На мне старая куртка, зализанные волосы,
Настроение снова получить в сердце занозу.
«Спойлер» — Thomas Mraz
У него было всего две проблемы. Приглушенные стоны в соседней комнате и окончательно разряженный аккумулятор телефона. Стоны он привык не замечать и не вслушиваться в грязные словечки и скрипы. А вот сдохший мобильник зарядить не представлялось возможности — провод остался в запертой комнате, где сейчас творилась очевидная вакханалия. Он поерзал на кровати, с отвращением погладил ладонью скрипящее шелковое покрывало, завязал потуже халат и принял вертикальное положение. На ногах были такие же мерзко-пушистые домашние тапочки, которые он, казалось, ненавидел больше всего на свете. Матвиенко очертил несколько кругов в стенах спальни, где ему было велено сидеть «тише воды, ниже травы». Спустя еще несколько минут стоны многократно усилились, а затем замолкли. Послышалось неловкое шарканье, шепот, лязгание ремня, ключей, дверного замка — последовательность этих звуков Сережа выучил наизусть. Он присел на угол кровати, снова ощутил лоснящуюся ткань одеяла, сморщился и стал ждать. Дверь отворилась, и в комнату вальяжно проплыла «статная женщина среднего возраста». Так Матвиенко описывал ее друзьям, хотя его сожительница была старше мужчины лет на двадцать. Дама в шелковом халате вздохнула, не выдержав пытливый взгляд, и прошла прямиком к комоду, чтобы плеснуть в стакан теплого виски. «Я ненавижу шелк. Я ненавижу теплый виски» — Сереже хватило духа только на доброжелательную улыбку. — Зачем ты спишь с ним? — Это мой бывший муж, сладкий. Я не могу просто выставить его за дверь. — Разве статус «бывшего мужа» дает какие-то привелегии в нашем обществе? Никогда не задумывался, — Матвиенко говорил откровенно, но никак не показывал заинтересованность беседой. — Ты живешь на мои деньги. А я живу на его. Мог бы и спасибо сказать, что я отдуваюсь за нас обоих, — женщина осушила стакан и вновь взялась за графин. — У тебя нет перед ним никаких обязательств, вы в официальном разводе. И суд постановил выплачивать тебе алименты, как безработной. Не обязательно лезть к нему в штаны, чтобы получить содержание, — Сережа не знал, зачем вообще доказывает что-то собеседнице. — Ты не знаешь моего мужа. — А он не знает меня. — Ах! — «статная женщина среднего возраста» всплеснула руками, — Только не нужно сказок о том, как я дам отпор бывшему, как мы с тобой купим домик, переедем в деревню и будем счастливой парой. Ты не любишь меня, и я это знаю. Поэтому не лезь в чужие дела, иначе выставлю на улицу. Сережа умолк. Он не чувствовал ничего. Хотя наверное, только жалость к этой глупой, отчаявшейся женщине и скользкую ткань шелкового покрывала. Ее звали Анна Николаева — мягкие черты лица, локоны чернильных волос с проступающей сединой и возраст в паспорте за пятьдесят. Светская львица и бывшая супруга вороватого губернатора какой-то богом забытой области. С помощью толковых и безмерно дорогостоящих юристов Анне удалось выбить алименты на судебном процессе по разводу, и теперь она располагала двумя квартирами в Москве, старым мерседесом и бесконечным множеством шелковых халатов. Тем не менее, женщина была зависима от бывшего мужа, который захаживал раз в месяц, чтобы «вспомнить былое». Совместная ностальгия обычно заканчивалась в закрытой комнате на скрипучей кровати. Матвиенко считал Анну хорошим человеком, но слабохарактерным. Он никогда не желал ей зла, но и не питал уважения или симпатии. Это был лишь способ выжить. Они познакомились в обычном и неприметном баре, где полуголые девицы нелепо крутились на платформах, а пузатые мужики кидались замызганными сотками, представляя себя беспечными богатеями. Анна сама подсела к Сереже, завела беседу, пару раз коснулась его колена, посветила дорогими браслетами на запястьях и пригласила домой на продолжение скучной вечеринки. Женщина уже тогда показалась актеру слишком старой и навязчивой, но ударная доза дешевого алкоголя стерла границы и предубеждения. Сережа не знал, как очутился здесь. Не знал, где свернул не туда. Он вообще мало вспоминал о своем прошлом, словно его стерли «Люди в черном». И где-то далеко, на задворках памяти, проскальзывали синие вспышки, крики, аплодисменты, софиты, смех. По вторникам до сих пор крутили «Импровизацию», даже не изменив прежнее время эфира. После закрытия шоу источников дохода у Матвиенко не обнаружилось. Гонорары таяли на глазах, а иных талантов, кроме кривляния, Сережа найти не сумел. Проект «Скрепка» давно превратился в символ и шутку, не давая никакой надежды на реальный заработок. Перспективы были плачевны. И именно вычурно-вульгарная обстановка квартиры Анны Николаевой натолкнула Сережу на неутешительную мысль — содержание. Актер убеждал себя, что это лишь временная мера, что все образуется, что еще удастся отмыться от грязи, позора и унижения. Но это было самообманом. И сейчас мужчина сидел на зефирном матрасе, укутанный в шелковый халат, одетый в пушистые тапочки, причесанный, умытый и скромный. Сережа ждал указов — закрыть рот, открыть рот, раздеться, уйти, приготовить, расслабить. А еще он ждал чуда. Чуда, которое спасет его. — Что-то ты притих. Обиделся? — женщина прищурила взгляд, — Хочешь фильм посмотрим или закажем еду? — Редко тебя интересуют мои желания, — Матвиенко промычал слова под нос. — Черт с тобой! Не могу смотреть на твое кислое выражение лица, — в окольцованных пальцах Николаевой возникла сигарета, — Поди прочь с глаз. Сходи в бар, сними шлюху, напейся и отомсти гадкой старухе. — Аня, ты не старая… — Сереже захотелось улыбнуться от такой скрытой издевки. — А с тем, что я гадкая, ты согласен? Матвиенко снова замолк. Анна не ждала от него ответа, полностью погрузившись в размышления и наблюдая за струйкой дыма. — Сегодня твоих придурков крутят по телевизору. Пойдешь смотреть? — Разве уже вторник? — Сережа растерянно огляделся по сторонам в поисках календаря, будто никогда раньше не бывал в этой комнате. Николаева отвернулась, плюхнулась за туалетный столик и принялась усердно вычесывать пряди, чтобы накрутить ночные бигуди. Этот ритуал предполагал абсолютную тишину и отсутствие любых раздражителей. Мужчина не знал, о чем думала Анна в такие моменты, но был уверен — им стоит провести эту ночь раздельно. Не дожидаясь указаний, Матвиенко вышел из спальни, шаркая мерзко-пушистыми домашними тапочками. У него не было своего укромного уголка. И несмотря на излюбленную фразу Анны — «Чувствуй себя везде, как дома» — Сережа не смел называть эти эпатажные и громоздкие хоромы новым домом. Как и не смел называть Николаеву своей любовью. Мужчина повернул в соседнюю спальню в надежде по-быстрому отыскать злосчастную зарядку, не наткнувшись на следы недавно случившейся здесь страсти. Щуря глаза, он наощупь пошарил под кроватью, отпихнул рукой забытый бюстгальтер и выудил белый провод. Его лицо вдруг исказило неподдельное страдание и отвращение. Как же осточертела ему жизнь. Как надоела Анна, ее тараканы в голове, ее старомодное нижнее белье. Живот скрутило. Матвиенко сорвался с места и бросился в ванную, пересекая квартиру за пару секунд. Мужчина рухнул перед унитазом на колени. Его вырвало. Как же он ждал чуда. Чуда, которое спасет его. Вытащит из ямы, такой же чернильной и с легкой проседью, как у «статной женщины среднего возраста».***
Вода в ванне казалась прохладной, хотя Сережа осознавал, что плавился в кипятке уже последние минут пятнадцать. Кожа раскраснелась, на шее выступили пятна, а кончики пальцев приятно покалывало. «Чем горячее, тем больше грязи сумею смыть» — Матвиенко нырнул с головой. А когда снова принял полусидящую позу, то покосился на фотографию, лежащую на бортике ванны. Копия полароидного снимка 10×8 с очередного тура «Импровизации». Копия, которую Сережа считал святым оригиналом, которую надежно хранил в зеркальном шкафчике ванной комнаты и часто рассматривал в одиночестве. Умиротворенный Антон, согнувшийся в три погибели в узком купе поезда, помятый Сережа с растрепанным пучком, махающий рукой Дима — все улыбаются через силу, через неописуемую усталость, но выглядят все равно счастливо. Арсения там еле видно: только кусок предплечья и взбитые темные кудри. «Дурацкая фотография, даже Попов не попал в кадр» — каждый раз рассуждал Матвиенко. Мужчина повертел снимок, стараясь не сильно намочить его влажными ладонями. Когда-то их называли Ливерпульской четверкой, когда-то они проводили вместе больше времени, чем с собственными родными, когда-то вся их жизнь заключалась в соседе по купе. Когда-то… Когда-то это закончилось. И несмотря на общих знакомых и один город, Сережа не видел команду уже около двух лет. Водные процедуры и экзистенциальные рассуждения пора было заканчивать. Матвиенко вылез из ванны, укутался в бессменный шелковый халат, вернул фотографию в прежнее укромное место и вышел в гостиную. С кухни доносились неразборчивые голоса, похожие то ли на телефонный разговор, то ли на подготовку заговора. «Может, опять бывший Анны вернулся? Что ему снова надо? Трусы забыл?» — какие-то необъяснимые смелость и злость разгорелись внутри Сережи, и мужчина уверенно двинулся на звук, желая наконец покончить со странными взаимоотношениями. Николаева стояла у барной стойки, разделываясь с винной пробкой и протирая бокалы. За кухонным столом, спиной к двери, сидел мужчина с острыми плечами и выразительно длинной шеей. На мгновение Сереже показалось, что на чужих пальцах сверкнуло несколько серебряных перстней. — Сладкий, к тебе друг пришел, пока ты был в ванной… — Анна выглядела растерянной и удивленной, — Сказал, что по работе. Матвиенко скептично понаблюдал за тем, как женщина оглядела два наполненных винных бокала, скосилась на гостя, а затем осушила оба приготовленных напитка в одиночку и стремительно удалилась. Мужская фигура за столом не двигалась. Снова блеснули перстни. — Обязательно было заявляться в такое время, Антон? Мог просто позвонить, — теперь Сережа был уверен, что за человек сидел перед ним. — А я думал, не узнаешь, — Шастун обернулся и расплылся в натянутой улыбке. — Тебя столько по телеку крутят, что только слепой и глухой не узнал бы, — Матвиенко резко отодвинул соседний стул и сел, закинув ногу на ногу. Антон медленно вытащил из кармана пачку сигарет и начал возиться с зажигалкой. Сережу никак не смущало это показательное избегание диалога, потому что осознание долгожданной встречи постепенно накатывало волной. А ждал ли он вообще этой встречи? Ждал ли ее Антон? Матвиенко принялся изучать старого друга. Темные круги под глазами, не скрытые слоем грима, неизменная родинка на носу, потухший взгляд, морщинки на висках, спутанные кудряшки у лба. Шастун словно застрял во временной петле, и если бы Сережа принес полароидный снимок трехлетней давности, то не нашел бы никаких отличий. — Милый у тебя халатик, — Антон подал голос, — Кто эта женщина? Вряд ли будущая невеста. — Ее зовут Анна. Очень статная женщина средних лет, мы познакомились… — А по-моему, ей за пятьдесят, — Шастун выпустил пар, — Содержит тебя? — Да как ты… Как ты… — Сережа оторопел от подобной наглости и принялся хватать ртом воздух, не в силах быстро придумать достойный ответ. — Пока искал твой адрес, пришлось невольно погрузиться в подробности личной жизни. Я сам был не в восторге, — парень выглядел незаинтересованным в диалоге. — Какой черт тебя сюда принес?! — взвыл Матвиенко, — Слащавый мальчик, которому задницу вылизывает весь канал ТНТ. Не хватало адреналина на съемках, решил докопаться до старого коллеги?! — Не кипятись, пироженка. Не у одного тебя жизнь под откос пошла. — Сомневаюсь, что не переплюнул остальных в этом деле, — перед глазами Сережи снова всплыла фотография из поезда, ребристая от постоянного контакта с водой. — Скоро сможете обсудить это лично. Собирайся, пора навестить старый офис, — Антон затушил сигарету прямо о столешницу и динамично поднялся на ноги, позвякивая браслетами. — Ты либо под кайфом, либо сошел с ума. О чем речь? Какой офис? Куда ехать? — Матвиенко вдруг подумал, что перед ним стоит абсолютно незнакомый человек. — Так, ты еще не видел? — Не видел что, Антон? — Сережа почувствовал боль в висках и очередные рвотные позывы. — Статью. — Не понимаю, о чем ты. — Тогда отдай мне телефон, — Шастун впервые посмотрел мужчине прямо в глаза, сделав это серьезно и вкрадчиво. — Черт с тобой, — Матвиенко сдался и безразлично повел плечами, — Буду думать, что это страшный сон. Антон ничего не ответил, но глаза его на одну секунду приобрели странный блеск и оттенок, будто он хотел сказать что-то еще, но так и не решился. Парень немного подался вперед, в сторону Сережи, но остановился, вернул прежнее, безразлично-серое выражение лица и двинулся к выходу.***
Слегка помятая с правого бока, с запылившимся салоном и режущей глаз подсветкой, черная Шевроле разгонялась по широким московским проспектам, а затем замирала у перекрестков, нетерпеливо гудя двигателем. Сережа заметил, что Антон торопился. Парень не озвучивал своих опасений, но выдавал себя, слишком крепко держа руль, слишком сильно вдавливая педаль газа, слишком откровенно закусывая внутреннюю сторону щеки. — Три года прошло… — выдохнул Матвиенко, устремляя взгляд в окно. — Знаю. — И как ты… Как жизнь вообще? — мужчина не знал, для чего начал этот разговор. — Катится в ад, — Антон смотрел прямо, словно не замечая присутствия собеседника сбоку, — Заедем за кофе? Я не спал двое суток. Не дожидаясь ответа, Шастун крутанул руль и съехал с главной дороги, направляя машину к автозаправке. На панели управления всплыл входящий звонок — «Вам звонит «Ира». Принять/Отклонить». Оба мужчины вздрогнули от неожиданности. Матвиенко покосился на друга, который смотрел на экран вяло, будто пытаясь что-то разглядеть через густой туман. — Эй, Шаст, ты уснул? — Сережа больше не мог выносить звука разрывающегося телефона. — Позже отвечу. Актер сбросил звонок, заглушил двигатель и быстро выбрался из машины, не забывая прихватить сигаретную пачку. «Даже у меня Николаева записана со смайликом сердечка. А здесь тяжелый случай» — Матвиенко покачал головой и тоже вышел на улицу. В нос ударил терпкий запах бензина, дорожной грязи и дешевого масла. Половина фонарей была либо выбита, либо отключена для экономии энергии, поэтому фигура Антона быстро пропала из поля зрения. Сережа прислонился к капоту и стал ждать. Из головы не выходили слова о какой-то статье. Зачем Антон забрал его телефон? Что сподвигло лично приехать, собрать чужие вещи и выдворить из дома? Наверное, будь Матвиенко более упертым и обидчивым — выгнал бы Антона за порог, плюнул вслед, вернулся к Анне и помирился с ней. Но в глубине души Сереже не хотелось никого выгонять, не хотелось никуда плеваться, не хотелось мириться с Николаевой. И каким бы дерьмовым не казалось поведение Шастуна, он стал долгожданным «чудом». Шаги возвращающегося друга прервали размышления. Антон протянул бумажный стаканчик с горячим напитком и встал рядом, шумно втягивая носом душный летний воздух. — Сегодня утром опубликовали статью неизвестного автора, которая раскритиковала наше бывшее шоу, — голос парня сломался на слове «бывшее». — И что? Таких статей… — Стас всерьез обеспокоен. — Ну, разумеется… Стас обеспокоен… Ведь все, что говорит или думает пресвятой Стас, является неоспоримой истиной, — Матвиенко горько ухмыльнулся. — Все привыкли ему доверять. — Кто привык? — Сережа вдруг ощутил желание ударить собеседника по самодовольному лицу, — Ты один привык. И до сих пор стелишься под ним, а он продолжает укорачивать поводок. Ты — его личный домашний зверек, Шаст. Парень не отвечал, а только сильнее сжимал зубами сигаретный фильтр. В глазах Антона вновь отразилась непонятная вспышка, вводящая в ступор. Но через мгновение этот намек на человеческие чувства опять пропал. — Три года… Почти, мать его, вечность! — Сережа не собирался заканчивать диалог, — Где был Шеминов? Где был ты? Пока моя жизнь превращалась в помойную яму, вам всем было плевать. А сейчас я должен доверять ему? За один вечер вернуться в исходную точку и забыть каждый прожитый в аду день? — Эта статья касается нас всех. Стас хочет помочь. — Конечно! Ведь теперь дело в его репутации, в репутации его проекта. Пора навестить старый офис! Пора всем собраться на встречу выпускников! — Матвиенко еле сдерживался от переполняющего гнева. — Пока мы здесь ведем беседы, твой телефон разрывается в моей сумке от уведомлений, где тебе желают смерти на всех существующих платформах. — Как будто раньше было иначе. Сережа бросил на землю опустошенный стаканчик, вдавил его в асфальт и сел в машину, громко хлопнув дверью. Антон не понимал ничего, Антон не хотел слушать и слышать. А как он мог это сделать? Один из лучших, один из популярнейших, один такой на миллион. Звезда, надежда, герой, алмаз. Единственный, кто смог сохранить себя после закрытия шоу. А кем был Сережа? Всегда четвертым, всегда отстающим, всегда последним и незаметным. Его участие в шоу обуславливалось привычкой и приевшейся всем деталью. Его не любили, его порицали, над ним шутили и издевались, оправдывая это «дружескими подколами». Какая была разница, чего ему желали после выхода дурацкой статьи? Если и без нее телефон разрывался от сыплющихся угроз.