И не говори, что ничего не чувствуешь

      Арсений быстро шагал вдоль проезжей части, усердно пытаясь не наступать на стыки плит. Ноги в обычное время заплелись бы от таких аккробатических номеров, которые он вытворял сейчас, но всё его сознание было направлено только на перестановку ног. Это ему и не давало упасть. Ни духом, ни телом. Бесконечная шахматная доска, на которой он чувствовал себя лишь пешкой. Другими воспринимался, скорее, графом на коне. (Ну не «конём» же). Он так сконцентрировался на квадратиках на земле, что врезался в какую-то бабушку, и та покатилась, как бильярдный шар, упав в ямку у забора. Рада она не была от слова совсем. (Краткое пособие о том, как резко стать «мудилой косоглазой», как его и окрестила женщина). Ещё бы! «Понаехали тут всякие, старому человеку прохода не дают!»       Со стороны это выглядело смешно — взрослый мужчина скачет по плиткам, как ребёнок, так мило (в глазах некоторых) впечатывается по ходу в людей и извиняется. И вытаскивает бабушек из канавы. Дети за ним начинают повторять, перенимая его задор… по крайней мере, внешний. Прохожие смеются, людям весело. Многие узнают комика и актёра.       Но не все… вернее, никто даже не догадывался о причине сиих действий.       Арсений. Это же Арсений Попов — вечно весёлый, смешной, немного странный и интересный этой самой странностью. И никто никогда не узнает что за мир в его голове на самом деле.       И эти плитки сейчас были, наверное, единственным спасением. От себя. От своих мыслей, которые путались всё больше и больше с каждой попыткой их упорядочить, пытаясь достичь либо развязки, либо апогея непонимания происходящего в этом грёбаном мире. Или просто выражали своё неистовое желание задушить их хозяина изнутри. Последнее у них как раз получалось лучше всего. Чёртовы змеи. Слишком много всего и сразу. Слишком много неразрешённых вопросов. Слишком. На этот раз. И с каждым разом всё труднее было бежать куда-то, труднее вставать, просыпаться… Такое странное чувство и такое странное состояние…       И вот теперь оно на своей вершине. Осталось только звезду туда воткнуть, и будет пиздец. И будет взрыв.

***

      Тучи всё больше и больше заволакивали, до этого ясное, небо. Всё пространство заливало мягким, рассеянным светом. На дорогу постепенно начинали падать капельки дождя. Они разбивались об асфальт на тысячи осколков, чтобы снова соединиться друг с другом и с огромными лужами и создавали новые, тоже постепенно разрастающиеся. И мысли так же: появляются, закручиваются, распадаются, смешиваются в одну огромную кашу с приправой из чувства вины за всё происходящее, после которой остаётся такой неприятный привкус, сводящий горло. И вот лужа уже и по колено. Высыхать долго будет…       Импровизатор в передаче, импровизатор по жизни… Идея пришла совершенно спонтанно: Уйти в дождь… Наверное, уйти К дождю, в его объятия, было сейчас самым верным решением. Никто и никогда не узнает что случится под этим дождём, сколько раз сорвётся слеза с длинных ресниц. Когда-то же нужно выбросить накопившиеся эмоции. Значит, сегодня. Это дождь. Это не слёзы, это дождь.       Прыжки и переходы по плиткам постепенно приобретали всё новые и новые вариации, становились более плавными и осмысленными, по-немногу превращаясь в танец. Такой прекрасный и ритмичный… Музыка играла у Арсения в душе́. Он с ней живёт, он с ней родился. Лёгкий, на вид, танец, исполненный с тяжёлой душой. Как и всё самое весёлое и прекрасное придумано, чаще всего, депрессивными людьми.       Вдруг, он поднимает взгляд и застывает на месте, прям, как стоял на одной ноге в скрюченной позе. В голове проносятся сотни мыслей, она моментально пустеет, потом снова разрывает его на части разряд воспоминаний. Перед ним стоял ОН. Человек, которого Арсений любил когда-то (любил, и всегда будет). Человек, чей голос он узнает из тысячи похожих, чей взгляд опьяняет до потери пульса. И человек, который об этом никогда не знал, и не узнает.       Антон Захарьин. Старый друг… Тот самый друг, с кем не противно пить из одной бутылки, тот самый друг, к которому стараешься относиться чуть по-особенному. Но тот, конечно, никогда не замечает. Возможно, конечно, только делал вид, что не замечает, строя из себя дурочка и не желая портить такую прекрасную дружбу. Только вот, для Арса он, в любом случае, не будет уже «просто другом».       Как бы там ни было, как бы Арсений ни старался забыть Антона, забыть его прекрасные глаза, его такой родной запах, голос… Сейчас Он шёл прямо на него и махал ему рукой. С такой милой улыбкой во все зубы… Вдруг, появилось жуткое желание повиснуть у него на шее и повалить на землю, как он это делал тогда, много лет назад, но из-за спины Антона вышел парень и уставился на Арса.       Что он? Кто он? Кто ж его знает, но глуповато-милая улыбка Тоши моментально исчезла, как только тот подошёл. — Привет! — радостно прошептал Арсений, удерживаясь от порыва обнять друга. — Привет…       Повисло неловкое молчание. Каждый хотел продолжить разговор, и у каждого проносились в голове слишком спутанные мысли, чтобы их озвучивать. — Как ты? Чем занимаешься сейчас? — нарушил тишину Арс — Я… Всё так же, в театре играю, иногда в кино немного, в массовках… — А, понятно…       И без того непонятная ситуация, ещё больше осложнялась присутствием этого странного мужчины, которому Арсений, кажется, уже чем-то не понравился. И он стоял и молчал всё время. — А ты как? Я тебя тут в «Последнем акселе» видел. Поздравляю, — с улыбкой Чеширского кота и блестящими глазами протянул Антон. И тут же убрал все эмоции с лица. От внимания Арсения это не смогло ускользнуть. Как и, видимо, от внимания того парня.       «Да кто же ты, сука, такой? И кто ты Тоше?» — думал Арс — Ооу… Спасибо, — расплылся актёр в улыбке, но, переняв напряжение Антона, тоже убрал её. В душе он неистово хохотал. И смех этот был, скорее, истерическим. — Ну… — Ну…       Они оба неловко рассмеялись, одновременно почесав затылок, и посмотрев на того парня. А тот всё так же стоял с кислой миной и наблюдал за ними исподлобья, поджимая губы. Страшно даже. — Ну… Пока, тогда… Наверное…  — Пока. Надеюсь, встретимся ещё, пиши мне, если что. — Ага…       Попов, как можно скорее, отворачивается, чувствуя приближающееся извержение эмоций, и заворачивает за первый же попавшийся дом.       «Господи, какой я идиот!!! Не мог сказать тогда!!! Не был уверен!!! Ну теперь уж точно уверен, что я идиот», — проносились лавиной мысли Арсения, накрывая собой всё: слух, какие-либо физические ощущения, способность видеть… Перед глазами всё заволокло непроглядным туманом. Он прислоняется спиной к шершавой и мокрой стене, запрокидывая голову с такой силой, что по стене начинает стекать бордовая кровь. Арсений же этого и не замечает. Слишком сильна боль душевная, чтобы чувствовать ещё хоть что-то.       «Почему ты не сказал мне? Не сказал, что любишь кого-то? Знаю, не должен вмешиваться в твою жизнь, но почему? Мы же… Важные люди друг для друга? Или ты так не считаешь…?»       В сознании Арса проскакивает решимость и он, поддавшись чувствам, моментально разворачивается и изо всех сил ударяет кулаком в стену. Боль, что прожигала изнутри, теперь прошибает снаружи, но это даёт лишь на миг отвлечься от самопоедания. От досады Арсений падает на колени и из его уст вырывается тихое, сдавленное где-то в горле, рычание. В душе же — это было неимоверно громкий, продолжительный, душепожирающий крик, исходящий из самых недр сознания, и проходящий по всем клеточкам тела, так и наровящий свести с ума.       «Лучше бы кричал в голос. Лучше бы охрип, но не свихнулся. Лишь бы выдержал», — думали капли дождя, стекающие по стене вместе с кровью, плавно опускаясь на земли, где сидел мужчина. Но, к сожалению… К великому сожалению Арсения, свихнуться он и не мог, хотя пытался. Так было бы гораздо легче: не думать, не осознавать происходящее; просто жить.       Агония постепенно проходит. Голова и косточки на руке начинают подавать признаки жизни. (Скорее даже отсутствие жизни). Всё болит. Абсолютно. «Господи, какой я дурак», — единственная мысль Арса. Но как давно он не мог позволить себе такого…       Дождь укрывал его в своих объятиях, стараясь смыть все те накопившиеся эмоции, которым Арсений сейчас, наконец, дал вольную. За столько лет… Даже, казалось, деревья шелестят своими молоденькими листочками с некой тревогой, переговариваясь шёпотом о чём-то… Даже ветер, пролетавший мимо, заметил общее напряжение. «Снова…», — горечью отдалось ветру увиденное. Он видел такое часто. Видел, как люди сходили с ума, видел как прощались с жизнью. Да что видел? Видит ежедневно… Но ничего не может сделать. И в этом его главная проблема. Он знает всё, видит всех и вся, знает историю каждого. И Арсения он знает. Ветру дана вечная жизнь. Его преимущество и одновременно проклятие. Ужасно помнить каждого, кого любил и с кем приключилось несчастье. Вынужденный скитаться, обречённый на вечное одиночество. И Арсению он симпатизировал. Возможно, больше, чем кому-либо, но как бы он ни хотел помочь, он мог лишь трепать его волосы и доносить до него приятную мелодию, льющуюся из окна дома, у которого тот сидел.