Хрустальные

Нет боли, но внутри что-то рушится, когда Тэхен с полнейшей отдачей и бездонным желанием целует мои губы, истерзанные высохшими на тонкой коже каплями слез. Он разбивает вдребезги все мое самообладание, потому что слишком глубоко под кожей находится, потому что мне позволяет его туда запечатать, потому что сам самоотверженно добивается своего и молится за то, чтобы я принял себя со всеми недостатками и тяжелыми ранами прошлого. Он желает помочь подлатать каждую ссадину, каждый порез, выжженное на душе клеймо преступника, заслужившего свое наказание. Он видит во мне свет, но ярко здесь горит только он, даже в моей личной темноте его образ рисуется белыми извилистыми линиями по черному картону. Он льнет ближе, а я позволяю себе касаться везде, где хочется, потому что вдруг резко становится мало, будто осязания недостаточно, чтобы прочувствовать каждый изгиб утонченного тела под мягкой тканью классических брюк и пиджака. Сорвавшееся с его голосовых связок мычание прямо в жадный поцелуй вибрацией передается и мне, а внутри каждая жила подрагивать начинает, вибрировать на той же частоте, что и издававшийся мгновение ранее звук. Я погружаюсь в него еще глубже, ощущая эфемерно проскакивающее изменение, что на вкус сладостью отдает, такой, что велико желание накинуться изголодавшимся по сахару бедняком. И я накидываюсь, с каждой секундой раскрывая спектр нашего поцелуя, взрывающийся яркими красками в голове. — Сладкий, — шепчу, чувствуя ладонями напряжение мышц, стаскиваю мешающий пиджак с его плеч и разворачиваю Тэхена спиной к столу, впервые за многолетнюю тьму улавливая зрением хрустальный блеск, собирающийся в единую четкую картину, что слепит своей чистой насыщенностью. А зеркальная рама постепенно заполняется по велению неведомой ранее силы, словно выталкивает изнутри то самое, что так долго причиняло боль душе, мыслям и телу. Тот обжигающий нервы огонь… я помню, как он чувствовался, сейчас все в корне наоборот. Тогда словно заковывали в тугие стальные цепи, сейчас они с грохотом падают на пол, испаряясь и превращаясь в прах. Сердце после трехлетней остановки заводится новым ритмом, бешеным, скорым, едва ли удерживается ребрами в груди, потому что тьма, окутывающая со всех сторон, растворяется, а восприятие окружающего концентрируется в конкретных точках, что теплом чужого тела обжигают каждый сантиметр кожи. Так, должно быть, выглядит освобождение. Я вновь начинаю существовать, всплывая на поверхность из глубин бездонной пропасти, а все благодаря чужой вере, что копится вокруг осязаемым плотным облаком. — Чонгук, — зовет меня совсем рядом, более приглушенно, чем я привык слышать, крепко хватаясь пальцами за плечи, потому что боится отпустить, а я боюсь открыть веки и забыть оставить поцелуй везде, куда способны добраться мои губы. Упиваюсь его шеей до кровавых отметин, ощущая соленный металический привкус, — Ты… — подхватываю его под ягодицы, усаживая на стол, а Тэхен и пикнуть не успевает, вновь принимая мои жадные истязания, которых мало, хочется еще больше и сильнее, хочется его везде, чтобы теперь он поселился основательно внутри меня, потому что внутри дома больше недосягаем, — О, боже… — со стоном срывается с губ, когда я имею наглость коснуться его колом стоящего возбуждения и усмехнуться, ибо моя изувечивающая душу и тело ласка, граничащая с чем-то непривычно нежным, дает о себе знать самым прозаичным образом. Каждый его отклик тешит мое самолюбие и заставляет задышать чаще. Давно я не трогал живого человека сам, а сейчас остановиться уже вряд ли получится. — Что я? — переспрашиваю, но он не реагирует, выгибается сильнее в пояснице, прося о большем и вздрагивая в моих руках от каждого особенно настойчивого касания. — Что? — его дезориентация и состояние бреда, причина которому я, умиляет. Пробивающийся наружу смех сейчас совсем не к месту, но я слишком счастливым себя чувствую, и во всем виноват один единственный человек. Потому отстраняюсь, медленно приоткрываю глаза, даю Тэхену возможность передохнуть и себе позволяю в полной мере разглядеть собственные напрягшиеся руки, что с аппетитом впиваются в упругие мышцы на тэхеновых бедрах. — Тэхен… ты прав в каждом своем слове и действии, — веду будто новым взглядом по прошитым стрелкам темно-серых шерстяных брюк, старому кожаному ремню со слабой серебряной бляшкой, разворошенной помятой белоснежной рубашке, из-под которой виднеется бледная кожа, по перламутровым пуговицам… — Иначе не объяснить это, — … по слегка оголенной груди, шее с яркими пятнами, что расцветут на следующий день болезненными бутонами. И впиваюсь глазами в его глаза, темно-шоколадные, удивленные не меньше моих. А над радужками искры летают. Картина, которую я себе представлял, не сравнится с тем, что я вижу воочию, здесь и сейчас, прямо перед собой ясным пристальным взором. Улавливаю всякую подрагивающую мышцу чужого ошарашенного лица, красные от поцелуев губы, замечаю родинку на кончике носа и под правым глазом. А пушистые ресницы, задевающие спавшую на лицо прядку каштановых волос, замерли неподвижно. — Ты прекрасен, Тэхен, — шепчу, пальцами подхватывая мешающую прядь, и заправляю за ухо, а ладонь припадает к покрасневшей коже впалой щеки, по которой скатывается маленькая хрустальная слеза, мерцающая в свете тусклых настенных ламп. — Я тебя вижу, — во всех красках, не таких тусклых как раньше, а слепяще ярких. Прямо сейчас мне больше интересен именно Тэхен, пусть впереди вновь существует отражающая поверхность, восстановившаяся по велению волшебства. Плевать, как выгляжу я спустя столько времени заточения, мне неважно. Важен Тэхен и его состояние шока, колющее сердце болезненно, но до уютного приятно. На его лице не страх… неверие, что все получилось неожиданным образом удачно. Потому стараюсь всеми эмоциями показать свою благодарность, свое преклонение перед моим новым божеством, в которого я буду верить до конца жизни. Ведь он смог совершить невыполнимое и чертовски сложное, он смог своими словами и действиями достучаться до погрязшего в муках и чувстве вины человека, который глубоко поверил, что заслуживает своего наказания со всеми из этого вытекающими последствиями и притеснениями. Он смог возродить то, что давно, казалось бы, вымерло. — Ты смог, Тэхен, — срывается чуть громче. Я подбираюсь второй ладонью к его розовеющим щекам, проводя большим пальцем по подрагивающим губам. — Боже… — всхлипывает, вновь роняя слезы то ли радости, то ли грусти, прямо вниз. Резко утыкается мне в шею, а я пересекаю свой собственный взгляд с тем, что в отражении, тоже поддаваясь порыву воссоединения с давно забытой реальностью. Почти не изменился снаружи, но стойко преобразился внутри, пусть вина все еще терзает покореженную душу и мысли, которые сейчас заполнены одним единственным образом, находящимся в моих трясущихся руках. Что-то внутри перемкнуло от его болезненно искренних слов. Тэхен в меня поверил, а я доверился его словам и действиям, не претендуя на исцеление и прояснения хронической тьмы. Потому что любовь, которую я так хаял в своей голове и задавливал выдуманными принципами, действительно способна сокрушать невидимые барьеры, что держат в тисках все так долго копившееся и выплескивающееся наружу от переизбытка. Я влюбился в звучание его голоса, тихие шаги по скрипучему полу, аккуратные действия и касания, вкусную еду и запах мыльного порошка в перемешку с экстрактом перечной мяты. Я влюбился в его мысли и произнесенные ранее слова, которые кричали забыть о боли, отпустить прошлое, простить себя и открыться для нового, дать волю светлым чувствам и увидеть, наконец-то, свет. Он меня еще не до конца вытащил на поверхность из бездонной ямы самобичевания, в которую я решил закопаться после полного осознания того, что натворил своим бескостным и настойчивым языком, но открыл путь, который я прямо сейчас вижу и принимаю обязанность по нему идти. Нога в ногу, рука об руку, чтобы помогать тем, кого жизнь согнула пополам и заставила задыхаться от душевной боли. Мы поможем друг другу и нуждающимся. Теперь-то я точно знаю, чего хочу и что должен сделать. — Тише, все хорошо, ты молодец, Тэхен, — глажу его по содрогающейся спине, ощущая, как намокает ткань шелковой рубашки от горьких слез. Дважды за вечер. Слишком умилительно. Но я не хочу видеть его слезы, хочу видеть улыбку, потому что она для меня все еще является загадкой. — Я не верю… — Просто посмотри на меня и поверишь, — пытаюсь отстранить, но он крепче вжимается, не позволяя. — Не могу, — скулит в плечо, подавляя всхлип, а мне передается его дрожь. — Почему нет? — Ты меня видишь… — Это же замечательно! Мы этого и добивались, разве нет? — «Мы» — звучит приятно, в зеркале выглядит еще уютнее. Рука заползает в мягкие волосы на тэхеновом затылке, нежно массируя и успокаивая. Только безуспешно, он все равно прижимается крепче, не давая возможности от себя отлепить. И, кажется, я понимаю в чем тут дело. — Тэхен? — мычит в ответ, а я не могу не улыбнуться, — Ты боишься? — молчит, значит действительно так. И чего боится, примерно представляю, потому что воочию я вижу его впервые за все время нашего скудного по всем меркам общения. — Не бойся! Резко подхватываю его под ягодицы, ощущая приятную тяжесть в своих руках. А Тэхен взвизгивает, понимая, что его нагло утаскивают из комфортной и безопасной зоны, туда, где будет далеко не до комфорта, но для лучшего обзора и личного исследования каждой черты лица. Грубо, но я роняю нас боком на мягкую кровать, намертво фиксируя каждую конечность собой и больше не ощущая, как шелк обволакивает чужое теплое тело. Зато мой взгляд ползет по испуганному лицу, впитывая каждую деталь, коих об этом человеке у меня огромное количество и, кажется, всегда будет недостаточно. — Нет-нет! — брыкается, мотает головой и отворачивается, пытается вырвать руки, но тщетные попытки освободиться я пресекаю чуть большим напором. — Я не… — Мне нравится картина, которую я вижу… — полушёпотом произношу, заставляя замереть, — Ты шедевр, Тэхен, таких полотен нет ни в одной художественной галерее, — чуть расслабляю хватку, чтобы смотреть точно на повернутое в сторону лицо. Он не дышит, могу понять даже без сверх чувствительности, — Я и представить не мог, насколько ты красивый. Чимин попытался описать, но и десяти процентов не осилил. — Не надо, — прикрывает глаза, снова пытаясь отвернуться в другую сторону. — Я поверил тебе, а ты мне не хочешь? — произношу с улыбкой, ведя костяшками пальцев по коже щеки, что в полумраке кажется самым настоящим бархатом, на осязание такая же мягкая. — Чонгук, мне стыдно, — признание принимается, но и поза, в которую я нас скрутил тоже далека от привычных для светских бесед. Меня также обжигает неловкостью и страхом, что я могу показаться чересчур настойчивым в стремлении быть ближе. Это ведь наша первая встреча глаза в глаза. — Посмотри на меня, — снова пытаю удачу, ослабляя все хватки, чтобы дать спокойно вздохнуть и возможность сбежать, если ему правда необходимо, — Пожалуйста, Тэ… посмотри, — он вздыхает, медленно поворачиваясь ко мне и едва ли размыкая веки с пушистыми длинными ресницами, которые тоже очень хочется потрогать и ощутить каковы они на осязание. У меня вдруг тактильный голод внутри скребется жутким желанием быть снова везде и всюду. — Что ты видишь? — Тебя, — шепчет, а новые волны дрожи вновь пробегаются по нашим телам. — Что ты чувствуешь? — Страх. — Будешь бить и бежать? — улыбаюсь, получая смущенное подрагивание губ в ответ. — Не буду двигаться совсем, превращусь в каменную статую, — и он правда не двигается, только его грудная клетка на бесшумном вдохе и таком же едва слышимом выдохе. — Ты так быстро себя простил? — все же любопытство берет вверх, а чужие зрачки врезаются в мои собственные, вокруг которых радужка теперь иная, такая, какой была еще три года назад. — Я не простил… мне нет прощения. Но я поверил в тебя и твои слова, в подаренный тобой шанс на искупление, — он уводит взгляд чуть ниже моего подбородка, а позже на правое плечо, где мокрые разводы от слез высохнуть еще не успели, — Расскажи, что ты видишь в моих глазах сейчас, — все, ради того, чтобы установить зрительный контакт вновь, потому что мне чертовски нравятся его эмоции, его мимика и хмурые морщинки, когда он теряется в собственных мыслях. И я уверен, у него мыслей не меньше, чем вьется сейчас и в моей голове. — Антрацитовые, словно сконцентрированная тьма заволакивает и роняет в бездонное пространство, даря телу свободное падение в неизвестность, — у меня мурашки от его голоса бегут по телу, — Страшно в такие глаза смотреть, кажется, что от внимательного изучения они превратятся в черные дыры и высосут душу без остатка, — голос с каждым словом становится тише. — Они живые, — ударяет точно по сердцу, которое еще не переставало биться в бешеном темпе. Тэхен еще несколько мгновений смотрит прямо, гипнотизирует, я оторваться не могу, да и не хочу. Вечность бы смотрел только на него, но он дергается в сторону, заставляя вернуться обратно в сумеречную реальность, где теплые лампы едва освещают помещение спальной комнаты. — Как же непривычно… — Чонгук, — зовет меня аккуратно, пока я пытаюсь смириться с тем, что это не сон, потому что если все обозримое является частью моей поехавшей на фоне чувства вины фантазии, я точно попаду в психушку, — Мне пора домой, — шевелится в моей хватке, а я не сразу реагирую на просьбу, да и слышать нечто подобное прямо сейчас совсем не хочу. — Пожалуйста, останься, — расслабляюсь, открывая доступ к свободе действий, но в душе мольбой кричу, чтобы Тэхен согласился провести первый ясный день рядом, иначе я загнусь в своем одиночестве, — Я не вынесу ночь один на один с собой. Мне страшно, что утром я снова увижу кромешную темноту без тебя. — Все уже в порядке, Чонгук, ты справился с условием, — приподнимается на кровати, усаживаясь. В этот раз я не позволю ему просто взять и молча уйти. — И между строк в условии говорится о том, что я полюблю тебя больше своей собственной жизни, — он замирает, оборачиваясь через плечо и раскрывая свои огромные глаза шире, а я не могу не улыбнуться, — Кажется, я тебя всем своим черным сердцем и заплывшими тьмой глазами люблю, Тэ. Так сильно, что оторваться от тебя не могу, и отпустить не могу тоже, не хочу. Хочу касаться, — ладонью хватаю его запястье, — Смотреть, — тяну на себя, позволяя свалиться поверх, — Изучать, — взгляд на дрожащие губы, — Чувствовать каждой клеткой организма, как чувствовал стенами, полом, дверями, всеми горизонтальными поверхностями каждый твой бесшумный шаг, каждый горячий выдох, каждое произнесенное слово глубоким бархатным голосом, каждое касание мягкими подушечками пальцев, — притягиваю его правую руку, оставляя поцелуй точно на кончиках подрагивающих пальцев, а губы колет от нехватки снова почувствовать сладкий привкус тягучего и страстного поцелуя, что был намеренно остановлен, потому что вернулась необычайная ясность. — Тэ, я люблю тебя… и полагаю, ничего бы не вышло, если бы все было не взаимно, — он резко вдыхает, когда я прижимаю за ворот рубашки еще ближе и крепче, оставляя между нашими лицами ничтожные миллиметры. — Ты прекрасен не только мыслями и душой, но и всем остальным. Не бойся себя, ты идеален, — видит Бог, я никогда в жизни никому из людей ничего подобного не говорил, а сейчас слова так и прут. Потому, что надо остановить, ведь в одиночестве тяжко, и потому, что Тэхен заслуживает всех громких эпитетов в свой адрес. Он словно выточенная скульптура из-под руки талантливого создателя, обрамленная аурой доброты и непоколебимой самоотверженности. — Не оставляй меня, будь рядом однажды и до скончания времен… умоляю, Тэ. И кажется внутри нас обоих что-то с треском ломается. Должно быть, тот самый страх, мешавший пойти на поводу возрождённых внутри чувств, что усиливаются с каждым новым касанием все сильнее. Я его целую еще и еще, он не отстраняется, словно вверяет себя целиком и полностью, безмолвно соглашаясь с каждым словом и признавая правым во всем. Млеет от моих изучающих прикосновений на спине, расплывается бесформенной лужицей и оголяет нервы сильнее. Заползая ладонями под потрепанную рубашку, я в полной мере ощущаю, как сильно горит его кожа, медленно покрываясь капельками пота. А когда пальцами веду вдоль позвоночника, останавливаясь в области поясницы, меня оглушает слетевший с его губ стон, ударяя и по барабанным перепонкам, и туда, где внимания не хватает больше всего. Быстро среагировав в момент дезориентации, я переворачиваю Тэхена на спину и нависаю сверху, уперев колено между его ног. Даже не заметил, как мелкие пуговицы на моей рубашке оказались полностью расстегнуты. Проворным пальцам надо отдать должное, губы умело отвлекли. Теперь он видит мою обнаженную грудь и смотрит точно туда, где я имел смелость и безумство когда-то давно вырезать шрамы, о которых вспоминал еще несколько часов назад. Они в перемешку с отвращением к самому себе преследовали невидимым, но осязаемым напоминанием о том, что жизнь во мне когда-то не потухла, не смогла. Чужая ладонь робко заползает под правый рукав, а взгляд разрешение просит и сразу же получает одним неуверенным кивком. Тэхен обнажает изрезанное плечо и медленно дотрагивается до шрамированных линий, в сторону которых я посмотреть смогу еще очень не скоро, но на завороженного моими кровавыми экспериментами Тэхена я готов смотреть не отрываясь. Он то и спасет от того, чтобы задернуть рубашку обратно и скрыть уродство от глаз долой. Его чуть отросшие ногти касаются бугристой кожи намного приятнее, чем когда он проводил пальцами по перилам лестницы или холодному прозрачному стеклу. — Красиво, — шепчет, чуть надавливая по ходу выдуманного рисунка, пуская адреналиновые импульсы в кончики пальцев, — И, должно быть, больно? — отрицательно качаю головой, приподнимаясь, чтобы скинуть шелковое тряпье подальше и открыть полный обзор на полуобнаженное тело. Тело, принадлежащее всецело одному единственному человеку, который не скрывает шока на своем лице и активно сглатывает, играя кадыком, где уже есть несколько моих алых отметин. — Честно, я думал ты как тростинка, потому прятался под мантией, — на это предположение Тэхен получает усмешку. — У меня полно свободного времени… было. — Было? — удивленно, а я уже снова нахожусь в миллиметрах от его губ, легко ведя вверх по чужой родинке на кончике носа, чтобы оставить короткий поцелуй. — Давай потеряем всю ночь в этой кровати? — ладонь вполне однозначно намекает чужой возбужденной плоти, как именно планируется потратить ближайшие несколько часов наедине друг с другом. А подавленный стон глушится закусанной губой, ее я сразу ловлю зубами, как только Тэхен расслабляется, принимая ласку, граничащую с горячей страстью, которой нет места внутри, она нещадно бьет наружу. Его влажные ладони блуждают по оголенной коже спины, разжигая внутри пламя желания все сильнее, я никогда не чувствовал ничего подобного настолько сильно и ярко. — Хочу тебя целиком и полностью себе без остатка… — шепчу на ухо под аккомпанемент тяжелых грузных выдохов, идущих в такт движению моей кисти, которая, скорее всего, больше дискомфорт причиняет, чем удовольствие. — Доверься мне, Тэ. — Я верю, — сдавленно вылетает с очередным горячим выдохом, а у меня уже руки чешутся содрать обертку с его утонченного стройного тела, чтобы слиться в одно целое. Перламутровые пуговицы вызывают бешенство, потому я одним легким движением стягиваю через голову измятую белую рубашку, откидывая по направлению к полу, а Тэхен прожигает каждое действие испуганным, но предвкушающим взглядом, то и дело облизывая свои невозможно мягкие губы проворным языком и отползая ближе к изголовью кровати. Ключицы в полумраке кажутся острее самого наточенного лезвия ножа на кухне. Я не прочь изрезаться и добавить десяток шрамов везде, где только можно. Он чертовски прекрасно смотрится в объятиях бордового шелка, и я помню, как его тело ощущалось на совершенно другой кровати, но все равно в моих руках. Тэхен до сих пор не подозревает, что в этом доме предыдущую ночь провел не один, как и следующую проведет совсем рядом. Возможно, завтра за завтраком я поделюсь с ним своим секретом и спрошу, что же ему снилось, потому что тот набор слов насторожил и без того загруженный думами мозг. Прямо сейчас я не хочу говорить, пусть всей душой обожаю его глубокий бархатный голос, хочу услышать другие ноты, что можно взять голосовыми связками только на грани разрывающего тело наслаждения. И да, его стоны ласкают притупившийся слух приятной мелодией, когда я исследующими поцелуями спускаюсь все ниже по торсу, чувствуя, как нетерпеливые пальцы зарываются в мои взлохмаченные волосы, пуская приятную вибрацию по всему телу. Хлипкая серебряная бляшка легко поддаётся открытию, и Тэхен вздрагивает от звука, затуманенным взглядом наблюдая из-под прикрытых век за тем, как я лишаю его последнего барьера между глубоким чувством осязания, которого прямо сейчас сильно не хватает. Своей близостью я компенсирую все до предела возможного, чтобы и он почувствовал, каково было мне, когда я ощущал больше и слышал дальше. Он мнет шелк под себя, а я, выпотрошив запасы персикового масла, снова оказываюсь на уровне его лица, успокаивая тихим шепотом, чтобы не боялся раскрываться, ведь желание в глазах плещется у обоих одинаково яркое. Я точно вижу каждый отклик на действие и могу ручаться за себя самого, потому что действительно желаю не столько телом, сколько всем сердцем, чтобы навсегда вручить громко бьющийся мышечный орган в чужие подрагивающие руки и разделить одну дорогу на двоих. Дорогу, по которой мы начали идти слишком неожиданно, но уже достаточно стремительно. Меня всего разрывает от калейдоскопа ощущений, когда он сам льнет ближе, теряя какой-либо стыд и страх. Необычайно уверенно и превосходно набирает обороты наша страстная игра в удовольствие, что преподносится изысканным блюдом с терпким и насыщенным вкусом тяжелого влечения. Он скользит маслом в медленных покачиваниях на моих смазанных пальцах, не страшась ни себя, ни своих стонов, ни меня самого, полностью открытого и изнывающего от тягучей пытки, устроенной ради того, чтобы оттянуть момент слияния на несколько долгих минут. Его темные волосы россыпью лежат на постели, а губы просят поцелуй, когда я меняю позу в более удобную для проникновения третьим пальцем, закидывая стройную ногу на плечо, где шрамы уже не кажутся чем-то уродливым, потому что на них смотрят, как на искусство. А я вижу свое личное искусство в его раскрепощенном образе, ловя губами срывающиеся высокие ноты от пытливого изучения горячего нутра. Он прекрасен во всем, я не устану проматывать эту мысль в своей голове и произносить вслух, потому что он должен знать и должен наконец-то поверить. Я научу его любить себя так, как он научил меня любить ближнего, ведь это наше условие на долгий путь существования вместе. Истинный путь, который открывает дар любви. Да, той самой, которую я не признавал должным образом, а теперь считаю себя полнейшим идиотом, ведь она буквально окрыляет, заставляет парить в воздухе и ощущать живую свободу от всех удерживающих ранее оков. — Пожалуйста… — судорожно шепчет и крепче сжимает пальцами кожу над чувствительными ребрами, самозабвенно мечась по простыне. — Довольно пытки. Его ненасытность льстит, но кидаться на амбразуру из-за нетерпения я не имею никакого права. Все еще слишком узко. Тэхен не должен чувствовать боль, раз доверил свое тело в мои руки, позволяя вытворять желаемые вещи, что излучают тяжелую похоть в окружающий воздух, быстро раскалившийся до температуры летнего полуденного солнца. — Я так рад, что могу видеть твою страсть своими глазами, — шепчу на ухо, переворачивая его мечущегося по простыням на живот, — До безумия счастлив слышать симфонию твоего тела и собирать капли пота своими губами, — выцеловываю влажную спину и подхватываю под живот, чтобы сильнее выгнуть его изящную поясницу. — Господин… — меня всего аж передергивает от очередного вылетевшего полустона. Зря я просил забыть об этом обращении, оно спусковым крючком действует прекратить прелюдию и ощутить весь пылающий огнем жар, продолжая мучать интенсивнее и яростнее млеющее в руках любимое каждой линией тело. Меня всего трясет, когда я капаю новую порцию масла на свой изнывающий от томительного ожидания член, что дергается в момент, когда Тэхен нетерпеливо толкается кзади, почувствовав пустоту. — Вы изверг, господин Чон, — срывается яростно с его губ, но гнев сходит на милость, когда я вновь погружаю три пальца внутрь, сразу же отыскивая чувствительное место, получая вскрик, что глушится в подушку. — Хочешь почувствовать нас единым целым? — Безумно хочу, — хрипит своим невозможным баритоном, снова подается назад и задевает ягодицами налившуюся до предела головку члена, заставляя зашипеть. — Покажите мне, насколько прекрасную боль вы можете подарить, господин Чон. — Прекрасное наслаждение, Тэ, — поправляю его будоражащее высказывание, мягко фиксируя ладонью за узкую талию, чтобы ерзал не слишком сильно, — Боли больше не будет, — проникаю медленно и аккуратно, совершенно не контролируя собственные стоны, но внимательно наблюдая за чужим остановившимся в моменте дыханием. — Дыши, Тэхен… и чувствуй. — Боже… — выдыхает на первом плавном толчке, очередным стоном врываясь в уши. А у меня перед глазами плывет от горячей близости и отзывчивости на каждое неторопливое действие. Тэхен стойко держится, но постепенно нарастающая скорость и оголившийся нервные окончания принуждают поддаться напору и потерять равновесие. Подогнутые в коленях ноги и меня с трудом держат, потому что всего вокруг много, ощущения слишком острые, а возбуждение, что спадать еще не намерено, заставляет набирать обороты быстрее планируемого. Контролировать себя чертовски сложно, когда до слуха доносится непрекращающаяся мольба продолжать еще и еще. Я и не собираюсь прекращать, но чувствую нужду видеть в деталях искажающееся в сладкой пытке лицо человека, которого так хочется себе не только рядом, но и под кожу. Чтобы глубоко внутрь, навсегда вместе, одно целое и неразделимое, рука в руке, бесперебойно прикасаясь и утопая в вечной изоляции от мира, где только я и он. — Поцелуй меня, прошу, — судорожно нашептывает, когда я подминаю под его поясницу одеяло, проводя пару раз ладонью по его налившемуся кровью члену. — Чонгук… И я исполняю просьбу, утягивая тэхеновы истерзанные губы в новый, вкусный поцелуй, вновь заполняя пустоты горячей патокой удовольствия, которое стремительными волнами расходится сквозь каждую клетку организма, поднимая мелкие волоски на дыбы. Обоих трясет словно в припадке, когда особенно сильные импульсы стреляют в непредсказуемых направлениях. Меня ведет вдвойне, когда Тэхен ногтями впивается в кожу плеч, ногами цепляясь за спину, чтобы сильнее и глубже, чтобы сорваться с тормозов и раскалить до предела, до белого свечения. Он горит огнем, обжигающим, а я в полной мере ощущаю, насколько это пламя освобождает душу от тьмы окончательно, насколько сильно мне нравится держать его в своих руках, насколько далеко я зашел, обратного пути не желая даже краем глаза видеть. Я погряз в нем давно, он стал моим опиумом практически сразу, он избавил меня от боли тогда, когда я даже не мог догадываться. Я становился зависимым незаметно, а теперь всеми фибрами чувствую установившуюся связь. В рабстве у Тэхена я сознательно желаю быть и буду, он теперь мой личный дурман и мое лекарство для души, чертовски сильное и необходимое. — Я никуда тебя не отпущу, слышишь? — севшим от стонов голосом произношу четко и уверенно, дожидаясь блестящего взгляда, направленного на меня, — Никуда, Тэхен, потому что без тебя мне незачем видеть этот мир, — он судорожно кивает, дотягиваясь своими губами до моих. Я в полной мере ощущаю его жадность, и чувствую, как он вздрагивает, а особенно громкий стон пропадает в поцелуе. Меня подкашивает следом, едва ли не придавливаю хрупкое обмякшее на влажных шелковых простынях тело своей массой. Падаю рядом, плавно опуская ладонь на его взмокшую и гуляющую ходуном от частого дыхания грудь. Воздуха ужасно не хватает нам обоим, а еще телесного контакта катастрофически мало. И Тэхен его восполняет, поворачиваясь на бок и закидывая ногу на мое бедро, чтобы оказаться лицом необходимо близко. — Кажется, я не хочу никуда уходить, — шепчет в губы, мягко касаясь, словно дразнит, — Мне сложно описать то, что происходит внутри прямо сейчас, но одно я могу сказать наверняка… — Я внимательно слушаю, — он улыбается смущённо и мило морщит носик с родинкой на кончике, пересекая взгляды, а его пальцы тянуться ко мне, чтобы мягко провести по векам. — Я хочу ворваться в твое одиночество основательно, хочу дарить свою любовь и заботу, помогать даже тогда, когда помощь не требуется. Хочу готовить тебе горячую и ароматную еду, варить утренний кофе, наблюдать за рисованием, скрипеть половицами и хлопать дверями, чтобы ты слышал. Хочу увидеть, как закончится зима и за окном зацветет сад, где больше не будет нескольких слоев опавших листьев, лишь сладкие запахи распускающихся бутонов. Хочу остаться рядом и увидеть, как ты себя окончательно простишь за прошлое. Могу я…? — Любое твое желание, Тэ, абсолютно любое. Я исполню все. Тэхен точно забудет, что такое — в чем-то нуждаться, потому что мы окончательно ступили на одну единственно верную для нас дорогу. Дорогу жизни, где больше не будет гнета и притеснений, а лишь глубокое доверие, искренняя и безвозмездная любовь и легкость накапливающегося вокруг счастья. Надеюсь, он примет мой покореженный временем багаж плачевного опыта, где было негатива на толику меньше, чем у него самого, истерзанного собственными жизненными муками, что в отчаянный момент привели его на порог особняка. В пустом и безжизненном доме нас двое, как было вчера и все дни назад, но сегодня мы вместе, тесно и с легким трепетом в груди, который еще долго не позволяет уснуть, потому что мыслей в голове блуждает немерено и каждую хочется обсудить вслух, а не только с самим собой. Но это так, мелочи. Хочется сказать, что ничего важного, но любое произнесенное слово является неповторимой драгоценностью. Слов всегда будет мало. Рассказы о квартире, о Хосоке, Юнги, миссис Кан и Юн Сонгиле постепенно погружают уставшего Тэхена в трясину сна, а я просто подхватываю волну и укладываюсь поудобнее, но рядом. В моих руках снова приятное тепло близкого человека, который заставляет искренне улыбаться и хотеть жить дальше.

***

Шум льющейся воды за стеной, едва слышимое щебетание ранних пташек и тихое завывание ветра. Тело кажется расслабленным и слегка онемевшим от долгого лежания в одном положении. Пытаюсь пошевелить рукой, ощущая покалывание в кончиках пальцев, и открываю веки, сразу же морщась от яркого света, проникающего сквозь не зашторенные окна. Моргаю. Мрака больше нет, а утреннее небо сегодня чистое, днем будет точно голубое. В окна восточной стороны дома совсем скоро заглянет солнце, долгожданное, теплое и слепящее. Переворачиваюсь на спину, улыбаясь непривычно широко, потому что счастлив. Вновь вижу обветшалый потолок спальной комнаты. Веду ладонями по телу, в полной мере осознавая, что это все, что останется со мной в качестве осязания. Аккуратно касаюсь подушечками пальцев сначала лба с прилипшими волосами, бровей, глаз с влажными от слез ресницами, скуловой дуги, губ, носа… все в порядке, и я теперь точно смогу себя увидеть. Потому подрываюсь с кровати, едва ли не падая на пол из-за запутавшегося в ногах одеяла. Подбегаю к зеркалу, резко останавливаясь перед своим отражением, потому что совсем забыл. — Шрамы… — внутри расходится неприятным потоком дрожь, но я все равно подхожу ближе, зрячими глазами бегая по вензелям тонких белых рубцов. Я не могу сказать точно, нравится мне то, что я с собой сотворил или отвращает. Но я помню, как боль остановила меня завершить задуманное. Именно к последним двум неровным линиям на предплечье и обращаю свой взгляд, трясущимися пальцами проходясь по поверхности. Эти отметины навсегда останутся как напоминание о том, что когда-то я был не в себе. Останутся клеймом заключенного, которого наконец-то выпустили из тюрьмы, настаивая не забывать о совершенном преступлении. Прямо сейчас я сам себе противен, но яркие картинки прошлой ночи и прозвучавшие громкие слова о искренних чувствах не дают новому приступу самоуничтожения всплыть на поверхность. Тэхен старался перевернуть мою жизнь обратно на ноги, помог найти выход из собственной тьмы, поэтому я не имею никакого права быть слабым и снова идти на поводу чувства вины, которое получилось притупить. Жаль, что не искоренить окончательно, оно песчинкой чувствуется на роговице, садня. Вновь смотрю на себя в зеркало и не могу принять тот факт, что там действительно я. Такой, каким себя помню еще три года назад. Растрепанные волосы стали намного суше и длиннее, кончики прикрывают ушные раковины. Если приглядеться, то можно различить тонкие морщинки на лбу и в носогубном треугольнике. Время не пощадило, а еще стресс добавил своего. Лицо бледное, словно болезненное, а тело… я не потерял мышечную массу, физические нагрузки дали о себе знать, ведь часов в сутках было слишком много и надо было хоть чем-то занять каждодневное прозябание в изоляции от внешнего мира. А теперь я смогу вновь выйти на улицу и больше не боятся неожиданностей и неизвестности. Теперь я вижу дальше тьмы под веками. Могу увидеть мир и… — Доброе утро, Тэхен! — улыбаюсь, отталкиваясь от столешницы, на которую упирался те недолгие мгновения, что рассматривал себя в зеркале. А он застыл в дверном проеме ванной комнаты с влажными волосами, с которых капельки падают на пол. В белом халате для гостей, коих не бывает обычно, с полотенцем в руках и распахнутыми от удивления глазами. И это забавляет, ведь я перед ним уже представал обнаженным, причем и телом и душой, что его так сильно шокировало сейчас? — Со мной что-то не так? —Нет, — бросает, резко разворачивается и за долю секунды снова скрывается в ванной, хлопая дверью. Неужто я его своим видом смутил? — Тэхен, выйди, пожалуйста, — подхожу к двери, еле как сдерживая рвущийся наружу смех. — Нет! — сразу же отвечает, а я дергаю ручку, но она не поддается. Он ее держит, что ли? Мне вот прямо сейчас очень сильно жаль, что я не могу почувствовать его присутствие и касания. — Ладно, — разочарованно вздыхаю, отходя обратно к кровати, где вчера скинул с себя вещи, — Я тебя понял, сейчас оденусь. — Нет… — распахивает дверь снова, как раз в тот момент, когда я нагибаюсь, чтобы подхватить штаны, — То есть… — жмурится, отворачиваясь, — Прости, — кажется он слишком сильно нервничает и в глаза смотреть совсем не хочет, мне такое вот совсем не нравится. — Лучше я пойду сделаю завтрак, — двигается в сторону выхода из комнаты, а я как раз успеваю вскочить в домашние брюки и остановить его одним грозным: — Стоять! — он замирает, поворачивая голову на меня и поглядывая испугано. Долго серьезную маску на лице я не смогу держать, с каждым шагом ближе она покрывается трещинами. — Что случилось? Ты меня стесняешься? — вижу по дернувшемуся кадыку, что он панически сглотнул, задержав дыхание. А еще вижу потемневшие на его коже метки, подтверждающие, что ночью мне не горячие сны снились, а все происходило в реальности. И сейчас видимый образ Тэхена тоже настоящий, либо я совсем сошел с ума. — М-м? Тэхен… — оказываюсь совсем близко, что аж чувствую запах иланг-иланга, исходящий от его влажных волос. Наклоняюсь, затягивая воздух, а он веки прикрывает на долю секунду, — Тебе подходит этот аромат. — Больше, чем мята? — уточняет приглушенно, а меня всего аж в дрожь роняет, его низкие бархатные ноты с ума сводят нещадно. — Больше, — оставляю поцелуй у уха, а он дергается от касания. — Чонгук, — доносится как сквозь толщу воды до постепенно туманящегося разума. — Что? — он делает шаг в сторону и следующий поцелуй мажет уже разомкнутые губы, которые охотно поддаются напору. — Растения, Чонгук, — бормочет в перерывах на мои вдохи, а мысли ко мне идти совсем не желают, — Они исчезли, больше нет. — пытается меня отвлечь? Но я не поведусь на такую наивную уловку. — А зеркала появились, — дополняю, совершенно не собираясь отрываться от утреннего поцелуя. Как воздух нужен. Весь Тэхен такой мягкий и ароматный после душа, излучает свежесть и чистоту. Трясется ни то от холода, ни то от напряжения, вновь разрывающего внутренние цепи, что сдерживают напор возбуждения. — У нас нет времени, — пытается достучаться до меня, а я с опозданием, но в полной мере осознаю, что сегодня будний день, раннее утро, учебу никто не отменял. — Прости, Чонгук, просто… — он отталкивается от моих плеч, заглядывая растерянным взглядом в мой ясный и желающий его целиком и полностью снова, — …мне надо собираться и уходить, — опускает голову в пол, пряча свои бегающие в разные стороны зрачки, чтобы не смотреть на меня. Он умилительно смущается. Сколько эмоций я пропустил, когда он только начинал работать — не сосчитать. Ужасная потеря, как же хочется поскорее восполнить все, — Еще мне немного неловко. — Не немного, — усмехаюсь, склоняя голову к плечу, чтобы поймать его взгляд своим развеселившимся. — Много, да, — кивает, судорожно дергая губы в улыбке и поправляя полы халата свободной рукой, кутаясь сильнее, словно спрятаться хочет, — Я никогда не встречал утро в чьей-то кровати, — раздосадовано оглядывается в сторону развороченной постели, снова прерывая зрительный контакт. — Встречал, — вот буквально вчера, но вслух произносить не стану, еще сильнее в краску вгоню, он и так на грани бегства от моих чешущихся рук, которые хотят к той самой кровати привязать и никуда не отпускать. — Что? — Позже расскажу… — лукаво улыбаюсь и интригую легким шлейфом загадочности, — Пожалуйста, сделай кофе и себе что-нибудь покушать, а я пока пойду в душ, — все же выпускаю его из своих рук, пятясь назад. — Но… — Без сахара, — улыбаюсь широко, скрываясь в ванной, где летает аромат шампуня с иланг-илангом, а влажность испариной собирается на плитке стен. Должно быть, это самое неловкое утро за всю мою жизнь, даже вчера такого не было, хотя я без разрешения нарушил границы его личного пространства. Сегодня ночью я нарушал с разрешения, но смущается Тэхен намного сильнее, и меня за собой тащит. Просто надо дать немного времени. Полчаса будет достаточно?

***

Смахивая капли воды с волос, я крадущейся поступью подхожу к кухне, где Тэхен укладывает тарелку с парящей едой на поднос, не обращая на меня никакого внимания. Зато я веду взглядом по его слегка помятой рубашке под черным пиджаком из плотной ткани, по темно-серым шерстяным брюкам с прошитыми стрелками и затянутым на тонкой талии старым кожаным ремнем. Тэхена сейчас волнует больше кофе, чей аромат я чувствую даже из дверного проема. Подперев косяк плечом, решаю немного понаблюдать за уютной будничной суетой, которую никогда еще не видел в его исполнении. Лишь чувствовал аккуратные манипуляции с кухонной утварью, представляя, как все происходит на самом деле. Мне нравится, как Тэхен выглядит в окружении потрепанной временем кухонной мебели. Не помешало бы ремонт сделать, заменить все здесь, но об этом я подумаю чуть позже. Сейчас внимание приковано к проворным пальцам, которые колдуют над завтраком, но почему-то только на одну персону. — Я надеюсь, ты себе приготовил? — резко вскидывает голову на меня, замирая с туркой в руке. — Что? — подхожу ближе, хмурясь. — Пока не поешь, на учебу не пойдешь, — он приподымает одну бровь, доливая остатки кофе в молоко сквозь сито. — Но я не хочу есть… — закусывает губу, а я вот тоже его очень сильно хочу укусить, но заглушаю этот порыв. — Кстати, а как ты так рано встал? — будильника в этом доме все еще нет, а сейчас едва ли восемь часов утра. — Вчера уснул не так поздно, когда режим соблюден, то организм просыпается в нужное время. Привычка, — пожимает плечами, укладывая приборы на поднос. — Во сколько учеба? Сильно спешишь? — Одна практическая пара в десять часов. Надо до дома сбегать за формой, — указывает в предполагаемую сторону ладонью, уводя взгляд в пол. Опять от него смущением веет, меня аж с ног сносит этот немотивированный порыв. — Отлично! — краду поднос, сразу же разворачиваясь в сторону столовой. — Господин… то есть, Чонгук, ты чего? — Сегодня я тебя обслуживаю. — Но я тебе готовил! — бежит следом, а я стараюсь идти ровно и быстро, чтобы не пролить кофе. — Я не могу выпустить тебя из дома голодным, уж прости, — ставлю поднос на привычное для него место, выкладывая тарелку и приборы, — Тебе еще весь день ходить и думать, так что уважь меня и съешь приготовленный тобою же завтрак, а я сейчас приду. Улыбаюсь как-то уж слишком нервно, разворачиваясь обратно на кухню, чтобы впервые за последнее время чиркнуть спичкой, зажечь огонь на плите и в необходимых пропорциях смешать воду с молотыми зернами. Как же я скучал по таким обычным бытовым вещам, улыбку невозможно подавить, а во рту вообще слюна скапливается от предвкушения испить ободряющий напиток, без которого раньше я совсем не мог существовать, был зависимым. Теперь я становлюсь зависимым еще и от человека, который в душу запал дважды. Первый раз: голосом и действиями. Второй раз: выточенным образом, которому совсем немного не хватает до совершенства, уж очень мало Тэхен ест. Здоровье — это важно, и я обязательно поспособствую улучшению, хотя бы дефицитных фруктов больше начну заказывать, пусть набирается витаминов, никаких средств не жалко. …Закончив со своей кружкой кофе и продумав план на утро до конца, я возвращаюсь обратно в столовую, рассматривая картину усталого ковыряния палочкой кусочка свежего помидора. До безумного интересно, что сейчас творится в тэхеновой голове и почему он так отстраненно себя ведет по отношению ко мне, хотя ночью обещал навсегда остаться рядом. Обозначив свое присутствие легким покашливанием, я сажусь на соседний стул, опуская клубящийся кофе на столешницу и терпеливо жду хоть какую-нибудь реакцию. Но ее не следует, зато Тэхен опускает кусок омлета в рот, снова втыкая одну палочку в несчастный помидор. — Тэ, тебя что-то тревожит? — кивает, прекращая помидорную пытку, а я даже среагировать не успеваю на столь быстрый ответ, пусть и безмолвный, — Что именно? Расскажешь? — Ты про ректора Хана вчера говорил, — хрипит, давясь куском, я лишь аккуратно похлопываю его по спине, вспоминая вчерашние слова, яростно брошенные на воздух в порыве аффекта. За себя самого стыдно становится, снова. — Он в тесных отношениях с Кимами, я боюсь, что мне покоя не дадут. — Джисон меня услышал очень хорошо, он понял, что если с тобой что-то случится, то ему не жить, — на меня ошарашенный взгляд поднимают, а я не могу не улыбнуться, потому что он, наконец-то, не уводит зрительный контакт. — Тем более с понедельника я буду преподавать у вас ознакомительный курс экономики и финансовой грамотности, — его глаза еще больше расширяются, а я лыблюсь как влюбленный идиот, аж щеки сводит. — Да, буду присматривать, тебя никто и пальцем там не тронет, обещаю, — тянусь к его высохшим каштановым волосам, ощущая всю мягкость подушечками пальцев, а он не дергается в испуге, просто смотрит на меня и, должно быть, пытается осознать сказанные слова. — А теперь поешь, пожалуйста, и больше не переживай ни о чем, — он завороженно кивает, вновь собирая палочки в руке, а я берусь за кружку ароматного кофе, готовясь заново ознакомиться с тем, что называется вкус. Порошок для чистки зубов не в счет, он просто мерзкий, хоть на бумажной этикетке прописана мята. Вот кофе, он да-а! Обжигающим потоком легкой горечи и терпкого мускатного вкуса оседает на корне языка, будто тает, впитываясь в ожившие рецепторы, от которых импульсы расходятся по всему организму, мобилизуя табуны мурашек, что отплясывают чечетку в кирзовых сапогах, поднимая волосы дыбом. А Тэхен смотрит, как я топлю в кружке блаженную улыбку и не маскирую искреннее счастье. Жизнь снова имеет вкус и цвет, и все благодаря ему, его вере и искренним чувствам. — Как новые ощущения? — ведет взглядом от наполовину полной кружки к моим губам и глазам, которые абсолютно точно блестят, словно я выпил не кофе, а виски в неприемлемой дозировке. — Словно пьяный, — он улыбается, а я за его яркую эмоцию цепляюсь, в полной мере вижу и хочу улыбаться вместе каждый день. — Похоже на эйфорию? — Да, и ты причина моей эйфории, Тэхен, — мягко произношу и подхватываю его руку со стола, чтобы притянуть ближе и коснуться улыбки не только взглядом, но и своим дыханием. А спустя мгновение дотронуться его губ своими, ладонями чувствуя, как Тэхен затрясся от нового приступа паники. Он все еще боится, а мне страшно его потерять и больше никогда не увидеть на пороге своего дома. — Твой поцелуй со вкусом кофе, — отрываюсь, вглядываясь в туманную пелену взора напротив и улавливая краем глаза проворный острый язычок, который быстро ловлю, выбивая из Тэхена неожиданный стон, прицельно бьющий в паховую область возбуждением. — Чонгук… — зовет меня, но я так долго этим утром ждал, чтобы вновь испробовать его вкусные губы и насытиться до краев, что не могу прямо сейчас остановиться, и молюсь, чтобы он пропал во мне хотя бы на несколько минут. — Гук… ты… — все же отрывается, придерживая меня за щеки. Да, я знаю, что времени у нас не так много и пересекать черту прямо сейчас я не должен, но так не хочется отпускать. Будь проклят этот технологический институт! — Ты хотел мне рассказать что-то, да? — я не сразу вспоминаю, что именно, но видимо он смог зацепиться за брошеную вслух фразу про кровать и утро. Усмешка сама вырывается наружу, — Что рассказать? — Возможно, вчерашней ночью ты спал не один из-за кошмаров, — быстро проговариваю на одном дыхании, а Тэхен хмурится, — Ты кричал во сне, а я просто… — выглядит так, словно оправдываюсь в своей непричастности к очередному преступлению, — Просто лег рядом и ты успокоился. — А, так мне не приснилось, значит, — кивает сам себе, уводя взгляд в стол, а теперь я немного не догоняю. — Ты просыпался, что ли? — подозрительно лыбится, запихивая истерзанный помидор в рот, чтобы заглушить смех. — А почему ты ничего не сказал? — Я только сейчас понял, что ты правда там был, а не фантазия решила подшутить, — смущенно тянет уголки губ вверх, вздыхая и отпивая кофе, я тоже прячусь за кружкой. Как же неловко-то! — Эти две ночи были самыми теплыми за зиму, спасибо, Чонгук, — смена интонации немного обескураживает. Он поблагодарил за тепло? За такое вообще благодарят? — А ты помнишь, что тебе снилось? — Точно не ты… оказывается, это был не сон, — усмехается, я тоже тихонечко хохочу, потому что Тэхен не смущается так, как сегодня часом ранее. Он теперь окончательно на моей стороне. — А в остальном совсем не помню. Что-то связанное с потерей, скорее всего. Обычно такое снится, — пожимает плечами, а я уже тоже не могу вспомнить, какой набор слов он прокричал, но отчетливо слышу в мыслях, как звучало мое имя, слетевшее с его уст. Аж сердце сжимается. Думать о плохом совсем не хочется, ведь еще вчера это совместное утро казалось чем-то нереальным и на грани фантастики. Но прямо сейчас я вижу яркий образ в окружении тусклого полупустого интерьера, вкушаю крепкий кофейный напиток со свежим молоком и чувствую то, что называется любовью, потому что свой человек, личный Бог и освободитель совсем рядом, на расстоянии объятий. — Доедай, я пойду свяжусь с водителем, — оповещаю спустя несколько уютных минут тишины, пока Тэхен расправлялся с омлетом и вглядывался в окно, за которым лучи солнца уже совсем яркие, а я изучал его образ, не переставая улыбаться. — Тебя подвезут до дома и института, — поднимаюсь на ноги, оставляя пустую кружку из-под кофе на столе. — Я дойду сам, Чонгук, не стоит… — подрывается за мной, но я останавливаю все возмущения, качая головой. — Разреши мне дарить тебе тепло и заботу, хорошо? — цепляю пальцем его подбородок, дожидаясь ответного кивка, — Ты должен быть в безопасности и комфорте, — и сразу же оставляю короткий поцелуй, стремительно уходя в холл, чтобы впервые за долгое время взбежать по лестнице вверх и за три шага оказаться в мастерской, где на стене одиноко висит телефон. Все помещение вгоняет в состояние сильного удивления. Оно превратилось в какую-то смесь всего самого яркого. Про напольное покрытие вообще молчу. Очевидно, я был крайне неаккуратен в последние несколько лет, слишком много разноцветных клякс даже на стенах и шкафах. Хорошо, что использовал гуашь, ее можно вывести. Долго внимание на окружающем безумном мире я не задерживаю, подхватываю трубку телефона и накручиваю по памяти номер телефона Шинов, где работает Ли Ханин, обещавший сорваться по первому зову, ибо большее количество дня просто сидит на охране поместья и ждет вызова от работодателей. Гудки идут монотонно раздражающе, а взгляд бегает по поверхностям, где вчера я ощущал чужое присутствие, а сегодня лишь трепет от воспоминания в груди. Ладонь сама тянется к черной картонке, на которой я пытался изобразить образ молодого человека в объятиях шелка под светом полной луны, забирающегося во вьющиеся пряди мягких темных волос. Теперь я вижу его отражение в меловом наброске, мое осязание позволило в полной мере изобразить его таким, каким и ощущалось сквозь стены, воздух, мебель и ткани. Основное полотно, которое я рисовал гуашью, стоит в самом углу. Так и не смог завершить в ту ночь, сорвался на безмолвный призыв о помощи, чтобы избавить от слез. А теперь боюсь даже посмотреть на предварительный вариант того, над чем планировал сидеть несколько дней, чтобы не мешать. Впервые я рисовал кого-то, помимо себя, еще и не имея возможности увидеть. — Поместье семьи Шин, охранный пункт, по какому вопросу? — голос водителя Ли вырывает из раздумий своими веселыми нотками. — Здравствуйте, господин Ли, не могли бы вы приехать на часик ко мне? Есть одно дело. — О, господин Чон, как я рад вас слышать снова! Конечно, приеду! Через минут двадцать ждите. Он что-то еще там бурчит, должно быть, коллегам, и обрывает связь короткими гудками, после которых я и свою трубку вешаю на место. Подхватив черный лист картона с призрачным образом спящего Тэхена, я направляюсь обратно вниз, выискивая взглядом его присутствие сначала в столовой, потом на кухне. — Тэхен? — заглядываю в гостиную, а там тоже никого. Ощущение непривычного отсутствия контроля над каждым миллиметром в доме немного выводит из себя, к нормальному существованию в будущем еще придется привыкать. Только вот делать привычным волнением за близкого и родного я не хочу, сердце начинает биться чаще и больно сжиматься. А вдруг он и вовсе ушел? — Тэ, где ты? — голос проседает, а дыхание учащается, будто я навернул кругов десять вокруг дома. — В библиотеке, — слышу приглушенно, сразу же поворачиваясь в сторону места, от которого одно название осталось, ведь все книги были отданы моему университету еще в самом начале заточения. Тэхен стоит у окна, ловя на своем лице лучи солнца, что топят небольшие сугробы за окном, обнажая корни спящих деревьев в саду, который на моей памяти был более прибранным, что ли? По нему словно ураган прошелся, беседка и вовсе покосилась на боковые подпорки, едва тронь и крыша окажется на земле. Да, запущенный случай. Чимин не лукавил, описывая в какую разруху превратился некогда шикарный сад. Мне даже жалко смотреть на него. — Я решил оставить «треугольные опоры» Келли здесь, — указывает в сторону полок, где одиноко стоит толстый том философской писанины массой более двух килограммов, если не больше. Я помню, как Тэхен бегал за ним пару дней назад. — Библиотека без книг — звучит грустно, скажи же? — Поможешь заполнить каждую полку до краев? — он активно кивает, ярко улыбаясь, а я как раз вытаскиваю из-за спины небольшой подарок на память. — Это тебе, — вручаю черный картон под удивлённый взгляд, — Я знаю, что вчера ты заходил в мастерскую… там такой бардак, оказывается, — стыдно за самого себя, если честно. Но Тэхену совсем не до этого прямо сейчас. Он рассматривает эскиз большими глазами, распахнув рот, — Это ты в первую ночь… прости, я немного за тобой понаблюдал, когда ты только заснул… — Я думал, что это ты. — Что? Не-е-ет, — отрицательно качаю головой. — Вот так вот я выглядел в твоей личной темноте? — Да, таким вот светлым и едва уловимым я тебя чувствовал. — Могу я оставить рисунок здесь? — указывает в сторону полок, добавляя: — Мне некуда положить, вечером заберу и принесу еще каких-нибудь книг, есть предпочтения? — любопытствует, ступая к пустому столу, и пробегается указательным пальцем по поверхности, прежде чем положить подарок. Скоро пыль вновь начнет собираться по углам, но уже совершенно в иной манере, как во всех остальных домах. — Пока что чисто… — Больше не думай об этом, — подхожу ближе, завлекая в объятия, — Мы справились… ты справился, Тэхен. — Хорошо, — соглашается грустно, но поникнуть сильнее не дает загрохотавший молоток на входной двери, оба дергаемся от неожиданности. Двадцать минут же еще не прошли. Или прошли? — Водитель, должно быть, — предполагаю, утягивая в сторону гардеробной. Очень не хочется расставаться. Пусть даже на несколько часов. — Насчет книг, мы можем поискать что-то новое, у меня есть знакомый в книжном маг… — перебивает очередной громкий стук в дверь. Обычно Ханин стучит один раз и остается ждать, но прямо сейчас чья-то настойчивость заставляет переосмыслить внезапное появление. — Кто-то пришел? — Водитель? — недоуменно вторит Тэхен, снимая с плечика свое зимнее изумрудно-зеленое пальто, — Черт, шарф остался наверху! — порывается пойти, но я его останавливаю, срывая с крючка свой шерстяной графитового оттенка, что идеально подходит по цветовой гамме к его верхней одежде. — Спасибо, — смущенно улыбается, и хотел бы я его прямо сейчас поцеловать, но с нахмуренным лбом подлетаю к окну, замечая незнакомую девушку, которая абсолютно точно моим водителем не является. — Кто это? — Тэхен смотрит на меня вопросительно, а я медленно вспоминаю, что просил Джисона прислать ассистента в пятницу. Но не с самого же утра! Черт бы его побрал! По моему лицу абсолютно точно можно прочитать все стадии раздражения к сложившейся ситуации. — Это ассистент с твоего института, — вздыхая, скрываюсь в гардеробной, чтобы найти запасные темные очки в комоде и сорвать с плечика тонкий черный плащ с капюшоном. — Знаешь ее? — отрицательно мотнув головой, Тэхен натягивает шарф на голову. — А тот мужчина? — Тэхен указывает на хлопнувшего калиткой Ханина, который с этой нерадивой и нежданной гостьей весело здоровается, делая вежливый поклон. — А это водитель Ли, он тебя покатает, — подмигиваю Тэхену, цепляя на лицо защиту в виде очков, сверху накидывая капюшон. А он смотрит на меня, прикрывая веки и улыбаясь одним уголком губ, — Как я выгляжу? — укладываю руки в боки, выставляя левую ногу чуть вперед, и демонстрирую свой внешний вид, веселя при этом и Тэхена, и себя. — Как в первый мой день здесь. — Почти, — подхожу ближе, едва ли не прижимая его спиной в массив входной двери, — Тогда я тебя не видел и не мог поцеловать. — А если бы видел, то… — Навечно загадка, — елейно произношу, мягко обхватывая его искусанную нижнюю губу зубами, проникаю глубже, совершенно не сдерживая порыв, и в очередной раз ругаюсь на институт, что разлучает нас до четырех часов вечера. — До встречи, Тэ, буду скучать, — оставляю еще один короткий поцелуй и приподнимаю ему шарф чуть выше, чтобы не заморозил истерзанные губы. — Увидимся позже, — шепчет на ухо, и я дергаю ручку двери, сталкиваясь с ошарашенным выражением лица незнакомки в строгой классике черного цвета и веселым Ли Ханином, который салютует сначала Тэхену, потом и мне. — Молодой человек скажет, куда ехать, господин Ли, — он согласно кивает, приглашая пройти моего мальчика к машине. И как только они скрываются за оградой, неизвестная девушка получает сухое и раздраженное: — Ассистент?

***

— Доброе утро, господин Чон, меня зовут… — У тебя есть пятнадцать минут, чтобы ввести в курс дела, — перебиваю чересчур высокий девичий голос, как она прервала мое спокойное времяпрепровождение рядом с возлюбленным, которого пришлось суетливо отпустить в новый день. Да и не интересно мне, как ее зовут, надменное выражение незнакомого лица видеть прямо сейчас тоже не хочется. А она ведь не знает, что я вижу, потому и позволяет себе закатить глаза, когда проходит мимо, чтобы я смог закрыть дверь. — Часы работы? — пока веду в гостиную, решаю не терять время, потому задаю конкретные вопросы, а то она словно язык проглотила, зато по сторонам озирается с неприкрытым восторгом. — Эм… — не сразу реагирует, но все же начинает суетиться, распахивая сумку с шуршащими бумагами, — С десяти до трех, понедельник, вторник и среда. В пятницу предусмотрены устные коллоквиумы, время договорное с каждой группой, — резко останавливаюсь в проеме гостиной, а в меня чуть не врезаются, но я успеваю отступить подальше, пусть на пол падает. — Извините, господин Чон, я засмотрелась. Какая же она неуклюжая, а по виду так и не скажешь. Укладка на голове идеальная, чуть ли не светится в солнечных лучах. Лицо без изъянов с неброским макияжем, среднестатистическое для корейской национальности, ворот белой рубашки отпарен и накрахмален, в каждой мочке уха по массивной серьге, а на лацкане пальто золотая брошь с эмблемой преподавательского совета в институте. Должно быть, Джисон кого-то из приближённых подослал. — Что в четверг? — опять эти странные четверги. Они меня теперь всю жизнь преследовать будут как напоминание о том, что произошло? — Консультации у всех курсов, теоретических лекций в этот день нет, — покивав, я все же иду в сторону дивана, опускаясь на мягкую поверхность, а на меня с неприкрытым шоком поглядывают, потому что я вроде как все еще слепой и для нее, и для Джисона. Ректор ведь свою протеже абсолютно точно посвятил в такую небольшую деталь, о которой я не горел желанием рассказывать направо и налево. Терпеть не могу сочувствие для галочки, даже Хан в предпоследнюю нашу встречу слезы лил, на жалость давить пытался, но после ярого и непреклонного отказа высказал агрессивное «спасибо» стечению обстоятельств, что для меня все именно так и обернулось. Сука он лицемерная, все ради выгоды, ради себя любимого. — Господин Чон, вы… — Никаких личных вопросов, ты и так в моем доме, — кивком соглашается и выуживает из сумки папку с документами, а терпеливо жду, что же будет дальше. — План цикла по экономике и финансовой грамотности разрабатывался еще пять лет назад, но математики на экстренном собрании решили, что можно начать преподавать по нему, постепенно добавляя актуальные темы… — Что планируется в понедельник? — перебиваю суетливую речь, когда она пытается справится с веревками на папке и открыть ее, наконец. — Полагаю, введение… секунду, — убирает сумку на пол, все же развязав несчастный узел, — Три лекции в день у трех разных групп… мы подобрали для вас тех, кто сильнее всего заинтересован для будущей профессии, чтобы не нагружать лишними ушами, — остальные группы она назвала лишними? Серьезно? — Тему следующих занятий я буду говорить заблаговременно, на понедельник часовая лекция по введению в экономику. — На этом все? — кивает пару раз, но я никак не реагирую, для всего мира я пока еще слеп, пусть на самом деле все в корне наоборот и четко рассмотреть женский образ не позволяет лишь черное стекло в круглой оправе. — Почему молчишь? — А? Ой, простите… да, на этом все! — делает резкий поклон под девяносто градусов, морщась от своей глупости, должно быть. А я вот только сейчас задумываюсь, как именно вернуться в общество со зрячими глазами. Магию объяснить ведь не получится, я сам довольно долго пытался поверить в существование чего-то волшебного. — Остались вопросы? — Оставь на столе план занятий, расписание и можешь ступать. — Но как вы будете чит…? — Личные вопросы, ассистент, — напоминаю о просьбе, а она дует щеки, раздраженно мотнув головой в сторону. — Хан… — Что? — Хан Ёрин — мое имя, господин Чон, — забавно, у них с Джисоном одна фамилия. А еще, я замечаю как она бросает взгляд на безымянный палец, слегка улыбаясь. У меня в голове бомба осознания взрывается слишком неожиданно: Джисон правда взялся за голову? Женился? — До понедельника, ассистент Хан, можешь идти, — стараюсь не выдавать зарождающийся внутри смех, а она коротко прощается и разворачивается на каблуках обратно к выходу, хлопая входной дверью не громко, но для слуха ощутимо. А я наконец-то снимаю очки и капюшон, бесшумно посмеиваясь. Мне вдруг интересно, каким образом неугомонный мужелюб вдруг решился на брак с самой настоящей девушкой, коих он ненавидит всей своей грязной и похотливой душой. Не мое это дело, но любопытство внутри взыгралось чрезмерно. Давно я не наблюдал за людьми, давно не анализировал чужие поступки, давно не искал выгоду. Пора все возрождать.