25.04.22
***
— Молодая госпожа! — кричит служанка, спотыкаясь о длинный подол платья, в попытках нагнать непослушного ребенка. — Молодая госпожа, прошу вас, остановитесь! Вы можете пораниться, если упадёте! Но слова остаются проигнорированы, даже если были прекрасно услышаны и абсолютно точно поняты девушкой, что на всех парах мчится по сверкающим коридорам нового дворца, который ещё предстоит исследовать. Её звонкий хохот отскакивает от стен, путая и без того взволнованную и раскрасневшуюся служанку, потерявшую свою госпожу из виду ещё за три поворота до. Этот смех разносится дальше, скачет так же резво, как и ребёнок, что уже перепрыгивает предпоследнюю ступеньку огромной лестницы, укрытой широкой алой тканью, словно кровь, разливающейся по полу и будто предостерегающей девочку о таящейся опасности таких побегов. Но ей все равно. Её лёгкое платье-ночнушка развевается под ласковыми касаниями ветра, проносящегося мимо, в обратную сторону, словно так же говорящего о глупости её действий. — Молодая госпожа, где же вы?! — горничная предпринимает ещё одну отчаянную попытку отыскать ребёнка. Надеется, что та образумится и отзовётся, что пожалеет бедную женщину, ведь им ещё необходимо до конца собраться, обязательно нужно заплести непоседе золотистые локоны, украсив излюбленным синим бантом и ленточками, а потом спуститься в Львиную Гостиную в другом крыльце замка, чтобы успеть на завтрак. Понапрасну рвёт голос… потому что девочки уже и след простыл, даже пронзающий перепонки смех больше не мучает черепную коробку, насмехаясь над страданиями старой служанки. «И чего я только ожидала?..» — привычно звучит голос разума, пока с губ слетают неровные вдохи-выдохи. Устала. Она правда устала нянчиться с настолько проблемным ребёнком, но разве у неё есть выбор? Разве она может её не оставить?.. Да и не похоже, чтобы Госпожу Вальд сильно волновало поведение дочери, её повадки и воспитание… Ох, если бы только маленькая Рен знала о своей семье всё то, что видят все слуги дворца. — Бу! А я здесь! — маленькие ручки обнимают ноги горничной, скрытые под платьем и белоснежным фартуком. Наверное, она хотела напугать служанку, но не знала, что своими внезапными пропажами сводит женщину с ума куда больше, чем такими безобидными нападками со спины. — Госпожа Реннет, пожалуйста, не делайте так больше! Слишком опасно бегать в таком виде по дворцу, — горничная поднимает златовласку на руки, поправляя выбившиеся от безустанно бега пряди за ухо ребёнка, и направляется обратно в покои. — Но я не хочу одеваться! Это скучно, а ещё мне неудобно! Мне не нравятся новые платья, которые ты мне принесла, — обиженно надув губки, отвечает Рен. Она действительно не понимает к чему нужны все эти многослойные вещицы, в которых душно, жарко и до ужаса некомфортно даже стоять, не то что передвигаться. А она любит бегать, очень любит. Любит вдогонку бабочкам, особенно таким красновато-коричневым с забавными пятнышками и узорами на крыльях. Любит, чтобы свободно и легко, чтобы быть невесомой как ветер, лёгкой и порхающей, как её любимые насекомые. Она даже выучила их имя — Павлиний глаз! Рен, конечно, понятия не имеет, что такое «павлин» и почему, да как её милая бабочка к ним относится, но все равно запомнила. Ей же нужно как-то к ней обращаться, правда же? Вот горничная Лорен всегда говорит ей: «Молодая Госпожа» или «Госпожа Реннет», потому что её так и зовут — Элизабет-Реннет фон дем Вальд. Ну… Если капельку вырезать, где-то эту белиберду укоротить и немного смягчить, то да, это её прекрасное имя — Рен. — А мы сегодня навестим Павлиний глаз? — внезапно выдает девочка, захлопав пушистыми ресничками, под которыми скрывались невинные голубые радужки, сияющие надеждой и переполненные стольким набором чувств, что язык не поворачивался отказать. Никак и ни за что; невозможно устоять перед её просьбой. Пока служанка обдумывала ответ на вопрос госпожи, Рен мягко обняла ту за шею, слегка приглаживая сухие волосы любимой няни. Сколько девочка помнит, они всегда были такими, совсем не как у самой Рен — шелковистыми, блестящими и длинными, — а жёсткими и колющими, но даже так оставались неизмеримо родными и единственными, в которые хотелось зарыться носом и уснуть, вдыхая запах шалфея и крапивы. Кроме своей личной горничной Лорен, Элизабет знала ещё дворецкого Адлера, который был в разы строже её мягкосердечной Лоло (такое прозвище она сама выдумала служанке; казалось, что это больше подходило женщине и чётче описывало её характер, чем пресловутое и грубое «Лорен»), конечно, своих родителей и старшую сестру, а ещё мальчика, чьего имени пока не смогла узнать, но решила что непременно это сделает. Сделает, но только тогда, когда снова сможет сбежать из-под рук Лоло, в этот раз намного-намного дальше и с бо́льшим отрывом во времени, чтобы наверняка осталось достаточно в запасе, до того, как её смогут отыскать. А ещё, не факт, что тот мальчик будет на, условно обозначенном самой Рен, «их» месте. Странный он вообще какой-то, чрезмерно грустный и… ей кажется, что одинокий, будто и среди толпы незаметен для мира. Но очень красивый. А Рен любит всё красивое и мальчика этого, странного и пока плохо ей известного, тоже любит и точно-точно получше узнает. Узнает всё-всё, просто нужно чуточку подождать, набраться терпения и сил. — Хорошо, мы посмотрим на бабочек после завтрака, но Вы должны пообещать мне, Госпожа, что будете послушно себя вести, хорошо? — отвечает служанка, открывая двери в дворянские покои, где повсюду были разбросаны маленькие пёстрые платьица, наспех пересмотренные и оценённые детским взором — проверку не прошло ни одно. — Эх, нужно будет ещё здесь прибраться… — Ладно, — отвечает Рен, отпуская объятия горничной и стоя теперь на своих двух, и оглядывает собственноручно устроенный бардак, — Элизабет-Реннет фон дем Вальд будет слушаться Лоло, — произносится слишком пафосно и горделиво, но совсем не с целью унизить, нет, просто посмеяться с нелепости длинны её имени в сравнении с именами слуг. Рен не понимает ещё, зачем столько не нужных букв должны присутствовать при обращении к ней, потому что намного легче и проще сократить всё до лаконичных трёх. Просто Рен. Просто Лоло, которая слегка покачивает головой из стороны в сторону и тяжко вздыхает, выказывая недоверие к моим словам и от этого внутри просыпается какой-то неугомонный червячок совести. Всё-таки, становится немного стыдно за своё неподобающее поведение и щеки заливаются румянцем. Лорен этого не заслужила, она всегда была доброй и понимающей. Горничная всегда заботится о Рен. Не то чтобы у неё был выбор… Но любая другая бы давно бросила вредную Элизабет и не носилась бы за девочкой по всему замку, срывая голосовые связки. Хотя бы это Рен понимает и, пока, этого достаточно. А ещё понимает, что мама никогда в жизни не уделит ей столько же внимания. Знает, потому что та ни разу и не пыталась. Служанка мягко улыбается и закрывает двери, затем заплетает волосы ребёнка и выбирает подходящее платье, надевая голубые юбки одну за другой, создавая многослойный наряд. Она, убрав остальные вещи на место, окидывает комнату взглядом в последний раз, берёт маленькую Элизабет за руку и вместе с ней отправляется на встречу новому дню, привычно сопровождая свою госпожу. Как всегда. Как делала раньше и будет продолжать до самой своей кончины, потому что Элизабет-Реннет фон дем Вальд — её единственная госпожа, её яркий лучик света, безграничный сосуд для любви и извечное призвание. Она — её жизнь, которую женщина беспрекословно посвятит маленьким ручкам, которую отдаст ради этой счастливой улыбки и искрящихся добротой глаз, ведь Лорен всегда была, есть и будет верна только одной единственной госпоже дома Вальд.28.04.22 — 10.05.22
***
Светлые кудри мягко отражают солнечные лучи, что игриво перепрыгивают с листка на лист раскидистого дерева, стоящего посреди сада позади дворца. Вокруг, подобно окаменевшей армии подданных, его окружают ряды яблонь, чьи плоды как раз поспели и совсем скоро будут собраны слугами. Внизу простилаются широкие вымощенные камнем дорожки, огибающие каскадный и искристый, от сверкающей под забавными заигрываниями солнца воды, фонтан. Там, наверху, в тени этого дерева, привычно выглядывает свою младшенькую подругу мальчик, периодически прячась от горничных, мечущихся из западной в восточную части дворца и обратно. Они сильно торопятся и у одной, вроде бы, ещё новенькой, от неумелости и недостатка опыта, даже выпали из рук перламутровые ткани, которые она тут же поспешила поднять и отряхнуть. Она ещё пару раз оглянулась и, успокоив испуганное сердце, побежала дальше выполнять свое поручение. Благо, никого поблизости не было, так что единственным свидетелем промаха девушки был только юнец, удачно скрывающий своё присутствие за густотой ветвей. Если честно, он немного устал и успел заскучать. Светлые, даже полу-прозрачные, словно призрачные, глаза вновь стремятся к громоздкой лестнице, ведущей к заднему входу в дворец, из которого вот-вот должна выскочить аналогично светлая головушка, только полуметром ниже его собственной. Чимин ждёт её уже довольно долго, но не смеет уйти, так и не повстречав. В прошлое их столкновение, внезапное и сумбурное, он успел только узнать её имя, которое показалось до ужаса сложным и совсем девчонке неподходящим. Она была слишком тёплой и яркой, лишённой всякой грациозности и надменности взгляда, такой простой и не походящей ни на одну дворянку из всех, что парень повидал за своё существование — как живое, так и призрачное. Раньше, он бы мучался от неприятного зуда затекших конечностей и, пока слезал с дерева, непременно был бы замечен хоть кем-либо из шныряющих повсюду слуг. Чимину ни за что в жизни не удалось бы пробраться в столь охраняемое поместье, остаться незамеченным среди нескольких десятков людей. Но это в жизни… А сейчас, пройди он прямо перед глазами той самой неуклюжей горничной, она бы, разве что, чихнула и устремилась бы дальше, оставляя за собой шлейф лаванды из-за свежевыстиранного постельного белья. Реннет была единственной, кто мог видеть, слышать и даже касаться Пака. Ну… за исключением насекомых, с которыми контакт у парня как-то не особо клеился, в первую очередь потому, что тот боялся их хуже огня, хоть ни одно, ни другое, не могло нанести ему абсолютно никакого вреда. Животные тоже чувствовали его присутствие, но особого интереса не проявляли. Ему это было на руку: так, собаки не мешали ему проникать в чужие дома, не лаяли звонко и не будили хозяев, а кошки могли лишь, насторожившись, опасливо принюхиваться, а потом удрать, иногда неприязненно шипя напоследок. И хотя последних он продолжал очень даже любить, от недостатка ласкового внимания со стороны фауны не страдал. Пару раз к нему в голову приходили мысли забраться во дворец, найти комнату Лиззи и не ждать чудесного появления девочки в саду, которое могло и не произойти, потому что вероятность составляла… Эм… С математикой у него было плохо. Но Пак знал, что шансы встретить её на том же месте, где прежде, были мизерно малы. Сидеть на дереве наскучило и парень, особо не напрягаясь, просто спрыгнул к траве, разукрашенной красками лета. Он решил немного прогуляться и лучше изучить местность. Чимину нравился здешний экстерьер. В целом, вокруг замка, включая его фронтовую и заднюю — садовую — територии, раскинулся густой лес, который своими громадными зелёными граблями обхватил строение с северо-запада и юго-запада, по праву оставив восточную часть для парадного входа и расположенного далее первого корпуса, где и принято было принимать гостей. Дорога, ведущая к замку, была окружена деревьями, чьи отдельные ветви срослись воедино, образовав живую цветущую арку. Подле них находились ухоженные ровные кустарники, напоминающие низкий забор, примыкающий к стенам дворца. Ему уже не вспомнить времени, когда замок был построен и точно не сказать для чего, но вот в том, что находиться здесь всегда было приятно, он убеждался не один раз. Пройдя мимо фонтана, Пак принялся вновь осматривать строение. Тут и там торчали острые шпили высоких спиралевидных башен с синими шапочками крыш, обозначающих угловые части здания, на верхушке которых был изображён небольшой герб рода. Окошки в них находились очень тесно прижатыми друг к другу, а ещё постепенно косили вниз или вверх, в зависимости от того, как посмотреть, в связи с внутренним строением ступеней, соединяющих между собой этажи. Куртина была пропорционально поделена лопатками, соединёнными поверху такими же выступами, напоминающими парню вязаные кружевные стекающие по стенам капельки, а ещё оконными арками, смешно заострёнными кверху. Белый дворец имел прямоугольную форму, где западная часть, выглядывающая в сторону леса, имела в себе что-то вроде встроенного донжона, возвышающегося над близлежащими стенами вокруг него. Очевидно, что здесь находились покои семьи, самые отдаленные и безопасные. Всю вертикаль донжона украшали классические оконные арки, более крупные — обозначали этажи, те, что были помельче, находились над основными, по три в ряд, и, скорее всего, служили источниками дополнительного освещения из-под потолка. Первый этаж был частично проходным, так как большая и немного вычурная арка соединяла внутренний двор с задним, а также позволяла попасть в боковые части строения, являющие собой длинные коридоры, с когда-то белоснежными стенами, теперь слегка пожелтевшими от времени, и комнаты, что послушно одинаково уходили во внутреннюю часть. Левое крыло было полностью отдано в эксплуатацию прислуге, правое — скрывало в себе кухню, небольшую столовую, предназначенную для временного хранения блюд, ожидаемых к подаче, кладовку для продуктов и винный погреб. Кроме того были комнаты, в которых хранился необходимый для разнообразных работ инвентарь: начиная от кухонного и заканчивая садовым. Проходя сквозь арку по каменной тропе, каждый желающий мог попасть во внутренний двор, где повсюду были размещены скамьи, очевидно, предусмотренные для отдыха и наслаждения видом ещё одного, более крупного и щедро украшенного позолотой фонтана. Рядом с каждой находилась парочка низкорослых и густых деревьев, что откидывали от себя плотную тень, помогающую скрыться от палящего солнца ближе к обеду. Не смотря на количество каменной кладки, хозяева позаботились о том, чтобы это место оставалось уютным и зазеленённым, что успешно получалось благодаря растущей повсюду и ровно скошенной траве, местами маячущим цветам и зелёной ограде. Около фонтана можно было в полной мере оценить масштабы замка. С южной и северной стороны тянулась длинная змеиная кладка стен. Они были по-странному изогнуты, в местах сгиба вверх вились полуколонны, имеющие каннелюры и упирающиеся в дорическую капитель. Их вид вызывал непонятное чувство совмещённых диссонанса и довольства — пугающего и притягивающего коктейля. Чимину это нравилось. Мало что могло вызвать у него какие-либо эмоции. Среди таких вещей были только — это неподвластное пониманию Пака архитекторское решение, именуемое замком; пугливые коты, что умиляли парня своей трусливостью и любопытством; а ещё интересные люди. Причём, в последнюю категорию мог входить кто угодно и, к счастью или к сожалению, Реннет была одной из счастливчиков (неудачников?), занимая сейчас почётное первое место среди всех остальных. Знания и наблюдения Чимина кончались именно тут, у брызжущих во все стороны вод, прямо по центру двора. Дальше заходить ему не приходилось. Но всё бывает в первый раз, не так ли? Руководствуясь этим правилом, он направился прямиком, как он предполагал, в сторону парадной арки, откуда, по его предположениям, он смог бы добраться до гостиной или прихожей, а там на местности разберётся. Спрятав руки в карманы потёртых классических брюк, он бесшумно ступал ко входу и насвистывал импровизированную мелодию, которой подпевали птицы. — Элизабет! — женский строгий голос внезапно пронзил ушные перепонки Чимина. — Элизабет, сейчас же вернись обратно и прекрати ерепениться! Я не собираюсь терпеть твои выходки! — кажется, звук доносился где-то справа, с первого этажа. Услышав интересующее его знакомое имя, парень поспешил добраться до поворота и направился по коридору. Не было никакого смысла подчиняться человеческим ограничениям, но Паку этого хотелось. Хотелось ощущать себя живым, чувствовать принадлежащим этому миру… Хотелось быть его крохотной, но важной и осязаемой частичкой. Так что, вот такие мелочи помогали обманывать самого себя, вселяли надежду, что ещё не всё потеряно. — Госпожа Вальд, — недолгую напряжённую тишину разбил другой, более мягкий и тихий голос, слишком боязливый и неуверенный, — девочка, вероятно, успела далеко убежать. Она не услышит вашего зова… Бессмертность давала Паку преимущество в скорости и спустя пару минут он уже мог наблюдать разворачивающуюся посреди холла сцену. — Кто дал тебе право указывать мне что делать? — столько яда и ненависти в голосе он ещё никогда не слышал. — Ты, бездетная выскочка, безродная шавка, смеешь лезть в мои отношения с дочерью? — Что вы, госпожа, я… — речь прерывается звонким хлопком кожи о кожу и, следующим за ним, звоном разбитой о пол части сервиза. — Никогда не смей мне перечить, — сквозь сомкнутые зубы, медленно, чётко и с расстановкой. Рука, замершая в воздухе, напряжённо опускается вниз, пока служанка, чье лицо теперь было повёрнуто в сторону и прекрасно видно Чимину, сдерживает нахлынувшие разом обиду, гнев и негодование, омерзение и отвращение, бурлящую злость и непрошеные слёзы в себе. Он чувствует каждую эмоцию, проживает на собственной шкуре, пропитавшись эмпатией к бедной женщине. Он мог бы попытаться понять и дворянку, что гордо задрала подбородок и сейчас испепеляла прислугу взглядом, но не хотел. Эту женщину парень видел не в первый раз и кроме уже известного набора чувств, ничего более в нём вызвать она не могла и никогда не сумеет. «Госпожа Вальд» была отвратительной натуры женщиной, ненавидящей, кажется, всё живое и неживое, за исключением драгоценностей и денег, к которым её меркантильные ручонки тянулись первее всех. Кроме алчности, она не пренебрегала и гордыней, что грубо бросалось в глаза любому, кто глядел чуточку дальше иллюзорно созданной лживым гостеприимством театральной завесы, кто знал всё вращающиеся внутренние шестерёнки этой семьи. И прислуга не единственная пострадавшая от руки Амалии сторона. Неужели только такие… люди могут сколотить себе целые состояния? Чимин никогда не был чрезмерно богат и построенный по своей прихоти замок был для него только далёкой мечтой. Но он отказывался верить, что это было невозможно. Ему просто не хватило времени. Амалия фон дем Вальд никогда не отличалась особым добродушием, а милосердие было ей вовсе чуждо. У неё будто бы не было сердца. И дело совсем не в том, что кто-то мог жестоко поступить с бедным, нанеся не подлежащие восстановлению раны, и не в том, что его грубо вырвали, заставив Госпожу Вальд превратиться в чудовище. Казалось, его наличие даже не предусматривалось программой природы; Амалия была обделена тёплыми чувствами ещё с детства, не понимала их, не могла почувствовать или хотя бы сфабриковать. Это просто было ей не под силу. Так что прислуга не раз становилась жертвой побоев и ругани, терпела сумасшедшие наказания за малейший промах и до исступления боялась гнева хозяйки дома. Теперь трясущаяся за упавшими на пол тканями горничная уже не кажется такой забавной… Зная правду, мороз проходит по коже. Хочется унести ноги как можно дальше и не видеть, не слышать, не помнить ничего связанного с этим поместьем, когда, случайно проходя мимо окон, с подвальных помещений доносятся плач, крики и совсем изредка болезненные мольбы о пощаде. Как бы сильно Чимину не нравился замок, Амалия фон дем Вальд умудрялась начисто отбить у призрака желание ошиваться неподалёку. Поэтому сад был его любимым местом — там было тихо, было очень спокойно и умиротворённо, потому что по изумрудной траве никогда не ступала её нога. Но самым ужасным было то, что женщина не пренебрегала и насилием над собственными детьми… Он встретил Реннет однажды, но следил за девчонкой давно и пару раз становился невольным зрителем воспитательного процесса. Ему было жаль, искренне больно, словно это он получал жгучие шлепки по лицу, вместо обыкновенного, резвого ребёнка, желающего поиграть на улице хотя бы капельку дольше и осторожно словить желанное насекомое. Паку стало понятно, откуда появлялись синяки и царапины на перламутровой коже девочки. Теперь стало предельно ясно, что это не от детского безграничного любопытства и лазания по деревьям за бабочками… Реннет сама была как бабочка — хрупкая, нежная, невинная и свободная. Полна мимолётной красоты и лёгкости, она порхала по саду, ступенькам в замке, покрытым кроваво-красными атласными ручейками, не обращая внимания ни на сбившееся от бега дыхание, ни на растрёпанную золотую косу, с красиво вплетенной синей ленточкой. Она вызывала в душе невинное наслаждение, радость и трепет, позволяя на лицах окружающих расцветать улыбкам. — Вас поняла, госпожа Вальд, — служанка низко кланяется, своим голосом вырывая меня из неприятных воспоминаний.