Хрустальные

— Прачечная! — вот так с порога меня огорошивают неожиданным требованием пойти через пару кварталов в соответственное учреждение и отнести два мешка с одеждой, пока я прихожу в себя от очередного испуга и проклятий в адрес отсутствия света. — Постельное белье во всех комнатах еще поменять и тоже отнести, — хронически безэмоционально добавляет господин Чон, намереваясь уйти, но меня волнует другое. — А обед? — голос безбожно срывается на таком коротком вопросе, он меня так до психушки доведет своими непредсказуемыми появлениями. — Сегодня обойдусь. Хочется возмутиться, потому что еда важна для организма, но лезть с расспросами об отсутствии аппетита не стану. Я обещал выполнять обязанности, следовать правилам и быть мышью. Надеюсь справляюсь, но пока что прогресса в наших контактах не вижу. Когда-нибудь морально станет легче сюда приходить, сейчас все, что я делаю — это терплю и через силу выполняю то, что велено, и то, что вижу сам своим незамыленным взглядом. А вижу я снова пыль, что еще вчера не было, ибо я хорошо постарался. С тяжелым выдохом, не раздеваясь, подхватываю два тяжелых мешка и выхожу обратно на улицу. Идет мелкий снежок, пасмурное небо еще не скоро впустит такое необходимое зимними днями солнце. Прачечная оказывается не так далеко, как мне казалось, сюда придется заглянуть еще как минимум три раза за выходные. Звук колокольчика оповещает работников о визите, и увидев меня, они сразу подбегают, перенимая мешки с эмблемами небольшого предприятия, я только и успеваю, что поздороваться и сделать поклон. Здесь приятно пахнет порошком, приемная хоть и маленькая, но уютная и чистая, работники в спецодежде опрятные, но вот лица у них не вызывают никакого спокойствия. Будто все в жизни осточертело. — Новенький? — басит упитанный мужчина, определяя заказ в соответственный лоток. — Правила знаешь? — Чон нашел себе новую шавку, — бросается ядом появившаяся из соседнего помещения недовольная женщина, скрестив тощие руки у плоской груди. Я не обращаю на ее комментарий никакого внимания. — Нет, не знаю правил… расскажите, пожалуйста, — обращаюсь к более-менее адекватному мужчине, который достает бланки и принимается заполнять. — Каждую субботу вещи приносят, в воскресенье вечером забирают, мы закрываемся в девять, успевать до этого времени, — монотонно, словно заученный текст. Ничего сложного, я тоже запомню, — Если есть что-то сверх заказа, заранее оформлять, потому что график у нас плотный. Сверх заказа? — Я сегодня еще занесу постельное белье, три комплекта, — сразу нахожусь с просьбой, потому что было велено временем ранее. — Постельное мы не принимаем. — Что? Но господин сказал… — У нас сломались машины, сейчас принимаем только одежду, — Черт! Это очень плохо, мне руками придется стирать? — Ремонтом еще не занялись, возможно восстановят на следующей неделе, но прогнозировать не берусь. — Помараешь свои белые ручки, принцесса, сам постираешь за своим хозяином. Зачем эта женщина говорит подобные вещи в мой адрес, одному Богу известно. Я пропускаю мимо ушей, потому что обращать внимание на чужие колкие всплески — потакать конфликтной личности. Она будто пытается вывести из себя, но извините, я и не такого натерпелся за последние несколько лет в институте. — Тогда вернусь завтра до девяти, хорошего вечера. Странная контора, остается небольшой осадочек, пока я плетусь по дворам к мрачному особняку Чонгука. Иду и думаю, как поступить с постельным бельем. Дома я его стирал в специальном подогревающемся чане, натирая о доску несколько минут, а потом ставил на отжим в турбину, притащенную когда-то Хосоком непонятно откуда. И все, дело за малым — повесить, посушить и сложить. А здесь постельное даже не из хлопка — шелк, как на стенах. В каждой комнате своего цвета, в хозяйской спальной красный, в самой первой комнате цвета темного-шоколада, а в средней белоснежный. Я даже не знаю, как стирать шелк, понимаете? Не знаю чем и при какой температуре. Испорчу — получу по шее или пинок под зад, чтобы летел далеко за пределы дома. Переодевшись в удобную рабочую одежду, которой я нарек свободные трикотажные брюки черного цвета и такую же рубашку, чтобы меньше грязи было на мне видно из-за уборки и проще было впоследствии стирать, я впрыгиваю с бесшумные тапки, обрызгиваюсь мятой и держу путь на второй этаж. На свой страх и риск, но я должен оповестить господина, что постельное отменяется по причине неисправных машин в прачечной. После первого стука по древку не слышно ничего, на второй тоже ноль реакции, а после третьего я слышу скрип двери, открывшейся позади меня. Из той комнаты, куда мне нельзя. — Чего надо? — рявкает, заставляя резко обернуться, — Я занят. — Прачечная не примет постельное белье до конца следующей недели. — Опять у них все потекло, — сокрушается Чонгук, а я… ну рад, что подобное происходит не впервые, но вот чужой настрой напрягает, кажется, господин сегодня не в духе. А еще кажется, что из запретной комнаты пахнет чем-то резким и химозным. Что он там делает? — Я сменю кровати, но прошу дать добро отнести все на следующих выходных. — Делай, что хочешь, — бросает, захлопывая дверь и проворачивая один из трех замков до упора. Да уж! Должно радовать, но как-то не до радости. Облаял, смерил пренебрежением, громыхнул деревом и испарился. Из-за таких действий мне кажется, что мое присутствие его очень сильно бесит. Хотя может оно так и есть. Возможно, его раздражает тот факт, что в доме чужой человек, вынужденно шарахающийся из угла в угол и надоедающий своей тенью. Хотя, он же из элиты, должен был давно привыкнуть к посторонним. В этом здании без прислуги прожить сложно, слишком огромное для одного единственного человека, кто сам бы все прибирал даже будучи зрячим. По себе чувствую, не помешала бы помощь. Думаю, раньше здесь было много персонала: горничные, повара, дворецкий. Атмосфера знатного народа уже похоронена, но отголосками все равно ощущается помпезность некогда процветающего особняка. По наличию горшков с мертвыми комнатными растениями можно судить, что кислорода было намного больше, а сейчас всё пропитала пыль. Растопив печь на кухне и камин в гостиной, взяв сразу несколько железных ведер, больше тряпок из чулана и швабру с веником, я поднимаюсь на второй этаж, стараясь не издавать ни звука. В этот раз буду умнее и подготовлю больше воды, потому что грязи не меньше, чем было внизу. Даже больше. Начинаю с хозяйской комнаты, пока силы есть, вылижу каждый угол, чтобы потом в более спокойном темпе перейти к следующим. Площадь внушительная, паркетная кладка на полу протоптана до кровати с левой стороны и до двери в ванную. Позволяю себе подойти к зашторенному окну и оценить вид на заснеженную улицу, по которой я каждый день прихожу и ухожу. Окна мутные, словно их не мыли вечность. Отодвигаю одно из велюровых полотен классических штор, и на меня сразу же валится облако пыли с ламбрекена. Рефлекторный кашель раздирает горло, а неприятный запах старины чуть ли намертво не впечатывается в чувствительные рецепторы носа. Зря я решил открыть окно, висели бы себе в обездвиженном состоянии, все равно никто их не трогает, а теперь что делать? Облако пыли разлетается вокруг с шокирующей скоростью, оседая везде, где только можно, в том числе и на расправленной кровати. Оставив шторы в покое, я снова иду к соседней двери, точно зная, что господин Чон там. Настойчиво стучу, дожидаясь появления, и настраиваюсь на новую атаку негодования. — Что? — выкрикивает прям в лицо, я отшатываюсь назад, морщась от потока воздуха, вылетевшего из рта вместе со звуками. — Я занят! — У вас все шторы в пыли, могу я их снять и вытрясти на улице? — Я же сказал, делай что хочешь! — рявкает, снова громыхая дверью. Как бы с петель не сошла. — Мне нужна лестница, где ее найти? — ору вслед о истиной цели беспокойства. Да и что он там делает, что аж кричит на меня за визиты? Это его дом, его здоровье, ему же спать потом в грязи этой и дышать взвесью всего самого опасного для жизни. Я же как лучше хочу! — Господин Чон? — кстати, в этот раз он не заперся, потому через пару мгновений снова вижу недовольно надутые губы и сморщенный подбородок. Мне все еще интересно как он выглядит без капюшона и очков. — На заднем дворе была лестница, если ее еще не утащили, — цедит сквозь зубы, — Еще вопросы? — Больше нет. Благодарю. Точно, я же ее видел там под снегом. Не дожидаясь очередного гневного отклика, уношусь прямо к черному выходу, чтобы потерять как можно меньше времени.

***

Ну что я могу сказать… спустя три часа, тысячу сожженных нервных клеток, забившийся нос, отваливающиеся руки и не держащие тело ноги, я стою посередине хозяйской спальни и умываю руки. Фигурально. Чонгук за все это время даже не появился на пороге и вообще не выходил из своего кабинета. Да, именно так я это помещение и назвал, хоть с коридора ничего видно не было. Теперь здесь пахнет чистотой, хотелось бы, чтобы так было во всем доме по мановению волшебной палочки. Жаль, что магии не существует. Я еще раз прохожусь по комнате, осматривая углы и предметы мебели. Искусно выточенное черное дерево у изголовья кровати привлекает внимание больше всего. Кажется, когда-то здесь был и балдахин, имеются четыре держателя. На тумбах в канделябрах были сожженные до основания свечи, я их заменил. Правда не знаю, нужны ли они Чонгуку? Пусть хоть ради опрятного вида будут. Ванную комнату, кстати, я тоже всю выдраил, хоть она во всем доме являлась самой чистой еще до моих рук. Нашел бутыльки с благовониями и много всяких жидкостей разных консистенций и ароматов, их я разложил обратно точно так же, как они и стояли, а то не дай Бог Чонгук разозлится, он же по памяти двигается. В мелочах, но картинка сурового и замкнутого хозяина вырисовывается, тот за собой ухаживает, хоть никто ничего и не увидит. Да и сам он не видит. Еще заметил, что в доме нет зеркал, вот вообще. Ради интереса даже прошёлся по другим комнатам, но там все та же картинка: есть пустые рамы, где возможно они когда-то были, но самих отражающих поверхностей я не нашел, да и осколков ни в углах, ни под тумбами, нигде нет. Словно испарились, растворились в воздухе, превратившись в пыль. Казуистика какая-то. В средней комнате с белоснежными простынями решаю задержаться ненадолго. Только лишь снимаю шторы, чтобы вытрясти и заношу обратно, оставив все на завтрашний длинный долгий день. Будет чем заняться. Оставив ведра внутри, так, чтобы случайно никто не напоролся, спускаюсь на кухню, пробегаясь пальцем по столам, и тяжко вздыхаю. — Снова пыль. Врубаю напор воды, заполняя раковину до краев, и устало выжимаю тряпку трясущимися руками. Тяжело, что еще сказать? Спина болит из-за постоянно скрюченного положения над полом и со шваброй в руках. Вот тебе и физическая нагрузка, только обещанная в листовке сумма того стоит, если не решат урезать по любой из причин. Размах фантазии колоссальный. — Тэхен! — окрикивает Чонгук, когда я расправляюсь с очередной горизонтальной поверхностью. — Да, господин Чон, — смотрю внимательно, слежу за губами, но те не говорят ничего. — Господин Чон? — Что ты делал в моей комнате? — у меня внутри снова все рушится, и я судорожно пытаюсь вспомнить, где накосячил и что забыл за собой убрать? — Прибрался и вымыл все, что-то не так? — Где цветы? — Я их не трогал, они стоят на своих местах, — я не вру. Да, подвинул, но потом все равно поставил как было. А вообще, хотел выкинуть. Зачем засохшая некогда зелень нужна, если от нее все равно нет толку? Очередной пылесборник. Но я правда ничего не трогал. — Их нет! — выкрикивает, разворачиваясь и улетая в сторону лестницы. Я сразу же бегу следом. Не нравится мне эта беспричинная ярость. Чонгук за секунды преодолевает лестницу и сразу же заворачивает в правое крыло этажа, а я даже зрячий еле поспеваю. Торможу в дверном проеме, разглядывая пышущего жаром Чонгука, который жестикулирует, указывая на потерю. Я судорожно выискиваю рубильник, чтобы добавить немного света, и понимаю, что все на своих местах. — Где? — Один у левого окна, второй между окнами… — задыхаюсь, указывая рукой на потерянные вещи, — Третий у правого окна… все на месте, господин. — Ты врешь! — взрывается, резко сгибаясь и выпрямляясь, и в момент с головы слетает капюшон. А я распахиваю глаза, увидев копну волнистых черных волос, что спадают аккуратными слегка длинными прядями, обрамляя лицо и блестя в ярком свете. Красивый профиль моментально гипнотизирует взгляд, линия челюсти острее самого массивного ножа на кухне, наточенного мною же. Кожа кажется бледным бархатом, ни одного изъяна. Секундный ступор прекращается, когда Чонгук опоминается и снова накрывает голову, чуть ли не полностью перекрывая лицо. — Покажи! — Что? — не сразу понимаю, о чем просят. Меня только что шокировали неожиданностью, я не могу так быстро подобраться, чтобы сообразить и вспомнить, что было минуту назад. — А-а… а как вам их показать? — Как-нибудь! — Боже, да на что ему сдались эти сухие растения и несколько килограммов земли в керамике? Что же… я подхожу к ближайшему кашпо, беру немного сухой земли и возвращаюсь к комку из нервов и паники, прося вытянуть руку вперед. Чонгук вытягивает, получая горсть земли в ладонь, сжимает в кулак и качает головой, а потом подходит к среднему горшку, чтобы пощупать землю. Но когда чужая рука поднимается по некогда зеленому стволу с листьями, то снова происходит непонятное. — Я же говорю, что их нет, что ты с ними сделал? — так он меня не про горшки, а про растения спрашивал? Черт! Тэхен, он же подошел с вопросом о цветах, а не о горшках. Он же четко свои мысли формулирует. Мы друг друга просто не поняли, получается? Боже, как же раздражает. — Я ничего не делал с растениями, они были засохшими еще в среду, когда вы показывали дом. Каждое растение в доме уже давно погибло. Скорее всего, их не поливали. — Они были живы до твоего прихода, Тэхен, — а вот это уже странно. То ли у Чонгука с головой не все в порядке, то ли я чего-то не понимаю, то ли на растения порчу навели. Но факт остается фактом — они мертвы! — Это невозможно, они бы не успели за четыре дня засохнуть. — Но засохли… и в этом виноват ты! — последнее вырывается громко и грубо, он поднимается на ноги и оборачивается ко мне, подходя ближе. — Господин Чон, не рубите с плеча, мне нет смысла врать или вредить вам и вашим растениям. Я здесь ради работы, — никогда еще не разговаривал с психически больными, но кажется, что мой спокойный и уверенный тон его не выводит еще больше, а действует наооборот. Хотя собственные поджилки трясутся дай Бог. Надо мной скалой нависают, а я, если очень сильно постараюсь, даже больному человеку не смогу противостоять, переломает пополам и плакала моя душонка. — Господин Чон… я… я понятия не имею, что с ними прои… произошло, — стараюсь не паниковать, но все равно заикаюсь. — Проваливай, — шипит, поворачиваясь спиной, а я дергаюсь от чужой резкости и грубости. — Господин? — Проваливай, Тэхен, и больше в эту комнату никогда не заходи, — он меня совсем выгоняет или?… — Иди занимайся ужином, — низким голосом, пробирающим до костей. — Простите… Тихо произношу последние слова и действительно проваливаю куда подальше.

***

— Он наорал на тебя из-за каких-то цветов? — вопя, переспрашивает Хосок, а Юнги вообще ржет, не переставая, с самого начала пересказа о сегодняшнем рабочем дне. А мне вот нисколько не весело, я переживаю за человека, ибо до конца не понимаю его поведение, и говорить об этом никто не собирается. — Он в своем уме вообще? — Я понятия не имею, Юнги, он обвинил меня в том, что это я виноват в их смерти. — Господи, он правда того… — крутит пальцем у виска Хосок, добавляя: — Кукухой поехал из-за своего заточения. — Я думал, что он меня попросит на выход. — И нахрена ты вообще держишься за это место? Сам же говоришь, что не день, так пыль. Да еще и хозяин с подтекающим чердаком, — эти хосоковы выражения Юнги в истерику вгоняют. Хосок любитель странных обзывательств и придумщик новых ругательств, которые быстро берутся в обиход всеми здесь живущими, в том числе и мной, но Чонгука я подобным образом называть не стану. Да, у него внутри что-то творится, но правда ли это болезнь? Утверждать не берусь. — Ему требуется помощь, я могу ее оказать, да и деньги лишними не будут, — вздыхаю, вспоминая все три дня, проведенные в чужих стенах. Сегодняшний закончился благополучно и молча. Ровно в десять я поставил тарелку со слабоострым супом из кимчи и курицы, и, не встретившись с Чонгуком, переоделся и пошел домой. — Любая работа требует усилий, что физических, что моральных. Меня все устраивает и его странные эмоциональные всплески я готов терпеть. Так что — все в порядке. — Мы переживаем, ты очень сильно себя нагружаешь, — тянет Юнги, грустно опуская уголки губ. А ведь эти двое и раньше не раз говорили, что волнуются за меня, но я не особо обращал внимание. Думал, что такова их специфика общения, ведь общаются они так со всеми домочадцами. Но чем больше проходит времени, тем отчетливее я вижу, что действительно не безразличен: в мою сторону делается и говорится немного больше, чем в остальные. Они теперь каждый вечер и каждое утро не оставляют меня наедине с собой и всячески выводят на разговоры, подкидывая сахарные кубики в чай, хотя я уже давно привык пить несладкий. — Если тебе этот Чонгук что-то сделает, я его закопаю в его любимых горшках, имей в виду, — серьезно проговаривает Хосок, дотягиваясь до хлебного ножа на столе, — Расчленять я умею. — Не сомневаюсь в тебе, хён…

***

После того случая с цветочными горшками, Чонгук каждый следующий день тяжело меня впускает, но каждый раз мне все легче приходить. Получая негодующую тишину в ответ на свое приветствие и спешный шаг прочь, я спокойно прикрываю дверь, понимая, что помогать хочется еще сильнее. Он не передвигается по дому с тростью, ни разу еще не замечал, да и помощи с перемещением не требует. Знает пространство как свои пять пальцев: каждый угол потрепанной временем мебели, каждый неровно лежащий предмет мрачного декора, каждое место, где значительно больше пыли, потому что касается только более чистых поверхностей, привычных маршруту. Я не знаю, что с ним происходит, я просто работаю по своему личному списку дел на очередной день и не задаю лишних вопросов, элементарно боюсь заговорить первым. Я никогда стремлюсь узнать, чем занимается хозяин. На слежку времени не хватает, хотя любопытство порой одолевает, а еще жажда спросить, все ли у него в порядке. Он появляется лишь по расписанию в столовой и также молча уходит обратно, оставив после себя пустые тарелки. Находиться здесь изо дня в день тяжело, но приятно, потому что я вижу, как от моего посильного труда преображается дом, а на кухне всегда есть готовая еда и заваренный в чайнике чай, что постепенно, но пропадает. Он пьет его по утрам, и я точно знаю, что воду Чонгук не кипятит, чайник всегда остается на том месте, куда я его ставлю с вечера, а спички для газовой плиты лежат глубоко в навесной полке. ...Во второе рабочее воскресенье, ближе в полудню мне захотелось выпить кофе, ведь оно должно бодрить. Честно, я понятия не имею как его готовить, но по наставлениям Юнги быстро соображаю, как выглядит турка. Совсем не так, как изобразил когда-то Мин на листке бумаги, но нужная вещь находится, и я с улыбкой на лице принимаюсь за новый эксперимент. Запах у молотых зерен потрясающий, наполняет все пространство кухни и улетает далеко за пределы холла. Специально не прикрыл дверь, оставив окна закрытыми, а теперь томлюсь в ожидании. Чонгук появляется на горизонте как раз вовремя, а я предусмотрительно достаю две кружки из черного фарфора, разливая ароматную темную жидкость сквозь мелкое сито, и разбавляю подогретым молоком. Я надеялся, что он придет, слышал уже, что господин проснулся около часа назад. Мне нужно его присутствие прямо сейчас, все же вопросы за неделю тишины назрели, а задавать никак не выходило. — Изволите попробовать кофе, господин? — Чонгук, словно хищник, настороженно крадется ближе, лавируя между столами, и останавливается в полуметре от меня, принюхиваясь к своим каким-то ощущениям. — Завтрак уже в столовой. За ним интересно наблюдать, потому что не могу представить, как чувствует себя человек, лишенный двух систем восприятия окружающего мира. Из меня порой такое восхищение прет, что не могу подавить улыбку, как сейчас, например. Он очень сильный духом, ведь сумел приспособиться к перманентному мраку вокруг себя. Я беру приготовленную для него порцию, надеясь, что меня не отругают за то, что сделал еще одну для себя, и ставлю точно у пальцев опирающейся о стол руки. Он дотрагивается до теплого фарфора, склоняя голову по направлении, словно пытается взглянуть. Губы замершие, как и всегда, ни тени улыбки или хоть какой-нибудь эмоции. Я очень хочу увидеть его глаза, и с каждым разом желание становится все тяжелее и невыносимее. Глаза — зеркало души, а для меня она все еще покрыта тайной. Да и не говорит практически ничего, за прошедшую неделю ни слова не проронил. Разговаривать со стенами или пауком я и без помощи научился, но предо мной все еще живой человек, пусть со своими тараканами в голове и страхами. Он же может говорить, тогда в чем причина его непробиваемого молчания? Он и речь постепенно теряет? Я делаю глоток кофе, пока Чонгук терроризирует свою собственную темноту перед глазами и греет кончики пальцев о дно кружки. Правда потрясающий напиток, совсем не горький, как рассказывал Юнги. В очередной раз убеждаюсь, что слушать общество не стоит, тогда можно лишиться чего-то по настоящему ценного и потрясающего из-за закономерно рождающихся в голове страхов, возросших с подачи чужих слов. — Очень вкусно, попробуете? — Я не почувствую вкус, — проговаривает тихим шепотом, но я все равно слышу. Голос сквозит некой болью, ощущается напряжение, исходящее от господина. Чонгук безволен перед своим недугом, лишился не только органов чувств, еще вкус к жизни потерял, закрывшись на все замки и замуровавшись под слоем пепла некогда вполне себе успешной и красочной обыденности. Помолчав минуту, он все же дотрагивается до ручки и подносит поостывший напиток к губам, делая один неспешный глоток. — Теплый… — едва слышно. Жалко на него смотреть, потому что я все чувствую и вижу, и хочется этим даром природы поделиться, но физически — невозможно, а магии не существует. — С вами все в порядке, господин Чон? — я волнуюсь, кажется, даже вижу едва заметный след от прокатившейся мимо уголка рта слезы, что сорвалась и впиталась в ворот плотного свитера под серой мантией. — Извините, не нужно было… — Все в порядке, Тэхен, — все, что говорит, прежде чем развернуться и вместе с кружкой уйти в столовую. Ну хоть что-то сказал, прогресс есть. Вопросы я так и не задаю, а хотел спросить разрешения прибраться в спальной комнате, ведь прошла уже неделя с того дня, как был вынесен запрет на посещение. Выдохнув, я забираюсь на столешницу и свешиваю ноги вниз, взбалтывая светло-коричневую жидкость. Эксперимент удался на славу, но радости от кофе никакой. Я снова напомнил человеку, что он искаженный, отрешенный от мира и лишенный большого количества благ. Не боль причинять я сюда пришел, а получается так, что именно за этим и явился. Уйти тоже не могу, потому что чувствую, что помогаю, даже пыли стало меньше. Каждый день превозмогая свою слабость и лень смачиваю тряпки и протираю все нетронутое и статичное. Полы блестят, в углах больше нет ошметков, а с ламбрекенов не валятся облака мелких частиц при задергивании штор, ржавчина в туалетах низвергнута. Пахнет свежестью и чистотой, куда не сунься. Даже в подвале можно ходить босиком, но не сейчас, не зимой. Летом? Чувство, что вся грязь этого дома испугалась моих усердных рук и решила больше не заглядывать со своей неугомонностью. Оставила, так сказать, в покое. Даже в прачечной на меня больше косо не смотрят, потому что не поддаюсь колким фразочкам одной очень неприятной дамы. Сегодня я должен забрать еще постельное белье, а дальше: обед, уборка на кухне, сортировка белья, проветривание разрешенных комнат… И даже свободное время будет, которое я планирую потратить на зачетный чертеж к понедельнику, что нужно довести до ума. Параллельно приготовлю ужин и со спокойной душой пойду домой. Моя личная рутина. И знаете, меня все устраивает, но волнение все равно преследует из раза в раз. — Господин? — я все же захожу в столовую, перед тем как уйти в прачечную. — Я хотел задать вопрос. — Задавай, — безынтересно, так же лениво он опускает кусок омлета в рот, вздыхая. — Могу я сегодня прибраться в вашей комнате? — он поворачивает голову в мою сторону, но взгляд я все равно не увижу, только замершие в движении губы. — Прошла неделя, должно быть, много пыли накопилось, да и свежее постельное принесу… сменить бы? — Нет, я сам! — режет категоричностью. И как он сделает это сам? — Господин Чон, правда, извините за то ужасное стечение обстоятельств, но я понятия не имею, что стало с растениями. В других комнатах я посадил новые и слежу за ними каждый день. Скоро они пойдут в рост, — не спрашивайте откуда я их взял, могу лишь сказать, что Юнги был очень расстроен тем, что из библиотеки и кухни пропали горшки. Но там за ними все равно ухаживал я, да и радости спатифиллумы и фикусу никому особо не приносили. Что есть, что нет, заметил только Мин. Алоэ и кактусы я оставил из соображений безопасности. Чонгуку такие растения противопоказаны. — У меня есть еще антуриум и аглаонема, могу посадить их у вас. — Что ты сделал с засохшими? — каким-то пугающе могильным тоном спрашивает господин, приподнимаясь на стуле, — Что ты с ними сделал, Тэхен? — выкрикивает. — Ничего! Ничего! — успокаиваю сразу же, даже руки вперед вылетают. Господи, только очередной истерики мне не хватало, — Они остались в земле, я лишь подсадил туда фикусы и спатифилумы. — Черт!… — резко садится обратно на стул, хватаясь за голову, — Я не понимаю! — я тоже ничего не понимаю. Что я опять сделал не так? — Господин? — подхожу ближе, отодвигая свободный стул, чтобы присесть. — Вы в порядке? — Нет, Тэхен, я не в порядке и никогда не буду, — проговаривает едва слышно, тяжело втягивая воздух. — Почему это происходит? Как? Что же делать? — Я могу вам как-то помочь? — Ты сочтешь меня безумцем, душевнобольным человеком… — Нет, — перебиваю канонаду самобичевания, что на меня аж черные круглые очки направляют, — Я попытаюсь понять и что-нибудь придумать. Возможно, вы хотите что-то прочесть? Я вам почитаю. — Мне надо подумать, — он подрывается со стула, проносясь мимо меня до двери ураганом. А я? Что ж... я выдыхаю, чувствуя некую налаженную связь в общении, опускаю взгляд на недоеденный завтрак, решая пока что не трогать, и ухожу все же в прачечную, чтобы забрать одежду и мешок с постельным бельем. Грустно, конечно, что Чонгук не в порядке, но он хоть начал говорить о своем самочувствии и признает имеющиеся проблемы, неважно какой в них подтекст. Признание — это верный шаг на пути решения, не так ли? Я попытаюсь помочь. Пыткой точно не станет, главное, чтобы не отворачивался, не закрывался, не замыкался в самом себе, а говорил и обсуждал. Много прошу, да? Но вот внутри есть что-то такое… такое странное, словно предчувствие. Не знаю. Возможно, ответ будет найден. Неважно как: с моей подачи или нет. Чонгук не глупый, я тоже достаточно осведомлен о многих вещах в мире. Попробуем сделать из неопределенности определенность. Рука помощи еще никому не делала больно, и я хочу поднять его со дна этой самой рукой. Да, можете назвать меня альтруистом. Будете почти правы. Я ведь все же преследую свою цель, мне кажется, что когда он доверится, то я смогу найти ответы на важные вопросы. Потому что до сих пор не верю, что он как-то причастен ко взрыву завода, но полагаю, что он может знать как именно произошла катастрофа, чтобы я чуточку спокойно продолжил жить дальше.