«Целует утро в спину,
Твой лоб упёрся мне в ладонь, Скорей умру, чем двинусь,
Если только осторожно.
Рассыпались по мне
Пряди твоих волос Я не могу понять
Когда, зачем и как Ты стал мне близок так.»
― Семпай, позвольте мне. С тех пор, как Тензо получил рану на задании, минула неделя, а с его выхода из тени и становления частью команды Ро ― почти три года. Последствия травмы оказались серьёзнее, чем он ожидал: из-за индивидуальной реакции организма повреждённые ткани начали отмирать, и если бы семпай оставил его тогда отлёживаться в кустах, то в лучшем случае пришлось бы пересаживать целый пласт кожи, а в худшем — остаться без половины ноги. Кстати, вчера Какаши навестил его в палате ― как всегда внезапно и через окно ― передал связку мандаринов и грецких орехов, пригласив кохая после выписки из больницы к себе в отчий дом, на все выходные. Какаши не мог не заметить, что дни отдыха Тензо часто проводит в одиночестве, тренируясь, бесцельно шатаясь по городу или сидя за изучением свитков и книг по архитектуре у себя в маленькой квартирке военного общежития. Не то чтобы Какаши сам стремился пребывать в шумных компаниях внутри питейных заведений или совместно с товарищами ходить просиживать зад на источниках, но… иногда он страдал от обостряющегося чувства внутренней пустоты, оставленной трагедиями прошлого, но не находил хоть кого-то, кому бы мог довериться до конца (да и не особенно пытался). А его участливый и верный боевой напарник порой явно скучал без общения, не будучи отрешённым от общества одиночкой. Просто ещё не во всём прижился в своей новой реальности. А Хатаке слишком часто стал думать о нём вне рабочего времени, хоть ему и казалось, что, пережив столько смертей, он лишился способности так к кому-то прикипать. Ему нравилось странное новое тепло, поселившееся в давно обледеневшей грудной клетке, равно как и этот несуразный, большеротый, но милый птенец Тензо с чудесными длинными волосами, который всегда так спокойно и внимательно слушал не только его приказы, но и обычные человеческие просьбы. Интересовался его мыслями не только потому, что считал примером для подражания, как многие, но потому что искренне находил в них что-то близкое своему сердцу и порой, помолчав, выдавал такие интересные умозаключения, что Хатаке невольно начинал менять своё категоричное отношение к некоторым вещам. В том числе к страху привязанности. Поэтому сегодня они ужинали вместе. Совмещённую с небольшой гостиной кухню наполняли аппетитные ароматы. Какаши накупил продуктов на несколько дней и уже планировал приготовить угощения сам, но в итоге большую часть на себя взял Тензо: быстро нашинковал цукини, ловко разделал рыбу и даже показал искушённому кулинару Хатаке свою маленькую хитрость в приготовлении риса. ― И откуда что берётся? ― усмехнулся Какаши, уступая товарищу место у плиты и глядя как тот, собрав волосы в неаккуратный хвост, убирает с огня рис и пробует белые зёрна на вкус, а затем добавляет к ним найденные в закромах кухонного шкафа приправы, которыми Какаши никогда не пользовался. ― Тайны Корня, о которых вы не подозревали, ― Тензо хихикает и обращает лицо к семпаю, такое открытое и счастливое, что у последнего особенно благостно горячеет в груди. Как он и полагал, с Тензо в этом одиноком доме за один вечер стало уютно и светло. Его уравновешенность, непритязательность и дружелюбие возрождали полумёртвую душу Какаши, словно свежая зелень, пробивающаяся через гиблую землю, выжженную необузданной стихией. К тому же, кохай был невероятно заботливым. Остался бы он таким, не забери его Хатаке на поверхность, или эта черта погибла бы в нём вместе с копящимся грузом жестокости? Задумчивый взгляд и молчание Какаши показались Тензо такими долгими, что он смутился и первый опустил выдавшие его восторг глаза, поспешив взять две тарелки и выложить на них готовую еду. — …Ай-да за стол, семпай? После дружного «итадакимас!» их уютный ужин с непринуждёнными разговорами обо всём на свете сопровождалась пристальными и неловкими взглядами Тензо, когда Хатаке спускал с лица маску, чтобы съесть очередной кусочек сочного лосося или порцию рассыпчатого риса. ― Кстати, ты был прав, рис удался на славу. Да и закуска восхитительна, ― Какаши прикрыл глаза, смакуя обжаренные цукини, перец и горошек под кунжутным соусом. В уголке его рта осталась крошечная рисинка, которую он поспешил слизнуть кончиком языка, от чего сердце у Тензо застучало быстрее. ― Если бы ты не был вынужден стать шиноби, из тебя вышел бы талантливый повар, гарантирую. — Но я счастлив быть шиноби и защищать Лист, семпай. И счастлив работать с вами. Тензо хотелось отвести взгляд после последних произнесённых слов, но наблюдать за семпаем в такой уединённой домашней обстановке было необычно и завораживающе, поэтому, как бы ни было неприлично так пялиться на людей, он не смог себе в этом отказать. Какаши, тщательно скрывающий свою внешность, предпочитавший кушать в стороне ото всех, теперь сидел напротив и прямо перед Тензо обнажал своё опутанное тайнами и догадками окружающих лицо. Очень миловидное лицо. Всё внутри юного кохая трепетало при взгляде на маленькую родинку на подбородке Хатаке, которая выглядывала и скрывалась под чёрной тканью вновь и вновь. А что за удовольствие было видеть, как эти тонкие губы произносят его имя… Тензо даже рот невольно приоткрыл, но быстро спохватился и наконец опустил голову, вперившись взглядом в полупустую тарелку в надежде, что не был слишком навязчивым. Но Какаши, конечно, всё прекрасно чувствовал. Понимал, что в этом любопытстве, как и в его приглашении погостить, сквозил совершенно особенный уровень заинтересованности, но делал вид, что равнодушен к такому пристальному вниманию, чем Тензо и пользовался, с каждым разом смотря на дразнящие манёвры всё дольше и дольше. Так Хатаке держал дистанцию и притворялся, то подпуская к себе, то вдруг отстраняясь, пока не пришла пора готовиться ко сну. Ночь обнажила летнее звёздное небо, и его искренность достигла новой степени. ― С тобой всё в порядке? Может, ты поторопился с выпиской? Они стояли у недоразобранных футонов слишком близко друг к другу, и Тензо впервые в жизни так безудержно дрожал и краснел после внезапного поцелуя в губы, подаренного ему семпаем. Он выронил из рук подушку, которую минуту назад вдевал в свежевыстиранную наволочку, и часто дышал, неотрывно смотря своими огромными глазами на чуть отстранившегося Хатаке. Какаши протянул руку к мягким волосам кохая, заправив ему за ухо выбившуюся из хвоста прядку. Во взгляде единственного открытого глаза семпая затеплилась невиданная доселе нежность, и их окончательно перестала разделять маска, за вечер ставшая для Тензо самой злостной из помех. ― Я… Всё, что было сегодня… Спасибо… Э-эм… Это честь для м-меня. Тензо мямлил под нос, с опозданием осознавая, какую нелепицу несёт. Ему на секунду захотелось отступить, убежать от собственного капитана куда глаза глядят, лишь бы не стать в его глазах посмешищем, но Хатаке не смеялся над ним, словно бы знал себе цену. Не отталкивал. Наоборот, обхватил тёплыми ладонями его тонкую шею и притянул к себе, чтобы сделать второй поцелуй более влажным и долгим. Резинка на волосах окончательно ослабла и спала, освободив каштановую копну волос, в которые Хатаке тут же зарылся пальцами, прижимая голову кохая ещё крепче. Трясущиеся ладони Тензо наконец коснулись его талии, а сам он судорожно выдохнул ему в губы, ощущая, как от небывалого волнения перестаёт хватать воздуха. Как бесполезно, оказывается, было наблюдать за чужими отношениями в Корне и задирать нос, не находя в этом ни грана смысла. Только теперь он начинает понимать. ― Ма-а? Я что, украл твой первый поцелуй?.. Голос Хатаке стал негромким и бархатисто-глубоким, отчего у Тензо, утвердительно качнувшего головой, моментально потяжелело в паху, и он не успел смутиться, когда его семпай прижал встающий член своим бедром и запустил руки под одолженную им же домашнюю майку кохая. Тензо зажмурился, полностью отдавшись ощущениям от уверенных пальцев Какаши, поглаживающего его покрывшийся мурашками торс. Хатаке подметил, какое, оказывается, изящное тело скрывалось под экипировкой АНБУ, стягивая майку с Тензо. Он видел его обнажённую фигуру, всё ещё похожую на угловатую тростинку, в общей душевой, но наощупь кохай казался ещё более хрупким, что, конечно же, было обманчиво. Какаши склонился к его груди, перед этим будто ненароком задев губами нервно ходящий под кожей, не так давно заострившийся кадык, после — выраженные ключицы, а затем остановился на напряжённой… «Горошине соска?..», ― пронеслась в голове заводящегося Хатаке почти заученная метафора из его любимого романа авторства Джирайи. ― «Если и сравнить с горохом, то разве что с мышиным». Он обхватил сосок губами, начиная теребить его кончиком языка, и услышал, как Тензо едва сдержал тихий стон, превращённый в сдавленное мычание. ― Здесь нет нужды быть тихим, Тензо. Мы не на задании. Слышишь?.. Хатаке произнёс это, не отстраняясь от его груди и глядя снизу вверх прямо ему в глаза со спокойной уверенностью, лишь бледные щёки тронул еле заметный румянец. Красивее, чем в самых смелых фантазиях. Тензо на миг показалось, что он до сих пор в долгом причудливом сне, порождённым ядом, который морил его целый день после возвращения со злополучной миссии, и его ноги подкосились так, что он едва удержал равновесие, и наверняка упал бы, разбередив ещё не до конца зажившую рану под бинтами, если бы не уверенная рука семпая, поддерживавшая его поясницу. Может, Какаши снова прав, и он правда недооценил системное воздействие яда и покинул больничные стены слишком рано? Или это бушующие гормоны влияют на него похуже отравы?.. Второй сосок Хатаке начал потирать между пальцами левой руки в такт движениям языка, а когда Тензо вернул равновесие, правой рукой проник под свободно сидящие на узком тазу домашние шорты, с удивлением обнаружив, как мало растительности в паху у напарника. И нет, он не «готовился к свиданию», как можно было бы предположить, потому что там нет даже намёка на щетину. Неужто его переходный возраст так задержался? Или… ― Послушай, тебе правда уже есть шестнадцать? ― прошептал Какаши, обхватив пальцами пульсирующий член кохая и крепко сжав его кистью, отчего Тензо подался навстречу его руке и несдержанно заскулил, не прекращая пошатываться и дрожать. ― Я… н-не уверен. Но Данзо-сама говорил, ч-что да… ― А в том, что хочешь продолжать, уверен? ― Какаши спросил участливо, без доли неудовольствия, осторожно коснувшись его пылающей щеки кончиками пальцев и заглядывая в расширенные от желания зрачки. ― Уверен, ― Тензо ответил без промедления, но с едва заметной тенью опаски. ― …Думаю, тебе стоит прилечь. Какаши хотел было отстраниться от кохая и позволить ему устроиться на футоне, как Тензо вдруг вцепился в него, крепко обняв и прижавшись горячим лбом к плечу. ― С-семпай, пожалуйста, не прекращайте… Эти слова вырвались из его груди словно мольба, такая слабая и недостойная ниндзя, но в эти мгновения внутри расцветало столько потрясающих, неизведанных чувств, что гордости Тензо предпочёл те, которые приносили удовольствие. Удовольствие такого уровня, ради которого, по-видимому, и Киното уединялся на базе с девчонкой, не замечая чужого присутствия. Или тогда ему тоже было уже просто наплевать? До этой ночи Тензо не подозревал, насколько люди бывают голодны до ласки. ― Я в порядке, пожалуйста… ― Т-с-с. Я не прекращаю, ― шепнул Какаши и ловко подхватил кохая на руки, свалившись с ним на взбитое одеяло, навис сверху и заслонил собой свет от лампы, вокруг которой кружило несколько белокрылых мотыльков. Тензо казалось, что он чувствует их щекотное порхание у себя под рёбрами. ― Просто мне не нужно, чтобы ценный член команды расшиб себе голову об пол, едва оправившись от предыдущей травмы. Семпай продолжил ласкать губами его грудь, спускаясь к животу, а Тензо таял от каждого его прикосновения, как кусочек сливочного масла на разогретой сковороде, где он совсем недавно жарил горошек. Шорты, штаны и домашние майки скоро оказались в стороне вместе с первым трепетом Тензо, нервным потом на холодных ладонях и дрожащей в солнечном сплетении неуверенностью, уступающей место совершенно новому, чувственному опыту. ― Доверишься мне? Только не меньше, чем ты делаешь это на миссиях. ― Только если без «Тысячелетия Боли», ― отшутился Тензо, попытавшись унять последнее смущение, пробивающееся сквозь возбуждение, когда почувствовал, как пальцы семпая переместились с покрытых мурашками бёдер к ягодицам. — Разумеется, — Хатаке усмехнулся и спустился ниже, устроившись между разведённых ног кохая, склонился головой к его бедру, чуть потёршись щекой, от чего Тензо закусил губу. Кто мог знать, каким деликатным может быть хладнокровный убийца Хатаке Какаши, прозванный так народной молвой. Как много граней скрывает в себе его удивительный семпай, чей влажный палец скользил сейчас между его ягодиц и неспешно, без особых проблем проникал внутрь, тогда как со вторым пришлось повременить. Какаши, внимательно следивший за лицом Тензо, замершего и сосредоточенно закрывшего глаза, зуб готов был дать — будь на его месте кто угодно другой, тот не заметил бы, как едва дёрнулся мускул у уголка его птичьего рта. Терпит. — Тензо… Я знаю, как ты научен выносить боль. Но напоминаю — мы не в бою. Я остановлюсь в любой момент. — Так точно, семпай. Кажется, на сегодня Хатаке придётся смириться с его дисциплинированностью и выправкой. — Ляг на левый бок и подтяни одну ногу к себе. Это поможет мышцам расслабиться. Тензо сделал, как сказано, с лёгким воодушевлением ощутив, как семпай устроился сзади него, прижавшись голой грудью к его лопаткам. Новая попытка, и он всё равно по инерции прикусил губу изнутри, ожидая неприятностей, но теперь их не возникло. Хатаке не спешил, предупредительно продвигаясь вперёд, даря ему новое, пока не совсем понятное, но теперь комфортное ощущение наполненности. И тогда ненадолго возникшая скованность уступила место будоражащему предвкушению. Впервые за всё время его недобитые методами Данзо эмоции стали настолько ясны ему самому, и тогда Тензо перестал бояться, что чувства снесут ему голову, подобно вражеской катане. Всё вмиг стало так просто. Какаши сейчас ближе некуда, и так искренне влюбившийся Тензо просто благодарен за эти мгновения своей нелёгкой судьбе. За ещё один миг, благодаря которому он не станет жалеть, что жил, как скоро бы смерть ни настигла его, за возможность наяву трогать горячую нагую кожу семпая, вплетать пальцы в именно его растрёпанные светлые волосы, чувствовать его запах и вкус губ, давление его пальцев в самых приятных местах и, наконец, его твёрдость внутри себя.