всего. Тонкая струйка песка, понемногу накапливающегося в яме в виде пока еще крохотной кучки, притянула к себе взор Ино, и она снова зажмурилась, прогоняя из своего воображения жуткую картину, где ей предстояло умереть от механической асфиксии из-за большого количества песчаных масс, которыми рано или поздно заполнится небольшое пространство вокруг нее. Яманака затрясла головой, но яркое видение оставалось маячить перед глазами. Тогда она глубоко вздохнула и уже не впервые прокричала куда-то ввысь: «Кто-нибудь! Я здесь!» Пусть и понимала: сейчас, в разгар бури, никто не откликнется. — Ино?! Яманака взволнованно выпрямилась, отдаленно заслышав гулкий голос Шикамару, сливающийся с шумом ветра. Либо она начала сходить с ума из-за осознания неизбежности своего будущего, либо Нара действительно находился прямо над ней. — Шикамару! — изо всех сил позвала Ино, поднявшись на ноги. — Господи, Ино! — рывком опустив платок и с трудом приоткрывая покрасневшие глаза, он склонился над ямой и сразу же увидел ее сгорбленную фигуру. — Как ты?! Я думал, что уже тебя не найду, пока все не закончится, тут же ни черта не видать! — И как ты меня отыскал?! — Мне казалось, я угодил в зыбучие пески, потому что меня на ровном месте будто начало утягивать под землю, но оказалось, я чуть не провалился куда-то, почему сразу и понял, куда ты могла исчезнуть. Тут сплошь и рядом какие-то углубления, где песок смело — толком-то не разглядеть, я не ожидал, что они настолько глубокие. Видимости никакой, здесь запросто можно… Она испуганно вздрогнула, когда Нара прервался и судорожно закашлялся, притягивая пальцы ко рту. Сначала что-то внутри нее всколыхнулось от радости — Ино была услышана, и теперь того, что она себе навоображала, не случится. Но понимание, к которому она ранее пришла, вернулось к ней незамедлительно: из такой глубины Шикамару сейчас при любом раскладе ее не вытащит, а ко всему прочему, может и сам пострадать. — Шикамару… — Ино покачала головой, когда он засобирался продолжить что-то говорить, и слезы снова укололи ее щеки. — Сейчас ты должен уходить отсюда. — Что? — Нара вновь со свистом закашлялся, и глаза заслезились интенсивнее, вынуждая его часто заморгать. — Что ты говоришь? Как я могу оставить тебя здесь?! — Ты все равно не сможешь меня вытащить, — она озвучила свою недавнюю мысль, вкладывая в тон голоса как можно больше спокойствия, за которым плескался неуемный страх. — А если попытаешься совершить хотя бы одно неосторожное движение — тоже окажешься здесь, и тогда на свое спасение я точно рассчитывать не смогу. — Да что ты такое… — проклятый кашель оборвал Шикамару на полуслове, но он продолжал недоуменно вертеть головой и давить из себя слова осипшим голосом. — Что ты вообще несешь, женщина?! — Посмотри сам. Нара проследовал за взглядом Ино и, протерев глаза подушечками пальцев, а заодно в очередной раз проморгавшись, он увидел увеличивающуюся горку песка чуть поодаль от археолога. Тошнотворное чувство паники набежало вновь и безжалостно сдавило его горло, заставляя тяжело сглотнуть и растерянно мотнуть головой. — Нет… — Шикамару, — Яманака шмыгнула носом, решив до последнего сдерживать вырывающийся плач и оставаться перед ним стойкой. — Ты должен переждать бурю снаружи, и если мне повезет — вы сможете попробовать вытащить меня отсюда. У профессора же наверняка есть веревка или что-то… — она сбилась, дотронувшись до лба дрожащей рукой, — черт побери… Он затряс головой, проехавшись ладонью по гладкому песку, и едва не соскользнул в яму прямо в этот самый момент. — Твою ж… — Шикамару отполз чуть дальше от пропасти. — Я не буду слушать этот бред, что ты здесь… — А если буря затянется, и я останусь тут, то передай моему папе, что я… Что я его… — Ино резко опустилась на землю и, накрыв ладонями лицо, громко разрыдалась, больше не имея сил прятать свои истинные эмоции ни от себя, ни от Шикамару. — Нет-нет, Ино, постой, не надо плакать, — сбивчиво заговорил он, снова рискуя своим положением и склоняясь над ямой все ниже. — Ты выберешься отсюда — подобное уже было в Долине Царей, помнишь? Все будет хорошо. Ты скоро встретишься с отцом и сама скажешь ему то, что захочешь. — Па-апа-а-а, — обессилено затянула Ино, качаясь вперед-назад и размазывая по лицу слезы. — Он этого не переживет! Папочка, прости меня! Как же так… Папа, как же так… — Ино… — от увиденного у Шикамару защипало в носу, и это ощущение оказалось даже сильнее, чем резь в глазах, к которой он уже стал привыкать. Нара отвернулся, спрятав нос и рот в сгибе локтя перед лицом беспощадной бури, и снова повернулся к Яманака. Она продолжала жалобно плакать, звала отца так же, как дети зовут маму, когда им страшно или больно, и тем самым наживую вырывала сердце из груди Шикамару. Принимать опрометчивые решения он не привык — обдумывать каждое свое действие, оценивать риски, просчитывать наперед всегда было присуще Шикамару Нара, и до сих пор это оставалось неизменным. Но в эту минуту ему стало плевать, что с ним будет дальше. Он просто выдохнул шумно, подавляя очередной приступ кашля, уселся на песок и, не без доли страха свесив ноги, отчаянно сорвался вниз. — Шикамару! — истерично взвизгнула Ино, когда он неуклюже рухнул неподалеку от нее. — Твою мать, как больно… — хватаясь за ногу, стал сокрушаться Нара и с трудом перекатился на бок. Падение вышло не столь же удачным, как у Ино, но в целом обошлось без серьезных травм. — Что ты творишь, идиот?! — возопила она, припадая к земле и со жгучей злобой принимаясь лупить его куда придется дрожащей, но крепкой ладонью, словно ему и без того было мало. — Почему ты меня колотишь?! — безуспешно уворачиваясь от хлестких ударов Яманака, завозмущался он. — Уймись, сумасшедшая ты женщина! — Что ты наделал?! Ты хоть понимаешь, какое безумство совершил?! Теперь мы тут вдвоем погибнем, дурень! Да что ты за человек-то такой?! Я не могу! Не могу тебя выносить! Нара пригнулся, тем самым избежав нового удара Ино, поток которых она и не думала унимать, и его губы тронула неуместная ухмылка. — Ты не раз говорила, что я трус, — перехватив ее руку и сжимая запястье до побелевших пятен на коже, Шикамару красноречиво изогнул бровь. — Что скажешь теперь, м? Она оторопела и даже снова его ударить не смогла от такого заявления. — Так ты решил доказать мне обратное, совершив такой глупый поступок?! Да этим ты смог доказать только то, что у тебя с головой не все в порядке! — У Хинаты, выходит, тоже не все в порядке с головой, раз она не сумела оставить в беде своего любимого человека? Ино плюхнулась на пятую точку, игнорируя то, что ее юбка задралась выше колена, оголяя ноги, и в смятении забегала глазами по невозмутимому лицу Шикамару. — Что ты… говоришь?.. — Я не брошу тебя здесь одну, и плевать, чем это для меня закончится. Я буду рядом, потому что должен. Потому что это все, чего я хочу. Она помедлила, прежде чем снова заплакать, и Шикамару переменился в лице, что исказилось болезненно. Видеть Ино такой ему прежде не доводилось, и он успел подумать, что лучше бы она его била до потери пульса или разорялась до его нервной чесотки, чем лила слезы у него на глазах, кажущаяся сейчас такой хрупкой и беззащитной. — Ино, прошу, не плачь, — пододвигаясь к ней ближе, иным голосом заговорил Нара. Он неловко потянулся к ней руками, но она сама подалась вперед, позволив ему себя обнять. — Что же теперь будет с моим папой… — жалобно скулила Ино, хватаясь за ворот рубашки Шикамару и невольно крепче прижимаясь к нему всем телом. — Он этого не переживет… Раньше он жил ради меня, когда потерял маму, а сейчас… Нара удивленно вздернул брови, услышав о матери Ино, которую она прежде не упоминала, и тогда некоторые вещи, которым он не находил объяснения, становились ему понятны. — Твоя мама… умерла? — на свой страх и риск прямо спросил он, отводя от заплаканного лица Ино ее намокшие белокурые локоны. Она заглянула ему в глаза, приподнимая голову, и в этом взгляде было столько боли, что Шикамару не смог сдержать судорожного вздоха от всего ее вида. В этих глазах сейчас он мог разглядеть так много, но ему стало стыдно в них смотреть: так он будто заглядывал Ино в душу, пробирался в самую ее суть, и Шикамару казалось, он не имел на это никакого права. Однако Яманака решила иначе. Сморгнула слезинку, что быстро скатилась со щеки к подбородку, глубже врезалась взглядом во внимательные, полные сострадания глаза Нара. — Моя мама умерла, когда мне было десять. Она тяжело болела, и врачи не смогли ей помочь. Папа тогда сам едва не заболел от тоски, но держался ради меня, и мы вместе справлялись с невосполнимой потерей мамы. — Мне… — Шикамару мотнул головой, осторожно огладив большим пальцем плечо Ино. — Мне очень жаль… — Мне было плохо без нее. Даже несмотря на то, что с самого раннего детства я была папиной дочкой, смерть мамы очень сильно на мне отразилась. Я стала замкнутой и никого, кроме отца, к себе не подпускала. Сначала я злилась на своих друзей в школе, ведь у них были мамы, которые не болели и были рядом, тогда как моей не стало. А потом… — Яманака всхлипнула, коротко утерев влагу под носом, — потом, повзрослев, я однажды поняла, что еще одной потери никогда не переживу. Нара было стыдно за те краткие эпизоды, когда он считал Ино самодовольной, эгоистичной стервой, которая отчего-то ставит себя выше других. Ему стало стыдно за каждое свое слово, что он бросал в ее адрес вполне обдуманно, и противно оттого, что не смог заручиться ее доверием и узнать о ней больше гораздо раньше — не тогда, когда они оба могли распрощаться с жизнью глубоко под землей. Нара не винил в этом Ино, а понимал, что сам облажался, раз не удостоился того, чтобы она открылась ему и поведала о том, что скрыто глубоко за душой. — Я не хотела ни к кому привязываться — у меня оставался папа, и мне этого хватало. Мне было известно, как несправедливо с людьми обходится судьба, а стать частью чьей-то жизни и потом переживать утрату этого человека я позволить себе не могла. Но здесь, в этой экспедиции… Я ощутила потребность в дружеском общении, далеком от обыденных светских бесед, в привязанности, в человеческой теплоте и… любви. Однако мне страшно, Шикамару. На самом деле, я переживаю за отца каждый божий день: вдруг он заболел, пока меня нет, или с ним еще что-нибудь случилось? Не знаю, сердечный приступ, инсульт, воспаление легких или еще какая хворь его одолела? Я переживаю за Хинату, ведь она так бездумно все это время была готова броситься за Кибой, в котором растворилась, словно кроме их чувств ее больше ничего не волнует. Я боюсь за Наруто, ведь он добрый и бескорыстный, а с такими людьми судьба особенно несправедлива. Я переживаю за Сакуру, потому что очень полюбила ее и боюсь, что она сломается из-за бесконечных попыток вынести любые тяготы и не проявить при этом слабости. Я переживаю, что профессор в итоге останется в дураках, и что майор так и не позволит себе быть счастливым. А ты… ты… Прежде Шикамару никто так не рвал сердце, как это делала Ино. Чужая боль раньше в нем никогда не откликалась, а теперь, когда он видел боль женщины, которую держал в своих руках, его захлестывали эмоции, оголяя каждый нерв, обволакивая каждую клеточку тела. В груди все нещадно ныло, тянуло, когда он смотрел на утопающую в собственных страхах Ино, и такой она проникала в его сердце еще прочнее, вызывая у Шикамару твердое осознание: это навсегда. — Ты можешь накричать на меня, можешь наброситься с кулаками или пощечинами, но прошу, Ино, только не плачь, — не своим голосом взмолился он, утирая ее залитые слезами щеки и разглядывая безупречные черты ее лица как впервые. — Прости меня, — без страха и стеснения, без капли гордости она смотрела на него, и этот чистый, почти невинный растерянный взгляд пронзал Шикамару насквозь. — Наверное, я все же не хотела обижать тебя ни словом, ни делом, но не могла иначе. Ты стал мне небезразличен, и это пугало меня до ужаса. Я не хотела думать о тебе, но продолжала это делать, и чтобы убедить себя в том, что на самом деле я ничего к тебе не испытываю, мне хотелось уколоть тебя, задеть побольнее. Не оставить иллюзий ни тебе, ни себе, ведь мы друг другу не подходим, и вообще, впускать в свою жизнь мужчину для серьезных отношений или, упаси Боже, брака я не собиралась. Я хотела, чтобы ты видел во мне лишь красивую картинку, чтобы никогда не узнал меня настоящую и оставался просто мужчиной, ведь им всем нужно было лишь мое тело, нужно было получить чуточку моего внимания, чтобы потешить свое эго, но никак не добиться моей любви. Кто захочет любить надменную стерву, которой плевать на чужие чувства? Но тебе было все равно. И как бы я ни старалась быть для тебя другой, ты все равно понемногу раскрывал истинную меня и, сам того не ведая, влезал в мою жизнь, хотя там тебе не было места. Что-то я говорила тебе искренне, а где-то намеренно стремилась оттолкнуть от себя и запретить себе чувствовать то, что я испытывала по отношению к тебе и испытываю сейчас. Я проиграла самой себе, но только представь: это не имеет для меня значения. Я во многом ошибалась по жизни. Напрасно отгораживалась от уз любого толка: дружеских и любовных, но ведь человеку без человека существовать никак нельзя. Нельзя жить без чувств, без любви и доверия. Вот не смогла и я. И все те люди, с которыми я задумала ограничиваться только рабочими отношениями, стали мне семьей. И тот, кто, казалось, совершенно мне не подходит, оказался самым важным и нужным. Нара был ошеломлен откровенными признаниями Яманака. Его взяла такая оторопь, что он даже не мог подобрать слов, дабы ответить на все сказанное Ино. Шикамару не замечал, как крепко сжимает руками ее плечи, как нагло смотрит в мокрые глаза, и как быстро при этом бьется его сердце, сбивая дыхание. Он ощутил потребность укрыть Ино от любых невзгод, даже если какие-то оставались далеко в прошлом, уберечь ее от страшной беды, в которой они теперь оба оказались, и одарить самой большой любовью, чтобы доказать: ему можно доверять, с ним можно не бояться быть собой, и он готов любить ее любой. Красивая картинка, о которой она упоминала, безусловно, манила, притягивала, вынуждала чувствовать присущее мужчине желание обладать, присвоить, подчинить. Однако не это сшибло его с ног еще в самую первую их встречу. Именно то, что Ино не боялась кому-то не понравиться и говорить то, что думает, с уверенностью проявляя свой профессионализм, и покорило Шикамару. Пусть он и не мог долго в этом признаться даже себе. — Я боюсь, — прошептала она, прижавшись лбом ко лбу Шикамару, и ее теплое, неравномерное дыхание ощущалось на его коже. — Боюсь не вернуться домой к папе, оставив тут свою жизнь… Но я также устала бояться. Мне хочется, чтобы все закончилось, и чтобы жизнь стала прежней — без всего этого безумия с пророчеством и апокалипсисом. Киба сказал, что прежней наша жизнь уже не будет, и это правда так, но мне необходимо вернуться! Вернуться и ощутить все то, что я чувствовала раньше. Хотя… я уже не смогу. Знаю, что не смогу… — Я буду рядом с тобой, — с жаром произнес Нара, и Ино вздрогнула, оттого как прозвучал его голос, проникающий в самую ее глубину и вызывая волнующий трепет. — Что бы ни случилось с нами сегодня, я останусь рядом до конца. Даже если все закончится здесь — пусть так. Прежняя жизнь мне все равно больше не нужна без тебя. Яманака лишь на мгновение приоткрыла рот, впитывая в себя каждое произнесенное им слово, а потом лихорадочно закивала, поддаваясь безрассудному порыву и обхватывая голову Шикамару обеими руками. Она столкнулась с ним носами, опустила взгляд из-под опущенных светлых ресниц на его губы, коснулась их своими совсем невесомо, выдохнула шумно. Он не хотел отводить от нее свой взгляд даже под страхом смерти, но все же зажмурился, стремительно срывая с губ Ино такой необходимый им сейчас поцелуй, что унес его далеко отсюда, позволяя забыться, раствориться в ощущениях, поддаться сильнейшей тяге стать ближе к той, перед которой замирало сердце. Ино отвечала ему самозабвенно, со всей страстью, что в ней сейчас пробудилась. Она потянула Шикамару за растрепанный хвост, заставляя его запрокинуть голову, и приникла губами к его поблескивающей в полумраке влажной шее, с упоением слушая его протяжное дыхание в ответ на эту неожиданную ласку. Нара сжал в ладонях плечи Ино, торопливо спустился вниз по рукам, скользя по легкой ткани блузки, и переместил ладони на ее талию, бесконтрольно сдавливая эту изящную хрупкость под ребрами. Яманака задохнулась. Быстро отыскала губы Шикамару и вплела пальцы в его волосы, отбрасывая в никуда резинку, стягивающую хвост. Прижалась к нему грудью, что ходила ходуном от неистового сердечного стука. Ино действовала на автоматизме и упустила из виду тот момент, когда перебралась на колени Шикамару, путаясь ногами в ткани перекрутившейся юбки. Он обхватил руками ее бедра, с остервенением прижимая Яманака к себе, и от этой постыдной близости она надорванно выдохнула в его рот, а вместе с тем сама подалась вперед, намертво припечатываясь к мужской груди. Нара поймал губы Ино, ворвался языком в ее горячий податливый рот, стиснул бедра со страшной силой и вновь поднялся выше, касаясь дрожащими пальцами пуговиц на ее блузке. Она будто и не чувствовала, как петли покидает одна крохотная жемчужная пуговка за другой, продолжая горячо целовать Шикамару и путаться в его распущенных волосах, но даже так его волнение не утихало, и опасение замигало красной лампочкой. — Останови меня, — прошептал он у самых ее губ, пока его пальцы пусть и с прежней дрожью, но также с проворством расправлялись с оставшимися пуговицами. — Скажи, чтобы я остановился. Ино замотала головой, и волны ее волос накрыли их легким светлым облаком. — Нет. Я не хочу, — так же шепотом забормотала она, проводя пальцами по его щекам, по шее, затем по вороту рубашки. — Не останавливайся, не надо… Едва Ино успела договорить, Шикамару одним движением распахнул на ней блузку, не справившись лишь с одной пуговицей, безвольно повисшей на нитке. Глаза его потемнели, зрачки расширились, заблестели возбужденно при виде ее груди, скрытой под расшитым кружевом бюстье. Он был готов поклясться, что прежде не видел женщины прекраснее, и это определенно являлось сущей правдой. Нара был так сильно взволнован оттого, что мог позволить себе больше, чем смел мечтать, и не сразу сумел поддаться искушению дотронуться до нее. Подушечки его пальцев прошлись по кромке белья, коснулись теплой нежнейшей кожи под ним, мазнули по ребрам. Руки разошлись в обе стороны, ласковым, но сильным движением дойдя до ее прямой спины, и уже тогда Шикамару не стал терять времени перед тем, как щелкнуть застежками бюстье и дать куску ткани соскользнуть вниз. Ино задышала чаще, в предвкушении закрыв глаза, вслепую потянулась к пуговицам на рубашке Шикамару, и лишь тогда он смог оторваться от восхищенного созерцания ее белой округлой груди с затвердевшими розовыми сосками, почти неощутимо накрывая ее своими ладонями. Яманака прогнулась в пояснице и с рваным вздохом ткнулась грудью в его ладони: от теплоты, исходящей от его рук, внизу живота все болезненно сводило, и возбуждение накатывало крупными горячими волнами. Она явственно ощущала желание Шикамару под собой, снова подалась вперед, прижимаясь сильнее и заставляя его дернуться, смять в руках ее грудь, дотронуться губами до взмокшей шеи. Ино не стерпела, когда Шикамару принялся покрывать поцелуями чувствительную кожу, и тихо охнула, едва он накрыл губами ее сосок, втягивая его в рот, пробуя языком и касаясь кончиком носа. Руки Яманака несдержанно сминали ткань рубашки Нара, и совсем неудивительно, что в следующий момент кнопки-пуговицы защелкали и разошлись в разные стороны, а сама рубашка усилиями Ино соскользнула с его плеч. Завитки ее волос щекотали кожу Шикамару своими кончиками, и он сгреб ворох локонов рукой, перекидывая их на одну сторону. Придерживая Яманака за талию, Нара с вожделением смотрел на нее — раскрасневшуюся, нагую по пояс, подрагивающую от тяжелого дыхания, и его переполняла нежность. Ангельская красота, ныне ничем не искаженная, а напротив, облагороженная искренностью, туманила взор, но даже сквозь эту легкую поволоку Шикамару мог видеть Ино, изучать ее лицо, на котором алым ярчали приоткрытые выразительные губы, и сверкали широко распахнутые глаза; он мог смотреть на ее тело, ничуть того не стесняясь, восхищаться его женственными изгибами, поражаться тому, насколько мягкой и тонкой может быть кожа, что хочется касаться и касаться, целовать, дарить ласку, упиваться ею, пока не пропадет иссушающее чувство жажды. Шикамару долго мог созерцать прекрасное, что возвышалось над ним, но рука сама тянулась к животу Ино, чуть надавливая там, где скопился жар, разливающийся по всему телу и имея свое сосредоточие в самом низу. Нара вновь привлек ее ближе к себе, и она столкнулась с ним грудью, крупно вздрагивая от соприкосновения их тел. Новый поцелуй — и осознание, что ему никак ею не напиться, нахрапом ворвалось в его одурманенный разум. Шикамару углубил поцелуй до страшной откровенности, и Ино качнулась на нем, выбивая из него разом весь воздух. Руки запутались в складках юбки, но Нара упорно пробирался под нее, стискивая уже обнаженные бедра Яманака. Она нетерпеливо ерзала, хмурилась, мучилась от чудовищного желания, и Шикамару это чувствовал: мысленно отвесил себе оплеуху, тем самым прибавляя решимости, и с долей опаски дотронулся до ее белья под юбкой. Ино никогда бы не подумала, что способна враз похоронить заживо все свои принципы, стать доступной для мужчины, которого порой хотелось прибить голыми руками, и самолично подталкивать его к этому. Она не хранила себя для одного-единственного — такого Ино никогда не искала. Она ценила себя и свое тело, и не каждому позволила бы до себя дотронуться, но в ее жизни уже были мужчины, о которых она быстро забывала и которых потом к себе ни на шаг больше не подпускала. Те немногочисленные любовники Ино, вероятно, родились под счастливой звездой, коль удостоились такой чести, но это все равно ни к чему не приводило. Любить душой Яманака отказывалась. Телом — может быть, совсем ненадолго. Но не душой. Однако сейчас, позволяя Шикамару Нара ласкать ее под юбкой, сидя на нем верхом, Ино чувствовала совсем другое. Ей было хорошо: каждое его прикосновение сводило с ума, каждый вздох был приятен слуху, и мимолетный взгляд темных глаз пробирался вглубь ее существа. Тогда Яманака поняла, что лучше вообще не любить, если не готов любить всей душой, отчего по-настоящему хорошо и телу. Лучше не испытывать ничего — ни с кем и никогда, если нельзя познать все то, что Ино ощущала сейчас. Шикамару уперся лбом в ключицу Яманака, когда она медленно опустилась на него с потрясающим стоном, прокатившимся по его телу теплой волной. Он держал Ино за бедра под юбкой, помогая ей приподняться над ним, а потом снова осторожно опуститься, глубоко вбирая в себя всю его длину. Ее движения оставались плавными, даже опасливыми, и Нара из последних сил контролировал себя, чтобы не забыться и не заставить Ино двигаться быстрее. Он отвлекся на ее грудь, то поглаживая, то чуть сжимая, и она накрыла его ладони своими руками, откинув голову назад и концентрируясь лишь на своих ощущениях, что сейчас переполняли ее до краев. Приятная распирающая наполненность подстегивала Яманака задвигаться быстрее, и когда это случилось, Шикамару и сам не сдержал низкого стона, сверху вниз проводя ладонями по ее гладкой спине. Он смотрел, как пружинят ее локоны: за спиной и на плечах; как колышется полная грудь в такт ее движениям, и как свет фонаря отбрасывает причудливые тени на ее перламутровой коже. Гамма неповторимых эмоций напрочь сносила крышу, накапливалась внутри Шикамару все стремительнее, уже принимаясь лихорадочно искать выхода. Он безотрывно смотрел на Ино, лишь изредка прикрывая глаза, когда было совсем не совладать с наслаждением, и давил ладонями на ее плечи, как будто мог заставить ее почувствовать его в себе еще глубже. Ее лоб поблескивал от испарины в свете фонаря, пунцовые щеки горели, руки то ложились на грудь Шикамару, слегка царапая кожу ногтями, то искали его ладони с нестерпимым желанием крепко переплестись с ним пальцами. Ино жадно хватала ртом и без того спертый воздух, до боли в суставах стискивая его пальцы, ее лицо исказилось, межбровье прорезала морщинка, венка на лбу проступила сквозь кожу. Бедра Ино задеревенели, мышцы напряглись, и совершать каждое новое движение ей было уже невмоготу. Ее губы плотно сжались перед последним толчком, что Шикамару совершил ей навстречу, а потом раскрылись, и из Ино вырвался кристально чистый вскрик. Нара сомкнул веки, хотя так хотел смотреть на рассыпающуюся в удовольствии Ино столько, сколько она бы ему позволила, но равномерная пульсация ее сжимающихся вокруг него мышц не оставила Шикамару выбора: он с приглушенным стоном излился в нее, освобождаясь от всего, что так терзало. Они дышали в унисон: Ино полулежа устроилась на груди Шикамару, за которой продолжало в неистовстве колотиться его сердце, и ее улыбка была полна всеобъемлющей нежности. Лишь спустя некоторое время дыхание выровнялось, и дрожь отступила, измотав тело Яманака настолько, что она не чувствовала ничего, кроме сладкой истомы. Нара упоенно перебирал ее волосы, накручивая крупные завитки себе на палец, притягивая кончики к губам и вдыхая их аромат, который не могли развеять ни пыль, ни здешняя сырость. Легкие поцелуи в лоб, висок, скулу — Ино в забвении тихонько хихикала от каждого такого касания Шикамару, и он улыбался в ответ на эти приятные звуки, создающие иллюзию, что вокруг нет никакой опасности, а они — просто двое влюбленных, наконец, получивших возможность насладиться друг другом. Снаружи буря так и не утихла. Песчаная струйка продолжала скапливаться в горку, что становилась все выше, шире, объемнее. Где-то там кипела жизнь: у каждого своя, особенная, неповторимая. А здесь, в полумраке под землей для двоих влюбленных время остановилось, и жизнь резко сменила курс, из двух разных превращаясь в одну единую. Проживать ее или нет — им еще предстояло понять, но то, что их судьбы связаны, уже ничто не изменит. Это останется, как минимум, воспоминанием в памяти. Частью этого важного отрезка времени в экспедиции, который отпечатается на подкорке навсегда. — Прости меня, — вдруг заговорил Шикамару, и Ино вздрогнула от неожиданности, задрав голову к его лицу. — За что же? — За сломанную карету. Яманака нахмурилась, погружаясь в его глаза, полные серьезности, и прыснула в ладонь. — Вот, значит, как! — Мне стыдно за это, — признался Шикамару, сдвинув брови. — Правда, я все еще плохо помню, как все случилось, но если это так тебя обидело — прости. — Тебе стыдно только за это? — съехидничала Ино, проводя рукой по его обнаженному торсу. Нара ухмыльнулся. Наклонился, чтобы коротко поцеловать ее грудь, что все еще оставалась нагой, и пробежаться по бархатистой коже подушечками пальцев, вызывая у Яманака неуемную дрожь и покалывающие мурашки. Шикамару встряхнул блузку и накрыл ею озябшую Ино. — Мне больше нечего стыдиться, — как есть ответил он. Ино села, и блузка плавно скатилась с ее кожи. Она потянулась за своим бюстье и принялась одеваться под пытливым взглядом Нара. — Не смотри на меня так, — пробормотала Ино, мучаясь с коварными застежками на спине. — Буду смотреть, — Шикамару осторожно убрал ее руки в стороны, отбросил со спины волосы и сам взялся за две половинки бюстье, помогая расправиться с этой вещицей куда быстрее. Ино не стала возражать, в чем Нара был почти уверен, и лишь улыбнулась лукаво. Надела блузку, схватилась за пуговицы, скептически глянув на одну сильно пострадавшую, что осталась висеть на волоске. — Я не хочу умирать… — чуть слышно произнесла она, опустив плечи и чуть сгорбившись. Шикамару поморщился и притянул Яманака поближе к себе за талию, позволив ей прилечь спиной ему на грудь. — Я тоже, — признался он, пристроив подбородок у нее на плече. — Но теперь мне и умереть не жалко. Ино резко обернулась к нему, укоризненно покачивая головой. — Господи, да ты ненормальный… — Разумеется, — хмыкнул Нара. — Только ненормальный мог влюбиться в такую женщину, как ты. Смех Яманака был столь искренним и чистым, что Шикамару не сдержал своего. Хохотать сейчас, конечно, не впору, но ему хотелось. Скорее, это была необходимость разделить с Ино что-то хорошее, а не метаться в страхе перед неизвестностью. — Я здесь, Ино, — прошептал Нара вблизи ее уха. — Знаю, тебе страшно, и этот страх унять я не в силах, но если бы я только мог… — Ничего не говори, Шикамару… — отозвалась она и покрепче прильнула к нему. — Просто оставайся рядом и не отпускай меня. Он кивнул, тяжело сглатывая, и решил, что больше никогда ее не отпустит, даже если ему придется оставить здесь свою жизнь.☀️☀️☀️
— Куда прешь? Я первый. Хидана отшвырнуло назад, когда Какузу бесцеремонно схватил его за шиворот, осмотрительно пробираясь вперед. Тот шикнул украдкой и поправил на себе одежду, коротко чмокнув свой амулет на груди. Оглядевшись вокруг, Хидан неприязненно сморщился, но делать было нечего, и он направился вслед за Какузу. — Ты хоть знаешь, где искать этот сраный кубок? — потирая плечо, справился Хидан. Какузу громко скрежетнул зубами. — Если будешь меня отвлекать — я тебя отсюда вышвырну, малыш. Он прикусил язык и обратился к Джашину, тихо запевая молитвенную песнь — все лучше, чем слушать старческое кряхтение этого упрямого плешивого осла. Напарники давно решили, что кубок с бесконечным золотом достанется лишь им двоим, и на его поиски вглубь затерянной пирамиды они собирались отправиться тоже только вдвоем. Пока Яхико с Наруто прикидывали, как последнему забраться на самую вершину, поражаясь невиданной высоте древнего сооружения, а Дейдара с Кемалем просто все прощелкали за болтовней, Какузу с Хиданом уже заторопились наведаться за кубком — чего попусту время тратить? Они не сразу нашли вход в пирамиду, что располагался на высоте десять-двенадцать метров от земли, куда еще и взобраться надо было, однако долго с этим не провозились. Благо, годы лишили каменное сооружение облицовочных плит, и входное отверстие можно было заметить даже издалека. Внутрь пирамиды вел темный ход-коридор, который иной раз сужался до такой степени, что приходилось пробираться дальше на корточках. Ноги периодически скользили по каменным плитам пола, но здесь даже ухватиться было не за что, и следовать стоило с предельной осторожностью, а уж это нетерпеливому Хидану выполнять оказалось сложнее всего. Ступая вниз по коридору, золотоискатели вскоре наткнулись на подземную камеру, которую принялись осматривать, подсвечивая все вокруг фонарями. До следующей камеры они добрались уже быстрее. Приходилось порой останавливаться и внимательно прислушиваться: до ушей доносились приглушенные звуки, подозрительные шорохи то ли снаружи, то ли прямо внутри пирамиды, но это не могло сбить с намеченного пути к цели ни Хидана, ни уж подавно Какузу. В какой-то момент старшему из товарищей показалось, что из-за бесконечных блужданий они потеряли ориентир: камеры с неотличимой точностью походили друг на друга, и из-за темени было трудно понять, в какой они еще не побывали, а какую уже исследовали вдоль и поперек. В общей сложности насчитывалось пять таких камер, но каждая из них оказалась пустой. — Нам нассали в уши, — бесновался Хидан, когда они столкнулись с неудачей в пятой камере. Он с ненавистью швырнул небольшой острый камень себе под ноги, сплюнул, грубо вытер рот пыльной рукой. Какузу злился. И даже не оттого, что пока не отыскал кубок, а из-за бесконечных роптаний своего недалекого напарника, которому в тысячный раз захотелось пустить пулю в лоб. — Лучше ищи внимательнее, а заодно запоминай дорогу, чем насиловать мой мозг своим нытьем. — Нас жизнь каждый день насилует во все дыры, еще не привык? — пробурчал Хидан, звякнув своим амулетом, который засунул под мокрую от пота футболку. — Дерьмо… Здесь дышать нечем! — Заткнись. Он подавил острое желание засыпать напарника отборными ругательствами и себе под нос прошипел всем привычное: — Урод старый. — Я тебя прекрасно слышу, недомерок, — равнодушно бросил Какузу и резко отвел свет фонаря в сторону, где виднелся очередной узкий коридор, который, навскидку, и одного человека с трудом вместит. Небольшое помещение упиралось в стену — дальше хода не было. Какузу поморщился, явственно ощущая во рту знакомый вкус поражения, но все же двинулся вперед, тяжело вздыхая — с вентиляцией здесь были большие проблемы, и дышать становилось все более затруднительно. С остервенением пнув ботинком расшатанную металлическую решетку, он зажмурил глаза: грохот от ее падения выдался оглушающим. Искоса глянув на напарника, который накрывал уши ладонями, Какузу вошел внутрь камеры и стал смаргивать сухость в глазах. Хидан шумно выдохнул, когда дрогнувшая дорожка фонаря пробежалась по сверкающей груде драгоценного металла, среди которого чего только не было — сразу и не рассмотреть. Он припал на колени, шаря глазами по обилию сокровищ, и его глаза жадно сверкнули в полутьме. — Даже если здесь не будет кубка — насрать. Этого нам хватит, чтобы годами… — Тише, — вскинув указательный палец, осадил его Какузу. — Не верещи. — Ты че встал у меня над душой, маразмат вонючий?! — вопреки указаниям напарника, возопил Хидан. — Резче давай! Мы тут долго еще жопы парить будем?! — Не спеши, говорю тебе, — поморщившись от голоса младшего, спокойно проговорил Какузу и присел на корточки. — Мне нужен кубок — и только. — Ну так ищи давай тогда! Если раньше Какузу бы уже сгреб все это добро в мешок, да поскорее убрался отсюда, то сейчас он с каким-то необъяснимым отвращением отбрасывал прочь золотые монеты и украшения, как будто это не имело никакой ценности. Он говорил искренне: ему нужен был кубок и ничего больше. Хидан, в отличие от напарника, разбрасываться добром не стал: втихомолку совал по карманам всякие мелочи, уже наметанным глазом прикидывая, какие можно будет сбыть подороже. Конечно, он и от поисков кубка не отказывался, под приятный слуху звон драгоценностей шаря руками по всему этому изобилию. Что-то неожиданно громыхнуло неподалеку, и Какузу с Хиданом вцепились друг в друга растерянными взглядами. Последний проглотил слюну, смачивая пересохшее горло, и опасливо сжался. — Слышь, старый? — позвал Хидан, подобравшись к нему поближе. — Помнишь, как мы однажды обнесли сокровищницу в одном разрушенном храме? Тогда меня еще чуть крышкой саркофага не убило нахер. — Я каждый день жалею, что вовремя вытащил тебя оттуда, — без единой эмоции заметил Какузу. — Не гони. Ты бы сдох со скуки, если бы не я. — К чему ты вспомнил об этом? Хидан зажевал губу, перебросив взор на кучу сокровищ. — Мы ведь каждый раз рискуем ради всего этого, — с усмешкой бросил он. — Вечно же какая-то неведомая херь творится, когда мы тырим у мертвых последнее. — Я всегда говорил, что лучше брать у мертвых, чем у живых, — философствовал Какузу. — Добывать сокровища — это искусство, а не воровство. — Дейдара бы щас с тобой поспорил, — коротко рассмеялся Хидан. — Че он там заливает? Искусство — это взрыв? — Каждому свое, — рассудил старший из напарников. — Нельзя недооценивать его увлечение, которое, к слову, может принести пользу. А вот от тебя пользы мало. — Я не к этому вел, кусок ты ослиного дерьма, — вновь стал сокрушаться младший, продолжая раздраженно копаться в золоте. — Я знаю, к чему ты вел. Никто не знает, что случится, если тот малец заберется на пирамиду и сделает то, что положено. Хидан беспомощно всплеснул руками. — Да ясно, что тогда случится! Чето недоброе грядет, Какузу, зуб даю! — подцепив подушечкой большого пальца боковой резец, с уверенностью выпалил он. — А то, что мы сейчас слышали — тому подтверждение! Какузу смолчал на реплику товарища. Он и сам это понимал, но довести дело до конца был обязан. За годы товарищества они с Хиданом немало древностей обошли и давно делили на двоих долгую дорогу, пищу, кров, какой попадется, да все краденное. И хоть этот не в себе паренек много крови ему попортил, Какузу к нему уже привык давно. Хидан много болтал, в частности, много сквернословил, порой делал все наперекор своему напарнику, но вот в чем замечен не был, так это в том, чтобы к нему в душу лезть. Задавал, бывало, вопросы, мол, ты кто, да откуда, но в целом в личную жизнь не вмешивался, что для Какузу было важно. Да и про себя Хидан особо не рассказывал. Вот так и кочевали они вместе: вроде, товарищи, а по факту — совсем чужие друг другу люди. — Вот опять, — замерев, прошептал Хидан и потормошил Какузу за плечо. — Давай убираться отсюда, а? Может, ну его, этот кубок? Которого, поди, даже не существует! — Да что ты? — ухмыльнувшись глазами, поскольку лишь по ним эту эмоцию можно было распознать, Какузу зашуршал одеждой и выставил перед напарником свою находку. Он отшатнулся, как если бы увидел что-то омерзительное, но взгляда от сверкающего золотого кубка не отводил. — Чтоб меня… Колоколообразной формы сосуд в руках Какузу вызывал у Хидана редко испытываемое восхищение, пусть и особым великолепием кубок не отличался: ну да, сделан из золота — мало ли таких встречалось? Однако что-то в нем манило его, вызывало волнение, даже беспокойство. Потянувшись к древнейшему артефакту, Хидан схватился за обе ручки кубка по бокам и заглянул в его темную глубину, где было дна не видать. — А золото где? — вскинув бесцветную бровь, с претензией спросил он напарника. Какузу гулко усмехнулся. — А ты ручонку туда сунь для начала, может, и отыщешь. — Конечно, ага, — возмутился Хидан, — чтобы мне ее оторвало?! Хрен знает, что из себя этот Святой Грааль представляет! — Даже если и так — все равно отрастет. Дырка от пули во лбу же затянулась. — А ты все со своими садистическими наклонностями: хочешь как-нибудь надо мной поиздеваться? Держи карман шире, дедуля. — Мы оба знаем, что садист здесь ты, — справедливости ради отметил Какузу. — А я этого и не скрываю, — отшутился Хидан. Оба примолкли. Хидан скрупулезно рассматривал кубок в руках, пока Какузу не нарушил молчание и не заставил напарника крупно вздрогнуть от неожиданности. — И долго мне тебя ждать? — В смысле? — Клешню свою в кубок суй. Хидан замотал головой. — Катись к своим дохлым предкам, старикашка! Задумал на мне эксперименты ставить?! Какузу прикрыл глаза, позволяя вспышке гнева пройти мимо и бесследно затеряться где-то в глуби. Вместо того чтобы препираться с несносным молокососом, он нежданно-негаданно схватил Хидана за руку и, пользуясь эффектом неожиданности, засунул ее в кубок. Хидан брыкался и вопил до тех пор, пока не осознал: с его рукой, в общем-то, все в порядке, и вокруг тоже совершенно ничего не изменилось. Под серию рваных издевательских смешков напарника, он расслабился и наградил его по-настоящему убийственным взглядом — жаль только, что толку от этого не было: Какузу таким не проймешь. — Ну что, цел, идиот? — насмешливо справился он. — Я верю, что не за горами тот день, когда ты уже, наконец, сдохнешь, — обиженно пробурчал Хидан и, вынув руку из кубка, засмотрелся на свои пальцы. — И что там? — Где? — В кубке, тупоголовый кретин! Хидан нахмурился: только сейчас понял, что даже ничего и нащупать там не успел со страху. — Ладно, щас поглядим, — уже на добровольной основе запустив пальцы в кубок, он плотнее свел брови к переносице и уставился в пустоту, сосредоточенно шаря пальцами внутри артефакта. — Что ты там столько времени возишься?! — нетерпеливо выпалил Какузу, пихнув его в плечо. Хидан вытащил руку из кубка и с ухмылкой протянул Какузу несколько золотых монет. — И это все? — сжимая руку с монетами в кулак, он вскинул недобрый взгляд на напарника. — Все. — Не завирайся, малыш! — с этими словами Какузу выдернул из рук Хидана кубок, при этом едва не свернув ему кисть, и стал самостоятельно проверять сосуд на предмет золотых. Хидан откинулся назад и улегся на кучу золотишка, подложив руки под голову. Было твердо, неудобно, что-то впивалось в спину, но ему было параллельно. Когда еще почувствуешь себя хозяином положения в сокровищнице затерянной пирамиды на краю света? — Лжец, — на этот раз беззлобно произнес Какузу, выудив из кубка горстку монет. — Наколоть меня хотел? Хидан рассмеялся. — Тебя-то наколешь. Какузу высыпал монеты на пол возле себя и снова погрузился в недра кубка. — Интересно, как скоро там бабло закончится? — глядя в потолок, задался вопросом младший. — Неужели золото там и вправду бесконечное? — Этого нам сейчас не узнать, — Какузу поднялся на ноги, рывком оправив подол своих одежд, и кивнул напарнику. — Вставай. — Погоди, — Хидан резко сел и стал озираться вокруг, в конце концов остановившись глазами на Какузу, — а вот это все мы типа брать не будем? — Типа нет, — откликнулся он. — Идем отсюда. — А если эта херня… — Я. Сказал. Уходим. — Понял, — Хидан встал с належенного места и все же решил заграбастать себе еще несколько небольших драгоценных вещиц. — Стой ты! — прокричал он вслед уходящему напарнику, распихивая добро по карманам. — Меня-то жди, плешивый! Обратно золотоискатели возвращались второпях. Уже и безопасностью решили поступиться, да и на удушающий спертый воздух перестали внимания обращать. Теперь, когда кубок грелся у Какузу за пазухой, главной целью стало выбраться из затерянной пирамиды и как можно быстрее унести ноги. Но достигнуть этой цели столь же быстро, как предыдущей, так просто не вышло. Хидан хорошо помнил тот день, когда крышка саркофага едва не размозжила ему голову, и даже стычка с майором или неоднократные издевательства Какузу с применением оружия не могли встать в один ряд с этим происшествием. Ощущения были не из приятных, и его потом еще долго колотило даже от воспоминаний, так что с тех времен Хидан был особенно осторожен в местах захоронения древних египтян. Внутри пирамиды бродить — тоже так себе развлечение, однако Хидан и представить не мог, что оставленный в прошлом эпизод с саркофагом — еще не самое страшное, с чем он сталкивался. Напарники остановились на середине пути, хватаясь за что придется, чтобы хоть как-то удержать равновесие — все вокруг буквально заходило ходуном, как при сильном землетрясении. Хидан обернулся к Какузу, который чуть кубарем не покатился обратно вниз по каменной лестнице и сейчас изо всех сил впивался пальцами в слабо выраженный выступ-скол в стене. Выдохнув судорожно и хлопнув себя раз-другой по медальону под футболкой, младший уже было возобновил движение, однако тряска вновь повторилась и оказалась мощнее предыдущей. Хидан больно ударился затылком, когда Какузу оттолкнул его в сторону аккурат перед тем, как на него свалился гигантский обломок каменной плиты, что отошел от стены справа от лестницы. И он смог избежать своей участи по его милости, а вот сам Какузу попал в самую гущу событий, что Хидан не сразу смог обнаружить. — Какузу? — позвал он, когда тряска стихла и, казалось, пол стал понадежнее ощущаться под ногами. Хидан протер глаза от поднявшейся пыли, кашлянул сухо и стал осматриваться, снова обратившись к напарнику по имени. Какузу что-то натужно прохрипел, и только тогда Хидан смог увидеть торчащую под внушительными завалами руку, рядом с которой валялся кубок с бесконечным золотом. — Какузу! — он подорвался с места и рухнул рядом с товарищем, бегло осматривая масштабы катастрофы. — Что за… Что за херня, Какузу?! Вылазь оттуда, слышь?! — Слепой ты ублюдок, не видишь, меня придавило? — Сукин ты сын, — запричитал Хидан, пытаясь сдвинуть громадину, за которой скрывалась половина тела его напарника. Он крепко сцепил зубы, сверкнувшие во тьме на фоне ярко-красного из-за потуг лица, и без конца толкал, пинал, долбил несчастную каменную глыбу, что, разумеется, было бесполезным занятием. Хидан этого, правда, не понимал, продолжая бороться за жизнь Какузу, которому еще пять минут назад желал смерти, а вот сам заложник ситуации оказался более сообразительным, нежели его напарник. — Хватит, — прокряхтел он, пытаясь дотянуться рукой до мечущегося Хидана. — Захлопнись! — сгрубил тот, отмахиваясь и рыча сквозь зубы от страшного перенапряжения. — Я сказал, угомонись. Пораскинь мозгами: тебе меня не вытащить. — Че ты мелешь?! Давай, помогай! Какого дьявола ты тут разлегся?! — Бери кубок и уходи. Хидан лишь сейчас остановился и, отползая чуть в сторону от Какузу, оторопело заморгал. — А? Че ты сказал? — Спасайся. Хватай кубок и беги. — Не-не, постой, старый, ты чего? — залепетал Хидан, склонившись над Какузу и всматриваясь в открытую часть его лица. — Давай вставай, слышь? Я один не уйду, ты меня за кого держишь? Все, хватит трындеть, поднимайся! — Ты слишком молод для того, чтобы так бездарно кончить, малыш, — хрипло усмехнулся Какузу. — Туп, правда, стра-а-ашно туп, но и с таким живут. — Потом меня обосрешь! — взорвался Хидан, неслушающимися пальцами хватая кубок и пихая его напарнику чуть ли не в лицо. — Че ты завел свою шарманку: тупой, бездарный… Хорош мне мозги компостировать! — Ты вот что послушай, парень, — вкрадчиво заговорил он. — Верь не в Джашина. В себя верь. А то так и будешь скитаться до конца дней, рассчитывая на чью-то милость. Хидан тяжело сглотнул, мотнув головой, и протер глаза, вокруг которых густо собралась испарина. Вдали снова послышалось знакомое громыхание, и ощущение, что их тряханет снова, казалось безошибочным. — Старый, ты не гони… — Убирайся. Живо, черт тебя дери! — прокричал Какузу и поморщился, превозмогая тупую боль в конечностях. Он опустил глаза вниз и добавил тише: — Кубок возьми. Чтобы все не зря. Хидан бежал сломя голову. В глазах щипало, пот скатывался ручьем по лицу, спине, волосам. Он тяжело дышал, стискивая в руке кубок, бормотал что-то без умолку, тряс мокрой шевелюрой и сжимал-разжимал кулаки. Вот засада… И как только угораздило так попасться?! Он принципиально не думал о Какузу — испытывать нормальные человеческие эмоции Хидан не привык и всячески этого избегал, потому и держался в основном только рядом с бессменным напарником, которому до этого дела не было. Ему и не хотелось стать более человечным: любить, сострадать, сожалеть, тосковать — все это для слабых, со сломленной волей простых смертных. А куда ж Хидану до простого человеческого? Вот только сейчас что-то из этого в нем забилось, стало пробираться наружу, корежить привычное и навязывать незнакомое. Хидан отмахивался, как мог, но все же почувствовал, как неприятно тянет в груди, и как становится одиноко вот так враз, а ведь он даже из пирамиды еще не выбрался, где оставил умирать единственного, с кем мог хоть как-то сосуществовать. Разбрасываться ругательствами — вот что Хидан выбрал для борьбы с просыпающейся человечностью. Хоть что-то оставалось привычным. Дневной свет, пусть и омраченный приближающейся бурей, больно резанул по глазам, и Хидан прикрылся ладонью, до дискомфорта в легких вдыхая уличный воздух. Он обещал себе лишь чуть-чуть отдышаться, привыкнуть к свету, примириться со случившимся, а уж потом бежать, куда глаза глядят. Кубок в руке заскользил, нагрелся, и Хидан скосил на него неприязненный взгляд с той же ухмылкой на потрескавшихся на губах. Все из-за железяки. Куска металла. Пусть драгоценного, но металла. И как он только проживает свою жизнь… Зачем ему вообще дано бессмертие? Мысли набегали не самые приятные, да и, опять же, непривычные, и Хидан остервенело затряс головой, открещиваясь от них, прогоняя прочь, не позволяя проникнуть глубже и обосноваться там, чтобы потом зазря терзать каждый раз. Он встряхнулся, не поддаваясь желанию обернуться к пирамиде, и совершил шаг вперед, порываясь дать деру и оставить за плечами все это проклятущее безумие. — Далеко собрался? Хидан дернулся, остановился, рассмеялся злобно. Кубок в руке не задержался — бесшумно соскользнул из влажных пальцев на песок, как нечто совершенно ненужное. — Давай сюда, дружище! — нарочито доброжелательно прокричал Дейдара, сведя руки на груди и с едкой улыбочкой поглядывая на Кемаля. — Мы тебя прям заждались! Хидан снова рассмеялся. Что ж… Кажется, так просто ему теперь не уйти.