***
Посетить медпункт было хорошей идеей, врач хоть и любит отлынивать от работы, но немного мази от синяков и таблетку от боли все же дал, иначе зачем он вообще здесь работает? А еще осмотрел и облегчил своим вердиктом: «здоров, но не переутомляйся», отправив на следующую пару, которая прошла спокойно, потому что Джин на черчение не ходит. А теперь я плетусь через территорию кампуса, кутаясь в пальто, ибо ветер продувает насквозь озябшее и обессиленное тело. Чужой «приказ» сверлит мысли похлеще любого точильного станка на стареньком производстве. Одному Богу известно, зачем Джину знать о делах Чонгука. О каждом его передвижении и о его гостях. О том, что господин делает, будучи слепым. Правда лишен зрения или притворяется? Он собрался за ним следить? Но зачем? Вопросы, ответы на которые я не получу никогда, и выполнить «приказ» я тоже не могу, мало ли что безумный Сокджин может сделать с этой информацией. Чонгук упоминал, что на его семью даже в настоящее время ищут больше информации, все еще пытаются докопаться до правды, которую я теперь знаю до деталей, но разглашать ради собственного спокойствия, что может и не наступить, я не стану. Точно не Джину, пусть хоть запугает до смерти, потакать прогнившей до костей крысе я не собираюсь. Чонгук за пару недель мне слишком много доброго дал, подставлять чужое доверие я не имею никакого права. На кону стоит моя учеба, а до конца осталось три весенних месяца, может случиться все, что угодно. Как по закону Мерфи. Если суждено, то непоправимое все равно произойдет, не так ли? Ну и буду тогда до конца жизни работать горничной, вполне себе достойная профессия, для которой особого образования не нужно. А несколько дней назад я как размышлял? Пусть лучше Чонгук из дома выгонит, чем я не сдам зачет и вылечу на комиссию, а там и отчисление? Да, было дело, больше так не думаю. Терпеть свой институт не могу, с каждым днем все больше жалею о выборе, что поступил именно сюда. А еще потому, что проникся чужими страданиями, все еще хочу помогать людям и имею на это силы и огромное количество желания. Только для начала надо помочь себе справиться с неожиданно свалившейся на голову проблемой, но идей, пока что, никаких нет. Их и не будет, раз уж на то пошло, перед привилегированными я бессилен, мне либо все три месяца терпеть издевательства остается, либо лететь со всеми манатками дальше территории института. Ноги сами несут по направлению к особняку, хотя до работы еще час, если не больше, пару кварталов назад не обратил внимание на уличные часы. Знакомый путь встречает отсутствием каких-либо прохожих, сейчас рабочее время, да и ветер завывает резкими порывами, норовя снести на каждом неустойчивом шаге. Скоро буду проходить мимо закусочной у печатной мастерской, только вот денег с собой нет, но горячую воду там и бесплатно наливают. Мне бы хоть немного передохнуть и согреться. Тяжелая дверь поддается не сразу, пальцы окоченели из-за промозглого холода. Внутри закусочной тепло от растопленной печи, из радиоприемника приглушенно льется классическая музыка, а тетушка Лив суетится у кассы, раскладывая тарелки с горячей едой на подносе, чтобы подать своим немногочисленным в это время посетителям. — Еще макколи, хозяйка! — вскрикивает мужчина у дальней стены, а тетушка вздыхает, стреляя взглядом в просящего. Я аккуратно присаживаюсь рядом с едва работающий батарей, привычно подсчитывая скольких сюда занесло. Только в этом районе отопление более-менее греет. — Сегодня чертова среда! Кто пьет посреди недели в разгар рабочего дня? — сокрушается на мужчину, отшвыривая полотенце на пустую витрину. — Шел бы лучше работать, Чвесок! — Хозяйка, не ругайся, я вообще-то тебе выручку делаю, — обиженно и пьяно парирует господин, гремя своей плошкой по столу. Хозяйка выдыхает, скрываясь в подсобном помещении, а я пропускаю улыбку. Тетушка Лив — грозная женщина, ей палец в рот не клади, откусит по локоть, но несмотря на суровое поведение, душа у нее светлая и добрая. Чем-то напоминает дедушку Юна, потому, наверное, я сюда частенько захожу, когда хватает денег на чашку риса и стакан с горячим бульоном. — Тэхен! Привет! — выходит из подсобки обратно с целым бронзовым чайником рисового вина, прося немного подождать. Гневно опускает заказ на стол, снова причитая незнакомому Чвесоку: — Если придешь сюда завтра со своим запоем, то ничего не получишь, понятно тебе?! — Но… — Без «но», берись за голову уже, иначе пропьешь в этой жизни все на свете. Сонхва тебе спасибо не скажет, подумай хоть о ней! — вряд ли до беспробудного пьяницы она докричится, но грусть и некое осознание своими словами все же вызывает, тот нехотя берет чайник, задумываясь, прежде чем налить еще. Но все равно наливает, а тетушка с тяжелым разочарованным вздохом разворачивается в мою сторону. — Тэхен-а, как твои дела? — оглядывает меня с ног до головы, благо под шапкой не виден синяк на лбу. Как-то раз заявился сюда с разбитой, но подживающей бровью, и выслушал целую нотацию о том, что необходимо научиться давать отпор своим обидчикам, только вот силы у нас не равны. Переубеждать не стал, выслушал до конца и поблагодарил за заботу. У нее кредо — наставлять на путь истинный, только мало кто прислушивается. — Все в порядке, я по пути на работу решил заглянуть и немного погреться, не прогоните? — Что? — шокировано, — Конечно, не прогоню! Грейся сколько угодно, в эту зиму никто не должен болеть, — я улыбаюсь едва заметно, мышцы немного задубели, особенно не слушаются пальцы. — Тебе принести что-нибудь? — Если только кипятка. — А покушать? — с досадой и волнением, но я качаю головой, ибо денег с собой нет. — В другой раз. — Я же тебе не раз говорила, — подходит ближе, понижая голос до шепота, — Ты можешь не переживать насчет денег, — она слишком проницательна, видит даже то, что тщательно скрывается под маской непринужденности. — Мне на тебя не жалко еды, мне тебя жалко… такой худой и болезненный вид, — уголки ее губ опускаются, когда взгляд снова пробегается по моей съёжившиеся фигуре. — Я так не могу, каждая работа должна быть оплачена. В другой раз обязательно покушаю у вас. — Никто и никогда не отказывался от еды, а ты всегда, — вздыхает, но подобный диалог происходит не впервые, и она знает, что меня не переубедить. Я не позволяю кому-то тратить на меня ценные ресурсы, что достаются тяжелым трудом. Она и так предлагает низкую цену за то, что стоит гораздо больше, работая едва ли не в убыток, чтобы прокормить тех, кто нуждается в ее услугах. Единственное, на что стоит высокая цена — алкоголь. И ее политику я понимаю, потакать пьяницам она не собирается, но голодным и страждущим — всегда. Она быстро ретируется за прилавок, наливая металлическую кружку кипятка, а спустя пару мгновений выходит, аккуратно ставя на стол. Только вот не кипяток она принесла, а черный байховый чай, что попахивает медом. — Ты же не думал, что я тебе просто воду дам? — улыбается, а у меня глаза сразу благодарностью заплывают, — Попей хотя бы чай с медом, отказы не принимаются. — Спасибо, я вам отплачу за доброту. — Отплати своими ответами, — кидает, присаживаясь на стул напротив, а мне интересно, какие вопросы она собирается задавать. Но я не против. Красными пальцами обхватываю горячий металл, дожидаясь слов. — Где смог устроиться на работу? Тебе же вроде как нельзя, так бы давно уже к себе позвала в помощники, рук порой не хватает, — она тоже уведомлена о штрафах, и в первый мой приход я ей о такой маленькой детали рассказывал, а она вот помнит до сих пор. Пару лет уже прошло. — Помогаю одному господину по дому, неофициальный заработок. — О, случайно не Чон Чонгуку? — что? Откуда она знает? — Помнится, видела объявления, они часто висели рядом с дверью, последние месяца четыре уже не было. Правда у него работаешь? — киваю, а она лишь на мгновение показывает свое удивление. Этой женщине, на самом деле, можно говорить многое, она всегда все держит при себе, но очень любит вправлять мозги на место. Тетушка улыбается по-доброму так, а я берусь попробовать чай. Даже один глоток согревает изнутри. — Очень вкусно, — благодарно улыбаюсь, а она качает головой, задумываясь на секунду. — Много историй ходит про этого господина, ты только не верь в них, — первый человек, который говорит нечто подобное. Все остальные лишь предупреждали остерегаться. — А в чем убеждены вы? — В том, что первое впечатление обманчиво лишь от того, что мнение о человеке еще не сформировано по причине отсутствия полноценных разговоров. Я знала отца Чонгука, он часто приходил за острыми ттокпокки для своих сыновей, когда ехал с работы в Мёндон, они раньше там вроде бы жили. А спустя несколько лет Чонгук сам стал приходить по вечерам, невзирая на статус и предрассудки. Заказывал две самые острые порции и подолгу сидел с книгой в руках на твоем стуле, — указывает в мою сторону, а я распахиваю глаза от удивления, Чонгук ведь нечто подобное и сам рассказывал, а еще об этом было написано в журнале, только я не знал, что закусочная Лив и есть та самая закусочная. — Оставался вплоть до самого закрытия, ему даже шум не мешал зачитываться чем-то новым, — хмыкает, — Я с ним особо не разговаривала никогда, только по делу. А потом узнала, что он переехал в старый особняк в соседнем районе, чтобы быть поближе к министерству. Это было около пяти или шести лет назад, так уже не припомнить. После он тоже заходил, но больше не оставался, — она вздыхает, поправляя свой заляпанный ингредиентами фартук, поднимая грустный взгляд, — Теперь уже давно не заходит. Я знаю, что-то у него случилось, но лично спросить не получалось. А все слухи — это около правды, некоторые обыватели даже монстром называют, потому что он якобы разрушил жизни отца и брата. — Он не монстр, — шепчу, но тетушка Лив слышит, — Просто немного потерянный в собственном отчаянии. — И как он тебе? — заискивающе произнося, щурится и ждет мой ответ, а я не сразу могу подобрать слова, потому что неоднозначно, особенно после всего того, что прочитал в журнале. — Он самовлюбленный эгоист с диктаторскими замашками, — вылетает со смешком, но это действительно так, ибо на страницах черным по белому отчетливо читалось. Но тот образ из прошлого, сейчас все кажется совсем иным. Тетушка Лив тоже не удерживается от усмешки, — В его жизни произошло много печального и несопоставимого с счастьем. Должно быть, каждое решение вырывало по кусочку души, и в конечном итоге: на месте света образовалась кромешная тьма. Пусть у него было все, что необходимо для беззаботности в материальном плане, но вокруг были только принижения и гонения, — наши судьбы с ним чем-то похожи, только у меня все идет по наклонной на протяжении трех лет, а вот у Чонгука — всю жизнь. — Ттокпокки… вы сказали, что отец покупал их сыновьям, только вот он покупал их для младшего сына, — тетушка хмурится, а я продолжаю: — Чонгук всегда говорил, что ненавидит тток, потому что в любом случае ему не доставалось ни кусочка, все забирал Мингук. Отец больше всего потакал младшему, не обращая никакого внимания на интересы старшего.— казалось бы, мелочи, но из таких вот мелочей копилась обида на собственную семью, потому что не только в еде подобное прослеживалось, во всем. — Однажды Чонгук все же нашел, как оказывается, вашу закусочную. В первый раз ему было сложно зайти, ведь внутри боролась обида с любопытством и желанием попробовать. Пересилив себя, стал приходить и подолгу сидеть, вчитываясь в очередную захватывающую историю. Только здесь он чувствовал себя по-настоящему свободным, здесь он был таким же, как и все: потерянным в мире, забытым всеми, ненужным никому, только самому себе. Он полюбил не столько тток, сколько время, проведенное наедине со своими мыслями в шумной атмосфере дешевой, но дорогой сердцу закусочной. — Откуда ты все это знаешь? — я не заметил, но глаза тетушки на мокром месте от моего рассказа о чужой жизни. — Он мне рассказал, когда я готовил на обед ттокпокки, — почти правда, но тогда я точно сподвиг Чонгука вскрыть давно зажившие раны. — Бедный мальчик, — шмыгает носом, поникая. — Хозяйка, еще панчана, будь добра! — не вовремя орут с противоположного конца помещения, заставляя тетушку дернуться. — Да чтоб вас черти съели! — практически бесшумно выругивается, смахивая скатившуюся слезу, — Минуту! — кричит, снова обращая внимание на меня, — Прости, Тэхен-а, мне нужно работать, а ты сиди сколько нужно, хорошо? — я все еще грею руки о кружку, что почти остыла, мельком бросая взгляд на часы. До работы полчаса. — Спасибо, что поделился, сегодня ттокпокки не готовила, но приходи завтра, заверну вам пару порций бесплатно, покормишь Чонгука… возражения не принимаются! — кидает последнее сурово, ретируясь за прилавок. А я поздно вспоминаю, что Чонгук вкуса не почувствует, и завтра четверг.***
— Тэхен, — отрывает от разделывания курицы появившийся в проеме кухни Чонгук в своем новом непривычном образе. Сегодня на нем молочного цвета вязанный свитер и классические чёрные брюки, а на ногах ничего. Босиком. Как только не холодно? — Пообедай со мной, — снова вместе? Интересно, что же будет на этот раз? — Хорошо, господин Чон, — он кривится, хочет что-то сказать, но не решается, — Что-то не так? — Впредь просто Чонгук, мои уши устали от этого твоего «господин Чон», — недовольно жестикулирует, а я подвисаю с ножом в одной руке и куриным бедром в другой. — Можешь не спешить с едой, я пишу сейчас, но позови за минут десять до готовности. — разворачивается к выходу, спешно передвигаясь обратно к двери. Он впервые говорит о своих планах на день. Раз уж на то пошло, могу же я задать терзающий мысли вопрос? — Господи… — осекаюсь, останавливая чужой уход. — Чонгук. — Да? — Могу я сегодня прибраться в… твоей спальной комнате? — как же непривычно обращаться неформально. Никогда не позволял себе подобного, ибо ко всем с уважением, добром и пониманием, неважно сколько лет и какой статус. Только обидчики получают в тык от меня, ибо на них моё уважение никоим образом не распространяется. — Если только постельное поменять, там ничего не изменилось с твоего прошлого посещения, — улыбается, а я вот наоборот хмурюсь. Потому что: как же так? Сколько времени уже прошло? Больше недели ведь! — А как же пыль? — Ее нет, — бросает с ухмылкой и скрывается в холле, забыв прикрыть за собой дверь. — Что значит «ее нет»? — недоуменно и с запозданием улетает в пустоту, но точно долетает до адресата, ведь уши Чонгука буквально везде. Он попросил меня не спешить, но я и не собирался. Тушка курочки приехала сегодня довольно массивная, а руки целый день не слушаются. Нож так и норовит соскочить и изрезать все пальцы. Перед глазами плывет сильнее обычного, а во всем виновата усталость, несколько дней подряд нормально не спал, вчера еще куда ни шло, сегодня работоспособность на нуле, черпать энергию неоткуда. Закончив с разделкой мяса и приготовлением теста, я достаю небольшую кастрюльку, выливая добрую порцию масла. Взгляд то и дело улетает к шкафчику, где есть кофе, заваривал лишь однажды, сегодня этот бодрящий напиток — последний шанс не заснуть прямо на ногах. Пока масло нагревается, я отыскиваю турку и принимаюсь на соседней конфорке варить кофе. Даже запах уже бодрит, что уж там говорить о полноценном напитке. Времени уходит немного, и закипает сразу все, едва ли не убегая на плиту, но я вовремя поднимаю турку, опрокидывая кипяток на сито и заливая холодным молоком, а масло уже бурлит мелкими пузырями, норовя перемахнуть за край. После очередного крепкого бодрящего глотка, в мысли закрадывается безумная идея: а что будет, если кипящее масло прольется на стол? Как Чонгук ощутит этот неожиданный инцидент? Я, конечно, тот еще экспериментатор, но отнюдь не садист. — Надо будет спросить за обедом, — делаю пометку вслух, поздно догоняя, что меня слышат. Курица готовится достаточно быстро. Должно быть, из-за прилива энергии время воспринимается с чуть большей скоростью, чем в полусонном состоянии, когда единственное желание лечь и не двигаться, прикрыв глаза. А сейчас только пять вечера. Еще столько времени нужно занять, чтобы уйти домой и наконец-то заснуть, потому что на завтра ничего особенного делать не нужно. Как выдержать? К курице я делаю еще два соуса: острый и сырный, и нарезаю свежих овощей и зелени. Самое время звать Чонгука, только отвлекать не хочется, ведь попросил же не спешить, а я даже в своем размеренном и ленивом темпе умудрился подготовить все с едва ли большим опозданием в привычном расписании. — Обед готов, через минут пять отнесу в столовую, — слегка повышаю тон, прикрывая поднос хлопковой салфеткой. Пока господин спускается, приберусь немного. Время позволяет, спешить некуда, а себя настроить на очередной диалог, все же необходимо. Да и почему он вдруг решил перейти на неформальный стиль общения? Я же младше его на несколько лет! И уровни у нас разные, что в развитии, что в социуме, что в принципе по жизни. Он такой весь из себя суровый деловой мужчина с огромным багажом опыта и запасами бессчетных средств к существованию, а я всего лишь бедный студент, чья жизнь в институте висит на волоске! Не смогу же я всю жизнь проработать на Чонгука? Никто дольше трех месяцев не выдерживал, и причина ясна: практически каждый раздражал Чонгука тем, что мешал спокойствию. Это было описано в журнале. Я разве не мешаю? Идея быть горничной до конца жизни уже не кажется такой уж замечательной. Хотя, есть еще один вариант — устроиться помощником к тетушке Лив, она же вскользь сегодня об этом заикнулась. Как думаете, если вылечу из учреждения, она меня все же возьмет? Господи, почему в голове сегодня целый день такие странные и противоречивые мысли? Это все усталость и переутомление? Во всем виноват стресс? Тяжко выдохнув, подхватываю тяжеленький поднос и направляюсь в столовую, Чонгук спускается как раз вовремя, сразу же направляясь к своему излюбленному стулу во главе стола. — Ты пожарил курицу? — ведет носом над тарелкой, а я по привычке киваю, позже соображая, что надо сказать вслух. — Да, решил, что хрустящая корочка принесет чуть больше удовольствия, чем очередной суп или жаркое, — мотив благородный, но оценит ли? Все же в курице много костей, да и могла получиться сухой, лишь бы комок поперек горла не встал, — Есть еще соусы и овощи с зеленью. Если нужен чай, то я сейчас… — Просто садись, хватит суетиться. — Хорошо, — быстро расставляю все остальные тарелки, присаживаясь на то место, что выбрал для себя еще в самый первый раз. — Приятного аппетита. — Спасибо, тебе тоже, — на моем лице едва ли можно прочитать удивление, но вот внутри оно чувствуется чем-то сокрушительным. Поблагодарил. Второй раз. Пожелал приятного аппетита, сразу же принимаясь за еду. Делает один громкий укус сочного бедра, а у меня во рту пересыхает, потому что чужие глаза прикрываются в блаженстве, — Это самый лучший хруст за все время, Тэхен! — произносит с набитым ртом и восхищением. — Скажи мне теперь, как оно на вкус, — я подхватываю руками небольшую полоску белого мяса, стараясь запомнить как можно лучше, чтобы описать, а Чонгук смотрит на меня, но сквозь, и ждет вердикта о собственной стряпне. — Кажется, я пересолил немного, — морщусь не столько от соли, сколько от поражения, проглатывая, а Чонгук улыбается. На самом деле ничего страшного, съедобно, но чертова невнимательность меня доконает! Теперь я благодарен, что Чонгуку все безвкусно, очень сильно неловко было бы. — А впрочем, как самая стандартная курочка из закусочной, — словно оправдываюсь, а Чонгук смеется. — Что? — Говоришь правду, а почему-то все равно дрожишь, ты же не из-за соли, так? Что-то случилось? — он проницательнее обычного, меня правда немного потряхивает и напряжен сильнее обычного, ибо прямо сейчас думаю о приказе Сокджина. — Не из-за соли, — подтверждаю, поджимая губы, — Вы гово… кхм… — как же непривычно! Чонгук хмурит брови, — Ты говорил, что многие люди пытаются добраться до правды о твоей семье, сегодня я встретился с одним из таких. Как-то узнали, что работаю по дому и решили припугнуть, что раскроют мой нелегальный заработок деканату, из-за чего могу вылететь на последнем курсе, — звучит так, словно я жалуюсь, но на самом деле переживаю больше за Чонгука, чем за себя. — Условие шантажа конкретное: слить всю имеющуюся информацию на тебя, а ее в голове слишком много. — Кто шантажирует? — лицо вновь становится серьезным и внимательным. — Ким Сокджин и его закадычные друзья. Понятия не имею, зачем ему это все, и говорить ничего не стану, об этом можешь не переживать. Если отчислят, так тому и быть, найду какую-нибудь работу, все находят, меня сейчас только договор и держит. — Не отчислят. — Что? Почему? — Я знаком с ректором, пара фраз и он закроет глаза на твою работу, — звучит многообещающе, но такой дорогой услугой я не могу воспользоваться. Мне тягостно будет, если Чонгук сделает так, как сказал. Я же за его доброту никакими уборками и готовками не отплачу до конца жизни. — Он тебя тронул? — выражение лица не предвещает ничего хорошего. — Кто? — Сокджин, — точно в глаза своим пепельным хрусталем смотрит. Как он только может так четко реагировать на все? — Да, но пустяки, — отмахиваюсь, одна шишка на лбу ничего не значит по сравнению со всеми предыдущими разами. — Я научился терпеть и не высовываться лишний раз. — Чертов садист, — цедит сквозь зубы, а я аж напрягаюсь. — Он не имеет права кого-то трогать своими грязными руками, да что он себе позволяет! Надо найти на него управу. — Ты что-то знаешь? — согласно мычит, погружая в рот сразу большой кусок филе, агрессивно пережевывая. — Кстати, а у Пак Чимина случайно нет младшего брата? — Есть, он с тобой учится. — Гёнму? — Ага, так что я нехотя, но знаю о всех происшествиях в институте. И про то, как Намджун там хуевертит своей властью, убивая действиями и словами слабые души, — тема серьезная и жестокая, но из-за ругательства я пропускаю смешок, тихонечко хихикая в сторонке. А Чонгук недоумевает. — Тебя рассмешило слово «хуевертит»? — я прямо сейчас не могу остановиться, потому что привык подобное слышать только от Хосока, но ни как не от сурового одинокого господина с аурой аристократа и давно забытой роскоши. Хотя она не забыта, словно понемногу возрождается. Он уже не кажется убитым горем мужчиной. Вполне себе цветущий молодой человек с небольшим изъяном в виде слепого, но проницательного хрустального взора с радужным отливом. — Да, представь себе, нецензурную брань я тоже порой использую в крайне разрушительных моментах, — вкрадчиво изъясняется, а я понемногу свожу свой звук на минимум, глубоко вздыхая. — Мой смех не в упрек, просто непривычно, — объясняюсь, сверля взглядом тарелку с мясом. Есть, конечно, хочется, но больше хочу узнать по какому поводу собрание. — Так зачем я снова сижу здесь? — А… точно! — закидывает в рот маленькую помидорку, задумываясь. — Ты уже все предложенное прочитал или нет? — Только первый журнал, — он цыкает, а я вздергиваю бровь, ибо что этот всплеск значит? — Успеешь дочитать до завтрашнего вечера? — Завтра четверг, я не стану брать это дело на дом, слишком опасно, — это правда, мало ли кто может напасть или что может произойти. Учитывая наличие угроз со стороны Джина, всей информации безопасно оставаться только в пределах особняка, даже в моей голове ей рискованно находиться. — Погоди, а почему до вечера? — Расскажешь нам с Чимином, что смог вычитать о проклятии. Есть уже какие-то идеи? — с некой надеждой в голосе спрашивает, а я вот понятия не имею, что могу им обоим рассказать. Нужно больше времени на анализ. Сходу, в полете, на первых парах невозможно сказать что-то вразумительное и что им может действительно помочь. Я больше обращал внимание на воспоминания о прошлом, размышления, болезненные эмоции, чувства, чем на факт наличия чего-то потустороннего. Я пытался понять человека, сидящего передо мной, его историю, каждый его шаг, сопоставлял детали в одну общую картину, в которой не так много красок и все они слишком тусклые для восприятия на глаз. Словно полумрак преследовал Чонгука всегда, а когда свет исчез, то человек сломался окончательно, разделив «до» и «после» жирной черной линией, после которой лишь глубокая неизвестность с хронической печалью, отсутствием мотивации и потерей всего немногочисленного, что доставляло реальное удовольствие и заставляло жить дальше. — Про магию я больше писал в первой части, не помню только, насколько подробно, но там основная информация, — тараторит неуверенно, а в моей в голове прямо сейчас слишком много всего, конкретного ответа он от меня сегодня не услышит, но я готов стараться усерднее, тем более если меня просят прийти в запрещенный четверг и больше ничего не скрывают. — Все из дневника Посредника, я своими словами переписывал туда и наши с Чимином наблюдения тоже… — Чонгук, — перебиваю, и он сразу же останавливается, оторвавшись от монолога. — Что? — Почему именно я? — поджимает губы, хмурясь, — Только не говори, что из-за растений и пыли. — Не стану, — качает головой, — Причина в условии проклятия, — тянет уголок рта в улыбке, возвращая обратно в нейтральное положение. «Человек, изувеченный собственными муками, разделит одно страдание на двоих. Поможет найти истинный путь, облегчая жизнь не только себе, но и молчаливо просящему, кто без притворства примет и откроет в себе дар, что дается однажды и до скончания времен». — Тебе плевать на чужие жизни и на исходы этих жизней, да? Я не раз читал негодования в сторону Чимина, как Чонгук его ненавидит, как сильно презирает и раздражается по-любому поводу, связанному с Паком. Как он терпеть не может его присутствие в своем доме, голос истеричным называет, запах чужого тела — сладкой вонью, голову — деревянной и ненаходчивой. Но в то же время Чонгук ищет способ, как их обоих избавить от кары зловещей магии, что портит одному жизнь тьмой, а другому еженедельной болью, что купировать можно лишь кровавым образом — изувечивающими муками. И в крови Чонгук находит свое наслаждение, свое личное искусство, которое помогает справиться с отвращением, обращая его в душевную близость. Превозмочь самого себя во имя блага — это ли не истинный путь? Разве он не облегчает жизнь? Отчасти я понимаю их взаимоотношения. Мне кажется, что Чимин пришел после своего преступления с извинениями не просто так, он искал отдушину в старшем брате, ведь в нем абсолютно точно есть много схожего с младшим, пусть Чонгук сам этот факт не признает. Человека раздражает в другом человеке лишь то, что есть в нем самом, иначе бы просто-напросто оставалось незамеченным. Самая лютая ненависть возникает к тому, кто поступает точно так же, как ты сам, выглядит приблизительно одинаково, имеет подобные твоему черты характера и точно такие же интересы. Ненависть и любовь — антонимы, но они действуют сообща. Два совершенно одинаковых будут либо самыми лучшими друзьями, чью связь не разрушить, либо злейшими врагами — элементарная психология и доказанный наукой феномен. Чонгук и Мингук стали врагами, но связывает их Чимин — человек, открывший Чонгуку дар ненавидеть и любить одновременно. И кажется, что Чимин любит обоих одинаково, только младшего в живых нет, а Чонгук жив и относительно здоров, потому теперь чувства всецело принадлежат второму. И полюбив однажды, будет любить до скончания времен. — К чему ты ведешь? — Тебе не плевать на Чимина и его боль, соотвественно, не плевать на его жизнь и ее исход. — Но мне плевать. — Тогда ты бы ему не помогал справиться с четвергами. — Я не понимаю, — неужели теперь в недоумении Чонгук? Хотелось бы порадоваться небольшой победе, но не к разговору, тема слишком тяжелая для обсуждения не только для него, для меня тоже, потому что каждая минута, проведённая рядом с ним, напоминает, что я здесь лишний. Серая мышь, что должна выполнять обязанности и не говорить мимо дела. — А я не понимаю, почему ты думаешь, что именно я способен вам помочь. Ведь Чимин подходит под каждый пункт условия и как нельзя сильно связан с тобой не только магией, но и чувствами, — на последнем слове чужие брови подлетают к кромке волос на лбу. А вопрос так и остается на губах не озвученным, но я продолжаю: — Вы с братом одинаковые, иначе ты бы его не ненавидел… только вот он видел в тебе лучшего друга, а ты в нем злейшего врага. — С чего ты взял? — Он тебя слушал, каждое твое слово, повторял за тобой, брал пример, ты сам писал об этом еще в первый год. Психически, — Мингук твоя идеальная копия, а Чимин в нее влюбился, — как же тяжело говорить без моральной подготовки, лучше бы я замолчал и додумал до конца, — Но правда ли он влюбился в Мингука? Может он любил тебя, а был с твоим братом, потому что тот не отталкивает и не морозит холодом? — Этого не может быть, — мотает головой, не верит, но и я не до конца уверен в своих словах, стоит узнать историю и со стороны Чимина, что вполне себе можно сделать завтра. Если только за сегодняшние слова меня не лишат возможности прийти сюда вновь, — Да и как ты вообще к этому пришел? — возмущенно. —Эмпатия, у меня никогда не было проблем с анализом людей, — зато есть проблемы с самосохранением, очевидно, Чонгук выходит из себя. По напрягшейся жилке на лбу понятно, что дело пахнет жареным. — Спроси у него, задай вполне себе конкретный вопрос, надави на искренность. Если он признает, значит я прав насчет проклятия, если нет, буду искать дальше. — Я спрашивал, — что? Серьезно? — В это воскресенье как раз спросил, он ответил категоричным отказом. — Как звучал вопрос? — Я спросил, хочет ли он… Договорить не дает чересчур громкий звук в дверь и зверский болезненный вопль на всю округу, из-за чего мы оба резко подрываемся с места, но быстрее добегаю до двери именно я. На пороге субъект нашей напряженной дискуссии падает на колени, роняя окровавленный нож из истерзанных рук, все лицо в слезах, а судорожным шепотом слышится мольба о скорейшем избавлении. — Тэхен, отведи Чимина в подвал, я быстро переоденусь, — кричит с лестницы Чонгук, а мне ничего не остается, как подхватить озябшее дрожащее тело под плечи и взвалить на спину, чтобы исполнить веленное.***
— Господи, режь сильнее! — орет Чимин, опираясь руками на веревку. Сегодня с него сняли только рубашку, и за всем процессом я наблюдаю уже не из тени, а воочию и рядом, поражаясь тому, что каждый порез затягивается практически моментально. То, что я видел несколько дней назад, в корне отличается от того, что сейчас. Моя воспаленная фантазия рисовала самые непристойные картинки, а мозг додумывал недопустимое. Стыдно за себя и свои мысли, но прямо сейчас я их отгоняю, потому что это отнюдь не извращенное наслаждение двоих, а мука и для терпящего, и для исполняющего. Чужая пытка не вызывает отвращения, что для меня было удивительно еще и в первый раз. Любой здравомыслящий не выдержал бы и минуты кровавого представления, а я смиренно стою и наблюдаю, никто даже не планирует прогонять. Словно так и должно быть. Словно кукольный театр для одного зрителя, где выточенная шелком и лоском кукла бьется в изящных и громких припадках, а кукловод настойчиво и увлеченно дергает за ниточки, добавляя в процессию свою собственную импровизацию. Они правда гармонируют друг с другом. Каким боком в их непревзойденном тандеме затесалась моя скромная и непримечательная личность — остается загадкой, к которой вряд ли есть хоть какое-то решение. С моим положением дел и местом в пищевой цепочке я не имею права находиться выше прислуги, да и быть зрителем тоже не имею никакого права. Возможно, я завидую им. В их взаимоотношениях присутствует связь друг с другом и с высшими силами, линии судьбы пересечены уже давольно давно, не разорвать. Потому теория с чужими чувствами возымела вес и была озвучена. Все отнюдь не просто так. Заметно невооруженным, едва видящим глазом по поведению и доверию между этими двумя, но взору что-то все же мешает, только я не могу до конца понять, что именно. Словно на роговицу попала соринка и саднит, щиплет, заставляет тереть глаза до красноты, чтобы наконец-то избавиться от неприятных ощущений. Такое чувство было однажды, к человеку, кто был мне вроде друга на первом курсе университета. Почему «вроде как»? Потому что такие эмоции от друзей не получают, потому что человек, позднее ставший настоящим Дьяволом во плоти, окутывал своей непревзойденной сильной аурой и заставлял хотеть быть рядом настолько долго, насколько это вообще было возможно. Хотелось рассматривать каждую мелкую деталь внешности, слушать низкий бархатный голос, хотелось любить и быть любимым, чертовски хотелось касаться. Но всему не суждено было произойти, становление Намджуна, как человека калечащего и убивающего, произошло за рекордные сроки. Мне пришлось пресечь любое дальнейшее проявление, любое возможное продолжение, ведь на кону стояла собственная безопасность. Все чувства были закрыты на тысячу замков, оплетены массивными цепями «правильности» и погружены в яму сожаления. Я клятвенно обещал, что больше подобного не повторится, но снова происходит рецидив истории, только более болезненный и на порядок невозможный. — Нога! Режь правое бедро! — кричит Чимин, а я аж вздрагиваю, ненадолго ушел в свои мысли. — Испорчу брюки, — спокойно парирует Чонгук, а я поражаюсь такой выдержке, потому что самого немного потряхивает, но подобный опыт бесценный и до одури захватывающий. — Плевать, давай! — и Чонгук втыкает скальпель в бедро, со скрипом ткани пуская струю горячей крови, что пахнет действительно сладко, прямо на свою черную рубашку. В прошлый раз я подумал, что зажжены ароматические свечи, но сейчас отчетливо понимаю, что букет насыщенного аромата исходит непосредственно от Чимина. — Тэхен, мы надолго, можешь пойти читать дальше. — Спроси его, — возвращаю к прерванной теме, а господин не сразу понимает, о чем я, отрываясь от дела и вопросительно глядя в мою сторону, но мимо. Чимин снова вопит, дергаясь, и прежде чем переспросить, Чон режет левое бедро одним аккуратным движением, поднимаясь с колен, чтобы продолжить уже на оголенной спине. — Ты уверен в своих догадках? — опасливо, спокойствие на мгновение улетает, а новый извилистый порез опускается между лопаток. — Просто спроси. — Да что вы там собираетесь спрашивать? — орет Чимин, бросая замыленный взгляд на меня. — Спрашивайте уже, черт бы вас побрал! — Ты его любишь? — решаюсь, а Чонгук замирает, как и Чимин, оба смотрят на меня, но лишь один видит яркий и цветной образ. — Ты любишь Чонгука, Чимин? Только ответь честно, иначе тебе никогда от своей боли не избавиться. — Да ни в жизнь! Меня черти быстрее сожрут, чем я полюблю этого эгоистичного садиста! — на повышенных тонах отвечает, а я даже усмешку пропускаю, но сразу же закусываю губы, потому что единственная вполне себе логичная теория только что потерпела провал. Из уравнения выкинули константу, теперь оно неверное. И в какую сторону двигаться дальше? — Три столпа проклятия, Тэхен, обрати… — визжит, снова дергаясь, — Ебаный в рот! Режь, блять, уже, Чонгук! — нож снова рассекает плоть, а на лице господина уже подобие неприкрытой агрессии. Мой вопрос разозлил? — Три столпа проклятия? — Правило треугольников, о нем будет во второй части, — сурово объясняет Чонгук, проводя лезвием в области поясницы, и пускает новую порцию сладкой, действительно, вони. Надолго меня не хватит. — Зеркала… — Чимин с трудом дышит, но говорить все же пытается, — Пыль и растения. Для всего нужно хотя бы три точки опоры, — меня вдруг неожиданно осеняет воспоминанием, которое, казалось бы, не к месту и не ко времени, но отчетливо вырисовывается в памяти. И мою озадаченность Чимин почти ясным взором видит, — Что пришло в твою головушку? — Опорные треугольники Джанета Келли? — книга, которую дедушка Юн постоянно перечитывал и даже рекомендовал, но я все никак не мог взять в руки, потому что слишком большой объем, около тысячи страниц, да еще написана на сложном научно-философском языке. Мне пришлось бы потратить не один год, чтобы хоть что-то понять! — Понятия не имею, о чем ты! — цедит сквозь зубы, принимая новый порез на своей горящей огнем коже. — Чонгук, мне надо домой, но я скоро вернусь, — быстро кидаю, с шокированной физиономией улетая в коридор и не дожидаясь одобрения. А дальше быстро впрыгиваю в теплую одежду и, минуя кровавую лужу у двери, оказываюсь на морозе, чтобы со всей скорости рвануть по самому короткому пути, который только существует.