Determination, Destination, Deliberation

На третью годовщину смерти Гарри Поттера Гермиона Грейнджер наконец завершила свой маховик времени. Процесс был мучительным, и было много неудач. Где-то в течение первого года её положили в больницу Святого Мунго из-за магического истощения, но оно того стоило, когда она смотрела на тонкую золотую сферу в своей руке. Ей приходилось совершать многочисленные походы в комнату времени, каждый раз собирая песок из разбитых маховиков времени. Комната времени навеяла плохие воспоминания, но это было ничто по сравнению с онемением потери Гарри. Это было несправедливо, как время, казалось, двигалось, несмотря на смерть Гарри. Джинни… какое-то время Гермиона боялась, что она уже никогда не будет прежней. Она вышла из Гарпий; проводила большую часть своего времени на площади Гриммо, почти преследуя её. Бродя по залам, призрак; оболочка того, кем она когда-то была. Всё напоминало ей о Гарри, и только после вмешательства её семьи и Гермионы она согласилась вернуться в Нору. Потом она медленно, очень медленно начала поправляться. Первый раз она села на метлу через год, и тогда она как будто могла улететь от своей боли. Гермиона, вероятно, не ошиблась бы, сказав, что Джинни почти всё время бодрствования проводит в воздухе. Полёт, казалось, очищал разум девушки, и чем яснее был её разум, тем меньше он был затуманен воспоминаниями о Гарри Поттере и жизни, которую ей так и не суждено было прожить с ним. Месяцы беспосадочных полётов сделали Джинни сильной на метле, и когда она снова почувствовала себя достаточно хорошо, она попросила у Гарпий второй шанс. Гвеног Джонс и другие игроки не могли возражать против неё, и ей разрешили вернуться в команду на испытательном сроке. Однако к концу сезона она заняла седьмое место среди лучших охотников в мире. Рон бросился в авроры. Чаще всего он возвращался на площадь Гриммо далеко за полночь. Гермиона никогда не видела его таким самоотверженным, но это было всё равно, что наблюдать, как кто-то в машине едет с нуля до тысячи. Он начал отдавать слишком много, а потом как будто всё, что подпитывало его, просто выдохлось. Быть сильным ради своей семьи, ради Джинни, ради своих товарищей должность аврора... истощила его, а потом у него просто больше ничего не осталось. Через две недели Гермионе пришлось вытащить его из постели. Его волосы были растрёпаны и длиннее, чем она когда-либо видела, и он не брился. Хотя он наложил освежающие чары, это никак не повлияло на затхлый воздух в его комнате. Как ни странно, именно Джордж окончательно вырвал его из колеи. Он просто появился однажды с двумя метлами в руке и не принял «нет» за ответ. Это казалось таким простым. Полёты, казалось, вылечили Уизли… ну, может, и не вылечили, но это был способ справиться. Но полёт не помог Гермионе. Гермиона ненавидела квиддич. Тем более после смерти Гарри. Сириус однажды сказал ему, что его отец носил с собой золотой снитч, чтобы возиться с ним в кармане, а после войны Гарри стал носить с собой свой собственный. Каждый раз, когда она замечала вспышку золота, её желудок переворачивался… слишком знакомо и слишком болезненно. Рон изо всех сил старался утешить её… после того, как ему стало лучше, как это было, когда закончилась битва, но она не была грустной и сломленной, как он ожидал. Нет, она была сосредоточена и зла. Рональд Уизли не умел злиться. Он не знал, что делать, чтобы успокоить бушующую бурю, бушевавшую в груди Гермионы. Он не знал, как посмотреть ей в глаза и скрыть ужас, который испытывал. Она была подобна волне цунами... Он видел, как она нарастает и нарастает, но никогда не знал, когда она рухнет и утопит их всех. Её сводило с ума то, что все относились к ней как к чему-то хрупкому; как фарфор. Ярость переполняла её, пока всё, что она могла сделать, это запереться в своей исследовательской лаборатории и искать выход. Мир вокруг неё стал слишком тесным… слишком переполнен болезненными воспоминаниями. Зелёные глаза преследовали её, когда она бодрствовала, и ночью они преследовали её во сне. Она не могла убежать. Фактическое создание маховика заняло немного времени, всего несколько месяцев. Однако она была вынуждена сделать перерыв на несколько недель во время своих ранних исследований, потому что Кингсли удалось получить законопроект Ремуса Люпина о поддержке ликантропов на полу Визенгамота. Было легко манипулировать законодателями, чтобы они одобрили её законопроект, но это не имело особого значения, поскольку она всё равно сотрёт этот рассказ, когда отправится в прошлое. Имя Гарри имел вес, его не могли оскорбить даже самые тёмные чистокровные, и его имя было разбросано по всему её законодательству. Он был тем, кто финансировал её исследования, и он помог ей выследить старую стаю Фенрира Сивого и предложить им аконит. У Визенгамота не было другого выбора, кроме как принять её закон, и впервые после смерти Гарри Гермионе удалось улыбнуться. Сообщить эту новость портрету Ремуса было одним из самых гордых моментов её жизни. Он стал чаще бывать рядом с ней после похорон Гарри, сдержав своё обещание быть рядом, когда она в нем нуждалась. Портрет в старинной позолоченной раме висел там отсутствующим столько лет, а потом вдруг оказался постоянно занятым. Она отчётливо помнила тот день, когда поделилась с ним своим планом. Сначала он колебался, пытаясь убедить её, что время слишком опасно, чтобы с ним связываться, но она была полна решимости. Гермиона Грейнджер не могла жить в мире без Гарри Поттера, поэтому она вернётся туда, где он был счастлив, со своей семьей и… жив. Ремусу понадобилось около часа дебатов, чтобы убедить её, и он всё ещё не был согласен с её планом, но понимал, что отговорить её от этого будет невозможно. После этого все её цели и планы были сосредоточены исключительно на одной мысли: прошлом. Это было невероятно сложно; была причина, по которой только Невыразимцам было разрешено расследовать это по закону. Ремус помогал, как мог, интеллектуально споря с ней. Все её исследования должны были быть тайными, поэтому он был единственным человеком, с которым она могла поговорить об этом. Сложность магии времени заключалась не в ёмкости или конструкции. Нет, это был разрушительный процесс контроля над ним. Она могла щёлкнуть пальцами, чтобы вернуться на несколько секунд назад, но теперь это было чертовски невозможно без надлежащих инструментов. Примерно на шестом месяце своего исследования ей удалось создать нелегальный хронометр. Обидно было, правда, что все маховики были уничтожены во время их набега на Министерство на пятом курсе. Даже личное письмо Гермионы, которое она использовала на третьем курсе, было собрано профессором МакГонагалл. Её память была очень хорошо развита, но было бы значительно легче переделать её, чем создавать её с нуля. Даже наличие доступа к файлам Департамента Тайн по магии времени не облегчало гигантскую задачу. Руны вокруг внешней стороны маховика времени были тем, что давало ему магию, позволяющую управлять временем… обращать его вспять. Каждая руна обычно отсчитывала минуту или секунду, но это был не мизерный скачок во времени. Это не было её путешествие на три часа назад, чтобы спасти Сириуса, когда ей было 14 лет. Нет, это было путешествие, которое вернуло бы её почти на тридцать лет назад. Никто никогда не возвращался так далеко… ну, никто из тех, кого они знали. Как только центр устройства был заполнен собранными ею песчинками, она запечатала его и приступила к самой осушающей части процесса. Руны на секунды можно было делать, даже не задумываясь о магической стоимости, минуты стоили лишь немного больше и так далее часами, днями, неделями и месяцами. Но годы… каждая руна, обозначающая год, чуть не лишила Гермиону её магии. Вначале она пыталась делать несколько рун в день, из-за чего её задержали в больнице Святого Мунго. Все так переживали за неё, но она ненавидела это. Гермиона всегда ненавидела больницы, но принудительный постельный режим не оставил ей ничего, кроме её мыслей, а её мысли были такими мрачными. Ярость, переполнявшая её, была настолько сильной, что она почти вибрировала от неё. Она играла роль прежней себя перед всеми Уизли, своими коллегами, Невиллом… всеми, кто приходил в гости, но это было устало и неискренне. Как будто маска того, кем она была, медленно сползала, но она не могла позволить никому обнаружить под ней новую закалённую женщину. После этого всё шло медленнее, но меньше истощало. Выполнение примерно двух рун в неделю давало Гермионе достаточно времени для экспериментов с возможностью вернуться назад. По её расчётам, она должна была закончить к Рождеству. Только что закончив свою восемнадцатую руну, Гермиона вышла из камина на площади Гриммо и выглядела как живая смерть, но что-то было не так, поэтому, как бы ей ни хотелось упасть в постель и погрузиться в сон без сновидений, она не могла. Нерешительно подняв палочку, она наложила невербальное раскрывающее заклинание и стала ждать. Результаты показали, что в её доме действительно были люди, но светло-зелёный цвет также означал, что они были дружелюбны. Именно тогда она с потрясением осознала, какой сегодня день. Свернув за угол на кухню, она приготовилась к вечеру притворства. "Сюрприз!" — толпа закричала, и Гермиона заставила себя широко улыбнуться. Это был плохой поступок; она могла сказать, что улыбка не коснулась её глаз. Может, никто и не заметит… Рон и Джинни уж точно не заметят. Их дружба теперь была такой хрупкой, казалось, что если она будет держаться слишком крепко, они все рухнут, и поэтому она решила сделать то, что, по её мнению, будет менее болезненным… она отпустила. Маленькую кухню заполнили Уизли, а также Луна Лавгуд, Дин Томас и Невилл Лонгботтом. Это был всего второй раз, когда Гермиона видела Невилла после похорон Гарри, и она изо всех сил старалась отправить ему теплую улыбку. "С днём рождения, Миона" — сказал Рон, слегка поцеловав её в щеку. У неё не было сил, чтобы отчитать его за прозвище, поэтому просто улыбнулась ему. "Спасибо, Рон. Я была так занята в Министерстве, что даже не заметила, что у меня день рождения. Это, безусловно, был приятный сюрприз" — Гермиона не совсем врала. Она не заметила, что это был её день рождения, и было приятно видеть всех людей, которые ей небезразличны, но увидев их всех, она ещё больше задумалась о том, как она провела свой день рождения в прошлом году. "Приятно хоть раз увидеть тебя вне офиса, Гермиона. Мне кажется, что я вижу тебя только тогда, когда меня вызывают на задания". Гермиона только пожала плечами. Она была замужем за своей работой; так думали все её друзья. Никто не знал, что она задумала, и она была благодарна, потому что они попытались бы остановить её, если бы узнали. К счастью для неё, Джинни подошла с куском пирога и увела Рона прочь. Несмотря на то, что ничто другое, казалось, не оставалось прежним, желание Уизли всегда обеспечивало чувство постоянства. Это было мирное предложение, и Гермиона могла сказать, что Джинни помогала ей по-своему. Джинни по-прежнему была огнём, но теперь она горела скорее походным костром, чем дьявольским пламенем. Она была сдержанной и наблюдательной, и гораздо более проницательной. "Могу я одолжить именинницу на минутку, Джинни?" — глубокий голос раздался из-за её плеча, и она была удивлена, когда обернулась и увидела Невилла, стоящего позади неё. Почему-то он казался выше, чем когда она видела его в последний раз, но, возможно, это была уверенность человека, обманувшего смерть. Сначала Гермиона злилась на Невилла. Это была неуместная ярость из-за необходимости обвинять кого-то или что-то в смерти Гарри. Видеть человека, ради спасения которого он умер, казалось в некотором роде жестоким. Это было так поэтично, как только может быть в жизни, что Невилл и Гарри жили такими отдельными и в то же время переплетёнными жизнями. Как только Гермиона позволила своему гневу на Невилла захлестнуть её, он быстро сменился жалостью, а затем снова гневом. Всё ушло в гнев. Затем к её списку людей, которых она хотела бы спасти, добавился Невилл. Её всё ещё преследовала грустная улыбка, которая украшала лицо доброго гиганта, когда они видели его в больнице Святого Мунго на шестом курсе. Элис и Фрэнк Лонгботтом вынесли Круциатус больше, чем могло выдержать человеческое тело, и это замкнуло их в собственном разуме. Как ужасно, наверное, было знать, что твои родители никогда тебя не вспомнят. Она спасёт Лили и Джеймса, а затем Элис и Фрэнка, а Гарри и Невилл вырастут счастливыми и хорошо приспособленными мальчиками со своими родителями. "Хорошо, Нев, но не заходи слишком далеко". "Судя по взгляду Рона на мамин торт, я не знаю, сколько останется, когда ты вернешься". — слова Джинни колебались между шуткой и правдой, и Гермиона, и Невилл скривились, наблюдая, как Рон засовывает второй кусок торта в пещеру, которую он называл ртом. Гермиона повела его к своему кабинету и закрыла дверь. Он был автоматически настроен на заглушение звуков снаружи комнаты, когда дверь закрывалась, поэтому тихий шум вечеринки затихал. Ремус заметно отсутствовал на портрете, но Гермиона предпочла скрыть эту информацию на потом. "Что случилось, Невилл?" — это было самое большое количество слов, сказанных между ними за последние месяцы, и она почувствовала, как в ней нарастает внезапная вспышка вины. Он был её другом, а она была такой холодной и отстранённой. "С тобой что-то происходит, Гермиона" — это было резко… не так, как обычно говорил Невилл. В обвинении нет необходимости, но, тем не менее, он вонзился ей в горло, словно размахивая кинжалом. В его голосе было что-то острое, чего она раньше от него не слышала, и вдруг её глаза скользнули по нему, как будто констатируя угрозу. "Почему ты это сказал?" — голос Гермионы показался ей странным, и она сглотнула ком в горле, когда съёжилась. "Кого я обманываю? Ты прав. Я была так осторожна. Больше никто не заметил. Не Рон. Не Джинни. Но ты… ты всегда был самым наблюдательным". Она не знала, что делать дальше. Это была очень слизеринская тактика. Надеюсь, он клюнет. Отвлекать людей от её настоящих эмоций, показывая им то, что они ожидали… то, что они хотели увидеть. "Просто пообещай мне, Гермиона, что ты не сделаешь ничего опасного. Я никогда не видел, чтобы кто-то скорбил так, как ты. Это как... огонь, но холодный огонь. Как будто ты состоишь только из слепой ярости и решимости. Я просто... что бы ты ни решила сделать, не теряй себя в этом" — это было удивительно проницательное наблюдение, и челюсть Гермионы висела немного, прежде чем она закрыла рот щелчком мыши. "Я обещаю Невилл". Он был слабым, неопределённым и шатким, но, тем не менее, это было обещание. Невилл, по крайней мере, казался несколько успокоенным, так как он обернул сильную руку вокруг её плеч. Псевдообнимки согрели её больше, чем она хотела признать, и она удивилась моменту. "Пойдём купим торт, да?" — момент был приятным, но это был всего лишь момент, и, как и все моменты, он прошёл. Невилл отошёл от неё и улыбнулся так, как всегда, глупой и кривой улыбкой. Как будто всё было бы хорошо, и это снова причинило ей боль. Она не могла сделать его родителей лучше в это время, так же, как она не могла вернуть Гарри из мёртвых, но она могла сделать всё заново, вернувшись в начало. Как только она пошла, чтобы закрыть за собой дверь, Ремус Люпин вернулся к своему портрету, и она почувствовала, как он смотрит на неё. Те глаза, которые всегда были такими нежными и знакомыми, подслонились к ней с разочарованием. "Ты тоже заслуживаешь быть счастливой. Помни это малышка" — её глаза были наполнены слезами, когда она плотно закрыла дверь. Счастье придётся подождать... по крайней мере, её.