Зарисовки

      Смотреть на Чонгука вот так, из-за угла нашей квартиры, ощущалось странным. Очень не правильным и верным одновременно.       В любой другой ситуации, я бы обязательно тихонечко подошла к нему со спины, так, чтобы он, поглощённый в свои видеоигры, совсем не догадывался о моём возвращении, а потом крепко бы обняла, даже немножко удушающе, потому что руками вокруг мощной шеи, мешая ему выиграть раунд.       В любой день до этого самого, так бы и было. Он бы шумно выдохнул сквозь зубы, показывая всё своё недовольство от того, что сделал из-за меня ошибку в бою, но всё равно прильнул спиной ближе к груди и неосознанно расслабился рядом со мной. А потом, мастерски управляясь с джойстиком, продолжил бы играть одной рукой, вторую сторону оставляя для меня, а другой — принялся мягко, с небольшим нажимом, массировать моё бедро, потому что я бы обязательно обвила его пояс своими ногами к этому моменту.       Мы бы сидели так ещё около получаса, может больше, сколько бы ни продлилась игра, яркими красками и резкими движениями разворачивающаяся на экране плазмы. Мне не было особо понятно его увлечение жестокими драками и вечными соревнованиями, кровавой резнёй и жуткими скримерами в очередном инди-хорроре, но чем бы Чон не интересовался – это становилось интересным и мне. Незаметно и медленно мне тоже стали привычны мрачные бродилки по заброшенным особнякам и больницам, во мне тоже проснулся дух соперничества и жажды победы… Я тоже с нетерпением ждала вечера, чтобы насладиться жаром его тела совсем рядом, чтобы посмеяться с глупых сюжетных поворотов или необдуманных решений главных героев на экране... Ждала, чтобы увидеть его кроличью улыбку и невольно подарить в ответ лучезарную и полную любви свою.       И обнимать Чонгука было бы приятно, тепло, очень привычно и по-родному, совсем не боязно, не задерживая дыхания от того, что ком в горле, а органы сжимаются в тугой узел так сильно, что хочется вывернуть наизнанку.       Смотреть на Чонгука, ежедневно убивающего своё вечернее и порой ночное время на просиживание мягкого места перед телевизором, скрючившись в три погибели или развалившись на всю площадь ковра, раньше было бы нормальным. Казалось смешным, милым, забавным, привлекательным... Я и сама чаще присоединялась к нему, нежели плюхалась в кровать в поисках долгожданного отдыха. Сам Чонгук… он казался мне немного ребёнком, очень любимым и близким — незаменимым, ведь в крови, в сердце и в мыслях… пока таковой оставалась и я. Вчерашняя я, не ведающая о новом положении некоторых вещей…       Как там говорил Шекспир? «Ничто не вечно под луной»? Я согласна. Но лиш с небольшой поправкой: «… Вечны и безостановочны только перемены.»       Вижу, как заканчивается время поединка, а вместе с ним и моё время. Время, чтобы собраться. Минуты, чтобы разложить по полочкам мысли, а потом объединить парочку из них в речь. Склеить сложные буквы, подобрать слова и набраться смелости. У меня остаются только секунды до того, как он почувствует моё присутствие в коридоре, поёжится от неуверенного прожигающего затылок взгляда и обернётся, а я разобьюсь на бесчисленное количество фрагментов эмоций. Они разлетятся по полу, как жемчужные шарики моего старого любимого ожерелья.       — Чонгук, — окликаю его сама, испугавшись, что самые плохие варианты исхода в моей голове вправду станут реальностью.       Чон дёргается, никак не ожидая, что я вернусь так скоро. Говорила, что буду поздно, но сейчас только шесть вечера и могу поклясться, что он и сам только недавно пришёл домой.       Игра приостанавливается и Чонгук разворачивается ко мне. Не знаю, написано ли у меня всё на лице, но надеюсь, что нет, потому что по лицу Чонгука всегда очень сложно вообще что-либо определить. В его черепной коробке слишком много всего, там происходит упорядоченный хаос, понятный только ему, и ещё ни разу он не позволял узнать что-то прежде, чем это будет произнесено им вслух. Никогда мне не удавалось предугадать ход его мыслей или разоблачить скрываемый им секрет. Но это не пугало, потому что обычно в противовес была я. Если он оставался для меня загадкой, то разгадать что творится внутри меня – для Чона было проще простого. Он всё видел, знал и понимал без слов и, может, поэтому наши отношения смогли продлиться так долго.       Ни разу у меня ещё не получилось приготовить ему достойный сюрприз на День рождения, потому что он обязательно находил тысяча и одну улику моих преступлений, собирая подчистую каждую и неожиданно бросая их в лицо, а потом самодовольно улыбался, ликуя от моего недоумения и наслаждаясь очередной собственной победой. Чёртов победитель по жизни!       Но только в этот раз... В этот единственный день и эту самую конкретную минуту, я впервые знаю то, что ему невдомёк. Знаю то, что всё разрушит. Знаю множество чонгуковых реакций, но не могу предугадать ту, что будет самой важной, которая самая необходимая для меня. Впервые всё так "неправильно".       — Ты рано, — отвечает, отложив джойстик в сторону. — А где же твои смертельные тиски, м? — насмехается, вглядываясь в мою фигуру, неподвижно стоящую в проёме комнаты.       С трудом удаётся сглотнуть, не то что вытянуть из себя хотя бы слово. Не получается смотреть на Чонгука дольше пяти секунд и, вдохнув побольше кислорода, я прохожу мимо, чтобы отнести и разложить свои вещи в комнате. Их не много, но я любительница порядка и потому каждая мелочь всегда должна находиться на своём законном месте. Обычно это успокаивает… вот и сейчас я надеюсь, что это поможет мне потянуть немного времени, перевести дыхание и проморгать непрошенную влагу из-под век. Повесив пиджак на тремпель в шкафу, возвращаюсь к парню, ещё не до конца понимающему, но уже явно подозревающему что-то неладное, и, порывшись в небольшой сумочке, достаю необходимые бумаги.       — Нам надо поговорить, Чонгук, — присаживаясь рядом с ним, на купленном вместе три года назад белом пушистом ковре, становится плохо. Мне жарко и перед глазами немного плывёт, так что я нервно оттягиваю воротник синей блузки, следом расстёгнув две верхние пуговицы. Не помогает.       — Что-то мне совсем не нравится твоё состояние и настроение, — улыбка парня натянута. Я знаю, что он сейчас невероятно переживает, хоть по нему и не скажешь. Самообладание покидает Чонгука очень редко – даже в самых сложных и тупиковых ситуациях он умеет взять себя в руки и найти выход. За всё время наших отношений, у него не получалось всего-то в паре случаев, каждый из которых неизменно был связан со мной. — Ты в порядке? Неважно себя чувствуешь? Хочешь, я принесу воды? — вопросы один за другим, но ощущение сухости во рту сейчас меньшее, что меня волнует.       — Нет! — получается слишком громко и резко, так, что сама ёжусь от неприятного звука, — Не нужно, пожалуйста, просто сядь, я тебя умоляю...       Я мертвой хваткой вцепилась в руку Чона, который спохватился понестись на кухню за графином с водой, и потянула вниз. Совсем не хотелось его напугать... Но, видимо, мой страх — и его страх тоже; моя взволнованность магической связью передаётся ему, теперь обеспокоенно вглядывающемуся в черты моего лица.       Я нервно сжимаю между собой ладони, отведя взгляд в сторону, потому что смотреть в ответ — свыше моих сил. Не хотела, чтобы всё вышло именно так — сумбурно, суетливо и непонятно. Пугающе, молчаливо и очень похоже на меня…       — Что это за документы, Бёль? — спрашивает Чон, подсев ближе ко мне, поглаживая мои сдвинутые вместе колени, переходя на сцепленные в замок руки. — Что-то произошло? — Язык мажет по пересохшим губам очень быстро, нервно, оставляя после себя приоткрытые вздрогнувшие уста, от которых невозможно оторвать взгляд. Никогда не было возможным… — Прошу, скажи хоть что-нибудь! Только не молчи...       То, как испуганно он выглядит, вот так находясь прямо передо мной, на коленях и крошечном расстоянии, с дрожащей низкой хрипотцой в голосе… И на что я только надеялась, ожидая, что смогу легко обо всём рассказать? О чём думала, когда отказалась от предложения помощи? Мне не следовало быть настолько самонадеянной, потому что по телу мурашки от касаний, ступор от страха и слезы — от любви, плещущейся на дне глубоких карих омутов, переполненных с лихвой чувствами, сейчас внимательно наблюдающих за малейшими переменами настроения на моем лице.       — Юнбёль, — вырывает меня из мыслей, и я понимаю, что по щеке мокрая дорожка, которая перекрывается горячей ладонью. Так бережно, невесомо и осторожно, словно я – его фарфоровое сердце, чуткая и невинная душа, самая драгоценная безделушка ребёнка, подаренная любимым родителем. Так деликатно, чтобы не разбилась, не рассыпалась, не развеялась следом по ветру… чтобы не исчезла из-под его рук. — Ответь, пожалуйста! Я сойду с ума, если ты продолжишь безмолвно плакать, даже не дав мне шанса узнать в чём дело.       Слёз только больше и страх никуда не делся. Я не хотела его пугать, но эмоции всегда были мне неподвластны. Чувства постоянно вырывались из меня быстрее, чем смогла бы сдержать их в узде. Они выливались во все стороны, топя в себе близких, обливая с головы до ног Чонгука, у которого те проявлялись только в незаметных мелочах. В каждодневном завтраке с чашечкой крепкого заварного и обязательно в паре с вишнёвым джемом, как я люблю; безмолвной поддержке, когда умер Плуто, чей лай остался только в моих детских воспоминаниях; выкрашенных в травяной цвет волосах, после того, как криворукая я испачкала их зелёнкой. Его чувства правильны, мои — всегда с избытком.       И мне от всего этого только хуже. С каждой секундой сказать ему обо всём становится только сложнее…       Потому что он не хотел.       Он не думал, не желал, игнорировал.       Я боялась, говорила и плакала по ночам после ссор.       И мне хреново… потому что мы к этому не готовы…       — Я беременна, Чонгук, — надтреснуто и глухо из-за предшествующих немых слёз. Разлепляю сомкнутые, вспотевшие руки и протягиваю ему заполненный чёрным по белому бланк. Иронично, потому что оно будто прогнившая измена по идеально чистым до этого отношениям. Как приговор. Смертельный, неизбежный, пугающий. — Это всё очень спонтанно, я знаю, так вышло, в общем я… я была на УЗИ. Двенадцатая неделя… Я не сделаю аборт, Гук.       Страшно, дурно, где-то сзади, по шее стекает холодный пот. С силой зажмуриваю глаза и стараюсь привести сбитое от нервов дыхание в норму, но это ничуть не помогает унять колотящееся сердце, ожидающее исполнение казни. Я знаю, что это конец. Нестерпимо щемит и болит в груди, а растянувшееся молчание после моего признания только больше давит, угнетает без того жалкую и слабую душу. Он не хотел детей. Мы не единожды это обсуждали, и каждый разговор заканчивался щерблённым керамическим… глубоко и надёжно скрытым под рёбрами.       Чонгук внимательно рассматривает документы, проходится по каждой буковке, будто заново изучает хорошо известный алфавит, выводя взглядом один за другим кривые завитки докторского почерка. Мне кажется, что сейчас он сожжет эту несчастную бумажку, затем приступив к полотну моих чувств. Жутко сидеть в молчании, в ожидании ответов. Наверное, сейчас я понимаю его прежний страх.       Чонгуку же, кажется, что он взорвётся от счастья быстрее, чем успеет показать любимой весь спектр переполняющих его эмоций, среди которых доминирующая — безграничная любовь. Горячая, бурная, всеобъемлющая, которой с лихвой на них всех. Что всех даров мира не хватит в благодарность за дарованное ему счастье, и он будет последним глупцом, если упустит свой шанс. Если из-за недопонимания потеряет вас.       Он откладывает бумаги в сторону, а меня вмиг пронзает так, что я выравниваюсь по стойке смирно и опять неправильно глотаю вздох, насилуя сердце и лёгкие. Смотрит. Молчит и неотрывно ищет одному ему понятные и необходимые ответы во мне; подбирает, распутывает и сортирует клубки нитей, перепутанных хуже любых проводов наушников и непослушных шнурков. Он будто граната замедленного действия с неожиданным результатом после оторванной чеки. Словно кислый шоколадный торт или сладкое жареное яйцо. Подобен фейерверку, начало и конец которого далёкому зрителю никогда не предугадать. И если ранее это было привычным, то сейчас хотелось сжаться в тугой комочек нечто непонятного и трусливого, жалкого и бессильного, не желая видеть реакцию и слышать его слов…       — Хорошо, — отвечает Чон неожиданно спокойно, доливая к бушующему океану внутри меня море подозрений и недоверия.       — Хорошо?.. — собственный вопрос звучит отвратительно, оставаясь критическим скептицизмом на корне языка, никак не подходящим в данный момент. Таким, что ни при каком условии получаться не должен был. Слишком неверным в неправильности всего происходящего. — То есть… ты не против… этого? Не бросишь меня, разорвав протокол вместе с моим сердцем на крошечные лоскутки? Ты… ты не оставишь меня одну?...       — Глупая, тебе нужно меньше читать драматических романов, — он смеется, а внутри меня всё валится, рушится, падает нестерпимо тяжёлым грузом к ногам. Должна быть счастлива, но, внезапно, я чувствую себя такой глупой, в действительности вновь подтверждая его слова, его извечную правоту... Чон тянется ко мне и обнимает, прижимает мягко, распуская тугую резинку хвоста и зарываясь в мои волосы ладонью, чтобы потом, со щенячьим восторгом, прочесать пряди пальцами и успокаивающе погладить по голове. — Как я могу оставить без присмотра свой бесценный и беззащитный цветочек, м?       Он обхватывает мои уши и щёки руками, а я могу только плакать, жалко всхлипывая, пока Чонгук наклоняется ближе и соприкасается своим лбом к моему, легонько покачивая нас из стороны в сторону.       — Ну же, хватит нюни распускать, глупышка, — целует над бровью, потом солёные и мокрые реснички, мажет губами по щеке, далее по второй, в конце одарив вниманием покрасневший от стыда носик. Как же неловко, что я успела выдумать себе несуществующий для нас сценарий. Невозможную развязку, потому что герои нашей истории только я и он, а не кто-то другой — неуверенный, ревнивый и недоверчивый.       Мы совсем другие: сделаны из сладковатого теста, со щепоткой перца и достаточным количеством разноцветных ингредиентов. Мы – идеально звучащий микст; слаженный оркестр из чувств, доверия и любви. Неповторимые, единственные и особенные. Мы только такие, какие есть — со своими проблемами, радостью и горечью, со своей вечностью.       Я, верно, безумна, если допустила мысль о том, что смогу его отпустить.       Точно безумна, ведь предположила, что меня посмеет отпустить он…       Потому что это никогда и ни за что.       Это навсегда и только вместе друг с другом…       … и одним маленьким, но бесценным рядом с нами чудом.