Хрустальные

Существование всего на планете не обходится без огромного количества давно открытых законов в различных сферах деятельности, будь то точные науки, естественные процессы организмов или словесные умозаключения о философской составляющей мира. Ко всему происходящему можно найти определённый подход: записать в схемы, таблицы, формулы, нарисовать рисунки, рассказать в стихах или в обыкновенной разговорной прозе. Человек всегда пытается найти объяснение, конечно же, не всегда это действительно удается. Но одно правило нерушимо — «три точки опоры». Без него никогда не будет баланса, а если он все же есть, то человеком подобное влияние называется магией, фантастикой, сверхъестественным. Вот только если копнуть глубже, то третий элемент треугольной опоры все же можно найти. И в большинстве случаев, связанных с магией, он является эфемерным субстратом: необозримый, неосязаемый, безвкусный, беззвучный и не пахнущий ничем, но чувственный и мощный по своей энергетике. Мир держится на треугольниках, не важно каких: материальных или мысленных. Для перестраховки добавляют четвертую точку опоры, пятую и так до бесконечности… В человеке тоже есть крепкое трио: ум, тело и душа. Без них человека нет. Что-то ослабевает, другое берет верх, компенсируя убытки и восполняя нарушенный баланс. Разорвать треугольник, значит лишить тверди под ногами. Нарушить баланс, значит убить, но точно ли следующий этап смерть? Ум конечен, тело недолговечно, а душа… она бессмертна, она существует за гранью, но дает о себе знать в деталях, что заметны невооруженным взглядом, и их можно почувствовать. Душа является самым сильным субстратом, ее возможности безграничны, только не каждый знает о подобном феномене, предпочитая вариться в глубинах собственной привычной среды. Душа открывает намного больше дверей, чем острый ум и физически сильное тело. Душа имеет свойство определять реальность, она может управлять не только миром внутренним, но и окружающим, ее сила в вере, а вера способна совершать невообразимое. Магии не существует только для неосведомлённых, а пытливые умы давным-давно пользуются ее благами, заглядывая в кладезь бесконечных ресурсов и конструируя свою собственную жизнь таким образом, каким способны выдержать и каким позволяют это сделать внутренний баланс и внешний. Любое отклонение чревато последствиями, и об этом знал каждый, кто однажды к незатейливым способам прибегал, называя расплатой. — Мы закончили, — я аж вздрагиваю, ибо Чонгук пугает своим неожиданным появлением. Понятия не имею сколько прошло времени, но тяжеленный талмуд Джанета Келли мне уже все бедра отдавил. Господин Чон успел переодеться в чистую одежду и даже принять ванну. Влажные волосы сосульками спадают по бокам лица, делая его еще более загадочным и изящным. Я буквально засматриваюсь, — Нашел что-нибудь? — Да… — ненавязчиво сдерживаю смущенный смешок, прочищая горло. —Не особо, тут все в общих чертах, — хоть чтение и прервали, но изучать подобные труды слишком тяжело. Половина информации проходит мимо внимания, запоминается лишь то, что я уже слышал непосредственно из уст Чонгука и видел на страницах журнала. И это довольно странно, потому что он утверждал, что все вычитал в дневнике Посредника. Сразу появляется вопрос: кто такой Посредник и почему один из немногочисленных экземпляров энциклопедии находится в библиотеке дедушки Юна? Догадка, что дедушка Юн и есть Посредник, недопустима, хотя единственная и вполне объясняющая совпадение. — Как Чимин? — Прибирается в подвале, — Чонгук подходит к широкому кожаному креслу, устало приземляясь и сразу же расслабляясь. — Его приступы участились… что-то с нами происходит, я не знаю, что именно. Четверг теперь стал каким-то плавающим, — вздыхает, потирая пальцами слепые глаза, — Неизвестно, когда случится следующий раз. — Сочувствую, — почти шепотом. Я аккуратно прикрываю тяжелую книгу, перенося на диван, чтобы дать ногам немного отдохнуть, ужасно затекли, слишком сильно увлекся. — Что изменилось в последние несколько недель? — Чонгук открывает лицо, задумчиво вглядываясь в пустоту, — Может, все же есть причина? — Оба думаем, что причина в тебе, Тэхен, — до всего случившегося Чонгук говорил, что причина в условии проклятия. Теперь мнение поменялось? — И что я такого сделал, что боль Чимина стала проявляться бесконтрольно и в любое время? — очень абсурдно звучит, но в данных обстоятельствах все именно так. Если снова скажет про пыль и растения, я не удержусь от истерического смеха, станет последним гвоздем в крышку гроба, куда я похоронил свое здравомыслие в тот день, когда впервые услышал. — В тебе тоже какие-то изменения произошли? — Я стал все чаще пересматривать смысл своего существования, свои принципы и убеждения. Стал думать, что для меня приемлемо, стал чувствовать дом немного иначе, даже ловил себя за наблюдениями происходящего вокруг, когда особо не планировал. — Превозмогая себя, ищешь истинный путь, — шепчу под нос, погружаясь мыслями в ранние размышления, а глазами в сухие ладони на скрещенных ногах. — Что? — с запозданием реагирует Чонгук, а я могу лишь улыбнуться, ибо в расслабленном состоянии он больше похож на самого обычного человека, чем на сурового самовлюбленного эгоиста с диктаторскими замашками. — Что для тебя любовь, Чонгук? — иду напропалую, ибо из условия проклятия я точно выяснил, что чувственная составляющая играет большую роль в его снятии, только вот не совсем понятно, как именно это может произойти. Что такого нужно сделать, какое заклинание прочитать, какую жертву принести, чтобы Чонгук вновь увидел тусклые краски мира и ощутил вкус любимой еды и кофе, а Чимин перестал чувствовать бесконтрольную боль? — В моем понимании: только любовь способна рушить невозможное и давать еще больше сил для борьбы, — помогаю мыслям Чонгука, потому что он молчит, а тишина напрягает. — Думаю, Чимин тебя проклял потому, что видел в тебе лишь человека неспособного любить и сочувствовать, он называет тебя эгоистом даже сегодня. — Эта моя кара за тщеславие, гордыню и высокомерие…— звучит глухо, словно признание. — Я потерял то, что любил больше всего, потерял самого себя, — хмыкает, а следующее проговаривает по слогам с неким разочарованием в собственном существовании: — Безликая и никчемная тень некогда успешного и полноценного человека, — пауза, а я не рыпаюсь вставить что-то еще. Он подбирает в голове слова, а я жду и слушаю тихое тиканье настенных часов, что показывают девять вечера, — Для меня существовала только любовь к себе, я не растрачивал чувства на право и налево, всегда презирал страдальческие отношения моего брата. — Почему страдальческие? — Они постоянно ныли друг по другу, практически не расставались, страдали в одиночестве… я их не понимал, — почему кажется, что прямо сейчас Чонгук понимает гораздо больше? — Что изменилось? — Теперь знаю, что такое хотеть быть рядом и дышать одним воздухом, потому что в одиночестве начинаешь задыхаться. Я осознал, каково одиночество на самом деле и каково чувствовать искренность, — тяжелый вздох. Его слепой взгляд направлен в потолок, а у меня мурашки по коже бегут, слишком болезненные слова, и отчего-то есть желание примерить каждое на себя, но я не имею на это никакого право. — Всю жизнь меня окружали лжецы, лицемеры и еще более эгоистичные люди, чем я сам. Мой идеальный образ безразличия ко всему и всем — защита, выстроенная годами. Было удобно и комфортно, но никто этого не понимал, потому что всем на меня было по-большей части плевать, и я этих людей не виню. Обиды перешли в стремления, а те, в свою очередь, в цели. Я сумел доказать, что независим ни от кого, и что никогда в жизни не попрошу чьей бы то ни было помощи. Мои принципы раздражали многих, Чимин их возненавидел, а когда Мингук умер, решил поквитаться, ведь страдать ему одному было невыносимо. Я очень хорошо подошел на роль виноватого, все карты сошлись. — Слова возымели вес, сподвигнув на плохо рассчитанные действия, — дополняю рассказал, потому что уже не один раз все обговаривалось и прочитывалось. — А ты чувствуешь вину? — В последнее время все больше и больше, — спокойно, а мне крайне интересно, что послужило смене мнения, ведь он так уверенно писал о своей невиновности. — Мне жаль, что из-за моих слов ты потерял родителей, — второй раз говорит подобное и второй раз кроме кратковременного укола скорби, лишь благодарность за сказанное. Чонгук правда не виноват в том, что брат поступил так халатно по отношению ко многим. Я его не оправдываю, лишь взвешенно проматываю в мыслях свое собственное виденье катастрофы. Если так посудить, в многочисленных смертях виновата система нашего государства, где богатые позволяют себе отнимать у бедных скудные блага и свободу, воруют ресурсы, перепродают или прячут его где вздумается, выходят сухими из воды и с набитыми деньгами карманами. Все бесчинства высших вынуждают идти на крайние и особо опасные меры. У Мингука было все, что можно пожелать, но было и недовольство, что похвально. Он осмелился пойти против системы, потому что только у него была возможность и средства, являлся частью элиты, как и Чонгук. Бедным остается лишь терпеть, перебиваясь с зачерствевшей крошки хлеба на протухшую в водопроводе воду, они никогда не смогут дать отпор, сколько бы не пытались. — Спасибо, — грустно улыбаясь, я все же произношу то, что хотел еще тогда, а Чонгук приподнимается в кресле, опираясь локтями в колени. — Ты правильно думаешь на… — останавливается, поджимая губы. — Любовь? — помогаю сориентироваться в словах. Ему словно неприятно произносить окончание фразы. — Да… — едва слышно, на лицо тенью падает некая печаль, словно вспоминать о чем-то не хочется, да и говорить тоже. — Я подумал, что одна из составляющих проклятия чувственная, все же оно завязано на ненависти, — сразу объясняю свою догадку, а Чонгук пропускает ухмылку. Да, понимаю, как звучит, ведь каждая сказка заканчивается пресловутым поцелуем истинной любви и герои в конце счастливы до скончания времен. Но все ведь гораздо сложнее, не так ли? — Ненависть и любовь — антонимы, неразрывно связаны между собой… — Человек, изувеченный собственными муками, разделит одно страдание на двоих. Поможет найти истинный путь, облегчая жизнь не только себе, но и молчаливо просящему, кто без притворства примет и откроет в себе дар, что дается однажды и до скончания времен, — монотонно произносит, поднимаясь на ноги, чтобы подойти ближе к горящему ярким пламенем камину. — Молчаливо просящий — это я. Тот, кто всю жизнь отвергал все, беря обстоятельства в свои руки, и не верил в существование высших чувств, варясь в котле своей привычной обыденности. Но называть любовь даром мне даже на пьяную голову тяжело… Хотя, скорее всего, я просто противлюсь, не привык открывать что-то новое. А изувеченный собственными муками человек — это ты, Тэхен, — он поворачивается, а я замираю, впиваясь пальцами в мягкую кожаную обивку подлокотника, — Проклятие стало играть со мной и Чимином, когда ты пришел в этот дом и своей искренней помощью начал преображать все вокруг. — Баланс пошатнулся, — произношу одними губами, возвращаясь к треугольным опорам. Многое обретает смысл, но признать чужие слова о том, что чувства направлены в мою сторону, я не могу. Даже в больных мечтах не могу, хотя присутствует огромное желание претворить в реальность. — Я не умею говорить о том, что чувствую, мне так странно об этом заикаться, ты бы знал… — усмехается, мотая головой, а мне страшно, меня начинает потряхивать на месте, и Чонгук все прекрасно чувствует, — Ты дрожишь, — что и требовалось доказать, — Я тебя пугаю? — Лишь ситуация, в которой я оказался. — Проклятие? — предполагает, но не попадает. — Твои слова. — Твои артерии бешено бьются, — он даже их чувствует? Я не знаю почему, но резко вскакиваю на ноги. — Прости, я не хотел… — чужие руки вылетают по направлению ко мне, а я не знаю куда деться. — Не сто… — Я надеюсь, вы без меня успели что-то придумать? — перебивая, вскрикивает с порога гостиной все еще окровавленный Чимин и усталой походкой двигается к нашему противостоянию здравомыслия и эмоций. А у меня сердце пропускает удар от неожиданности чужого появления в одной лишь набедренной повязке из некогда желтой рубашки. — Чего вы тут стоите такие напряженные? — Наконец-то, закончил, — констатирует Чонгук, снова цепляя на себя маску серьезности и невозмутимости, а у меня глаза размером с блюдца, да еще и появление Чимина в откровенном виде выбивает почву из-под ног. — Мне нужна одежда. — Пойдешь домой голый, я не дам свою. — Но, Чонгук! — Нет и точка, — строго, а Пак топает правой ногой словно капризный ребенок. — Ты сам прекрасно знаешь причину. — Но полотенца ты же мне давал, а я ими, вообще-то, везде вытирался. Ты же даже слова мимо не сказал! — Потому что я их заказываю специально на случай твоих визитов, чтобы позже выкинуть. Они не мои. — У тебя новой одежды, что ли, нету? — Нет! — Я дам свою, подойдет? — решаю вклиниться, чтобы не разворачивать спор еще сильнее, и так на повышенных тонах разговаривают, а голова безбожно болит от нескольких потрясающих дней. Чимин сразу же бросает на меня взгляд. — Могу дать только ту, что на мне сейчас, — жестом указываю на черный рабочий костюм. Только вот стирал я его последний раз три дня назад. — Студенческая форма нужна завтра, уж простите, — Чимин кривится в отвращении, но оно и понятно, вряд ли кто-то захочет носить вещи после прислуги. — Ладно. Если других вариантов нет, то я надену, — нехотя указывает в сторону холла, а я киваю, разворачиваясь, но Чонгук не дает уйти. — Черт! Чимин, от тебя одни проблемы. Жди здесь, — и сам уходит, оставляя нас с недоумением на лицах. Но я могу хоть облегченно выдохнуть, ведь не придется отдавать свои скромные поношенные вещи представителю высших. Тишина, воцарившаяся между двумя почти что незнакомцами, напрягает сильнее обычного. Интересующие вопросы, что из недоумения превратились в настоящий снежный ком, распирающий голову изнутри, я не могу просто взять и задать, ведь Чонгук все еще слышит, хоть находится совершенно не здесь. А Чимин просто стоит, скорее всего, тоже знает, что лишнее сказанное будет без сложностей поймано. Потому не произносит ни слова, лишь смотрит в одну точку со скрещенными у оголенной груди руками. Чимин красивый, теперь я вижу его воочию и близко, а не на переднем водительском сидении дорогого по всем меркам автомобиля, когда он забирает Гёнму из института, или с привязанными под потолок руками, когда его всего разрывает на части от нестерпимой боли. Я должен был сразу его узнать, но память не хотела выдавать из головы известный факт. Тогда он был с завязанными красной полоской ткани глазами и испачкан кровью не больше сегодняшнего. Его тело, словно скульптура из-под руки талантливого создателя. Зависть, никогда ранее не просыпающаяся, прямо сейчас заставляет засмотреться и сопоставить со своим собственным телом, принимая поражения в личном противостоянии с самим собой, а он о немой борьбе даже не подозревает. Чимин точно представитель элиты. Должно быть, много сил и времени было потрачено для того, чтобы добиться подобного результата. У меня нет ни времени, ни тем более сил. Он прекрасен в моих глазах, далеко не странно, что его когда-то полюбили, странно лишь то, что Чонгук мои предположения отвергает, ведь не влюбиться с первого взгляда в этого молодого мужчину попросту невозможно. А они уже три года провели наедине друг с другом, откровенно раскрываясь каждую неделю и схлестываясь телами в кровавом танце избавления от боли. Такие сильные эмоции должны были хоть немного сблизить. Почему-то мне кажется, что Чонгук не договаривает, а Чимин ложно отрицает то, что видно зрячим взглядом. Они близки, только уровень их близости мне не ведом. — Чимин, могу я задать вопрос? — он непривычно точно переводит свои уставшие глаза на меня, вздыхая, и подходит ближе к камину. А я чувствую, как в висках болезненно пульсируют сосуды. — Попробуй, — вот в таких вот мелочах и проскакивает их близость. Говорит тем же тоном, что и Чонгук, использует точно такое же неоднозначное слово. — Как звали колдуна, который дал тебе средства и знания для проклятия? — да, терзающий вопрос, на который Чонгук точно не знает ответ, потому что Чимин ему так и не рассказал. А сейчас расскажет? Пересилит ли себя, зная, что Чонгук его слышит? — Он называл себя Кон Чонсон . — Как справедливость? — Да, — кивает, едва ли улыбаясь. Я искренне благодарен, что он решил не молчать, хотя понятия не имею, как смогу использовать эту информацию, ведь колдун давным-давно пропал. — Только это не настоящее имя, а псевдоним. — Можешь рассказать, где ты его нашел и как он выглядел? — Один знакомый посоветовал, отправил меня на предприятие по обработке пиломатериалов, — что? Нет, только не туда! Нет-нет… — К нему было сложно подобраться, потому что на тот момент этот старик уже не практиковал магические штучки, лет пять как прекратил. Работал себе и работал на хорошей должности, мой визит его вывел из себя. В первый раз он меня даже выставил с охраной, а второй раз выслушал мои мольбы со слезами и все же решил помочь, не за бесплатно, конечно же. Я отвалил кучу денег, — усмехается, качая головой. Скорее всего сумма была баснословной, страшно представить количество нулей. — А насчет внешности я мало могу сказать, он был в рабочей униформе и в средстве защиты дыхания от деревянной пыли, как и все на том предприятии. Отличительных черт, кроме длинных седых волос, убранных в хвост, я не назову, — под нужное мне описание его слова не подходят. И даже не знаю, облегченно выдохнуть или напрячься еще сильнее. — Почему ты был уверен, что проклятие сработает? — Я не был уверен, но пошел на риск. Кто вообще верит в магию в наше время? — Никто, — пожимаю плечами, а Чимин хмыкает, признавая ответ правильным. — Когда этот мужчина исчез? — Через полгода года примерно, я к нему еще пару раз заходил, расспрашивал… точнее истерил и закатывал сцены, — странно слышать такое признание, — Не думал, что сам попаду под действие чар, — усмехается, качая головой. Ну а кто бы на месте Чимина не пошел выяснять причину еженедельной боли? Я бы тоже пошел, избавление от тягот в человеческой природе заложено на инстинктивном уровне. Все хотят спокойствия и умиротворения, Чимин не исключение. — Он мне ничего такого дельного не сказал, но твердил, что за все должна быть расплата, и о ней меня предупреждали. Я то думал, что деньгами оплатил, но все далеко не так. — А потом он исчез? — Да, словно его и не было вовсе, словно никогда на том предприятии не работал. — Стер память? — Чимин пожимает плечами, направляя раскрытые ладони по направлению горящих в камине поленьев. — А где ты нашел дневник Посредника? — Он от меня им отмахнулся в последнюю нашу встречу, пригрозил, чтобы я никогда больше не появлялся на пороге, иначе моя боль будет еще невыносимее. — Жестоко. — Он был прав, я не должен был вламываться к нему, тем более не должен был что-то требовать. Я удивлен, что мое положение не усугубилось еще в тот раз, когда я разбил ему бровь, потому что был несказанно зол на все произошедшее. — Ты его ударил? — глупый вопрос, но вылетает автоматически в перемешку с шоком. — Вот уж терпеливый этот господин Кон, — не Чонгук пожелал бы его убить, а Чимин. Должно быть, именно поэтому просьбу Чонгука отвести его в колдуну Чимин не выполнил. Страх и злость стали весомой причиной больше не пересекаться. — А что насчет тебя, Тэхен? — я поднимаю вопросительный взгляд, хмурясь. Что он хочет от меня услышать? — Каково это — знать, что находишься в доме причины смерти твоих родителей? — как холодной водой в лицо по утру, моментально пробирает до самых костей. Зачем так жестко и грубо-то? Нормально же разговаривали! И ведь Чонгук все это точно слышит. — Его руки чисты, он действовал из собственных интересов и лучших побуждений, каждый имеет право на цели, — уверено говорю лишь то, о чем правда думаю, прямо сейчас нет смысла врать, и я не лицемерю перед господином, чьи уши в каждом квадратном сантиметре дома. — Благими намерениями вымощена дорога в ад. — Он уже в аду, как и ты, Чимин. — Ты его не винишь в их смерти? — недоуменно, будто я обязан пойти и выпустить из револьвера пулю в лоб, чтобы отомстить. Но нет, я так не поступлю. Чонгук мне не враг, а вот насчет Чимина спорно. — А почему ты не винишь Мингука в смерти сотни человек? — чужое лицо резко искажается, словно готовится выплеснуть очередную порцию гнева. Но он сам начал эту тему, пусть теперь терпит. Я уже всех давно простил и отпустил. А вот насчет него не могу сказать того же. Должно быть, он все еще любит усопшего брата и винит Чонгука во всех грехах, но умело скрывает этот момент. — Ведь он не до конца изучил здание завода, не узнал о существовании баллонов с газом, спровоцировав мощнейший взрыв, и он поставил свою жажду поквитаться выше тебя, рискнув жизнью, где шансы выжить были половина на половину. — Говоришь, как Чонгук, — цедит сквозь зубы, а я не говорю как Чонгук, я цитирую. И, скорее всего, каждое произнесенное слово чистейшей воды правда. Чимин даже не пытается опровергать. — Вы друг друга стоите. Я теперь еще больше уверен, что кроме тебя это проклятие не снимет больше никто! — Я говорил, что от тебя одни проблемы, Чимин? — появляется на пороге обсуждаемая в последнии минуты личность и сразу швыряет в неготового принять подношения одежду, та едва ли в огонь не летит, но Чимин успевает среагировать, — Одевайся и проваливай! — сухо и резко, такой Чонгук пугает, таким он был в первую неделю моей работы по дому. До мурашек грозная аура. — А как же разговор по душам? — язвит Пак и разворачивает сверток, кривясь, потому что неудобная и жесткая форма для работы по огороду ему явно не по вкусу. — Я тебя в четверг звал, сегодня ты заявился без приглашения, вот завтра и приходи разговаривать по душам, если она у тебя все еще есть. — Ты такой чопорный, Чонгук! — взрывается, натягивая на голый торс плотную хлопчатобумажную рубаху на несколько размеров больше. Надеюсь, штаны он натянет хотя бы в туалете, пусть даже его обнаженный вид я имел возможность лицезреть. — Сочту за комплимент. — Хотя бы объясни Тэхену все, что понял насчет проклятия, иначе дело никогда с мертвой точки не сдвинется. — Без твоих советов обойдусь. Чимин цокает, закатывая глаза, и больше ничего не говорит, выдвигаясь в сторону холла. Их взаимоотношения далеки от дружеских, словно один терпит другого, прилагая чуть ли не колоссальные усилия. Теперь я четко понимаю, что каждое мое слово о теплых чувствах между этими двумя подобны сказке. Стоило увидеть воочию, как та предыдущая теория, что я имел смелость высказать, терпит разрушительный крах. — Чонгук? — он отзывается мычанием, — Ты все слышал? — очередной глупый вопрос, но я все равно его задаю. — Да, — хмыкает, — Не думал, что ты начнешь меня защищать. — Я не защищал, — чужые брови выгибаются от удивления, — Я сказал то, что думаю. — Все равно спасибо, еще никто не был на моей стороне, — каждая его благодарность колючей болью окликается в сердце, ведь он никогда никого не благодарил, не умел этого делать. А теперь все чаще произносит «спасибо», направленное мне. Это льстит, но в то же время разрушает что-то внутри. — Что Чимин имел в виду под «все, что понял насчет проклятия»? — он усмехается, не снимая с лица кривоватую улыбку и подходит чуть ближе к камину, где до этого стоял полуголый Пак. — То, что я каждый день в любое твое действие и твой звук все больше и сильнее влюбляюсь. У меня аж ноги подкашиваются, а задницу прибивает к дивану с громким шлепком, ибо выдержать подобное заявление нет ни малейшей возможности. Сражает наповал, а сверху придавливает глыбой искреннего непонимания. — Разве такое возможно? — пробивается шепотом, но в голове звучит неистовым криком, ибо желание быть ближе к этому неоднозначному человеку было большим, но столкнувшись с произнесенными вслух словами, я осознаю, что мне страшно ответить чем-то подобным. А может и вовсе не надо отвечать? Я самого себя прямо сейчас тоже не до конца могу понять. — Ты правильно думал на любовь, но неправильно указал на субъект этих противоречивых чувств. — Поэтому я подхожу под условия освобождения? — Да, поэтому, — из моих сжавшихся легких выходит тяжелый поток воздуха, не оставляя внутри ничего, кроме расходящейся по телу дрожи. Чего я так испугался? — Ты не обязан отвечать, но не делай ничего, что может переклинить меня отречься от нового чувства. Возможно, благодаря тебе и тому, что ты в меня посадил, я смогу как-то избавиться от слепоты, а Чимин от боли. — Вы до сих пор не знаете, как это можно провернуть, — не о проклятии сейчас хочется говорить, но эта тема неразрывно связана со всем ранее сказанным, к сожалению. — Не знаем, но можем понаблюдать еще и поискать информацию в другом месте. — Вы не можете тянуть время, — Чимин может не выдержать свою кару, она разрастается сильнее с каждым днем, ведь Чонгук погружается в свои мысли и чувства все глубже и глубже. Только так можно объяснить участившиеся рецидивы. — Неизвестно, когда Чимина снова подкосит, — и почему прямо сейчас я думаю именно об этом человеке, когда вся жизнь переворачивается на триста шестьдесят градусов, обратно на голову, но вдаривает намного мучительнее? — На сегодняшний день наши жизни в твоих руках. Сможешь ли ты найти «ключ» к решению загадки или нет, мы примем любой исход, — он вновь решает переложить ответственность? Я не справлюсь! Я не могу распоряжаться и выбирать чужое будущее! — Это жестоко по отношению к вам, — да и по отношению ко мне тоже, но лучше о подробном умолчать. Они поймали надежду за хвост, разочарование — последнее, что всем нужно. — Совсем никаких идей за три года? — он усмехается, подходя чуть ближе, а я весь аж подбираюсь, напрягая мышцы, потому Чонгук тормозит, опуская уголки губ, понимает, что мне неловко и боязно находиться рядом. — Если только поцелуй, как в сказках, — хмыкает, опускаясь на другое кресло, оно стоит ближе всего, а я не шевелюсь, прицельно разглядывая каждую последующую эмоцию на чужом лице. А глаза у него, словно потухли, словно на хрустале образовалась пелена многолетней пыли. И, кажется, запах затхлой взвеси я ощущаю даже в воздухе, а в ушах собирается глухой шум. Неужели мои слова делают что-то против, возвращая проклятие на исходную позицию? — Пыль, — тихо произношу, оглядываясь по сторонам, но упомянутой не замечаю, все точно так же. — Почему я чувствую ее запах? — господин аж напрягается, принюхиваясь. Я его расстроил? Я сделал что-то, что побудило его отречься от своих слов? Вот так быстро? — Тебе кажется, ничего не изменилось, — должно вызвать облегчение, но запах все равно пробивается к рецепторам, как в те дни, что я потратил на борьбу с заразой. — Я не понимаю, — в горле образуется ком, а сердце учащает ритм. Катализатор паники — неизвестность, где стремительные изменения чувствуя только я, а Чонгук недоумевает, хмурится, тоже пытается заметить, но продолжает говорить, что все в порядке. — Все же было нормально! — вскрикиваю, поднимаясь на ноги, а с дивана летят вверх клубы серых облаков. — Она теперь видна! — Тэхен, ее нет, все в порядке, — пыль быстро оседает в округе, хороня под собой каждую идеально чистую горизонтальную поверхность. И я об этом говорю, силясь не повышать тон, смахиваю, а на ладонях остаются мелкие частицы, сушат и без того сухую кожу. Я продолжаю твердить об этом, буквально попадаю в объятия истерии, судорожно оглядываясь по сторонам. Подбегаю к шторам, а те все так же пускают воздух серые облака после резкой встряски. Закашливаюсь, чувствуя грязь в носу и горле, она попадает в легкие. — Тэхен, успокойся! Все чисто! — Чонгук подбегает, хватая меня за обе руки, крепко сжимая, впервые касается меня, а я пораженно смотрю замыленными глазами, из которых начинают течь слезы не из-за того, что что-то попало, а из-за того, что до жути обидно, ведь все возвращается обратно. Все, над чем я так долго работал. — Тэхен, поверь мне, пыли в данную секунду нет, тебе кажется, — я не реагирую, просто замираю, глядя точно на потускневший хрусталь в чужих глазах. — Ты давно спал? А кушал давно? — не отвечаю, потому что не помню, будто из головы разом вылетели все воспоминания. — Не молчи, Тэ, пожалуйста, ответь хоть что-нибудь! — умоляет, а спустя мгновение, я уже чувствую мокрой щекой кожу чужой теплой шеи, а слух улавливает бешеное биение сонной артерии, что на долю секунды погружает в нечто, подобное умиротворению, притупляя расходящуюся по голове боль. — Что с тобой происходит? — шепчет куда-то в волосы, и я чувствую чужие ладони на спине, что успокаивающе гладят, призывая поверить. — Пыль отступила благодаря твоему непосильному труду и искреннему желанию помочь, но после смерти растений ее правда было намного больше. — Нарушили баланс. — Ты здесь? — отстраняет немного, обхватывая горячими ладонями щеки, а большие пальцы смахивают дорожки соленой влаги. Оказывается, такие жесты очень приятные, если бы только внутри не бурлил страх, но прямо сейчас по сторонам я не смотрю, только лишь в слепые глаза, что снова отливают интерференцией. — Ты меня напугал, — а я все еще напуган. — Посмотри вокруг, Тэхен, здесь пахнет чистотой, я ее чувствую, — я мотаю головой, отказываясь. Все еще страшно осознавать, что все труды насмарку, еще тяжелее понимать, что все привиделось, ведь объяснений подобному нет и не будет. — Кажется, я сошел с ума, — совсем тихо. Прикрыв веки, я делаю тяжелый вдох, а вместо затхлого воздуха, внутрь проникает едва ощутимый запах свежести, будто озон после грозового ливня. Я все же делаю попытку взглянуть в сторону дивана, готовясь увидеть покрытое серой пеленой помещение гостиной, а в голове словно что-то переключается со свистом. — Ее нет… пыли нет. — сердце на секунду приостанавливается, заводясь с новой силой. — Господи, я правда сошел с ума, — зарываюсь лицом в ладони, неосознанно припадая лбом к чужой груди, чтобы скрыть накатывающие новой порцией слезы. А Чонгук не отталкивает, прижимая крепче. Надолго меня не хватает, ведь здравомыслие вновь берет бразды правления над телом, и я сам отшатываюсь на пару шагов назад, ошарашено глядя, словно совершил тяжелый грех. — Прости. — только вот грех это слишком приятный, а еще ужасно неловкий и смущающий. — Почему мне кажется, что проклятие приняло тебя в качестве третьей опоры? — тянет задумчиво, а я прямо сейчас думать совсем не способен. — Почему мы нарушили баланс? Что ты имел в виду? — он задает вопросы, а я не могу найти ответы, в голове словно вакуум образуется от вопросительной интонации. — Я не могу ответить, мне надо прийти в себя, — решаю сознаться, иначе конструктивного диалога не получится. — Спроси меня об этом завтра, пожалуйста. — Хорошо, — благо, Чонгук понимает, — Прости, если перешел границы, — машинально качаю головой и вздыхаю, ведь жесты он не видит. — Все в порядке, — заверяю, но голос проседает, ведь отнюдь не в порядке: от обычных поддерживающих объятий сердце зашлось тахикардией, а голову разрывает понимание произошедшего. — Я пойду займусь ужином и уборкой, осталось не так много времени, — да, решаю просто-напросто сбежать, а меня никто и не держит. Чонгук выделяет драгоценное время, чтобы смог привести мысли в норму. Я быстрым шагом устремляюсь на кухню, больше не оглядываясь. Не хочу видеть разочарование и грусть на прекрасном лице, не хочу даже думать о том, что своими словами мог как-то задеть. Чонгук заслуживает быть освобожденным как никто другой, достаточно настрадался. Только я не знаю, получится ли именно у меня всех спасти.

***

Пыль. Я на протяжении последнего часа выискиваю ее в каждом углу. Пока готовлю ужин, пока раскладываю дымящиеся блюда на стол, пока иду по идеально чистой лестнице до гардеробной на втором этаже, где кроме шкафа с постельными принадлежностями вся остальная вмещающая мебель пуста. Даже оборачиваюсь назад, словно грязь меня преследует или прячется, существует вне поля моего зрения. Мозг горазд на обманы восприятия, если сил на удержание ясного сознания нет никаких. Я нормально не спал довольно давно, поесть смог, когда готовил, но бодрости духа не прибавилось. Хочется просто лечь и прикрыть глаза, но есть еще одно дело. Подхватив комплект бордового шелка, я аккуратно прикрываю дверь, останавливаясь в коридоре. Мне предстоит зайти в комнату господина, туда, где я не был больше недели. Паника подкатывает с каждым шагом до необходимой цели, а дверь ощущается преградой, которую если переступлю, то обратно не вернусь. Это дом Чонгука, все здесь его, как часть руки или ноги, как часть внутреннего мира. Он чувствует каждое движение, каждый поток воздуха при особенно сильном выдохе, каждый тихий звук — шорох белья в моих руках. Он чувствует меня совсем близко, словно я прикасаюсь не к ручке двери, а беру его руку в свою. Я до сих пор фантомно ощущаю, как он схватил меня за запястья, как прижал к себе, такому теплому и живому, как успокаивал мягкими ладонями, как дышал в растрепанные волосы, шепча, что все в порядке. В его объятиях спокойствие, но далеко от них лишь страх, что все вернется обратно на исходную позицию, потому что я понятия не имею, что должен чувствовать в таких ситуациях. Это не похоже ни на один из прошлых опытов, наверное, вся причина в магии, меня словно гипнотизирует, я сам не свой. Было интересно эти несколько дней погружаться в чужую историю, но становиться отрывком на страницах в журнале я не планировал. А теперь ощущение, что являюсь частью чего-то мощного и неконтролируемого, словно закручивает в огромной кокон неизвестности, откуда не выбраться по собственной воле. С тяжелым выдохом я толкаю полотно двери от себя, вглядываюсь в темноту. Окна зашторены, до выключателя еще нужно добраться, а ступить за порог боязно. Позади слышится скрип петель, а позже и хлопок. Господин вышел из кабинета. — Ты перерабатываешь, Тэхен, — мягко произносит, а я не оборачиваюсь. Его голос дает толчок в спину, что с последним на сегодня делом надо закончить побыстрее, время подбегает к одиннадцати ночи. — Ужин уже готов. — Знаю… — он делает еще пару шагов босыми ногами, но я не понимаю, в каком направлении, я его не чувствую так, как он меня. — Если хочешь, можешь остаться на ночь, я не против. Можешь занять любую свободную комнату, — предложение заманчивое, но мне смелости и наглости не хватит воспользоваться гостеприимством, точно не в доме, что выдает каждое мое действие, и не в том состоянии, что давит мощным напряжением в присутствии Чонгука. — Благодарю, но я быстро сменю постельное и пойду домой, — киваю сам себе, краем уха улавливая пропущенный смешок. — Ты устал, не отказывайся, — и спускается на лестницу, направляясь точно в столовую. На ватных ногах, я ступаю в темноту чужой комнаты, нашаривая на стене старенький рубильник. Свет тусклый, но его достаточно, чтобы видеть все пространство вокруг в теплом полумраке. Как и говорил Чонгук: ни следа залетевшей грязи, хоть убирались здесь давным-давно. В других комнатах рядом с иссохшими растениями живут фикусы и спатифиллумы, но не здесь, так и не было возможности посадить новое. Когда-то широкие листья домашних пальм грустно опущены книзу. Почему я не выкопал умершую зелень, когда только увидел или когда позже в других комнатах пересаживал, и сам не знаю, словно мне что-то не дало даже мысль подобную допустить. Возможно, это и есть те самые происки магии, но я не уверен в своей догадке. Четыре подушки, одеяло и простыня… казалось бы, ничего сложного, но прямо сейчас ощущается чем-то непосильным и безумно трудным. А боль в голове все сильнее и сильнее разрастается, делая руки слабыми, а ноги неуправляемыми. Я плетусь до кровати, опуская стопку свежего белья на тумбочку с канделябром и нетронутыми свечами. Быстро заменить не получится, но я постараюсь, ибо такими темпами до дома не дойду, упаду посреди дороги лицом в снег и больше не встану. Радуюсь лишь тому, что завтра всего три лекции, и домашнюю работу делать не нужно. Но нужно еще же выжить, чтобы встать утром на две ноги, а не слечь с какой-нибудь жуткой болезнью на несколько дней сразу. Я перерабатываю, да, но я знал, на что шел, и готовил себя к этому. Просто так получилось, что многое навалилось за один раз и в короткий промежуток времени. Если больше никаких неожиданностей не будет, может и вернусь в привычную колею серой будничной тоски. Только кажется, что сюрпризы, какими бы они не были, не закончатся, а станут проявлять себя все чаще, ведь я ввязался в то, что мною не учитывалось в самом начале работы. Магия, чтоб ее! А теперь еще и признание, слетевшее с уст господина. Оно меня очень сильно пошатнуло, а в какую сторону — непонятно. Я не знаю, как должен реагировать на подобные слова, потому что уверен, что его чувства ко мне невозможны, он меня даже не видит, лишь ощущает присутствие, эфемерный и уловимый осязанием и слухом образ. Глупо отрицать, что он мне не нравится как объект воздыхания, ведь при нем есть все, что необходимо для завоевания сердца. Полагаю, в прошлом у него много поклонников было. Такая внешность, загадочный и проницательный взгляд, острый ум, манерное поведение, холодный характер, несметные богатства, огромный особняк с владениями в виде сада на заднем дворе и автомобиль, похороненный в гараже за ненадобностью, — все это делает его желанным многими. В том числе и мной. Я только и могу, что желать, но никогда не встать нога в ногу и рука об руку. Никогда. Если все же зрение вернется, Чонгук разочаруется, увидев, какой я на самом деле, какое отражение я вижу каждый день по утру в узком зеркале на стене перед выходом на учебу, которую ненавижу всей душой. Он разочаруется, узнав, что я перебиваюсь с крошки хлеба на ужасно соленое сало и никак за собой не слежу, потому что нет ни сил, ни времени, потому что все ресурсы вкладываю в выживание, а не в жизнь. Он разочаруется, если до него долетит слух, что я когда-то был связан с Ким Намджуном, человеком, который погряз в насилии и остается безнаказанным по сей день. Три года существую наравне с низшими, былые времена я забыл, как фантастический сон, что отпечатался на сердце черным сгоревшем пятном, ведь сейчас все иначе. Нет, я не смею жаловаться, лишь смиренно принимаю свою участь и свыкаюсь с последствиями, имея способность терпеть даже издевательства со стороны бессовестных монстров, что зовут себя превосходными. …Когда мягкое пуховое одеяло с трудом оказывается внутри шелкового пододеяльника, мои руки больше не держат. Я сгребаю старое белье в охапку, взваливая на плечо, и шаркающей походкой выхожу из комнаты, дергая рубильник. Часы в коридоре показывают половину до полуночи. Непозволительно долго провозился, а на бег от бандитов мне сил точно не хватит, как бы не хотелось прожить еще немного. Предложение остаться на ночь становится все заманчивее, но моя совесть даже в состоянии полнейшей усталости вопит, что не время соглашаться. Иду в гардеробную второго этажа с едва ли открытыми глазами, безбожно клонит в сон. Скидываю грязное белье в мешок, плюя на узел, и выхожу обратно, встречаясь лицом к лицу с господином. — Я закончил, пойду домой. — Нет. — Что? — не понимаю категоричный и суровый отказ, — Все в порядке, мне хватит времени дойти до отключения фонарей, — заверяю, направляясь в сторону лестницы, но меня останавливают за плечо, разворачивая к себе лицом. — Нет, Тэхен, ты сейчас же пойдешь и ляжешь в кровать! Твое тело кричит, что следующий шаг не выдержит. — Но я не могу… — Иногда нужно быть эгоистом и пользоваться людьми. Прямо сейчас ты имеешь возможность воспользоваться мной. Поэтому иди в гостевую комнату и поспи спокойно, тебе это нужно, — я туплю взгляд, едва ли размыкая веки, они словно свинцом наполнились, — Если переживаешь насчет моих наблюдений, то спешу тебя успокоить, по ночам я обычно рисую и ничего не чувствую, так что просто ложись спать, — если бы я был способен, то завалил бы вопросами, но на любой звук требуется энергия, а она с каждым чужим словом испаряется из организма. Я действительно хочу спать, и я правда бы не дошел до дома. — Спасибо. Все, что могу сказать, прежде чем уйти в самую первую комнату в левом крыле, чтобы быть подальше от кабинета и чужой спальни. Как только оказываюсь в горизонтальном положении, сознание разом выключается, отдавая бразды правления кромешной темноте, в которой вырисовываются красные и белые очертания неких образов, что завороженно водят хоровод вокруг иссохшего черного дерева с поломанными ветвями. И есть еще что-то в сонной фантазии, словно проблеск солнечного света. Только разгони темные тучи и пусти на умершую землю лучи, тогда и дерево снова оживет и фигуры станут четче, но некая сила не дает преодолеть путь, отбрасывая назад. И надо понять, что же это такое на самом деле.