Плохим девочкам везёт в любви

Когда Кимико открывает глаза, первое, что она испытывает – жгучее желание закрыть их снова. Все вокруг кажется ей зыбким и плавающим – почти нереальным; голова кружится то ли от препаратов, то ли от огромного облегчения, затопившего внутренности – а потом все меняется, потому что на смену облегчению приходит пустота. Кимико обводит взглядом палату – она, без сомнения, находится в больнице, что подтверждает писк приборов; и не понимает, как она выкарабкалась. И, главное – для чего? Она чувствует себя забитой, затравленной, измученной донельзя – будто долгие месяцы над ней издевались, хотя прошло всего пару дней; чувство, сравнить которое не с чем – Кимико обескровлена до звенящей пустоты внутри, потому что все, что у нее когда-либо было: мать, отец, собака, друг, дом – теперь ничего этого нет. Такая пустота, от которой нет спасения. Такая, которую не заткнешь и не накормишь – будет тянуть в груди спустя десятки лет, случайным запахом свежеиспеченных булочек, например, или фразой «во сколько вернешься?» – напоминая о том, что потеряла навсегда. Кимико – израненный внутри сосуд, полный соленой воды. Она понимает, что все закончилось, что она смогла – и не понимает, зачем вообще спасалась, пока не спотыкается взглядом о Риндо, сидящего возле кровати. Он держит ее за руку – ладонь у него горячая, словно нагрета весенним солнцем; и от кончиков пальцев по венам-проводам до сердца идет тепло. Будь оно лампой – ослепило бы светом. Кимико смотрит на него – первые несколько минут, пока еще не помнится все, что было «до» – и слабо улыбается; с щемящей нежностью обводит знакомые черты – он выглядит чертовски усталым и разобранным в помятой одежде и с осунувшимся от горя лицом – но все это принадлежит ей, и взгляд, полный любви – тоже. А потом она вспоминает. Не может не вспомнить. Потому что первые пару минут проходят – и вместо Риндо Кимико видит белый клочок бумаги, исписанный карандашом; предсмертный голос ее матери. Тепло перестает идти по венам. Насколько бы не была крепка эта связь, что заставляет ее желать этих рук; они – будто лед на ожог; есть вещи, которые не прощают. – Кимико, – Риндо называет ее полным именем, и она вздрагивает. – Ты меня слышишь? Как ты себя чувствуешь? Ужасно. Отвратительно. Хуже некуда. – Я позову врача, – говорит он, отпуская ее руку. И она еле сдерживается, чтобы не шевельнуть пальцами в попытке удержать его ладонь. Потому что связь внутри, еле-еле ощутимая, слабая, как новорожденный слепой котенок – сопротивляется и борется. Заставляет хотеть и чувствовать. – Она очнулась, – за дверью слышится громкий голос Риндо и еще один – тихий и невнятный, принадлежащий врачу. Кимико устало смотрит в потолок над кроватью и все же закрывает глаза. Сдается. Если бы не дурацкая связь… – Так, как у нас тут дела? В палату входит врач – с преувеличенно бодрым настроением и фальшивой улыбкой. Риндо замирает в дверях, настороженно наблюдая за ним – как он приближается к Кимико, как смотрит на мониторы, как спрашивает ее о чем-то; наблюдает, готовый в любой момент броситься вперед. – Простите, – доктор поворачивается к нему. – Оставьте нас с пациенткой наедине. И там, кажется, прибыл ваш брат. Риндо нехотя кивает и отступает назад, закрывая за собой дверь. Оставлять Кими не хочется; хоть и голос разума твердит, что здесь, в больнице, ей ничего не угрожает, и этот врач – тот, кто спас ее жизнь, однако после всех этих дней… Я ее заберу и спрячу, – приходит в голову пугающая мысль. – Ото всех. И плевать, что это неправильно. И даже плевать, что это может что-то поломать в ней – она сейчас в таком состоянии, что сопротивления не будет; Риндо понимает это, понимает, что собирается воспользоваться ее слабостью; ему тошно от себя, но другого выхода он не видит. – Долго же ты спускаешься, – Ран ждет его в холле. – Выйдем? Они останавливаются возле больничного крыльца – старший достает из кармана пальто сигареты, прикуривает, глядя куда-то в сторону парковки; молчит, с наслаждением выдыхая дым. – Мива лежит в этой же больнице, – наконец прерывает паузу Ран. – Ей крепко досталось, но она в порядке. Кодо тоже где-то здесь. – Я рад, что она жива, – без капли лжи отвечает Риндо. Он уже говорил это – Ран сообщил про найденную Миву по телефону, когда забирал ее из того самого дома; обмолвился всего парой слов – и на этом все. Зато Ран собирается рассказать все сейчас. – Как она? – спрашивает он для начала. – Молчит. – В смысле? – Ран искоса смотрит на брата. – Потеряла голос? – Нет. Она только очнулась. Меня попросили удалиться из палаты, – Риндо приваливается к стене больницы, наплевав на то, что может испачкаться. На улице холодно – и ветер противный, пробирающий до костей; Ран в своем модном пальто глядит на брата неодобрительно, но Риндо даже рад ледяным порывам – потому что сейчас будет то, что приведет его в бешенство. – Тот дом… Ран затягивается, пару секунд держит дым во рту – меж полуоткрытых губ виднеются белые клубы, затем выдыхает вместе с ним первую порцию: – Он держал ее в подвале. Привязанную к стулу. Риндо упрямо смотрит вперед, скрестив руки на груди. – Кормил, я так понимаю, насильно. Я не знаю, что еще он делал… Но просил передать тебе, что Кимико была послушной пленницей. – Сексуального насилия не было – врачи говорят так, – Риндо выталкивает слова через силу. – Но могло быть… Могло быть что угодно. – Думаю, тебе не стоит говорить с ней об этом. По крайней мере, пока она не придет в себя полностью, – Ран проявляет несвойственную ему тактичность. – Не говори мне то, что я и без тебя знаю, – злость все же вырывается наружу в мелочах: язвительном тоне и поджатых губах; потому что Риндо невыносимо сдерживаться. Он злится – но выместить злобу на виновном невозможно; ему остается сделать это привычным способом – пойти и уничтожить что-то или кого-то – без разницы; но и это, сука, не сделаешь – потому что оставлять Кимико одну он не хочет. Замкнутый круг, никакого решения проблемы; Риндо пытается представить, что чувствовала Кимико тогда – желудок скручивает в остром спазме, каково ей было: боялась ли она, плакала ли? Думала ли о нем? Надеялась, что спасет ее? И самое худшее – он ведь не спас. Пришел за ней, но с опозданием. Когда уже все, что могло случиться – случилось. И пока ей делали больно – его не было рядом. Кимико, возможно, не таит обиды за это – проблема в том, что Риндо не может простить сам себя. Вот с Раном бы… Он переводит взгляд на старшего. – Прекрати эту хуйню, Риндо, – Ран выбрасывает окурок на землю и наступает на него, безжалостно втаптывая в траву. – Ты не виноват. – А кто виноват? – усмехается младший. – Кто угодно, но не ты – Ямада, его люди, этот ебанутый друг твоей истинной, кто угодно, Риндо, – Ран хватает его за плечо так резко, что он не успевает среагировать – и Ран тоже злится. – Перестань думать, что все могло быть иначе. Не могло. – Если бы я не оставил ее… – Я тебя ударю, – перебивает его Ран. Риндо невесело хмыкает. – Если бы хотел – не предупреждал бы. Я тебя знаю… Ран бьет его лбом в переносицу – удар получается слабым, но боль все равно растекается по лицу. – Блять, – Риндо отшатывается, запрокидывает голову, обеими руками зажимает нос, из которого уже капает кровь. – Нахуя? – Слов ты не понимаешь, может, хоть это поможет, – Ран пожимает плечами так беззаботно, словно не он только что ударил кого-то. – Отвечать будешь? – Да иди ты нахуй, – рявкает Риндо, в отвращении тряся перепачканной рукой – с пальцев кровь разлетается мелкими брызгами на траву. – Если я начну кого-то бить, то не остановлюсь. Платок есть? – Разумеется, – Ран достает из кармана упаковку и церемонно протягивает ему. – Держи. В машине есть влажные салфетки. – Спасибо, обойдусь, – огрызается Риндо. – Блять, мог хотя бы не в лицо бить? – Получилось бы не так эффектно, – равнодушно замечает старший. – И ты бы успел напрячь пресс, а я не фанат драки на кулаках. Успокоился? А теперь послушай меня, Риндо. Ты не виноват. Ты сделал все, что мог – и даже больше. Да, твой соулмейт пострадал. Да, частично из-за тебя. Но она тоже связана с криминальным миром – и, если бы не ты, все могло бы закончиться гораздо хуже. Это, я надеюсь, ты понимаешь? Сосредоточься не на том, что было, а на будущем – Кимико я не могу назвать идеальной парой, потому что у нее травм – вагон и маленькая тележка; и тебе это разгребать сейчас. Будешь жалеть себя и распускать сопли – потонете оба. Я ясно выразился? – Нихуя ты речь толкнул, – Риндо раздраженно щупает нос. – Риндо… Ран стискивает челюсти и вытаскивает руки из карманов пальто. – Да я понял, – младший ухмыляется. – Просто скажи, что беспокоишься за меня. – Я этого никогда и не скрывал, – хмурится Ран. – Я за тебя беспокоюсь. Всегда. И прежде, чем младший открывает рот, предупреждающе поднимает левую руку. – Заткнись, Риндо. Я знаю, что ты хочешь сказать – и мой ответ «нет». Я беспокоюсь не потому, что ты слаб или чем-то хуже, а потому что ты – мой брат. И если уж на то пошло, я тоже проебался – Харуми пришлось убить человека из-за меня, и она до сих пор не может спокойно спать по ночам. Ты знаешь это, как никто другой – можно ли назвать меня отличным соулмейтом? Нет. Все дело в том, что тебе не нужно быть идеальным для всех – нужно быть идеальным для нее. – Я слышу в твоих словах голос Хару, – Риндо прищуривается. – Мы обсуждали с ней это, – сухо отвечает Ран. – И она просила передать, что ты, цитирую: «упертый влюбленный идиот, который не замечает своих очевидных достоинств». – Как всегда, нежна и заботлива, – хмыкает Риндо. – Она сильно злится? – Сильно, но это не твоя забота, – Ран впервые за все время разговора расслабляется. – Я проведаю Миву и потом поеду домой. Ты останешься здесь? – Да, – Риндо нетерпеливо смотрит на окна, за которыми, по его мнению, находится палата Кимико. – Встречусь с врачом и узнаю, как ее состояние. Может, удастся поговорить с ней. – Узнай, когда ее выпишут. Кагеру все еще не поймали, – напоминает Ран. – Вряд ли он сунется сюда, но все же… Лишние проблемы не нужны. Майки обещал приставить охрану, но я бы не особо на это рассчитывал. Я займусь изакая, клубом и «Гинзой», но ты будешь мне нужен, поэтому… – Да. Я постараюсь забрать ее из больницы как можно скорее. – А если она не захочет? – с нескрываемым любопытством спрашивает Ран. – Что будешь делать? – После всего, что было, – мрачно отвечает Риндо, – ее мнение больше не учитывается.