«Каждый хирург несёт в себе небольшое кладбище,
на которое время от времени ходит помолиться»
В пятницу утром Йен приходит на работу на 15 минут раньше, потому что не собирается опаздывать больше никогда в жизни. Ни за что он не даст Милковичу ещё один повод насмехаться над ним. Два предыдущих дня они с Микки игнорировали существование друг друга, даже не здоровались. Казалось, что брюнета всё устраивало, но самого Йена нет. Он чувствовал себя в какой-то степени виноватым после их разговора во вторник, хотя не должен был. Всё произошедшее — не его вина. Если бы Микки вёл себя не как кретин, то Йену даже в голову не пришло бы пытаться с ним конфликтовать. Видит Бог — он этого не хотел. Единственное, что по-настоящему злило Галлагера так, это то, что по всей видимости Микки вёл себя мило и дружелюбно со всеми, кроме него. И причину такого поведения он бы хотел однажды узнать, выведя Милковича на разговор. Но, учитывая последние события и их последствия, это произойдёт только если ад замёрзнет. К 10 утра Йену пришлось направиться в отделение хирургии для осмотра новоприбывшего пациента, но прямо перед палатой он встретил Элли. Боже, эта женщина была самым милым человеком, которого Йен встречал за последнее время. — Йен! — поприветствовала она его, только завидев на горизонте. — Привет, Элли, — тепло улыбнулся ей Йен, как только подошёл ближе. — Ты сегодня у нас? — Да, на пару часов буквально. Отправил своих девчонок делать обход, а парней… — он замолк, как будто забыл, что хотел сказать. На самом же деле Йен до сих пор не принял тот факт, что Харпер и Ли теперь не его интерны. — О, дорогой, ты, наверное, переживаешь? — Элли положила ладонь ему на предплечье и слегка сжала. — Я… Галлагер не знал, что ответить. Естественно, он переживал. Это совершенно нормально. Но почему-то глядя в бездонные голубые глаза этой женщины, ему меньше всего хотелось говорить об этом. — Всё в порядке, — сказал он в конечном итоге и заставил себя улыбнуться. — Знаешь, если ты переживаешь на счёт Микки, то не стоит. Я знаю его чуть лучше, чем всех остальных. Йен почувствовал, как его начал захлёстывать гнев. Он понимал, что Элли не виновата ни в чём из того, что ему пришлось пережить за последние четыре дня. Как и в том, что говорит сейчас. Галлагер уже понял, что либо Микки не тот, за кого себя выдаёт, либо только ему досталась такая нелёгкая участь. — Мы с Микки… не ладим, — пробормотал он и опустил глаза в пол. Ему не стоило это говорить, не ей, ни кому-либо ещё в этой больнице. Слова сами сорвались с языка. — Он видит в тебе свои слабости, Йен. Подумай об этом, — Элли в последний раз сжала его руку, и, улыбнувшись, ушла прочь. А Йен впервые осознал, что у Микки Милковича действительно могут быть слабости. И так уж вышло, что теперь он собирается их найти. Ведь именно ошибки делают нас интересными.***
Микки направлялся на третий этаж в отделение хирургии, чтобы увидеться с Элли. Он знал, что пару часов назад туда пошёл Галлагер, поэтому решил немного отложить свой визит. Милкович и сам не знал, почему избегает его. Было в рыжем что-то такое, что заставляло его чувствовать себя уязвимым, чувствовать опасность. Хотя Микки был уверен, что, в случае необходимости, с лёгкостью отобьёт у Йена всё желание спорить и контактировать в принципе. Может это была та странная реакция, когда он коснулся его спины. В лёгком касании не было совершенно ничего интимного, он просто дотронулся до него через два слоя одежды, чтобы выбесить бывшего парня и негласно сказать тому отвалить, но то, как отреагировал сам Йен… Микки был практически уверен в том, что ему было неприятно. А доставлять неприятности Галлагеру стало его работой на полную ставку с недавнего времени, которая, к тому же, приносила удовольствие. Хотя тогда Микки до ужаса сам испугался, в чём он, конечно же, никогда не признается. Он счёл Йена сексуальным. Занавес. Зрители в восторге. Это просто мысль, которая мелькнула у него в голове, но каждый раз при мысли об этом, по спине Микки ползут самые настоящие муравьи. И когда эта мысль снова посетила его голову, он практически захотел перекреститься. Пожалуйста, любой другой рыжий натурал, но только не Йен Галлагер. Элли осветила своей улыбкой всё отделение, как только Милкович попался ей на глаза. Она широко раскинула руки, а Микки принял приглашение, обнимая женщину. — Боже, не верю, что это происходит, — пролепетала Элли прямо у него над ухом. — Я скучал, тётя Элли, — подколол её Микки, вдыхая знакомый аромат её духов. — Скажешь так ещё раз, и я спущу тебя с третьего этажа через окно, понял? — она проговорила это так нежно, что Микки не смог бы сдержать смех, даже если бы попытался. — Понял, всё, отпускай. Элли отпрянула от него, но схватилась руками за плечи и оглядела Микки с головы до ног. — Это в кого ты такой красивый? — пропела она, как истинная заботливая тётушка, хотя таковой не являлась. — О, Боже, — закатил глаза Микки, убирая её руки с плеч. — Ты угостишь меня кофе или как? Элли улыбнулась ему и махнула головой в сторону ординаторской. Микки не думал, что задержится надолго, но когда посмотрел на часы, то оказалось, что прошёл уже почти час. За приятной беседой время летит незаметно. Элли ничуть не изменилась. Она была именно такой, какой помнил её Микки все эти годы. Хотя их отношения были мало похожи на дружеские, скорее какое-то подобие родственников, что довольно странно. Но Микки привык, что о нём заботятся и приглядывают. Он думал о словах Элли, о том, что она сказала про Галлагера. Оказалось, что они виделись и — ого, неожиданно — говорили о нём. Хотя это неудивительно, потому что, кажется, вся больница в курсе их междоусобной войны. Микки стоял и ждал лифт вместе с, казалось, половиной отделения. И когда металлические двери открылись, толпа людей практически оттолкнула его к задней части лифта, и он оказался прижат спиной к какому-то врачу сзади, лица которого не разглядел. Когда в лифт заходит ещё пара человек, Микки прижимается ещё сильнее спиной к мужчине за спиной и пытается сдвинутся в бок, чтобы не упереться своей задницей в его пах. Он решает повернуть голову и извиниться, как вдруг: — Галлагер? — Микки выпячивает глаза, как будто совсем не ожидал его здесь увидеть. Милкович быстро отворачивается, понимая, что они находятся слишком близко, чтобы смотреть ему в глаза, а то случайно можно заметить в них сероватые вкрапления. — Удивлён, что больница большая, а лифт только один? — язвительно замечает тот. Рыжее и Бесящее во всей своей не запятнанной чести. Он прав, ведь это именно Микки с недавних пор решил устроить негласные прятки. Но не то, чтобы он делал это специально. — Что ты делал в родильном отделении? — решает проигнорировать вопрос Микки и задать свой. — Не собираюсь отчитываться перед тобой, — отвечает Йен, обдавая горячим дыханием его ушную раковину. — Вот и я тоже. Мужчина спереди двигается, отталкивая Милковича плечом назад и, Господи Иисусе, он проезжается задницей прямо по паху Йена. Они вдвоём замирают на месте, стараясь вообще больше не двигаться. Но, Галлагер, очевидно, злится, потому что волосы Микки на затылке шевелятся от сердитого дыхания. Ну, а так как бесить рыжего это новая работа Микки, то он не сдерживается и толкает бедра назад ещё раз. Двери лифта открываются, но прежде, чем люди успевают выйти, Микки, кажется, уже находится в другом отделении. Или вообще, в другой части здания.***
Утром вторника на следующей неделе Микки в бешенстве. Мэнди продолжает говорить, что Чед тусуется в неотложке больше, чем положено акушеру-гинекологу, а у Милковича начинает дёргаться глаз. Именно поэтому он все чаще проводит время в хирургии, тем самым избегая Галлагера и бывшего парня. Интерны тоже перекочевали в хирургию, чем были не особо довольны. Они хотели интересные случаи — арматуры в животах и крышки от дезодорантов в задних проходах, а приходилось иметь дело с кистами и опухолями. Зато Микки брал их с собой на каждую операцию, так что в целом дела у них шли неплохо. С каждым днём всё становилось больше похоже на рутину, а она, как правило, засасывает. К обеду Микки понял, что, возможно, — вероятно, предполагаемо, наверно, не исключено, — скучает по Йену. Но не по нему самому, а по его нервным вздохам и испепеляющему взгляду, по выдвинутой челюсти и опущенным бровям. Только, пожалуйста, пусть он этого никогда не узнает. Микки — энергетический вампир или мазохист, и он не знает, что из этого лучше, практически вбегая в лифт во второй половине дня, и объясняя себе это желанием увидеть Мэнди. Как раз в тот момент, когда двери перед его носом закрываются, пейджер сообщает о новом сообщении, и от сердца отлегает. Чед ошивается около стола Мэнди, сверкает пломбами в зубах и практически виляет хвостом, когда видит Микки. — Микки, — лепечет Чед, на что Милкович закатывает глаза. — У меня нет времени, на пейджер пришло оповещение, — говорит Микки и пытается свалить подальше, пятясь назад. — Да, это я дал Харперу пять баксов, чтобы он тебя вызвал, — Чед подходит ближе, а Микки отодвигает голову назад, изображая гримасу отвращения. — Ты идиот что ли? Для тебя это шутки? Микки не мог понять, что творится в этой безмозглой голове. Он смотрел на человека перед собой и не понимал, как мог раньше делить с ним постель и терпеть вечный трёп. Видимо, это правда, что только когда спадает пелена с глаз, ты видишь истинное лицо своего партнёра. — Ты вообще в курсе, для чего были придуманы пейджеры? — Микки чувствовал, как злость подступает к горлу. — Успокойся, детка. Я устал, что ты от меня прячешься, — Шелтон протянул руку и кончиками пальцев провёл по лацкану халата Микки. — Если ты не уберёшь руку, то все 27 костей твоей кисти сломаются быстрее, чем ты успеешь моргнуть, — прорычал он. — Ауч, — Чед одёрнул руку, — горячо, доктор Милкович. Микки потёр глаза большим и указательным пальцами. Правила общения с идиотами гласили: играй по их правилам и не забывай, что из вас двух, идиот — не ты. — О чём ты хотел поговорить? — спросил Микки, собирая все остатки своего самоконтроля. Чед развернулся, чтобы вернуться к столу Мэнди, взял с него стаканчик кофе, и снова подошёл к Микки. — Вот, твой любимый капучино, — он протянул коричневый бумажный стаканчик с черной крышечкой. Микки еле смог себя остановить, чтобы не рассмеяться от такой унизительной шутки судьбы. Человек, с которым он был два года, даже не знал, какой кофе он предпочитает. — Я ненавижу капучино. Это всё, что ты хотел мне сказать? — Слушай, я тут подумал, что нам вроде было неплохо вместе. Я не предлагаю тебе руку и сердце, но можем начать с секса, а потом как пойдёт. Что думаешь? Микки медленно поднял на него глаза, чтобы понять, шутка это или нет — нет. Он скользнул взглядом по густым бровям, прямому носу, красиво очерченным губам и готов был сказать, в какую именно задницу Чед может идти, но вдруг за его плечом скользнули знакомые рыжие волосы. — Если ты хочешь, чтобы я посмотрел на твой член ещё раз, то попробуй засунуть его в блендер. Но даже в таком случае я буду смеяться, и ко мне присоединится вся больница. И, Микки не придумал ничего лучше, чем показать надоедливому придурку средний палец и буквально подбежать к Галлагеру. Казалось, что сам Йен был удивлён происходящим не меньше Микки, но виду не подал. Он просто посмотрел Милковичу за спину и нахмурил брови. — Как день проходит? — улыбнулся Микки, скользя ладонью от плеча до запястья Галлагера. Йен застыл на месте и напрягся, как пружина. Микки готов расхохотаться от одного выражения его лица, поэтому закусывает губу, чтобы этого не сделать. Почему Галлагер так реагирует на его прикосновения? — Любишь капучино? — он протягивает стаканчик. Рыжий молчит, оборачивается на Чеда, потом опускает глаза на кофе. Микки просто наблюдает за его реакцией на их внезапный и вежливый диалог. Внезапно, он передумывает: — Хотя нет, отравишься ещё, а потом скажешь, что я виноват. Забудь. И, перегнувшись через стол Мэнди, бросает напиток в мусорку. Йен смотрит на Чеда, прослеживает его взгляд и видит, как тот бесстыдно пялится на задницу Милковича, когда он склонился над столом. Когда Микки снова поворачивается к Галлагеру, его щеки покраснели, он всё ещё молчит, но, видимо, просто оцепенел от шока. — Ну пока, — бросает ему Микки и уходит в сторону лифта, чтобы вернуться в отделение хирургии. И, как бы дико что не звучало, но настроение Микки улучшилось в разы. И всё это от ошалевшего лица Чеда, точно.***
Это всё больше становится похоже на наказание судьбы. То Микки орёт на него, что они не друзья и не могут просто выйти покурить, то гладит по руке и предлагает кофе. Какого чёрта вообще происходит? Единственное объяснение этому — Милкович решил его склеить. И Йену страшно представить, что будет дальше. Но разве отношения между сотрудниками не запрещены правилами этой больницы? Хотя, правила и Милкович — несовместимые вещи. Он только что принял решение пойти и собрать все сплетни про Микки. У него должен быть туз в рукаве, что-то, что может усмирить пыл грубого врача. Что-то, чем он мог бы заткнуть его, если Милкович снова решит им помыкать. Умывая лицо прохладной водой и смотря на себя в зеркало, Йен не может понять, как докатился до такого, и кто этот человек, смотрящий на него с той стороны. Галлагер не хотел, правда. И его сразу же обуяло чувство стыда и вины, когда он подошёл к Грегу МакКински. Грег работал в этой больнице уже много лет и знал чуть ли не больше Мэнди, к которой Йен не мог обратиться. Они хорошо относились друг к другу и даже дважды ходили вместе в бар, но не были друзьями. К тому же, Мэнди сестра Микки, а родственной связи этих двоих можно только позавидовать. Йен проглотил ком в горле, когда начал повседневный разговор с человеком, с которым говорил до этого лишь однажды. С него сошло семь потов, когда после непродолжительной беседы он упомянул имя Микки. Грег, казалось, удивился, но ведь доктор Галлагер никогда не желал никому зла, правда? Правда? И снова Микки был ангелом в чужих глазах. Вежливый, добрый, профессионал с золотыми руками. Как будто у них у всех была заготовлена бумажка с ответом на вопрос «какой он, Микки Милкович?». Но потом, из уст Грега вырвались слова, после которых Йен не знал, как смотреть Микки в глаза. И это то, что нельзя простить. По крайней мере себе.***
Четверг начался немного сумбурно. Когда Микки пришёл на работу, оказалось, что полчаса назад к ним поступило полтора десятка людей, студенческая вечеринка которых не задалась. Ожоги, переломы, вывихи, ссадины и синяки. Был даже выбитый зуб и воткнутая в бедро вилка. Оказалось, что парню, чьё бедро пришлось зашивать, немного не повезло с девушкой — ему досталась психопатка. На вопрос Микки нужно ли вызвать дежурного полицейского, ответ был лаконичен и прост: — Не, сумасшедшие классно трахаются. И, да, в какой-то степени он прав. Но Микки, конечно же, не сказал ему это, а просто наложил четыре шва и пожелал впредь быть аккуратнее. Он сам знал, каково это быть студентом. Курить косячки в туалете огромного дома, который принадлежит однокурснику, играть в карты на раздевание, напиваться, играя в бир-понг и зажиматься по углам с парнями. Конечно, если совместить всё это с лекциями и домашними заданиями, то получается не так весело, но всё равно. Микки учился по 20 часов в сутки, а остальные 4 повторял. И, если честно, то он думал, что умрёт, так и не закончив университет. У него не было второго шанса, потому что учился он на стипендии, потерять которую не хотел. А у Мэнди все было наоборот — отец оплачивал ей учёбу, пока она напивалась на вечеринках и прогуливала, но как только рассталась с ублюдком Кеньяттой, то у неё сразу все наладилось. Не без помощи Микки, конечно. Ли смотрел на парня, обнимающего двух девушек и целующего их обеих по очереди. В его глазах читались осуждение и неприязнь, но возможно видел это только Харпер и сам Микки. Ли перебинтовывал ему повреждённую ногу, которая подрагивала каждый раз, когда он поворачивал голову. В какой-то момент парень оторвался от губ одной из блондинок и посмотрел на Ли. — Доктор, а можно ещё у вас кое-то спросить? — Конечно, — кивнул азиат. — Меня беспокоит мой… ствол. Микки поперхнулся и повернулся к ним, чтобы наблюдать сие действо из первого ряда. — Вы имеете в виду член? — зачем-то уточнил Ли. — Да, — кивнул парень и осторожно отодвинулся от девушек. — Что с ним? — В общем, он болит. — Как, когда, как именно болит? — нетерпеливо спросил Ли. — Не знаю, как объяснить. Понимая, что всё это доставляет неудобство интерну, Микки включился в разговор. — Мы возьмём кровь на анализ, ладно? Можете пока подождать в коридоре. После того, как Ли провёл забор крови, парень встал с кушетки и, опираясь на двух своих подруг, пошёл к выходу из палаты. Хотя, скорее, поковылял. За пациентом вышли и врачи, но прежде, чем пойти в ординаторскую, Микки отдал пробирки с кровью на анализ. Взглянув на часы на руке, доктор Милкович объявил обед и пошёл к торговому автомату — он не был голоден, но перекусить не помешало бы. Микки вернулся в ординаторскую и плюхнулся на диван, закидывая ноги на столик. Два интерна устроились за столом, на котором стояли стеклянные контейнеры с домашней едой. Микки смутила реакция своего интерна, и он собирался ему это сказать, но прежде, чем успел открыть рот, чтобы спросить в чём же дело, Ли сам повернулся к нему и его лицо стало серьёзным. — Извините, доктор Милкович, это было непрофессионально с моей стороны и такого больше не повторится. Микки приподнял брови от удивления, но оценил то, что интерн осознал свою ошибку. — А вот это было профессионально, — похвалил его Микки. — Но всё же, в чём дело? Ли замялся и поправил очки на носу. Он всегда так делал, когда нервничал. — Дело в том, что я девственник и горжусь этим, — он поднял левую руку, где на его безымянном пальце было серебряное кольцо, — это кольцо непорочности, я храню себя до брака. Ли посмотрел на лица Микки и Харпера, чуть помолчал, а потом продолжил: — Поэтому такое поведение вызывает у меня неприязнь. — Ты же понимаешь, что каждый человек в праве делать свой выбор? И ты не имеешь права осуждать его за это, — сказал Микки, открывая пачку чипсов, а вторую кладя рядом с собой. — Ты в первую очередь должен помнить, что ты врач и твоя задача — спасти, не взирая ни на что. Но кольцо непорочности — это круто, его ещё носил Ник Джонас. Ли угрюмо улыбнулся и кивнул, поворачиваясь снова к своему обеду. Но вилка застыла около его рта, когда Харпер решает прокомментировать эту ситуацию: — А я бы трахнул Лу. Микки и Ли застыли с открытыми ртами и в комнате воцарилась тишина. Ну и как это прокомментировать? К счастью, ничего не приходится делать, потому что дверь открывается и в ординаторскую входит Галлагер со своей женской свитой. Микки смотрит Йену в глаза и понимает, что за последние несколько дней его взгляд изменился. Он холодный, безразличный, не выражающий эмоций. Сам Йен стал другим: отстранённым, бездушным, безучастным. Он не реагировал на все попытки Микки вывести его из себя, что, если честно, немного беспокоило Милковича. Между интернами сразу завязался разговор и девчонки сели за стол, присоединяясь к обеду. Темой сегодняшнего обсуждения стали знаки зодиака, так что Микки продолжил молча хрустеть своими чипсами. Но Харпер, чьи спонтанные фразы бросали Микки в дрожь, вывел его из молчания. — Микки, какой у Вас знак зодиака? — Ммм, июль? Рак? — Рак — интуитивный, эмоциональный, умный, страстный знак. Он сентиментальный ребёнок, который до конца жизни ждёт свой идеал, филигранно составленный за долгие годы. Ваша управляющая планета — Луна, цвет — фиолетовый, камень удачи — рубин и жемчуг, а цветы — орхидея и белая роза. И пока Микки переваривал полученную информацию, стараясь не ёбнуться окончательно, Харпер отвернулся и продолжил дальше беседу. Только между двумя ординаторами повисла напряженная тишина. Вдруг, Микки почувствовал себя неловко и его взгляд метнулся в сторону, где на диване лежала вторая пачка чипсов. Он взял её и протянул Галлагеру. — Хочешь? — спросил он и немного потряс чипсами. — Я не жадный. Микки пытался подначить Галлагера на новую глупую ссору, намекая на должность, которую они разделили. Но в зелёных глазах вспыхнула злость всего на секунду, а потом Йен развернулся и вышел из ординаторской. Что ж, если всё, что было до этого не сильно беспокоило Микки, то злость из-за предложения разделить закуску просто ввела в ступор. Кажется, он снова облажался.***
К субботе Микки начинает грызть совесть, которая только недавно успокоилась. Ему казалось, что они с Галлагером нашли способ сосуществования — мелкие ссоры и препирательства, но как выяснилось недавно — нет. А жаль, потому что Микки это устраивало. Может, Йен устал терпеть его подколы? Или просто решил игнорировать до самой пенсии, пока они оба не станут стариками с трясущимися руками и артритом. Но дело было в том, что он не игнорировал его, не избегал взгляда, а даже наоборот — впивался в него своими злыми оленьими глазищами, как будто играл в гляделки. И когда Микки отводил взгляд, то каждый раз слышал горький смешок. В общем, Микки просто хотел, чтобы они вернулись туда, откуда начали и всё. Неужели он просит так много? Всё изменилось во второй половине дня, когда Галлагер пришёл в отделение хирургии, чтобы найти Микки. Он долго крутился около палаты, в которой Милкович проводил осмотр, потом ушёл на полчаса и снова вернулся, но в этот раз стоял около стены. Микки конечно не был психологом, но, кажется, Йена что-то тревожило. — Заходи ты уже, — громко сказал Микки, когда увидел тень на двери, которая мелькала вперёд-назад, но так и не решалась показаться на глаза. Вдруг тень пропала, вновь испугавшись. Микки упёрся тяжёлым взглядом в дверь. Вздохнув, он бросил ручку на амбулаторную карту пациента и закрыл лицо руками, тихо ругаясь себе под нос. Через час брюнет спустился на первый этаж, чтобы проверить интернов, которые принимали пациентов с лёгкими травмами. Но на этот раз путь ему преградил Галлагер, крепко прижимающий к груди какую-то документацию. Он кивнул на дверь, ведущую к курилке на заднем дворе, развернулся и пошёл в указанном направлении, по пути подходя к Мэнди за амбулаторной картой. Микки так сильно начал переживать, что даже не вспомнил про то, что курить ходит всегда один. Как только двери за ними закрылись, Микки достал сигарету из пачки и прикурил, ожидая, что Галлагер наконец разродится. После минуты молчания, Милкович не выдержал: — Ты будешь просто смотреть, как я курю? Йен отвёл взгляд в сторону и нервно пожевал губу. Его кадык дёрнулся, когда он сглотнул, но всё же начал говорить. — Мне нужно, чтобы ты осмотрел моего пациента, — наконец проронил он. Брови Микки поползли вверх. И всё? Неужели самомнение Галлагера было настолько велико, что он не мог столько времени подойти к нему, чтобы попросить об услуге? — Неужели твоя гордость не позволяла тебе поговорить со мной раньше? А если нужна срочная операция? — Микки злился. Йен молчал, крепко сжимая челюсть. Его губы сложились в тонкую линию, а тяжёлое дыхание говорило о том, что он зол, как чёрт. Ответа так и не поступило. — Ты даже смотреть на меня не можешь? — раздражённо спросил Микки, с силой раздавливая кончик сигареты о пепельницу. — Можешь мне объяснить, что происходит? Потому что я нихуя не понимаю. — Ты посмотришь пациента или нет? — Йен проигнорировал его вопрос. — Нет, пока ты не посмотришь мне в глаза и не попросишь об этом нормально, — не сдержался от очередной подначки Микки. Внезапно взгляд Йена вспыхнул яростью, он развернулся лицом к Микки, смотря ему в прямо в глаза, как тот и просил. У Микки закололо в груди, увидев столько ненависти. И это практически выбило его из колеи. — Да что ты о себе возомнил?! — заорал Йен, вскидывая руки. На секунду Микки показалось, что он его сейчас ударит. — Я?! — Микки вспыхнул за секунду. — Ты ходишь вокруг меня целый день, хотя уже давным-давно мог бы лечить своего пациента, но нет! Ты гордый и самодовольный, Галлагер! — продолжал орать Микки. — О чём, блять, ты думал вообще? Вдруг Йен громко рассмеялся, а потом приблизился к нему вплотную, а взгляд стал холодным, как лёд, когда он посмотрел прямо на Микки и одними губами безэмоционально произнёс: — А о чём думал ты, когда убил пациента? Микки отшатывается от него, как от удара. Воздух в его лёгких заканчивается, а лицо Галлагера начинает расплываться перед глазами. Он открывает рот, но язык прилип к сухому нёбу, а горло осипло. Голову в секунду заполняют воспоминания из худшего дня в его жизни. Дня, когда он впервые по-настоящему захотел бросить медицину. Он смотрит в пустое лицо Йена перед ним, быстро обходит его, открывает дверь и смешивается с хаосом больницы, крепко прижимая основание ладоней к глазам. И, через минуту после ухода Микки, когда Йен откроет амбулаторную карту пациента, он увидит диагноз и лечение, написанные красивым почерком его коллеги. И именно в этот момент вина кольнёт его особенно сильно, когда сказанного уже не вернуть.