Плохим девочкам везёт в любви

У Риндо сухие и теплые губы, а объятия крепкие – он держит лицо Кимико в ладонях, будто боится, что она исчезнет; пальцы его мелко подрагивают от желания спуститься вниз – забраться под край толстовки, огладить поясницу и надавить, чтобы заставить прижаться к нему, чтобы Кимико была еще ближе – настолько, насколько это вообще возможно. Пока Риндо борется с искушением, Кимико тонет в океане нежности – у ее соулмейта, на редкость прямолинейного и жестокого, языком любви оказываются прикосновения – Риндо касается ее так, что душевные раны затягиваются. Смотрит пристально, безотрывно – Кимико думает, что внутри нее пустота, в которой никто никогда ничего не увидит, а Риндо смотрит внутрь таким взглядом, будто видит величайшее произведение искусства. Они целуются, пока телефон не взрывается сначала сообщениями, потом – настойчивыми звонками. С трудом оторвавшись от ее губ, Хайтани нехотя ссаживает Кимико с колен и идет за мобильным. – Да, Ран? Что? – недовольно хмурится. – Хорошо. Что-то случилось, – догадывается Кимико по его лицу. Вслух спрашивает: – Что произошло? – Ничего особенного, – отвечает Риндо. Да, и в самом деле – ничего выдающегося; всего-то перед их ночным клубом нашли труп молодого мужчины. Рана поставили в известность двумя часами ранее, но брат решил повременить со звонком, пока не узнает чуть больше. Узнал – труп оказался одним из членов группировки в Тайто. Пиздец, – думает Риндо, собирая волосы на затылке в пучок быстрыми движениями. Пару прядей выпадают, щекоча лицо – он смешно морщится, резким движением головы отбрасывает их назад и застывает посреди кухни. – Позавтракай, ладно? Там еще остались фрукты. Я вернусь через… Риндо делает паузу, пытаясь прикинуть в уме, сколько времени займут разбирательства. Необходимо будет еще съездить к Какуче, хотя он наверняка уже тоже в курсе; как и Майки. – Не беспокойся, – просит Кимико, забираясь с ногами в угол дивана. – Я найду, чем себя занять. – Хорошо, – напоследок Риндо не удерживается – быстро подходит к ней, крадя еще один поцелуй – дыхание тут же сбивается, будто он пробежал стометровку за десять секунд. Будь его воля – он бы никуда от нее не уезжал. Кимико вздыхает, напряженно поводя плечами – ей все еще немного неуютно, однако она пытается успокоить себя тем, что вне опасности. Когда за Риндо закрывается входная дверь, дотрагивается кончиками пальцем до припухших от поцелуев губ и мечтательно, по-дурацки, улыбается. Эта глупая, наивная, робкая улыбка мне совсем не идет, – так думает Кимико, глядя на себя в зеркало в ванной. Замирает, пальцами впиваясь в прохладный край раковины – и ругает себя последними словами за излишнюю мечтательность. Чудес не бывает – не вопрос, утверждение. Улыбка пропадает с ее лица к вечеру – когда звонит Рейджи; сегодня – день плохих новостей. – Твоей маме нехорошо, – деликатно сообщает друг. На заднем фоне раздаются пьяные вопли матери. – Она требует, чтобы ты приехала. – Ты же знаешь, что я не могу. – Не можешь? Он все-таки удерживает тебя силой, да? – в голосе Рейджи слышится отчаяние. – Так я и знал… Ты говорила, что все нормально, но я знал, что не стоит этому верить. Кимико рассерженно вздыхает. – Рейджи, прекрати немедленно. Я не могу приехать из-за ран; никто меня не удерживает. Почти правда – Риндо, может, и запирает ее в квартире, как похищенную принцессу, но его старший братец допускает удивительную оплошность – забывает свой комплект ключей, когда приходит знакомиться. Металлическая связка сейчас лежит под кроватью – Кимико утащила ее туда и спрятала на случай, если будет вынуждена уйти. Она и порывалась – много сотен раз за эти дни, но что-то останавливало. То ли связь истинных, о которой она ни черта не знает, то ли Риндо Хайтани околдовал ее своим голосом. Может, все сразу – одно другому не мешает. – Кимико, я не знаю, что с ней делать. Она грозится порезать себе вены, если ты не приедешь. Мне вызывать скорую? – безнадежно уточняет Рейджи. – Нет. Пока нет. Я скоро буду, – Кимико осторожно распрямляет затекшие пальцы – она цеплялась за раковину так, словно хотела раскрошить ее в мелкую пыль. – Вызову такси и приеду. Ждите. Кимико спешно одевается – на сборы ей требуется всего пять минут: натягивает джинсы и старую толстовку, волосы расчесывает на ходу пальцами, вытаскивает из пакета с вещами кошелек. Заминка происходит в прихожей – обуви у Кимико нет. Рейджи, собирая для нее одежду, не знал, когда Кимико выпишут, потому и не положил в пакет обувь. Даже тапочки. Ладно, надеюсь, Риндо не относится трепетно к своим вещам, – решает Кимико. Забирать чужое без разрешения ей не впервые, однако воровать обувь – это что-то новенькое. Ее ступни проваливаются в мужские кроссовки – шаркая по ступенькам, она аккуратно спускается вниз, рискуя каждую минуту потерять обувку. Таксист смотрит на нее удивленно – но никак не комментирует странный вид пассажирки; платили бы деньги – да и все. У дома матери ее встречает взволнованный Рейджи – явно потрясенный происходящим; Кимико вспоминает, что он часто заставал ее мать в пьяном состоянии, но сегодня, видимо, Эйко устроила особенное представление. Так и есть – когда Кимико заходит в родной дом, то сразу чувствует едкий запах краски. В немом удивлении поворачивается на Рейджи – он идет сбоку, трогательно поддерживая ее под локоть. – Чем воняет? Краской? – Да. Твоя мама решила покрасить стены, – Рейджи отводит взгляд в сторону. – Я не сумел ее остановить. – Надеюсь, не в черный хотя бы, – вздыхает Кимико и заходит в гостиную. Пиздец, – проносится в голове через секунду. Светлые стены все сплошь в черных кляксах, одна выкрашена почти полностью – но краска легла плохо, с просветами; на трех других мать решила, очевидно, не заморачиваться – просто выплеснула темную жижу – часть стекла на пол; половина мебели тоже в краске. И посреди всего этого – Эйко, сидящая в центре зала с подушкой в обнимку и бутылкой вина в руке. Зареванная, с потекшей тушью, в отвратительно коротком платье голубого цвета – Кимико помнит, что мать носила его, когда Кими было всего восемь, однако с тех пор Эйко располнела и сейчас швы на одежде грозятся вот-вот разойтись. – Мама, что ты устроила? Эйко поднимает заплаканный взгляд на дочь. – Явилась наконец, сука. Вспомнила о матери, да, – она делает внушительный глоток и утирает рот ладонью, – не стыдно тебе? – Что со стенами? – Я решила обновить наш зал, – заявляет Эйко. – Чтобы вытравить из памяти все, что связано с твоим ублюдком папашей. Скотина, чтоб он еще тысячу раз сдох! – Мам… – Что? – вскидывается Эйко. – Поучи меня еще, неблагодарная. Где ты шлялась? Ни разу мать не навестила! Если я умру, ты даже не заплачешь – и ради чего я старалась все эти годы, ночами не спала, чтобы тебя, дрянь такую, вырастить? – Успокойся, пожалуйста. – Как я могу быть спокойной, когда у меня такая никчемная дочь? Только и может, что шляться где попало да меня изводить. Все нервы мне вытрепала. Конечно, на меня тебе плевать – даже та тварь была тебе важнее, чем… – Заткнись, – перебивает ее Кимико. – Немедленно. Или больше ты меня не увидишь. Эйко хмыкает. – Больно напугала. Думаешь, я хочу тебя видеть? Да можешь вообще больше сюда не приходить! За что мне все это, Господи… Она начинает некрасиво плакать, размазывая по лицу остатки косметики – зрелище должно вызывать сочувствие, но у Кимико внутри – одно омерзение. – Ненавижу… И тебя ненавижу, и твоего отца-ублюдка… И себя я тоже ненавижу, – Эйко всхлипывает. – Когда уже это все закончится? – Пойдем спать, – Кимико вздыхает, оглядывая фронт предстоящих работ. Что делать с краской и как все это убирать, она не представляет. – Не хочу я спать. Тебе надо, ты и иди. Какого хуя ты вообще приперлась? Я тебя не звала. – Вообще-то звали, госпожа Эйко, – робко вмешивается Рейджи. Мать пьяно прищуривается, затуманенным взглядом рассматривая его. – Да? – осведомляется неуверенно. – Ну, раз звала, то ладно. Пусть остается. – Сколько она выпила? – спрашивает Кимико. – Не знаю. Когда я пришел, она уже, – шепчет Рейджи. – При мне – еще одну бутылку. Та, что у нее в руке – вторая. – Ясно. Мам, идем. Кимико подходит к ней, подхватывая за локоть, тянет вверх. Эйко даже не пытается помочь дочери – сидит, обмякнув, и только недовольно что-то мычит. – Рейджи, – Кимико сдувает прядь волос с лица. – Что ты там встал? Помоги. Вдвоем они отводят мать в спальню – открывают все окна, плотно закрывают дверь и напоследок Кимико укрывает Эйко двумя одеялами, чтобы та не замерзла. – Как ты? – Рейджи беспокойно смотрит на Кимико, когда они возвращаются в зал. – Голова болит от запаха краски, – морщится она. – Надо здесь тоже окна открыть. Поможешь? – Конечно, зачем спрашиваешь? – обижается Рейджи. – Я всегда тебе помогу. Во всем. Кимико фальшиво улыбается. Рейджи любит подчеркивать то, как он для нее старается. Рейджи слишком часто говорит о том, что он – ее единственный друг. Кимико становится душно от проскальзывающего между строк «я-всегда-с-тобой-рядом-заметь-меня-пожалуйста». Запах краски выветривается плохо – голова раскалывается с каждой минутой сильнее, через два часа Кимико уже практически не соображает – а стены все еще измазаны липким черным, мебель кажется уродливой шуткой дизайнера, повсюду разбросаны вещи матери и глянцевые журналы мод, которые обожает пролистывать Эйко на досуге. Она устало садится на единственный уцелевший в битве с краской стул и вытягивает ноги – ступни горят огнем; наверное, первый слой бинтов уже пропитался кровью из треснувшей корочки. Рейджи усаживается на пол – рядом, его голова буквально в каких-то пятнадцати сантиметрах от ее бедер – Кимико усердно старается скрыть промелькнувшую во взгляде неприязнь, и чувствует вину перед другом. Снова. – Как тебе живется… У соулмейта? – нарушает молчание Рейджи. – Нормально, – проще отделаться общими фразами, чем рассказывать события последних дней. – Я считаю, что тебе нужно съехать, – говорит он. Раздражение волной поднимается к горлу, Кимико наклоняет голову набок, внимательно изучая проплешины на стене, чтобы сдержать язвительное: пересчитай, Рейджи. Разве ты не знаешь, как я не люблю чужие советы? – Ты могла бы поселиться у меня, – Рейджи живет в соседнем от матери доме, – и заодно приглядывать за госпожой Эйко. Все были бы довольны. Кроме меня. А ты – в первую очередь, – мысленно усмехается Кимико. – Мне твой соулмейт показался грубым и жестоким человеком. Скажи честно: он обижает тебя? Она замирает от простого вопроса, растерянно обдумывая ответ. Обижает ли ее Риндо?.. – Он явно не тот человек, с кем тебе следует быть, – продолжает Рейджи. – Мне даже немного обидно. – В смысле? – Кимико переводит на друга недоумевающий взгляд. – Ну… Ты знаешь его совсем немного, несмотря ни на что, продолжаешь оставаться в его квартире. А я… Рейджи замолкает, чтобы не говорить то, что и так оба знают: они знакомы с детства, Рейджи всегда был где-то рядом, всегда близко, всегда готовый помочь… Всегда – такое страшное слово, если речь идет о том, чего ты не хочешь. – А где носило твоего соулмейта? – спрашивает с горечью Рейджи. – Где он был, когда тебе было плохо? Почему ты ему так доверяешь, Кимико? Разве он заслужил? Наверняка, пока тебе требовалась помощь, он трахал все, что движется и развлекался на пару со своим братом! Кимико открывает рот, собираясь ответить, но ее спасает вибрация мобильного в кармане джинс – будто утопающий, она хватается за телефон – и все внутри ухает, заходясь в нервной дрожи. Риндо. – Да? – Кимико на пробу говорит одно слово, подозревая, что Хайтани сейчас явно не в настроении. – Где ты? Риндо на удивление спокоен – становится как-то не по себе; бросив украдкой виноватый взгляд в сторону Рейджи, она признается: – Дома. У мамы. – Почему уехала? – Мне нужно было срочно ее навестить. – Что-то случилось? С каждой секундой голос Риндо грубеет; Кимико чувствует себя как на допросе в участке, и от этого злится. Осуждающий взор Рейджи только усугубляет ситуацию – проглатывая язвительный ответ, Кимико отвечает: – Все в порядке. – Я приеду за тобой через пятнадцать минут, Кими, и не дай Бог тебя не окажется там, – говорит Риндо и сбрасывает вызов. И, пока Кимико растерянно смотрит на телефон в своей руке, не зная, радоваться ей или возмущаться, Рейджи с ревностью спрашивает: – Это он, да? Он приедет сюда? – Да. – И ты ему позволишь? – Позволю – что, Рейджи? Приехать? Что с тобой происходит? – А ты сама не понимаешь? – он вскакивает с пола, гневно взмахивает руками, доведенный почти до отчаяния. – Не понимаешь? Или только делаешь вид? Удобно притворяться, что не замечаешь ничего, что происходит? Он же пользуется тобой, Кимико! Ты для него как игрушка! И когда он наиграется, выбросит тебя, как вещь, на помойку… – Ты закончил? Пошел вон отсюда, – Кимико поднимает на него тяжелый взгляд. – Кимико, я… Прости, пожалуйста. Я не… Я просто очень беспокоюсь за тебя, – Рейджи смотрит на нее с болью, – ты мне очень дорога. Ненавижу это слово, – Кимико устало прикрывает глаза; звук чужого голоса отдается ударами молоточков в висках. – Рейджи, просто уйди. – Нет, я тебя одну не оставлю. Я подожду, пока приедет этот твой… – Или уйдешь ты, или уйду я. Выбирай, – жестко говорит Кимико. – И быстрее. Плечи друга понуро опускаются. – Ладно, ладно. Я уйду. Просто знай, что я всегда тебя приму… Даже после него. Даже? Она выгибает бровь, не веря услышанному. – Даже? – повторяет, почти задыхаясь от злости. – Что за чушь ты несешь, Рейджи? – Это не чушь, – запальчиво возражает он. – А горькая правда! Признай уже, что если бы не связь, он бы никогда тобой не заинтересовался! Что означает – разве ты нужна кому-то, кроме меня, Кимико? Сама ведь знаешь, что нет.