Плохим девочкам везёт в любви

Телефон Кимико, оставленный в квартире на время визита в больницу, издает пронзительный звук – экран вспыхивает ярко, а через мгновение гаснет – зарядка села. Она поворачивается, тем самым вынуждая Риндо убрать ладонь – и чувствует, как на смену будоражащему волнению, вызванному чужим прикосновением, приходит тревога. Знакомая, старая, верная подруга-спутница. – Где зарядка? – она торопливо хватает телефон. Кимико никогда не выключает сотовый. Тех людей, что ложатся спать, ставя мобильный на беззвучный режим, она считает блаженными или психопатами. – Держи, – Риндо протягивает ей шнур. – В чем дело? Не стоит так нервничать. – Ага, – она едва обращает внимание на чужое высказывание. Совет, конечно, замечательный. Жаль только, трудновыполнимый. Когда телефон включается, Кимико смотрит на череду пропущенных вызовов и сообщений от матери. Последнее – довольно угрожающее: «Прощай». Кимико не то зло, не то испуганно выдыхает. Рука, держащая телефон, заметно подрагивает – до смерти хочется проигнорировать предсмертное послание, но она знает – невозможно. Как бы она не хотела, страх перед чувством вины всегда укладывает Кимико на лопатки; опрокидывает на пол под ноги матери. – Что там? – Риндо бесцеремонно заглядывает через ее плечо и читает текст. – Ну и что это за хуйня? Твоя мать куда-то уезжает? – Нет. Это слово означает другое. – Что – другое? – Риндо прижимается к ней со спины, кладет обе ладони на плечи и массирует, говоря: – Расслабься. Что случилось? Она дергается, вынуждая его убрать руки. – Мне надо ехать. – К ней? – Да, – Кимико кивает, параллельно отыскивая взглядом кошелек. – Зачем? – спокойно спрашивает Риндо. Он по-прежнему стоит посреди кухни – спокойно-невозмутимый, с апатичным выражением лица. Делает вид, что не понимает. Но это неправда. Все он понимает. И равнодушию в его глазах может позавидовать любой серийный убийца. – Ты сам не догадался что ли? – огрызается Кимико, беспомощно оглядываясь. Где, блин, ее кошелек? – Твоя мать собирается свести счеты с жизнью? – отвратительно безразлично уточняет Риндо. – Если у нее такое сильное желание, стоит ли ей мешать? И что ты ищешь? – Ты слышишь, что говоришь вообще? Я ищу свой кошелек. Кимико останавливается напротив него и прищуривается. – Ты его взял? Хайтани пожимает плечами. – Нет. Я не знаю, где он. Наверное, остался в машине. Злость вспыхивает мгновенно – Кимико торопится, и ей – не до дурацких шуток, а невозмутимое лицо соулмейта только добавляет масла в огонь. – Отдай, – требует она, вытянув вперед руку. – Что, если нет? – Ты издеваешься? Мне нужно ехать, Риндо! Это же моя мама, – она запинается, – ты что, не понимаешь? – Я понимаю, что твоя мать издевается над тобой. А ты ей потакаешь. Если бы она хотела умереть, то не писала бы триста сообщений. – А если она все же это сделает? – со слезами на глазах вопрошает Кимико. – Что тогда? – Не сделает. – Да ладно? Ты готов взять на себя такую ответственность? Я – нет, – она проходит мимо него в коридор, бросая на ходу: – Пойду пешком. – Ага, конечно, – он ловит ее за руку. – Размечталась. – Я тебя в последний раз предупреждаю, – Кимико смеряет его презрительным взглядом. – Отпусти. Ты можешь считать мою мать кем угодно, но наши с ней отношения – не твое дело, ясно? Когда Риндо ее не отпускает, она, наивно полагая, что сделала ему недостаточно больно, добавляет: – Лучше бы за своим братом-убийцей следил. Пальцы на ее руке мгновенно сжимаются сильнее – и застывают, будто окоченевшие. Наверное, такая хватка у мертвеца, который до последнего цеплялся за жизнь. – Еще раз скажешь нечто подобное – я вымою тебе рот с мылом, – Риндо недобро смотрит на нее. – Я не шучу. По его взгляду она понимает – и вправду не шутит. Затащит в ванную, возьмет кусок мыла и запихнет ей в рот, предварительно щедро смочив водой. Кимико прикусывает губу – и молчит, хотя так и хочется сказать что-нибудь ядовито-колкое. Когда Риндо убеждается в том, что спорить она не будет, то отпускает ее запястье со словами: – Поехали. Пора уже познакомиться с твоей матерью. Фраза отдает чем-то, что предвещает неминуемую катастрофу. У Кимико в голове проносятся примерные картинки будущей встречи – одна другой хуже; невыносимо ноют руки от желания схватиться за волосы и застонать от отчаяния – а Риндо уже стоит возле двери, нетерпеливо посматривая на нее. – Ты передумала ехать или что? – Не передумала, – буркает она, делая глубокий вздох. Ладно, рано или поздно это бы в любом случае произошло. Лучше, конечно, поздно. Еще лучше – никогда. До дома матери они едут в тишине – Риндо даже расслабляется, откидываясь на спинку кресла, пока Кимико изучает его пальцы – вопреки предположениям, руль Риндо не сжимает, а лениво поглаживает – движения плавные и легкие; выдает его злость только наклон головы вперед и тяжелый взгляд. Ну, и то, что он пренебрежительно говорит: – Надеюсь, твоего друга там не будет? – Ты про Рейджи? – Кимико вспоминает, что почти не общалась с ним за последние дни. – Не знаю. Ее ответ Риндо нравится – абсолютно точно, потому что он даже слабо улыбается, будто вспоминает что-то хорошее. Кимико думает, что это странно – Рейджи стал писать ей гораздо меньше, но сопоставить между собой эти два факта не успевает – Риндо паркуется прямо на газоне, наплевав на правила, и выходит из машины. Она торопливо выбирается следом, обгоняет его – судя по походке, Хайтани идет не знакомиться, а драться. – Пожалуйста, веди себя нормально, – просит Кимико, хоть и знает, что о таком следует просить мать, а не его. – Зависит от обстоятельств, – гадко ухмыляется Риндо. Даже не пытается состроить приличное выражение лица – негатив так и исходит от него волнами; будь он сейчас на ринге – противник убежал бы от него с воплями. – Явилась наконец, – Эйко открывает дверь, запахивая на груди шелковый халат. – Вспомнила о матери, дря… Она наконец-то замечает Хайтани и замолкает. Губы, накрашенные красной помадой, удивленно округляются – Кимико, чувствуя стыд за нее, быстро говорит: – Мама, это Риндо, – многозначительно поднимает брови. – Хайтани. За реакцию матери она не боится – Эйко настолько ненавидит ее отца, что после его смерти чуть ли не каждый день возносит хвалебную оду братьям, убившим, по ее словам, «этот кусок дерьма». – Тот самый? – Эйко подается вперед, изучая Риндо жадным взглядом. – А что он делает с тобой, а, Кимико? Ты же ненавидишь Хайтани. – Он мой соулмейт, – обреченно сообщает она. Мать пару секунд тупо смотрит на дочь, потом разражается ядовитым смехом. Буквально захлебывается им – сгибается, хлопает себя по коленям, игнорируя распахнувшийся на груди халат, и сквозь хохот произносит: – Да, судьба-шутница. Лучшего наказания для тебя и придумать невозможно. О том, что час назад она собиралась умереть, Эйко, разумеется, напрочь забывает. Цель достигнута – дочь приехала, да еще и не одна – а с подарком. В гостиной Эйко рассматривает Хайтани, как сладкую конфету – от неприкрытой пошлости в ее взгляде Риндо тянет блевать; но он мужественно терпит – вернее сказать, выжидает. – Вы живете вместе, значит? – спрашивает Эйко. – И как вам моя дочь? Как будто они на базаре, а Кими – фрукт на прилавке. – Мама, – она бледнеет. – Давай не будем. – А что не будем? Риндо, – Эйко ему улыбается, закидывая ногу на ногу. Халат обнажает больше, чем следует, и бледность на лице Кимико уступает место румянцу. – Хочу выразить вам благодарность. – За что? – по нему не скажешь, но терпит Риндо из последних сил. Так и хочется встать и шваркнуть ее лицом об стол, который стоит между ними. Жаль, Кимико не оценит. – За то, что убили Кьёгоку, – Эйко закуривает. – Хотя этот ублюдок заслуживал худшего конца, чем помереть в скорой помощи. После этих слов Кимико вскакивает и удаляется, нервно пробормотав что-то про то, что ей нужно в уборную. Когда она скрывается за дверью, Риндо плавно встает и подходит к Эйко – а та его приближение воспринимает как нечто само собой разумеющееся; склоняет голову набок и усмехается, выпуская струйку дыма: – Юные девушки такие нервные, хлопот с ними многовато, верно? Не то что с женщинами. Улыбка пропадает – вместо нее в мутных глазах Эйко появляется растерянность, когда Риндо забирает у нее из рук сигарету. Она все еще не понимает – но уже чувствует: что-то не так; нет во взгляде Хайтани волнения или игривости, которое, по ее мнению, там должно быть. Ведь Эйко считает себя гораздо красивее дочери. Риндо кладет руку ей на плечо – сжимает шелковую ткань и тянет вниз; обнажая руку до локтя. Говорить пугающе-ласково, как Ран, он не умеет, поэтому просто сообщает: – Если еще раз ты попробуешь шантажировать Кими своим самоубийством, я приеду и лично перережу тебе вены на обеих руках. Ясно? Эйко замирает, глупо моргая слипшимися от туши ресницами. – А сейчас – ни звука, поняла? Или я свое обещание сегодня же ночью исполню. Риндо покрепче сжимает ее плечо – впивается пальцами со всей силой, чтобы не вырвалась, и тушит об него окурок. Когда Эйко дергается, открывая рот, чтобы все-таки вскрикнуть – зажимает ей рот ладонью, теперь стискивая челюсть до синяков; на выдохе хрипло спрашивает: – Не нравится? Ей тоже не нравилось. Гримаса боли на ее лице и страх в глазах псам внутри Риндо приходится по вкусу.