На следующее утро дети, как это часто бывало, когда в приюте появлялись новые лица, окружили Сашу. В комнате по-прежнему было темно, но приют уже проснулся. После утренней молитвы все пойдут завтракать, а пока мальчишки от пяти до пятнадцати рассматривали и расспрашивали Сашу обо всём: сколько лет, кто родители. «Умерли, да?» — деловито поинтересовался самый младший из них.
Саша отвечал скупо. Его чёрные глаза равнодушно перемещались с одного лица на другое. Длинные и чёрные как смоль волосы аккуратно лежали. Парню ещё не выдали униформу, и Мал с некоторым удивлением заметил, что рубашка новенького из материала намного более изящного, чем могла бы быть у сироты, а блестящие пряжки на новеньких туфлях заставили его прямо-таки позавидовать.
Самый старший из мальчишек, Дмитрий — ему вот-вот стукнет восемнадцать, и значит, он покинет приют и дальше будет сам по себе, — растолкал остальных ребят и подошёл вплотную к новенькому.
— Тебя как звать-то? — спросил он одновременно и дружелюбно, и с подозрением.
— Александр, — ответил мальчик и прямо посмотрел в лицо Дмитрию. Ни страха, ни любопытства, только как будто лёгкое изумление и пренебрежение — вот что было у Александра написано на лице.
— Санька, значит. А я Дима, — он повернулся к остальным ребятам и, тыкая во всех подряд пальцами, назвал имена. Последним оказался Мал, и новенький задержал на нём свой взгляд дольше, чем на других. — Ну, чего вам тут, мёдом намазано? — Дима строго посмотрел на мальчишек. — А ну марш в часовню! — все с неохотой поплелись на выход. — Ничего, скоро обвыкнешься, — дружелюбно отозвался Дима и улыбнулся Саше. Тот, впрочем, не ответил. Молча поднялся и тоже пошёл к выходу. Дима цокнул языком и посмотрел на Мала, который всё ещё оставался в комнате. — Чудно́, да?
Мальен неуверенно кивнул и вышел из комнаты ровно в ту секунду, когда ударил небольшой колокол.
В часовню вела длинная холодная галерея, но никто из детей даже не подумал бы надевать тулупы и валенки — все знали, что в часовне будет тепло, даже душно, поэтому предпочитали потерпеть пару минут.
— Кто наш новенький? — шепнула Алина Малу, когда они вместе опустились на колени в молитве святой Богородице. Поп бормотал нараспев утреннюю службу. Дети вокруг них стояли на коленях, низко склонив головы. То тут то там слышалось шарканье ног, ёрзанье беспокойных детских тел, шмыганье носов, хныканье младших ребятишек, которых держали на коленях нянюшки.
— Странный он какой-то, — пожал плечами Мальен.
Алина порыскала глазами, стараясь не поднимать высоко голову, и нашла незнакомую фигуру. Мальчик стоял, как и все, — на коленях, и голова его была опущена. Но не было в его позе покорности. Спину он держал ровно, плечи были расправлены, не горбился, как остальные.
Алина тоже обратила внимание, что его одежда была более изящного покроя, чем та, что носили все воспитанники приюта. Очевидно, что он пока был одет в домашнее, а казённого ему ещё не выдали. Немудрено, раз объявился на пороге посреди ночи.
Поп продолжал своё бормотание, в часовне становилось всё душнее, а шорохи всё громче — многим уже просто хотелось есть, — а Алина всё никак не могла оторвать взгляд от новенького. Что-то было в нём непохожее на остальных. Новые ребята периодически появлялись в приюте, постоянно происходила смена. Старшие дети выпускались, младших иногда забирали бездетные благодетели. Многие новенькие часто плакали, были подавлены и несчастны — ведь они лишились родителей. А этот был другим.
Возможно, не стоило так уж пялиться, потому что он вдруг обернулся и встретился с ней взглядом. Алина отпрянула, застигнутая врасплох, и низко опустила голову, чувствуя, как краснеют щёки. Никогда она не видела такого обжигающе ледяного взгляда. И никогда она не видела настолько тёмных глаз.
— Что с тобой? — удивился Мал.
— Всё хорошо. Надоело просто.
— Да, — вздохнул он, — эта служба просто бесконечна.
Но едва он это шепнул, поп благословил несчастные детские души, и все ребята с дружным вздохом облегчения, который они не могли сдержать, как бы ни старались, поднялись, разминая затекшие ноги, и устремились к выходу.
В столовую всегда чуть ли не бежали.
— Подвинься, шуханка, — Алину кто-то толкнул сзади и пробежал вперёд.
Мал сжал кулаки, но Алина остановила его.
— Я уже давно не обращаю внимания, — сказала она. — И тебе пора привыкнуть.
— Я никогда не привыкну! — упрямо возразил Мал.
— Ты всё равно ничего не можешь с этим поделать.
— Может, и смогу! — Мала не так-то просто было сбить с курса.
— Только наживёшь себе неприятностей. Забыл, как в прошлый раз тебе разбили бровь?
Мал поморщился и потрогал крошечный шрам, рассекший его левую бровь.
Наконец, они оказались в столовой — просторной комнате с длинными столами, на которых уже лежали ложки и корзины с хлебом. Тарелки с кашей каждый брал сам у входа у поварихи Люси. Вокруг разливался божественный аромат свежей и горячей еды, и Алина с Малом, поддаваясь всеобщей радости, заторопились на свободные места.
Алина обхватила миску руками, ладони за время прогулки из часовни уже успели заледенеть. Мал тут же набросился на еду. Голодом никого не морили, но между вечерней трапезой и утренней проходило слишком много времени и крепнущий детский организм просто не справлялся с желанием насытиться.
Рядом с Малом и Алиной места или оставались свободными, или занимались в последнюю очередь. Если к Мальену ни у кого особых претензий не было, то к его дружбе с шуханкой — очень даже. Алину так и не смогли полюбить здесь. Даже нянечки относились к ней пренебрежительно. Главным образом потому, что Алина не лезла за словом в карман и могла надерзить хоть самому Богу.
Алина и Мал сидели за столом почти одни, если не считать тихого мальчика лет восьми за другим концом, который, вероятнее всего, повздорил с друзьями. Они наслаждались горячей едой, торопясь закончить до того, как подадут чай. Вдруг рядом с миской Мала опустилась ещё одна, и Алина удивлённо посмотрела на нового соседа. Саша молча сел рядом с её другом и, не глядя на них, приступил к завтраку. Алина обменялась удивлённым взглядом с Малом, но оба промолчали.
Вскоре подали чай и сухое печенье с вареньем. Пожалуй, только ради того, чтобы лакомиться им, Алина могла всё лето провести в лесу, собирая землянику, чернику и малину, не обращая внимания на досаждающих комаров.
Она смаковала каждую ложку варенья, предпочитая есть его в прикуску с чаем. В отличие от Мала, который щедро намазывал им толстый кусок хлеба. Положенные порции печенья они ссыпали в карманы — все так делали. После сытного завтрака жевать его было безрадостно, зато можно было погрызть между приёмами пищи.
Завтрак почти кончился, когда мимо Александра прошёл ещё один старший мальчик. Он толкнул его плечом, дождался, пока тот поднимет на него глаза, а потом, засунув руки в карманы, процедил:
— Если не хочешь неприятностей, то не советую тебе связываться с шуханским отродьем. Усёк?
Саша равнодушно отвернулся, и Алина напряглась, предчувствуя драку. Вокруг старшего парня уже собиралась толпа. Она видела, как рука Мальена сжалась в кулак — это был почти рефлекс, когда кто-то подходил к ним с не самыми дружелюбными намерениями.
— Ты, может, глухой? — парень начинал злиться.
Алина со смесью ужаса и любопытства наблюдала за происходящим. Саша повернулся к говорившему и произнёс:
— Я не глухой.
— Тогда отвечай, когда к тебе обращаются!
Саша смерил взглядом парня, на его губах заиграла усмешка.
— Я тебя не боюсь. Иди пугай малолеток. А меня не трогай.
И он снова вернулся к чаю.
Старший мальчик в бешенстве то открывал, то закрывал рот. Вокруг стола собралось много ребят и все с любопытством смотрели на новенького.
— Пётр, не приставай к парню, — встрял кто-то, и это стало красной тряпкой для быка. Главный задира приюта просто не мог оставить ситуацию как есть.
Пётр моментально взвился. Он низко наклонился к Саше и схватил его за рубашку, притягивая к себе нос к носу.
— Я буду делать то, что захочу. А ты будешь вести себя тихо. Ясно?
Саша долго молчал, а потом ответил:
— Кажется, ты меня не расслышал. Тогда я объясню на твоём языке: не лезь ко мне, — и он с такой силой сжал руку Петра, что она побелела. А потом очень медленно пальцы Пети разжались, скрючившись в неестественной манере, и даже несмотря на шум в столовой, Алина расслышала хруст костей.
Пётр взвыл, отскакивая от Александра.
— Ты… ты… я до тебя ещё доберусь, — прошипел он, прижимая к себе повреждённую руку. В его глазах появились слёзы боли, и чтобы скрыть их, он опрометью бросился прочь из столовой.
Алина таращилась на новенького во все глаза. Мал тоже. Где-то в толпе послышалось «псих», и вскоре все разошлись. Саша вернулся к завтраку. Он не смотрел ни на Мала, ни на Алину. Казалось, что ему нет никакого дела до них.
Мал наклонился ближе к столу и спросил с явным восхищением:
— Как ты это сделал? Пётр тут самый сильный из всех, он…
— Я просто не люблю, когда мне указывают, что делать, — перебил его Саша, по-прежнему не глядя на них. — И мне всё равно, с кем сидеть, с шуханами или фьерданцами, с богом или дьяволом.
На этом разговор закончился.
Вскоре прозвенел колокол, возвещавший о конце завтрака и начале уроков. Саша поднялся, забирая с собой посуду. Мал и Алина переглянулись и поспешили в класс.
***
— Странный он какой-то, — шепнул Мал Алине, когда они торопились на урок истории.
Занятия в приюте проходили в четырёх больших классах, в двух занимались дети от семи до одиннадцати лет, в остальных — от двенадцати и до шестнадцати. Часто уроки по общим предметам (грамота, арифметика, история, география, жития святых) были совместными, мальчиков и девочек разделяли только на специализированных занятиях. Юношей и девушек учили тому, что им может пригодиться в будущем. Парни знали, как охотиться, ловить рыбу, выслеживать дичь, править лошадьми, мастерить мебель, а также изучали военное искусство — выпускники приюта князя Керамцова часто поступали на военную службу. Девочки обучались домашнему хозяйству. А также были общие творческие классы, где по желанию можно было научиться игре на фортепиано, танцам или рисованию.
Алина ненавидела большую часть женского образования и получала удовольствие только от рисования. Малу большое удовольствие доставляла охота. Он, как никто, умел выследить дикого зверя. И часто именно благодаря ему Ана Куя и остальные смотрители приюта могли полакомиться свежим рагу из зайца или отведать куропаток. Детей кормили мясом курицы и телятиной, которые выращивались здесь же, при усадьбе.
У воспитанников приюта почти не было свободного времени. Утренние и вечерние молитвы в церкви, уроки, уход за усадьбой. Но каждую свободную минуту Алина и Мал стремились проводить вместе. А пока им предстоял самый обычный бесконечно долгий и холодный зимний день.
— Видела, он парню руку сломал? Разве это вообще возможно? — продолжал Мал.
Алина молчала. Ей было всё равно, даже сломай Александр Петру обе ноги. До этого дня её защитником всегда был Мал, но теперь появился этот загадочный юноша с чёрными холодными глазами… Впрочем, он не защищал не её, а себя.
Они с Малом, как обычно, уселись за самую дальнюю парту и приготовились к скучнейшему предмету по мнению Алины, истории.
Сергей Петрович Воронин, которого все ученики без зазрения совести кликали не иначе как Вороной, бубнил что-то про Древнюю Грецию и Аристотеля, а Алина наблюдала за новеньким, который сидел через ряд от них с Малом, ближе к доске.
— Итак, кто сможет воспроизвести хотя бы одно из высказываний Аристотеля? — учитель обвёл водянистыми скучающими глазами комнатушку. Выражение его лица как бы говорило: «Вы самые бездарные дети, которые у меня только были, но здесь у меня есть бесплатный кров, еда и жалованье, так что… я не возражаю. Вы всё равно все отребье».
Класс заёрзал, никому не хотелось выходить к доске. Учитель снова обвёл взглядом класс, выискивая жертву. Его маленькие глазки остановились на Мальене и Алине.
— Может, нам даст ответ… — начал было он, как в воздух поднялась единственная рука. — А-а, так у нас есть доброволец. Прошу, юноша.
Александр поднялся с места, вышел к доске и на непонятном языке сделал надпись мелом:
O γραμματισμός δεν μπορεί να χρησιμεύσει ως μέτρο εκπαίδευσης.
Сергей Петрович уставился на незнакомые ему письмена, вернее, он представлял, что это древнегреческий, но никак не мог понять, что же именно написал ученик. Мал и Алина переглянулись, едва сдерживая смех. Учитель начал пыхтеть, как самовар, отчего вся сцена выглядела ещё уморительнее.
— По-вашему, это смешно, юноша? — как можно строже спросил Сергей Петрович. — Вы не на уроках словесности. Извольте писать на равканском.
И Александр покорно написал перевод: «Грамотность не может служить мерилом образованности».
Алина не выдержала и прыснула. А вслед за ней и остальной класс. Глаза учителя тут же метнулись на неё.
— Старкова, наказание!
— За что? — возмущённо воскликнул Мал.
— За подрыв дисциплины! — каркнул Сергей Петрович. — И господин… — учитель быстро нашёл в списке учеников новое имя, которое записал перед началом занятия. — Морозов присоединится к вам.
После урока класс окружил Александра — надерзить учителю истории — это достойно похвал. Мальен и Алина остались в стороне. Они издали наблюдали за галдящими одноклассниками и Сашей, который не обращал на них никакого внимания, так что вскоре им надоело забрасывать его вопросами, и они постепенно разошлись.
***
Вечером, перед чтением книг в гостиной, у тех ребят, кто сумел выкроить в течение дня время, был свободный час-два. Многие старались поскорее разделаться с ежедневной рутиной вроде кормления животных или плетения корзин или вязания. Алине особенно тяжело давались «женские» навыки, и её это бесило неимоверно. Каждый раз, как она бралась за спицы, она злилась и ругалась. Но Ана Куя считала, что девушка просто обязана уметь владеть вышиванием, вязанием и шитьём, даже если это в жизни ей не пригодится, или пригодится в качестве хобби. А уж про этих сирот и думать нечего — не на паперти же им потом стоять! Они должны уметь обеспечить себя. Всё равно Алина предпочитала уход за птицей в курятнике, несмотря на холод и вечную вонь внутри, спокойному сидению в комнате для рукоделия.
Сегодня она отделалась от вечерней рутины быстрее обычного и побежала искать Мала. Им так много надо было обсудить! Она нашла его в спальне. Мальчикам и девочкам было запрещено заходить друг к другу — даже то, что они учились вместе, говорило о широте взглядов князя Керамцова. Большинство приютов были или строго разделены на мужскую и женскую половину, или вообще принимали исключительно мальчиков или девочек.
Алина постучала в дверь и громко спросила:
— Мал, ты там?
Видимо, внутри не оказалось соседей Мальена, потому что стояла тишина, а Мал тут же ответил ей: «Иду!»
Когда он выходил, Алина заметила, что новенький лежит, вытянувшись на своей постели и читает какую-то книгу. Больше в спальне и правда никого не было.
Алина и Мал спустились в гостиную и уселись на полу подальше от остальных.
— Тебе удалось что-нибудь узнать? — спросила Алина.
— Кроме того, что он заучка — нет, — фыркнул Мал. — А ещё зазнайка. Кто бы к нему не подошёл — он всех прогоняет.
— Прям всех?
— Он даже не говорит ничего… просто кому охота разговаривать со столбом? Он явно считает нас всех людьми низшего сорта.
Алина задумалась. Очень странный мальчик, этот Саша. Оттого ещё более интересный. Он вступился за неё в столовой, явно был начитан, а значит, происходил из богатой семьи, может, даже дворянской. Фамилия Морозов в Равке не была редкой, и она силилась припомнить кого-то кроме купца и Святого Ильи, в миру как раз Морозова.
В глазах Алины Саша заработал за один только день несколько очков, и слова Мала её не убеждали. Она жила в этом приюте, сколько себя помнила, и никто и никогда не смотрел на неё как на равную, как на подругу. Люди делились на тех, кто делал вид, что она пустое место, и на тех, кто считал своим долгом задевать её, потому что её разрез глаз говорил о том, что в ней течёт шуханская кровь. Не её вина, что империя Шу воюет с Равкой. Она ничего не знала о том, кем были её родители. Она не знала и языка Шу. Но кого это волновало? Находились даже те, кто думал, будто она шпионка. Что было полным абсурдом… Если бы не Мал, жизнь её в приюте была бы и вовсе безрадостной.
В гостиной собиралось всё больше и больше народу. Самым последним к ребятам присоединился Саша. Алина видела, как он вошёл в комнату, осмотрел её, выискивая место. Их взгляды ненадолго пересеклись, и Алина, давно бросившая попытки подружиться с кем-то кроме Мальена, неуверенно улыбнулась Саше. Он задержал на ней взгляд на мгновение дольше, но потом равнодушно отвернулся и сел у другой стены. Алина почувствовала, как её щёки краснеют. Она поспешно отвела взгляд и крепко сжала пальцы. Он такой же, как и все. Не надо тешить себя ложными иллюзиями. Это глупо. Алина знала боль предательства, а разочарование в людях давно достигло того пика, когда ты уже перестаёшь верить, что встретишь хоть кого-то достойного.
Ана Куя лично читала детям книги. Часто — Жития Святых. Но иногда легенды и сказки не только Равки, но и соседних государств. Этот час — один из любимых Алиной, потому что в это время она может слушать скрипучий голос Аны, истории, удивляться и восхищаться, ужасаться и пугаться, переноситься во времени. Очень часто книги служили вдохновением для её рисунков.
Но в этот раз Алине было сложно сосредоточиться. Она то и дело отвлекалась на Сашу. Он сидел, прислонившись к стене, слегка запрокинув голову назад, его глаза были полуприкрыты, красиво очерченный рот плотно сжат. Он будто бы не чувствовал себя здесь уютно. Алина понимала его. Она каждый день чувствовала себя так. Ей казалось, что она подглядывает за новеньким незаметно, пока вдруг над её ухом не раздался шёпот Мала: «Хватит пялиться на него». — «Я и не пялюсь!» — Алина пихнула Мала в бок локтем, но щёки снова предательски покраснели.
Этой ночью Алина и Мал не стали нарушать правила и отправились вместе со всеми спать. Алина долго не могла сомкнуть глаз. Она лежала, глядя, как облака наплывают на большой серебряный диск луны, и вспоминала холодный голос: «Не люблю, когда мне указывают». Кто же он всё-таки такой, этот Саша?
