***
Тихое шуршание постельного белья возвращает затуманенный дремой мозг обратно в реальность, заплывшую хронической чернотой. Не думал, что смогу заснуть, хотел ведь разбудить Тэхена, потому что будильников нет, а меня самого сморило. Чуть не проспали. Обычно, я могу уснуть, если все же пытаюсь, ближе к пяти часам утра, валяясь в отключке до полудня. А сегодня не помню, когда отключился, но прямо сейчас чувствую себя выспавшимся и бодрым, каким давно не был. Надеюсь, Тэхен тоже смог отдохнуть. Часовая стрелка через несколько минут пересечет семерку, самое время встать с кровати и сделать вид, что в чужое личное пространство никакого вторжения не было. Увидь меня рядом, неловкости не избежать. Потому я медленно перекатываюсь к краю, вслушиваясь в шорохи, но Тэхен лишь мило причмокивает, продолжая сопеть. Должно быть, слишком сильно вымотался за последние дни. Как же хочется дать отдохнуть подольше, но планы зовут и желают быть выполненными. Спустившись босыми ногами на пол, обхожу кровать по дуге, чтобы удобнее было будить. — Тэхен, — никакой реакции на зов, — Тэхен, — чуть громче шепота произношу и нашариваю ладонью чужое плечо, слегка потряхивая, — Ну же, вставай, уже семь часов утра. — Хосок, отвали, будильник еще не прозвенел! — недовольно бурчит, скидывая мою руку и переворачиваясь на другой бок, а мне весело, меня спутали, должно быть, с тем самым Хосоком, кто решил позвонить ночью, потому что волновались всей квартирой. Совсем забыл о неожиданном звонке. — Здесь нет будильников, — говорю привычным тоном и чувствую, как тело на кровати моментально напрягается. — Господин… Чонгук? — подрывается в сидячее положение, — Сколько времени? — Ты не опаздываешь, — слышу облегченный выдох, — Можешь воспользоваться моей ванной, там есть все необходимое, найдешь, — вылетает как приказ, мне аж самому некомфортно от собственного тона, — Разберешься, в общем, а я пойду на кухню. — Картофельные оладьи под крышкой, приятного аппетита, — звучит глухо, а я уже в дверном проеме стою, ощущая летающую в воздухе неловкость. И это он еще не знает, что всю ночь провел под моим боком, тогда было бы вообще не до разговоров, а до побега. — Спасибо, — бросаю с улыбкой, исчезая из его поля зрения, чтобы сразу направиться к лестнице, а там и на кухню, где еще с вечера ждет обещанный завтрак, который для меня лишь очередное безвкусное испытание для продления жизни и восполнения энергии. Но сегодня я точно знаю, что мне приготовили, могу хотя бы представить, каково на вкус. Холодный чай пахнет фруктовыми нотками. Наливаю целую кружку и залпом опустошаю половину, что ощущается обычной водой. Оладьи на аромат прекрасны, если сверху положить еще кусок сыра, то будет вообще божественный завтрак, но все лишь в фантазиях, а на деле — мягкая консистенция с похрустывающими краями и не более того. Все бы отдал, чтобы снова почувствовать соль, сладость, кислоту, пряности, остроту да даже горечь. Пока я страдаю над своим завтраком, Тэхен выходит из комнаты и крадущимся шагом подходит к лестнице, тормозя. Он не идет в мою спальню, чтобы посетить ванную, он спускается на первый этаж и скрывается за дверью туалета, а я стараюсь выключить мозг. Выискиваю рукой сахарницу и опрокидываю на столешницу все содержимое, что-то просыпается и на пол. Спасибо за бардак точно не скажут, но мне надо прямо сейчас отвлечься и перестать следить, дать человеку время спокойно собраться на учебу. Получается. Ладонями раскатываю сахар в один тонкий широкий слой, беру в руку палочку и направляю все восприятие на импровизированный холст, очерчивая линиями привидевшийся узор. Понятия не имею, сколько проходит времени, прежде чем сквозь пелену бессознательного я слышу зовущий меня голос. — Что это? — любопытствует Тэхен, находясь в метре от меня. — Ты мне скажи, что видишь. — Я приберусь вечером, хорошо? — вздыхает, а я понимаю, что мое неоднозначное творчество он счел за беспорядок, и ведь на все сто процентов прав. — Мне нужно было отключить мозг и я не нашел ничего лучше, чем порисовать палочкой по рассыпанному сахару, — словно оправдываюсь, хотя так оно и есть, чужой труд нужно уважать, а я так халатно развел грязь. — Ты все свои дела сделал? — А-а, так вот, как ты отключаешь рецепторы? — искренне удивляется и подходит снова ближе, топча рассыпанный на пол песок подошвой бесшумной обуви. — Когда рисуешь, реальность перестает существовать? — Что-то вроде того, — согласно киваю и тянусь к своей недопитой кружке чая. Теперь то можно немного расслабиться. — Решил дать тебе время спокойно собраться, — он фыркает. Да, понимаю, что надо было предупредить раньше, но я все равно стараюсь как можно чаще блокировать себя, даже ношу в карманах маленькие блокноты и карандаши, чтобы буквально не трогать, когда дело касается чего-то личного. Эта привычка выработалась довольно давно, всякие люди в качестве помощников попадались. Когда-то я днями напролет монотонно рисовал всевозможные фигуры, либо печатал заметки в журнал, лишь бы не наблюдать за чужими людьми. — Так что ты видишь? — Похоже на морозные узоры на стекле. — Примерно так и планировалось, — вздыхаю, отпивая пару безвкусных холодных, но ароматных глотков. — А можно нескромный вопрос? — чуть ли не улетает с языка незаинтересованное «попробуй», но я пресекаю этот момент, пряча улыбку за краем кружки. — Любой вопрос можно. — Ты обещал разбить зарплату на две части, могу я попросить сегодня первую? — спрашивает аккуратно, а я совсем забыл о том, что нужно оплатить чужой труд. Еще вчера нужно было, ведь отработано уже две недели, но из-за Чимина все пошло наперекосяк и выбило действительно важные мысли из головы напрочь. — Покушай чего-нибудь, я сейчас принесу, — сразу же исправляюсь, устремляя спешный шаг на выход из кухни. А Тэхен уходит в сторону холодильника, чтобы выполнить просьбу, и останавливается перед открытой дверцей, зависая на несколько долгих мгновений, пока я вышагиваю по лестнице, желая побыстрее оказаться в мастерской и взять еще со вчерашнего дня подготовленный конверт. Такое утро у меня впервые, чувствуется некий домашний уют, когда я слышу чирканье спичкой и хруст разбившейся о край сковородки скорлупы. Тэхен собрался делать омлет, а еще кофе, который и я не против выпить, но каждый раз этот напиток делает больно, ведь последний раз ощущал его вкус в роковой день, что перевернул жизнь с ног на голову и заставил на долгие три года прикрыть веки, теряясь во тьме. В обратную сторону уже не бегу, но слежу за чужими аккуратными действиями и поглощаю каждый тонкий аромат свежеприготовленного. Он берет две кружки, а на мое лицо заползает улыбка, конверт в пальцах похрустывает, и я все же выхожу из тени. Тэхен как раз соскребает остатки жареных яиц со сковороды и берет кусочек булки, двигая одну из кружек в моем направлении. — Для бодрости, — объясняет, накалывая на вилку кусочек. — Спасибо, — протягиваю ему заслуженную оплату, а он не сразу, но неловко перенимает, приоткрывая и резко затягивая воздух. — Это же за месяц, надеюсь? — ошарашено произносит, а я головой мотаю, — Но это много за две недели… ты меня увольняешь? — Что? — неужели он сразу думает о плохом? — Нет, ни в коем случае, — заверяю, ведь уволить человека, который заставил, сам того не подозревая, измениться не только дом, но и меня самого, я никогда в жизни не смогу. — Ты заслужил большего, — ни разу не лукавлю, да и, если совсем нескромно говорить, у меня достаточно средств, чтобы оплатить чужой труд по достоинству. — Бери и не возмущайся, тебе же нужны были средства для осуществления целей, ты их и заработал своим непосильным трудом. Это меньшее, что я могу для тебя сделать, — о большем я еще не думал, но большее, скорее всего, будет связано с тем, что Тэхен забудет, что такое — в чем-то нуждаться. — Можешь считать дополнительную сумму премией. — Я обещаю работать усерднее, господин, — суетливо вылетает, он пополам сгибается в поклоне, что до меня аж порыв воздуха долетает. И снова его это «господин», просил же…— Спасибо, Чонгук. — так то лучше. — Пожалуйста, будь сегодня особенно аккуратным, — вспоминаю вчерашний рассказ об отпрыске Ким Чонина и всех остальных гуляющих вокруг технологического института слухах. — Береги себя и не бойся дать отпор, хорошо? — Если бы я мог, — звучит как-то грустно, и я его понимаю, потому, наверное, внутри зарождается подобие злости, но шокировать своими эмоциями Тэхена я не хочу. Есть у меня пара козырей в рукаве, сегодня постараюсь разыграть, и уже вечером расскажу об успехе. И точно знаю: все обязательно закончится так, как планируется, иначе и быть не может. В противном случае решу вопрос так, как все ожидают — кровожадно и беспощадно. Никто не может издеваться над людьми, тем более над Тэхеном. — Пообещай, что постараешься постоять за себя, если кто-то снова решит тебя хоть словом тронуть, — в ответ молчание, а еще слышу, как он закусывает губу, хотел бы и видеть тоже. — Тэхен, ты не должен терпеть насилие… пока не начнешь сопротивляться, от тебя не отстанут, — тон даже меня самого пугает, хотел же говорить мягче, что со мной не так? — Проблем не оберусь, если начну. Проще не высовываться. — Не оберешься, я тебе обещаю. — Что? — недоуменно, но пока что я просто промолчу и уйду от ответа. — Доедай, а то опоздаешь, — подхватываю кружку с кофе и выхожу в холл, чтобы подняться в комнату и тоже начать сборы. Впервые за полтора года мне придется покинуть свой дом и попросить помощи у водителя, которого не слышал уже довольно-таки давно. Что не сделаешь ради того, кого всеми силами хочешь защитить. А когда-то подобное я категорично отрицал и громко смеялся, плюясь в лицо, что любви нет места в нашем мире, что ее не существует. Что забота корыстна и обязательно что-то требует взамен. Но прямо сейчас взамен мне нужна лишь безопасность человека, которого приняло мое зачерствевшее под натиском времени и свалившихся невзгод сердце.***
— Не думал я, что вы все же соизволите выйти из своей крепости, господин Чон, — посмеивается Ли Ханин, подхватывая меня под локоть, когда я спускаюсь с последней ступеньки крыльца, выставляя трость по направлению шага. — Думал, раньше умру, чем увижу ваш очередной поход по делам. — Не иронизируйте, вам еще жить да жить, — усмехаюсь, подмечая, что на улице пахнет талым снегом, а температура воздуха едва ли выше нуля. Самая холодная неделя февраля уже прошла, скоро начнется весна, все признаки на лицо, — Как внуки? — решаю поддержать разговор, пока меня ведут до заведенного автомобиля за оградой. — О, да вы и правда меняетесь, потепление на вас так влияет? — Можно и так сказать, — даже улыбку себе позволяю, вспоминая, кто именно является причиной внутреннего потепления. — Да все хорошо с ними, здоровы — это главное. Внучку скоро в сад должны определить, а внук в этом году заканчивает среднюю школу. — Так подросли, — не помню имен, но девочку я видел еще в свертке на руках дочери Ханина, давно же это было. Образ всплывает в памяти четкий, в тот день я был зол на своих подчиненных в министерстве, прилетело и бедному водителю. Помнится, я его тогда чуть не уволил за медленную езду по битком набитой дороге, а тот как мог старался объехать пробку, чтобы быстрее доставать капризного и злого господина к себе домой. Ну и тварью же я был, самому от себя мерзко. Стоит хоть раз извиниться. — Аккуратно, крыша, — он придерживает ладонь над моей головой, помогая забраться на заднее сидение холодного салона, а я не могу подавить улыбку. Ханин всегда таким был, добрым и обходительным, каждый раз старался выполнить все правильно и лишний раз ни о чем не спрашивал и ничего не говорил. Должно быть, только поэтому я его никогда не гнал взашей. Водитель Ли — единственный работник, который продержался пять лет на своей должности. А может, мне просто не хватало некой заботы и понимания со стороны, вот я и прикипел. Только сейчас понимаю — он каждый день служил верой и правдой, не обижался на колкости и своим спокойствием заставлял успокоится и меня. Словно чувствовал, что надо немного подождать, и буря уляжется. — Спасибо вам, господин Ли, — все же говорю то, что собиралось так долго, и прямо сейчас не удерживается, а старик по смешному кряхтит, устраиваясь на своем сидении, чтобы тронуться с места. — Я никогда вас не благодарил за усердный труд, вы даже сегодня по первому зову приехали, хотя работаете сейчас у семьи Шин, — еще одни представители элиты. Им полтора года назад я порекомендовал своего лучшего водителя, просто потому, что не знал куда еще направить. А теперь понимаю, они единственные в городе люди, кого действительно можно назвать благородными, потому что их детские учреждения принимают всех желающих. Шин Бокхи даже благотворительный фонд организовал и собственными руками высаживал в парках плодовые деревья, чтобы помогать бедным. Раньше я не особо подобное ценил, но готов вновь пересмотреть свои взгляды на жизнь. — Сегодня праздник какой-то, столько слов добрых от вас слышу, — усмехается, — Вам спасибо, что такого хорошего обо мне мнения, — я на это молчу, но все же улыбаюсь, пряча губы за воротником теплого пальто. — Впредь буду стараться еще сильнее, надеюсь, вы станете чаще выходить в город, — я тоже на это надеюсь, но пока что чаще вряд ли получится, даже сегодня не должен был покидать пределы особняка. Внешний мир до сих пор нагоняет страх, в нем я безоружен, словно без рук и без ног, что уж там говорить о зрении. Пришлось знатно себя настраивать, прежде чем сделать шаг за порог. Приступ паники был, но поддержка доброго старика заставила повернуть ключ в замке и шагнуть в очередную неизвестность. А теперь я еду навстречу еще одной неизвестности, и, честно говоря, неуверенность с каждым новым поворотом подкрадывается все ближе, слишком отвык разговаривать профессиональным языком о собственных интересах с людьми, коих терпеть не могу до отвращения.***
— Здравствуй, Хан, — тот самый ректор института, который сегодня совсем не ждал гостей, а я вот так нагло ввалился, размахивая тростью по полу и держа за собой опору в виде водителя Ли, кто остался ждать за дверью кабинета. Хотел бы я видеть удивление на смазливом и нестареющем лице, но могу лишь услышать как чужое сердце забилось чуть быстрее. — Я к тебе по одному щепетильному делу. — Надо будет сменить секретаря, — возмущенно выплевывает, скрипя кожей кресла под зажравшейся тощей задницей. Хотя, возможно, сейчас она выглядит иначе, совсем не так, как я помню. — И какое же дело тебя интересует, Чон? В прошлый раз ты меня послал куда подальше, с чего взял, что я не поступлю так же? — я делаю несколько шагов ближе к исходящему звуку, улавливая тростью возможные препятствия. Очень странно не чувствовать все пространство вокруг, сразу вспоминаются бесконечные дни в больнице. — У тебя нет выбора. — О как! — усмехается, — И что ты собираешься предъявить? — Расточительство стипендиального фонда, коррупция… все еще покрываешь богатых детишек? — я знаю, о чем говорю, потому что Чимин самолично платит за экзамены младшего брата, которого давно бы уже выперли, будь на месте этого ветреного молодого ректора кто-то менее продажный и более заинтересованный в квалифицированных кадрах для поднятия нашей страны с колен, — Финансовые махинации с государственными средствами, выделенными на развитие учреждения, — а про это знаю еще со времён работы в министерстве, сам пару раз прикрывал воровство и все доказательства лежат дома в сейфе. Так что, пропустить мимо ушей такой факт Хан просто-напросто не сможет. Даже слышу, как он всем телом напрягается, да и задышал часто. — Я многого не попрошу, лишь неприкосновенность одного студента, которого взял под свое крыло. — Кого именно? — Быстро ты согласился с моими условиями, — бесцветно парирую, приближаясь еще. В кабинете довольно пусто, я помню, что здесь все было заставлено вычурными предметами интерьера, даже звук разбившейся вазы всплывает в голове. — Кого ты собрался защищать? — Ким Тэхен, — после озвученного имени следует сдавленный смешок, а спустя секунду и полноценный заливистый смех, быстро прекратившийся, ибо трость по паркету так ударяю, что аж в чувствительных ушах поднимается неприятный гул. — Что смешного? — Сын Ким Юрин и Ким Чжоуна? — лучшие инженеры-проектировщики старого Сэджонского завода? Даже я, далекий от технологического прогресса, наслышан об их успехах в создании новых машин, улучшивших сельско-хозяйственное производство, после чего дефицит постепенно начал сам себя ликвидировать. Мингук о них порой рассказывал, а я лишь незаинтересованно бросал, чтобы о работе в присутствии меня лишний раз не заикался. А теперь их сын оказался в моем доме. Как же тесен мир. — Сын этих чертовых предателей? — только вот никто из погибших на том заводе не является предателем, но до тупоголовой башки ректора Хана правду не донести, он уже давно погряз во лжи и верит всему, что мало-мальски освещают газеты с кричащими заголовками, подконтрольные властям. — Если так посудить, ты не меньший предатель, чем они, Хан. Твой послужной список бесконечен, так что не зли меня, — вкрадчиво разъясняю, прислушиваясь к ощущениям, — Впредь, Ким Тэхен выше твоих любимчиков, ясно? В противном случае, дам газетам и радиостанциям почву для разжигания охоты на твое смазливое личико, и дня на своем кожаном кресле не просидишь. Заклеймят «врагом народа» и отправят в тюрьму на пожизненное, — его должно спровоцировать на согласие хотя бы еще тот лживый факт, что я собственноручно посадил отца за решетку, он же любит байки и верит во все, сейчас самое время боятся. — Если узнаю, что с него хоть один волос упадет, что его хоть как-то ущемят или распустят о нем недостоверные слухи… помяни мое слово, захочешь повеситься на скрученной простыне точно так же, как и бедные студенты в твоем общежитии. Предельно ясно объяснил? — Ты нарываешься на проблемы из-за какого-то нищего мальчишки. — Большее, что ты можешь мне сделать, это попытаться противостоять, но кроме слухов у тебя ни одного доказательства. — Ты изменился, Чонгук, стал еще жестче, чем раньше, — ох, если бы он только знал, насколько сильно мне приходится стараться, чтобы выглядеть действительно устрашающим, как когда-то давно. — Повзрослел, тебе того же советую, — пусть он на несколько лет старше, давно занимает достаточно высокий пост, но мудрости в нем размером с едва заметную блоху. Никогда не умел просчитывать наперед, потому приходится стелиться перед каждым, кто имеет хоть какую-нибудь власть. Как до сих пор жив — одному дьяволу известно. — Я тебя понял, — откашливается, поднимаясь на ноги, медленно перемещаясь ближе, — Но взамен прошу все же снова подумать над моей старой просьбой. — Еще смеешь что-то просить? — Сам сможешь присматривать за своим протеже, разве не разумно? — В твоей башке разума меньше, чем в моих глазах красок, — специально поправляю очки на переносице, чтобы еще раз напомнить о своем проклятом недостатке. И надо отдать должное, когда Хан узнал о слепоте, трубить во все горны не стал. — Как ты себе представляешь мою работу в этом богом забытом месте? — Не оскорбляй мой институт! — наигранно драматизирует, а я пропускаю усмешку, ведь с собственной глупостью он буквально согласился. — Экономику можно рассказывать, не обязательно писать. Всего лишь элективный курс для ознакомления, — а около двух с половиной лет назад он просил открыть финансовый факультет, чтобы я работал на него, хотел снова наладить контакт, но не подгадал и нарвался на приступ гнева. У меня в тот период еще шаткая психика была, до конца не мог поверить в произошедшее. — Лишь прошу, чтобы ты научил моих студентов грамотному подходу к экономической составляющей их профессии, — подбирается еще ближе, одаривая мой нос резким ароматом дорогого парфюма. Главное не чихнуть ненароком, — Подходящих кандидатов нет, ты единственный, кто может хоть чему-то вразумительному их научить, — неужто взялся за голову и действительно хочет заниматься образованием, а не воровством денег? Интересно. — Твоего Тэхена никто не тронет, если ты будешь здесь. Так что подумай… сделка довольно-таки неплохая. — Мои угрозы в любом случае в силе, — на всякий случай напоминаю, а то вдруг забыл. — Я понял, — вздыхает, делая пару шагов по кругу, — Ты согласен? — на самом деле, очень заманчиво, хоть как-то займу свои бесцельно проходящие дни, будет повод чаще покидать дом. — Завтра пришли мне договор, расписание на следующую неделю и ассистента, который будет помогать проводить лекции. — Отлично, — безрадостно, но и я, знаете ли, не особо рад подвернувшейся возможности, — Мне вот интересно, что же такого сделал этот отпрыск Кимов, что ты вдруг решил снизойти до моей скромной персоны? — челюсти поджимаются от такого нелестного обзывательства, брошенного в сторону Тэхена. — Или очередная тайна, покрытая мраком? — Работает у меня по дому, а в вашем уставе прописано, что работать студентам категорически запрещено, иначе последует отчисление, — а еще в душу запал, виноват я перед ним за прошлое, хочу, чтобы Тэхен был в относительной безопасности, чтобы его никто не трогал и не притеснял за статус, который я могу изменить, но нужно время. — А, вот оно как? — тянет, вышагивая по паркету. Я чувствую его оценивающий взгляд спиной, — Я то думал, ты себе нового мальчика для утех нашел, а все оказывается куда прозаичнее. — Не переживай, этот статус навсегда останется закрепленным за тобой. — Обидно, — фыркает. — Сам заговорил. — Что ж… тогда жду тебя в понедельник, господин Чон, — произносит совсем рядом с ухом, а мне аж мерзко внутри становится, но виду не подаю. — Рад, что ты все же решился присоединиться ко мне. — Не обольщайся, — бросаю, разворачиваясь к выходу. В спину прилетает последнее и окончательно выводящее из себя. — Я скучал по тебе, Гук-и. — Оставь свои чувства при себе, — выплевываю напоследок, толкая дверь, чтобы наконец-то вздохнуть полной грудью и ощутить, как сильно растекается злость по нервам, а кулаки чешутся раскрасить смазливое личико в ярко-фиолетовый. Иногда случается, что связываешься не с теми людьми, но выгода превышает потенциальный риск для собственного спокойствия. Свою цену, как поставщика основной информации о работе Мингука на Сэджонском заводе, Хан Джисон потерял задолго до гибели брата. Тогда он начал связываться со всеми, кто обещал предоставить крышу над каждой нелегальной махинацией, погряз в беззаконии по самые уши, но не переставал ошиваться у моего порога и требовать то, чего я дать ему не мог. Элементарно не хотел. Доверия к этому человеку не было никогда, а позже пропала и нужда в периодической близости. Нашел иные способы снятия напряжения. Я не святой, не один раз топтался по головам, чтобы добиться своего, но этот человек разбивал подошвами ботинок бесчестное количество черепов, чтобы оказаться на желанном месте в обществе. Хитрожопый, педантичный, но болтливый и самовлюблённый, похлеще меня самого. Скорее всего, на этом когда-то и сошлись. Чудо, что он все еще жив. Я даже ставки делал, сколько протянет с той манерой ведения дел, которую я мог наблюдать, будучи зрячим. Видимо, за то время, пока я сидел в изоляции, он сумел остепениться и больше не высовывается, влился в течение и просто живет так, чтобы не попадаться. Хотя, я многого могу не знать, перестал интересоваться делами Джисона сразу после того, как последний раз с ним разговаривал, вышвырнув за дверь. — Как все прошло? — уже в машине интересуется водитель Ли, включая кряхтящий мотор. — Не совсем так, как я рассчитывал, но все же сносно. Отвезите домой, господин Ли. В чем-то Хан прав, за Тэхеном действительно будет легче присматривать в институте, да и осталось ему учиться не так долго, дальше я либо просто уйду, либо втянусь и продолжу уже зрячим, возможно даже останусь и действительно помогу организовать новый факультет. А почему нет? Работа в любом случае нужна, мне уже порядком надоело сидеть в четырех стенах и не делать ничего, пусть от денег не завишу. В свое время достаточно заработал, чтобы жить безбедно еще с десяток лет, к тому же, арендаторы исправно платят за съем родительского дома на Мёндоне, совершенно не скупясь. Даже открыли ресторан на первом этаже, куда стекается вся элита нашего города, за что и мне перепадают проценты. Может быть, все к лучшему?***
«Среда. Первое сентября, пятьдесят четвертый. Никакой — только этим словом я могу описать себя сейчас, в свой третий день рождения без зрения и двадцать восьмой от начала моей жизни в жестоком мире, который видеть уже не хочется совершенно. Хочется умереть, просто испариться, не ощущать пространство вокруг, не ощущать свою неуместность, забыться во тьме с концами и никогда больше не просыпаться. Никому ненужный призрачный образ, что люди кличут чудовищем, обходя испорченный временем особняк за пару кварталов. А особо бесстрашные кидаются обворовывать неприкаянный двор, в котором когда-то цвел и пах сад, а теперь, кроме иссохшей травы и слоев многолетних опавших листьев, больше ничего. Этой осенью прибавится еще один слой, надеюсь, что покроет и мое бездыханное тело, скрывая могилу освободившегося от оков собственного организма и проклятия человека. Я больше не могу так жить. Просто не могу. Уже ни сил, ни желания бороться, ничего не осталось. Мы никогда не найдем выход, сколько бы не пытались. И плевать, если после моей смерти у Чимина ничего не поменяется, заслужил. Даже я уже готов поверить, что заслужил все, что со мной произошло. Смерть равна свободе. Хочу ее почувствовать. Хочу умереть.» Я медленно подхожу к гостиной, вслушиваясь в тихий тэхенов плач, который начался сравнительно недавно, словно прорвало. В груди сжимается сердце, но уже не от страха, от необъяснимого волнения за чужое эмоциональное состояние, словно ощущаю вкус скорби на корне языка, а тот собирается в тугой ком, прерывая дыхание на вдохе. Он начал читать второй журнал сразу же после прихода с учебы, уже около трех часов сидит и практически не двигается. У него выходной, но я обещал беседу с Чимином и просил поделиться идеями, а Тэхен обливается слезами и разговаривать явно не настроен. Возможно, что-то снова произошло в институте, за что Джисон обязательно поплатится своей головой, а возможно, причина слез в содержании заметок, которые я не то чтобы хорошо помню. — Тэхен? — бесшумной поступью дохожу до дивана, где обняв колени сидит Тэхен, вытирая ладонями влагу под глазами. — Что-то случилось в институте? — А… нет, — он шмыгает носом, выдыхая через рот, а мне становится больно внутри. Ночью он тоже плакал, но тогда была возможность успокоить, а теперь ее нет. — Получается, тебе двадцать восемь? — кажется, после неоднозначной вопросительной интонации я могу предположить, что именно заставило его загрустить. Он прочитал заметку с размышлениями о скоропостижной кончине от собственных рук. Те дни откликаются в памяти глубоко черными оттенками и тревожными мыслями. В те дни я страдал от бессонницы и вырубался только от принятой лошадиной дозы высокоградусного пойла. Тогда я хотел умереть и больше не чувствовать всю тяжесть навалившегося отчаяния, от которого спасения больше не предоставлялось возможности найти, но не смог, желания не хватило завершить удуманное. Лезвие, рассекающее кожу, дарило лишь болезненно приятные колючие импульсы, так и не погрузившись достаточно глубоко, чтобы навсегда прервать жизни и оставить меня умирать, истекая кровью на полу ванной комнаты, в которой, возможно, меня бы еще долго не смогли найти, потому что никому нет дела. Остывающее тело постепенно бы превратилось в сгнившую плоть, а позже в обглоданные червями и мухами белые кости. — Да, — все, что могу ему ответить, потому что слышу, как он старается сдержать свой поток печали. — Что тебя остановило? — Боль, она словно вернула на несколько мгновений в трезвый разум и вдохнула недостающий легким кислород. — Шрамы… — Я вырезал их задолго до того дня, не думал, что привычка помешает закончить начатое, — мне нужно было придумать другой способ уйти, но тогда бы я не встретил Тэхена. Так что, хорошо, что все закончилось на очередных хаотичных линиях, которые я успел вырезать на своем предплечье в последний раз, больше никогда к подобной экзекуции над собственным телом не прибегая. — Теперь я жалею, что допустил такие мысли в голове, и благодарен, что ничего не вышло, — он снова всхлипывает, стряхивая пару капель с пальцев на обшивку дивана. Я чувствую их мокрое тепло. Подхожу ближе и усаживаюсь на свободное место недалеко от чужих поджавшихся ступней. — Я совершал много ошибок, которые для меня были чем-то правильным и необходимым. Теперь понимаю, насколько сильно был не прав в некоторых ситуациях. Больше не хочу ошибаться… — последнее вылетает шепотом. — Я забежал домой после лекции и встретился с миссис Кан. Она… — снова всхлипывает, пытается сдержаться, но получается плохо, а мне вдвойне хуже, ведь сделать ничего не могу. — … она рассказала про то, что… — слова не идут, мешает истерика и нехватка воздуха в легких, он захлебывается собственными словами и мыслями. Мне еще никогда так тяжело не было, — … Господи, я не могу. — Тише, Тэхен, тебя никто никуда не торопит, а можешь вовсе ничего не рассказывать, — узнать, что его еще и дома мучают, значит сорваться в неизвестном направлении и вывернуть обидчика наизнанку, чтобы почувствовал, каково это — страдать от чужих рук. И плевать, что это женщина, у насильников пола нет, они все монстры. — Она тебя обидела? — Нет… — скулит, разрывая мое сердце в клочья своим убитым голосом. — Что сделала эта женщина? — Человек, который однажды приютил меня, дал крышу над головой, еду и воду, — он уже не сдерживает свой вопль, а у меня словно иглами искалывают каждый сантиметр кожи. — Он дал Чимину все необходимое, чтобы покалечить тебя, Чонгук… — голос проседает, а в моих ушах поднимается шум, я больше не слышу ничего вокруг, кроме едва ли бьющегося собственного сердца, что с каждым ударом удлиняет свои интервалы перед очередным сокращением.