Sammy's Little Soldier

Воды в Сан-Франциско в четыре раза больше, чем земли. Куда бы ты ни пошёл, ты будешь на расстоянии неспешной прогулки от огромной водной поверхности. Выйдя из полицейского участка, Сэм идёт куда глядят глаза, куда ведут ноги. Дина — его надёжного якоря — рядом нет, и он не в состоянии дальше заниматься расследованием. Его словно уносит куда-то быстрое течение, и он не в силах этому сопротивляться. Ноги приводят его на берег океана. Он оборачивается и смотрит на Сан-Франциско. Для него это всегда Сан-Франциско. Фамильярное «Фриско» этому месту совершенно не подходит. Сэм влюблен в этот город отчаянно и бесповоротно. Влюблен с того самого момента, как они приехали сюда в первый раз семь лет назад, вышли из импалы и набрали полную грудь встретившего их тумана. Дин тут же закашлялся, поперхнувшись, а Сэм… Сэму показалось, что он попал в невесомые объятия. Ты пришёл… Я ждал… — словно чей-то шёпот на грани шелеста, словно отзвук чьих-то мыслей в голове. И он стоял, не в силах согнать с лица глупую счастливую улыбку, уверенный, что они попали в сказку, и тут непременно случится какое-то чудо. И чудо случилось — Мэдисон. Но сказка оказалась из тех, которые рассказывают на ночь непослушным детям. Он спускается к воде и разувается, засовывает стянутые носки в карманы джинсов. Пальцы ног зарываются в горячий песок, но с каждым шагом к воде песок словно теряет всё набранное за день тепло. Набежавшая волна обжигает холодом. Почему-то это ощущается правильным. Он стоит в воде, пока пальцы не начинает ломить от холода, но он этого не замечает. Из воды его выгоняет телефонный звонок. Брат. — Дин, всё нормально? Как твоё лицо? — Всё ещё симпатичнее твоего. Узнал что-нибудь? Сэм улыбается. Брат в своём репертуаре. Будет шутить даже на смертном одре. — Ничего интересного, кроме того, что за тот день все камеры наблюдения в Шпиле по пути на 48-й этаж показывают сплошную статику. Охранник божится, что пропустил наверх только одного нового уборщика, и убей, не помнит его лица. — То есть зацепок нет. — То есть зацепок нет. — Зато слушай сюда. Я просмотрел криминальную сводку за последние пару лет, и странных смертей, самоубийств и исчезновений здесь столько, что хватило бы всему Западному побережью на целый год. Сэму холодно стоять замороженными ногами на песке, и он слегка раздражён. — Ничего удивительного, учитывая сколько людей сюда приезжает, чтобы спрыгнуть с Золотых ворот. Голос Дина в трубке звучит непривычно взволнованно: — Нет, Сэм, ты не понимаешь масштабов. Даже учитывая мост, ситуация тут совсем отстой. Сэм наконец догадывается дойти туда, где песок всё ещё горячий. Контраст и долгожданное тепло оказываются настолько невероятными, что он закрывает глаза, чтобы насладиться ощущением. — Понял. Ладно, вернусь — будем думать. — Когда вернёшься? — Пока не знаю. Хочу прогуляться по городу, посмотреть, что тут к чему. — Сэм, это опасно. Он смотрит на город. — Знаешь, если честно… мне так не кажется. — Что?! — Всё, Дин, давай. Буду нужен — звони. Он кладёт трубку. Ему нужно постоять с закрытыми глазами в горячем песке, и Дину об этом знать совершенно необязательно. О том, что их клиенты вполне могут «клюнуть» на него и что-то предпринять, если он будет мотаться по городу в одиночку, без поддержки, Дину знать тоже необязательно. Он сейчас в безопасности в своём номере, и пусть так и остаётся. Чуть позже Сэм вспоминает, что очень хотел прокатиться на канатном трамвае, в этом крошечном вагончике, который тоже словно сбежал из сказки. На пляже есть указатели с картой трамвайных маршрутов. Ближайший идёт по Гайд Стрит к заливу, выходя прямо на остров, где располагается Алькатрас. Самая знаменитая тюрьма с самыми знаменитыми серийными маньяками. Невероятно. Сэм чувствует себя так, словно получил самый настоящий подарок на Рождество. До трамвайной линии полчаса пешком. Его встречают современные высотки, а провожают трёхэтажные викторианские особняки с лепниной. Время от времени наползают клочья холодного тумана, словно игривые щенки. Утро и вечер — его царство. Совсем скоро опустится солнце, и город полностью окажется во власти тумана. Сэм замечает подъезжающий трамвайчик и, поравнявшись с ним, запрыгивает на подножку, не дожидаясь остановки. Он действительно крошечный, во весь рост там можно стоять только согнувшись (если ты Сэм Винчестер, а не обычный смертный стандартного роста), и Сэм садится на свободное место впереди. Город занимает всё видимое пространство. Показывает себя со всех сторон. Предлагает себя. Смотри, Сэм Винчестер. Это я. Нравлюсь? Нравишься. Очень. Трамвайная узкоколейка с желобом для троса переваливает через вершину высокого холма в Рашн Хилл и ныряет вниз, к заливу. Прямо впереди, там, где пирсом заканчивается Гайд Стрит, воды залива Сан-Франциско поблескивают под мягким светом закатного солнца. Кажется, что трамвайчик спускается прямиком в закат, и это настолько одуряюще красиво, что Сэм забывает как дышать. Опускающееся в океан солнце подсвечивает кровавыми оттенками чёрную кляксу Алькатраса посреди залива на фоне громады Острова Ангелов. Сэм вспоминает где он и зачем, только когда трамвайчик неожиданно сворачивает со своего пути в закат и спустя пару минут въезжает на самый настоящий старый скрипучий дощатый круг, где и останавливается, выпуская всех пассажиров. Сэм выходит вместе с остальными и с благоговением наблюдает, как вагоновожатый с кондуктором вдвоём, ухватившись за металлические поручни, вбитые в доски круга друг напротив друга, вручную поворачивают его вместе со стоящим на нём трамвайчиком, чтобы направить колеса на другую колею, в обратный путь, прочь от закатного зарева. Ногам не стоится на месте. Ноги требуют движения, хоть и гудят уже от усталости — день выдался длинный и насыщенный. Ноги ведут к воде — куда же ещё. Младший Винчестер и сам не замечает, как в наступивших сумерках выходит к Золотым воротам, уже наполовину скрытым в сгустившемся тумане. Пройти по Мосту самоубийц, полностью окутанному туманом?.. Идеально. Ночь опускается, как раз когда Сэм входит на мост. Фонари уже давно горят, но толку от них мало. Первые несколько метров он ещё что-то видит на расстоянии в дюжину шагов, но чем дальше он проходит, тем плотнее сгущается туман, и в конце концов Сэм идёт сквозь невесомые холодные крошечные капли, искрами оседающие на ресницах, собирающиеся в клубы, которые переливаются разными оттенками чёрного, серого и янтарного под с трудом пробивающимся сквозь них светом фонарей. На мосту никого. Туман глушит свет и звуки, и кажется, что во всем мире остались только эти пара метров бетонного покрытия под ногами, смутный свет фонарей и разноцветный, клубящийся, текущий туман. Сэм останавливается и закрывает глаза. Туман гладит его по волосам, оседает моросью на одежде, с каждым вдохом проникает внутрь. — Его зовут Карл. Сэм вздрагивает и открывает глаза. Немного впереди стоит невысокий, худощавый, лысеющий брюнет лет сорока пяти, в стильных очках, лёгком пальто и модном шарфике. Сэм разглядывает его с любопытством, но без удивления, он ожидал чего-то подобного. Интересно, кто это — вампир, демон, ведьмак? Странно, но он не чувствует угрозы. А незнакомец, видимо, неправильно расценив молчание, объясняет: — Туман. Его зовут Карл. Вы знаете, что у него есть собственный аккаунт в твиттере и инстаграме? — Нет, я не знал об этом. Спасибо за информацию. Интересно, что ему нужно? Потратить столько сил, заманить их сюда, чтобы вести теперь светские беседы? Незнакомец явно огорчён прохладой ответа. — Извините, если мешаю вам… Просто вы очевидно не здешний, и я не знал с чего начать, вот и… Я Питер. Питер Бенсон, — он шагает ближе и протягивает руку. Поколебавшись, младший Винчестер её пожимает, всё больше теряясь в догадках. — Сэм. — Сэм. Очень приятно. Сэм, я могу задать вам вопрос? — Интересно, что тебе может помешать… — бормочет Сэм и кивает. Он ожидает чего угодно, только не того, что слышит. — Сэм… Вы — архангел? Несостоявшийся архангел, истинный сосуд любимого сына божия, изумлённо смотрит на Бенсона (если это, конечно, его настоящая фамилия): — Что?! Тот вскидывает руки то ли в защитном, то ли в успокаивающем жесте, и спешит развить мысль: — Понимаете, вы тут стояли один, в тумане, с закрытыми глазами, и как будто ждали меня. И у вас за спиной клубился туман, словно два огромных крыла. А ещё — все ангелы, они ведь бесполые существа?.. Бесп… ЧТО?! На что он намекает?! Сэм сейчас ему врежет. Честное слово. Его останавливает только глубочайший ахуй. А Бенсон тем временем продолжает: — И архангелы — они ведь воины, правильно? То есть должны выглядеть именно так — тонкие, прекрасные, андрогинные черты лица с острыми скулами и твёрдым подбородком, и высокая, мощная фигура воина, в отличие от обычных ангелов, которые просто вестники, и от серафимов, которые вообще состоят сплошь из глаз и крыльев. Я знаю, в академии мы их рисовали. Кажется, Бенсон всё-таки разглядел выражение на Сэмовом лице, потому что он заполошно всплёскивает руками и начинает тараторить: — Простите, пожалуйста, если я вас обидел, но я художник, я всю жизнь рисую людей, и это именно то, что я увидел… А ещё я был так счастлив, что наконец-то встретил своего ангела-хранителя, потому что именно сейчас мне это было нужно сильнее всего, и я совсем не думал, что ангелом-хранителем может быть целый архангел… Ладно, придётся признать, что это явно не вампир. И даже не ведьмак. Звонок Дина прерывает не-вампира на самом интересном месте. — Дин, что-то случилось? — Всё норм. Что у тебя? — Порядок. Я перезвоню. Сэм отключается, возвращает телефон в карман, вздыхает, и всё же вступает в диалог: — И зачем же вам именно сейчас нужен ангел-хранитель? — Ну, обычно людей ночью на Мост самоубийц приводит только одна цель… — И это явно не светская беседа с незнакомцем… Бенсон усмехается. — Именно. Тут неподалёку моя машина. Обычно в это время и в такой туман на мосту никого нет. Особенно, практически на самой середине. Иногда, правда, ездят машины, но пешеходов тут не встретишь. И я загадал — подброшу монету. Орёл — пойду направо, решка — налево. Пройду ровно 44 шага — мне сегодня исполняется 44 года. И если за это время кого-нибудь встречу, я не буду прыгать с моста. Чтоб вы понимали, шансов на это — один на миллиард, поэтому представляете, что я почувствовал, когда прошёл ровно 44 шага и увидел вас? Ждущего меня архангела с туманными крыльями. Сэм не очень представляет. Небесная кавалерия обычно не сильно рвётся его спасать. Кас не в счёт, Кас уже больше семья, чем непостижимое высшее существо. — Питер, почему вы хотели покончить с жизнью? Бенсон шагает ближе к перилам моста, облокачивается на них, повернувшись спиной к Сэму. Тот следует за ним и встаёт рядом, тоже сложив руки на перилах. Питер, помолчав, всё же начинает: — Я уже говорил, что я художник. Художник-неудачник. Я умею рисовать, я отлично рисую, честное слово, но кого сейчас этим удивишь? Всё дело в сюжете, в чувствах, в индивидуальном стиле, в том, что привлекает внимание с первого взгляда. Картина должна притягивать зрителя. Обращаться к нему. Говорить с ним. А у меня… мои картины немые. Они мастерски написаны, но в них нет души. Только однажды я написал то, что меня прославило как художника. Я между прочим, довольно известный художник, верите? — дождавшись утвердительного кивка, он продолжает. — Это было в 96-м году, на День Независимости. Я тогда тоже был на грани самоубийства из-за своей никчёмности. Ехал на поиски подходящего обрыва, с которого можно слететь вместе с автомобилем, и, проезжая мимо какого-то поля, увидел, что там двое собрались запускать фейерверки. Сэм неверяще распахивает глаза. Бенсон продолжает, не замечая этого: — Мальчишка-подросток и кто-то постарше, то ли отец, то ли брат. Я люблю фейерверки, я остановил машину, чтобы посмотреть на них в последний раз. И это было… я не знаю как описать. Таких слов просто не существует. Мальчишка танцевал и кружился под рассыпающимися в небе звездами, пока второй наблюдал за ним. Они оба были настолько счастливы… Знаете, если бы мне можно было забрать с собой на небо только одно воспоминание, я бы забрал это. Я приехал домой и засел в мастерской на неделю. Я практически не ел, не пил и не спал, пока на холсте не появилась эта ночь. Я выплеснул на мертвый холст то, что поселилось в моей голове, и он ожил. Расцвел фейерверками и счастьем. Картину продали с аукциона почти за 10 миллионов, и с тех пор я живу на ренту с этой суммы. От меня все эти годы ждали других шедевров, но я умею рождать только мёртвое. Вот скажите, каков шанс, что я снова встретил бы этих двоих, и они дали бы мне новый сюжет и чувства, которые станут живыми на полотне? — Один на миллиард, — шепчет Сэм беззвучно. — Вы думаете, что это невозможно, и вы правы… Но зато я встретил вас. И знаете… я снова чувствую это. — Что именно? — Сэм почему-то охрип. — То самое. То, что заперло меня тогда на неделю в мастерской. Он поворачивается к Сэму, всё ещё держась одной рукой за перила. — Архангел с туманными крыльями посреди клубящейся тьмы. Он будет живой. Я знаю. Перед Сэмом стоит совершенно другой человек. У Питера Бенсона была модная одежда, очки, бледная кожа, потухшие глаза и скорбно поджатые губы. У того, кто сейчас находится перед ним, пламенеют скулы; губы, припухшие, искусанные во время нервного монолога, приоткрыты, а в широко распахнутых глазах сияют звёзды. Сэм затруднился бы сказать, во что одето это существо, потому что когда видишь такое лицо, то одежда — последнее, на что ты обращаешь внимание. Наверное, именно так со стороны выглядит вдохновение. Существо — которое теперь лишь отдалённо напоминает Питера Бенсона — достаёт из кармана визитку и вручает её Сэму. — Спасибо вам. Вы не представляете, что вы для меня сделали. Я бы очень хотел, чтобы мы могли ещё раз встретиться, чтобы я мог вас как-то отблагодарить… ну или хотя бы показать получившуюся картину. — … картины. — Простите?.. — Те двое. Они приехали на чёрной импале? И старший был одет в кожаную куртку не по размеру? Бенсон смотрит так, словно действительно увидел архангела. — Откуда вы…? — Парня в куртке зовут Дин. Он мой старший брат. (Тоже архангел, — чуть усмехнувшись, добавляет он про себя) И знаете, он тоже взял бы это воспоминание на небеса. Они молчат. Сэм — неловко, Питер — глядя на него полными слёз глазами. Он несколько раз порывается что-то сказать, но у него не получается, и они молчат. Потом Сэм провожает Бенсона до машины, желает ему счастливого дня рождения и хлопает ладонью по крыше авто, отправляя его в обратный путь. Уже глубокая ночь, но туман и не думает рассеиваться. Сэм с трудом видит на расстоянии вытянутой руки. Обратный путь занимает больше времени, чем он думал. Оказывается, он, сам того не заметив, ушёл очень далеко по мосту. Надо бы позвонить Дину, узнать, как у него дела, но брат, скорее всего, спит без задних ног после того, что на него сегодня свалилось. Хорошо бы уже тоже рухнуть рядом с ним, переложить его голову себе на плечо, чтобы можно было уткнуться носом в макушку, вдыхая знакомый родной запах, наконец-то вытянуть гудящие ноги и закрыть глаза… Предел мечтаний. Сэм… Он останавливается. Показалось? Сэм… Не показалось. Какой-то очень знакомый шёпот, практически шелест, на самой грани восприятия. Он его уже слышал. И тогда тоже не понял, слышит он это ушами или это раздаётся у него в голове. Сэм… Зов? Чей? Ловушка? Но он опять же не чувствует опасности. Сэм выходит с моста и снова идёт туда, куда ведут ноги. Они ведут под мост, к воде. Всё время к воде. Я звал… Ты пришёл… Возле самой воды его, похоже, ждут. Тонкая девичья фигурка, сидящая на большом плоском камне, проявляется из тумана, словно изображение на фотобумаге в те времена, когда фотоаппараты были только плёночные. — Привет, — говорит Сэм. — Это ты звала? Она машет тонкой рукой, подзывая его ближе. Кажется, у Сэма сегодня полностью отказало чувство самосохранения, потому что он без колебаний приближается. Это оказывается не совсем девушкой. Точнее, совсем не девушкой. На камне его ждёт самая настоящая русалка. Сэм снова оглядывается на Сан-Франциско — ну и в какую ещё сказку ты меня отправишь? Город кипит и клубится туманом, и выглядит совершенно довольным собой. Она не похожа на Ариэль. У неё большие, круглые, широко расставленные глаза, плоский нос, острые скулы, широкий рот, полный мелких, острых, треугольных зубов. У неё нет ушных раковин, а короткие волосы больше напоминают гребень. Мелкие чешуйки разбросаны по всему телу, ближе к пояснице сливаясь в плотную чешую на шикарном рыбьем хвосте с широким плавником. И она совершенно очевидно не млекопитающее. Что, кстати, вполне логично, если хоть немного подумать о возможном жизненном цикле и воспроизводстве таких существ. И в таком случае остаётся вопрос — откуда Сэм знает, что это она, а не он. Впрочем, он предпочитает об этом не задумываться. Русалка указывает ему на песок рядом со своим камнем и протягивает руку. Сэм послушно садится по-турецки (джинсы тут же промокают) и берёт предложенную кисть. 'Здравствуй, Сэм Винчестер'. Голос раздаётся в голове. Теперь уже точно. И это не тот голос, который его сюда позвал. — Здравствуй. Сэм насторожен, но спокоен, и уже ничему не удивляется. 'Мы очень долго ждали'. — Мы? 'Мои сёстры и туман. Это он привёл тебя сюда. Да, он живой. Даже вы, люди, это почувствовали, когда давали ему имя'. — Зачем я вам? И кто вы? Ну, кроме того, что русалки, это я и сам вижу… Кажется, она смеётся — растягивает широкий рот, показывая оба ряда острых, акульих зубов. Сэм пытается отпустить её руку, потому что рукопожатие слишком уж затянулось, но она не даёт, пальцы с короткими перепонками держат крепко, но не больно. 'Не надо, не убирай руку. С людьми я могу разговаривать только так. По-другому ты меня не услышишь'. — Хорошо. Ответь на вопрос, пожалуйста. 'Мы — Морские. Нас создала Ева, как и многих других, но мы никогда не были в Чистилище. Там нет того, что нам нужно для жизни — людей, холодного океана и холодного тумана'. — Зачем вам люди? Вы ими питаетесь? Снова смеётся. 'Нет. Люди — наши родители. Ты и сам видишь, что мы не можем родить и выкормить мальков при таком строении тела. Нас рождает океан и туман. Такие есть только в двух местах на земле — здесь и на другом полуострове, который вы называете Данией. Когда человек тонет, иногда его выбрасывает на землю так, что его верхняя часть лежит на берегу, а нижняя остаётся в воде. Его окутывает живой туман, и наутро там появляется одна из нас. Я не знаю, о чем думала Ева, когда изобретала нас, но… вот мы здесь. Нас тут довольно много, потому что люди выбрали этот мост для окончания жизни. Ты вряд ли удивишься, узнав, что это место им подсказал туман. Он не подталкивает, он просто подсказывает, где можно закончить жизнь, не мучаясь. Ты знаешь, что примерно одно из десятка тел в воде не находят? Некоторых уносит течением в океан. Некоторые становятся нами'. Сэм зачарованно слушает. 'У нас нет воспоминаний о жизни на земле, о тех людях, которыми мы были. Мы совершенно перерождаемся. Всё, что мы знаем, нам рассказывают старшие, или мы подслушиваем. Туман приносит нам мысли людей'. Невероятно. Питера он сегодня уже встретил. Теперь русалки. Осталось только найти пиратов, и можно считать, что он — один из потерявшихся мальчишек на острове Неверленд. — Так зачем я вам понадобился? 'Не нам. Туману. Он заперт здесь. Заперта его сила, и он ничего не может сделать с Тёмными. Их тут уже слишком много, и они всё прибывают и прибывают. Здесь место силы, ты почувствовал это, Сэм Винчестер? Я знаю, что почувствовал. Их это тоже привлекает, они становятся здесь сильнее. И они не нравятся туману. Слишком чуждая энергия, слишком злая, слишком кровавая. Нам тоже не нравится. Они привлекают внимание, и рано или поздно из-за них люди найдут нас'. — Если вернуть туману силу, он сможет не пускать сюда Тёмных? 'Верно. И постепенно сможет выгнать тех, кто здесь уже есть. Сейчас он мало что может. Но он уже дважды сегодня отвёл их от тебя. Ты слишком беспечен для охотника, Сэм Винчестер'. Он смущённо улыбается: — Вообще-то это была ловля на живца. Глупая и рискованная, признаю, потому что я сегодня не всегда помнил даже как меня зовут, не говоря уже о мерах безопасности. Она снова смеётся. 'Ты почувствовал. Силу, её притяжение. И то, что тебя здесь очень ждали'. — Но почему именно меня? 'Люцифер. Это он запер туман. Мы знаем, как его освободить, но нам не хватает последней части — крови тюремщика, отданной добровольно. Или крови его истинного сосуда, познавшего его присутствие. Когда ты приехал сюда в первый раз, ты ещё не был готов, и мы не стали тебя звать'. Сэм отдёргивает руку. Он не хочет, не может это слышать. Воспоминания о клетке смешиваются с воспоминаниями о неверных решениях. Он убил Лилит, чтобы запереть Зло, но на самом деле освободил его. А если и сейчас он освободит настоящее зло? А если это не зло? Что если всё это правда, но он не освободит туман, и тогда вся нечисть здесь будет становиться только сильнее? Я не хочу. Пожалуйста. Я не могу снова принимать такие решения. Он всё-таки монстр, раз тоже чувствует силу этого места, как остальные Тёмные. Он давно уже об этом не думал, вскрыв эту гноящуюся рану в Детройте, и мысль, которая раньше была привычной занозой, тупой болью, которую можно игнорировать, вдруг снова взрывается прежним отчаянием и страхом. Ему плохо. Ему нужен Дин. Русалка — Морская — с тревогой наблюдает за сменой выражений на его лице, и снова протягивает руку. Сэм не берёт. Позвонить брату? Хотя бы посоветоваться? Нет. Он и так знает, что скажет Дин. «Сэмми, ты охуел?! Ты уже забыл, к чему твои благие намерения привели в прошлый раз? Снова в клетку захотел? Даже не вздумай. Собираем манатки и валим отсюда, сверкая пятками». Нет, Дину он звонить не будет. Сэм понимает, что он уже принял решение. Что тогда, что сейчас — он хочет спасти людей. Всю его жизнь его обманывали и вели по нужному демонам пути, подталкивая к нужным им решениям. И каждый раз ему казалось, что это делается на благо людей. Но что бы там ни было, Сэм не может просто взять и уйти, если есть шанс, что на этот раз его не обманывают. Что на этот раз он действительно может помочь. Если речь идёт о спасении людей, он готов довериться твари, созданной Евой, несмотря на то, что знает её не больше часа. Наверное, это что-то говорит о нём, только Сэм не уверен, что именно. Вероятно, то, что он патологический идиот. Перед глазами ярко встаёт картинка, в которой Дин размеренно бьётся лбом о стену комнаты в мотеле, приговаривая: «Идиот. Мой брат — идиот». Но он не может иначе. Он протягивает руку. — Как мы это сделаем? Мелькает запоздалая мысль о том, что он не спросил, сколько крови надо добровольно отдать. А вдруг всю?.. Да даже если и всю. Он это сделает. 'На рассвете. Ничего особенного не требуется, просто нужно, чтобы крови коснулись первые лучи солнца. Спасибо, Сэм Винчестер'. — Не благодари. До рассвета ещё пара часов, и они разговаривают. Сэму интересно всё — как и где живут Морские, чем питаются, как развлекаются, что такое этот туман, откуда его сила, что он умеет, и прочая, и прочая, и прочая. Его гиковская душа дорвалась до информации, которую ему свободно и охотно предоставляют из первых рук (а не через древние свитки с пересказами дальних родственников свидетелей). Оказывается, это туман привёл на мост Питера Бенсона. Тот хотел свести счёты с жизнью тем же способом — в автомобиле с обрыва, но неожиданно поменял решение. Да ещё и лазейку себе оставил. 'Туман это может — немного влиять на людей и их решения. Ему не нравится тёмная энергия, не нравится отчаяние, поэтому иногда у него получается отговорить тех, кто уже на грани. А этого человека ему очень нужно было привести к тебе. Ему нужно было, чтобы вы с братом поняли, что помогаете людям, даже когда не знаете об этом. Вы не представляете, скольким людям вы помогли одним своим существованием. Сколько людей не сдаются только потому, что вы продолжаете бороться. Сколько людей принимают решения, спрашивая себя: «А что бы сделали Сэм и Дин Винчестеры?» Какие бы ошибки вы с братом ни совершили, вы те, кто вы есть — надежда этого мира'. Сэм не знает, куда деваться от смущения, особенно, когда при этом в его лапище лежит крохотная кисть Морской, и это выглядит до жути похожим на признание в любви. Звонок телефона раздаётся буквально за несколько минут до рассвета. Отчаянно не вовремя. Сэм наскоро интересуется как дела у брата, обещает скоро быть и отключается, чувствуя себя чуть ли не предателем. Восток начинает алеть, и русалка, грациозно перегнувшись, достаёт из-за камня чашу с чем-то, перемолотым в пыль, и старинный кинжал. Протягивает и то, и другое Сэму. 'Несколько капель'. Сэм заворачивает рукав рубашки, задерживает дыхание, в последний раз спрашивая себя, правильно ли он поступает. Ответ всё тот же — он не знает. Но поступить иначе не может. Он проводит лезвием линию по ладони. Тонкая линия быстро становится толще, вспухает тёмными каплями. Сэм переворачивает кисть и позволяет каплям сорваться в чашу. Русалка ставит её на камень рядом с собой. Они молчат. Через минуту горизонт вспыхивает первыми лучами. Содержимое чаши тоже вспыхивает и искрами рассыпается в воздухе. Сэм этого практически не замечает, потому что лучи солнца отразились от серебристых чешуек на лице Морской, засияли в её широко расставленных глазах, окатили всю хрупкую фигурку золотым ореолом. Оказалось, что чешуйки переливаются всеми оттенками радуги, словно бензиновое пятно на поверхности воды. Сэм зачарованно смотрит на игру света на чешуйках. — Ты прекрасна, — вырывается у него само собой. Русалка улыбается, показывая акульи зубы. 'Ты второй, кто говорит одной из нас, что она прекрасна'. — И кто же посмел стать первым?! — Сэм подпускает в голос негодование, и Морская смеётся — по-настоящему, откинув голову, но всё так же беззвучно. 'Один чудак по имени Ганс. Там, на другом конце света. Он даже сказку написал про нас. Перепутал, правда, всё на свете…' — То есть та русалка не влюблялась в принца? 'Нет, это-то как раз было правдой. Не в принца, конечно, но влюбилась в смертного. И мы никогда не понимали в этом нашу сестру. Хотя сейчас, возможно, я начинаю её понимать,' — она с улыбкой подмигивает Сэму. 'Мы не превращаемся в пену. Мы можем жить вечно, но это рано или поздно становится скучно и утомительно, и мы уходим туда, откуда пришли — в туман. Вокруг тебя сейчас тысячи моих сестёр, Сэм Винчестер. И ты им нравишься. Ты чувствуешь их прикосновения?' Сэм почему-то ярко вспыхивает и переводит тему: — Так что? У нас получилось? Я ничего не заметил. Она снова смеётся. 'А что ты должен был заметить? Как открывается огромная воронка и оттуда выбирается пылающий монстр? Ты снял заклятье, и сила тумана теперь будет постепенно возвращаться в мир. Приезжай сюда следующим летом, Сэм Винчестер. Увидишь, каким благодарным умеет быть туман'. И это всё? Сэм практически разочарован. А где спецэффекты? Где, действительно, пылающий монстр, с которым нужно сразиться волшебным мечом во имя победы добра? Что это за сказка такая без эффектного конца?.. А впрочем — тем лучше. Он отморозил себе задницу, у него затекло всё, что может затечь, и даже частично то, что затечь не может, он дико устал, у него закрываются глаза, и он хочет только одного — добраться до номера и рухнуть на кровать рядом со спящим братом. 'До свидания, Сэм Винчестер. Спасибо тебе. И будь осторожен, на тебя идёт охота'. Сэм высвобождает руку и касается ладонью щеки Морской. — До свиданья, моя прекрасная леди. Я буду осторожен. Русалка, подхватив чашу, соскальзывает с камня и мгновенным росчерком исчезает в глубине. Сэм набирает полную грудь воздуха. Кажется, сейчас он пахнет немного по-другому… Остаётся надеяться, что он сделал правильный выбор. И Дину лучше ничего об этом не знать. Он угоняет первое попавшееся авто, и где-то в девятом часу утра всё-таки добирается до номера, измотанный так, что даже язык во рту не ворочается. Совесть наотмашь бьёт его в грудь, заставив задохнуться, когда он видит нетронутую кровать и измученного брата, сидящего за столом с разбитым лицом и чашкой кофе. Он боится представить, которой по счёту. Потом. Всё потом. Он извинится, купит Дину пирог, отсосёт, что угодно. Но потом. Сейчас — рухнуть в кровать, не раздеваясь, и даже не скинув с неё покрывало. Он засыпает, ещё не успев коснуться головой подушки.