***
Сегодня один из редких дней, когда Юнги просыпается не от того, что его разбудила служанка, а сам встает едва ли не вместе с солнцем. Он пытается уснуть еще на пару часов, но мозг совсем отказывается погружаться в сон. Ему бы следовало отдохнуть: в дни приёма он всегда к вечеру особо вымотан. Его обычные дни не проходят намного легче, однако он чем-то занят, а сегодня снова будет слушать разнообразные претензии, не меняя положения. Всё же жаловаться не приходится, ведь это помогает держать порядок. Людям-то многого не нужно, просто чтобы выслушали. В саду, куда он спустился после всех утренних процедур, его находит Хосок, кланяется и садится рядом на скамью. По советнику видно — встал давно; но ему не привыкать, он всегда встает почти самый первый во дворце. — Доброе утро. Я попросил Лиару принести нам чай, пока не приготовили завтрак, — негромко говорит Чон, стараясь не нарушать атмосферы тихого, раннего утра. Возможно, многие посчитали бы, что он ведет себя с Мином слишком расслаблено, но деснице короля на протяжении многих лет позволительно. — Спасибо, очень кстати, — Юнги кивает, откидываясь на спинку скамьи, и прикрывает глаза, наслаждаясь окружающим умиротворением. — Вы так рано встали. Не спалось? — Да, попытался уснуть снова, но не вышло. Решил не мучиться. День будет еще дольше, — тяжело вздыхает, невесело хмыкая. — Не в первый раз, — Чон легко жмет плечами и отвлекается на звук шагов. По аллее сада, выложенной камнем, едва слышно идет молодая девушка, держа в руках поднос с чаем. Её черные волосы заплетены в две аккуратные косы, что придает молодой особе еще больше невинности. — Ваше Величество, — она приседает в поклоне и ставит поднос между мужчинами, — ваш чай. Завтрак будет подан через пятнадцать минут. Есть особые пожелания? — Нет, Лиа, можешь идти, — Юнги качает головой, бросая на девушку лишь короткий взгляд. Та снова легко кланяется и уходит, так же тихо, как и пришла. Хосок разливает чай по чашкам в полной тишине, явно не горя желанием много разговаривать. Мину в нем это нравится — умение правильно молчать в нужный момент. Юнги мыслями уходит глубоко внутрь себя, отыскивая где-то на дне воспоминания недельной давности. Оттуда на него смотрят два изумрудных глаза, полные смирения и понимания. В них, на самом деле, не только это. В них огромное разнообразие, только в тот момент, когда в них Юнги смотрел, оно спрятано было. Король соврет, если скажет, что за всю прошедшую неделю не вспоминал изумрудного мальчика. Тот в его мыслях ужом постоянно вился, стоило свободной минуте для раздумий появиться. Что-то непонятное от его вида внутри всколыхнулось — и это далеко не жалость. Мин за всю жизнь множество людей повидал, с самого детства среди них находился, его на жалость сложно пробить. Бедных, голодных, избитых и беспомощных он на своем веку видел немало. От чувства жалости пришлось избавиться, потому что всем не поможешь. Но этот мальчик… В нем силы и справедливости, казалось, больше, чем во всем городе. И глаза его, будто в душу смотрящие, в самое ее холодное нутро, они волноваться заставляли. Такие чистые, будто на самом деле два изумруда, у которых граней бесчисленное множество. Их все узнать — жизни не хватит. — Ты помнишь того изумрудного мальчика с прошлого приёма? — Мин поворачивается к советнику, отпивая из чашки крепкий чай. Ему вдруг захотелось узнать, заметил ли его друг тоже нечто уникальное в том человеке. — Того воришку? Его сложно забыть, — Хосок усмехается, закидывая ногу на ногу. — Почему? — Он меня удивил своим спокойствием. Да и вы, честно говоря, тоже. Почему не наказали? — Не знаю, рука не поднялась. — Пожалели его? — Нет, жалости к нему не было. Когда его увидел, ничего особенного не заметил: обычный нищий паренёк. Пока он на меня не посмотрел. У таких людей глаза обычно тусклые, безразличные, они не живут — существуют, да и этого уже не хотят. У него они такие яркие, чистые и редкие, как изумруды в моей короне. Они смирения полны были, но за этим, в глубине, огромный океан другого, живого, — Юнги смотрит задумчиво на высаженные на противоположной стороне дорожки розы, не сводя с цветов взгляд. — Попросил простить, но не просил помиловать. — На кухне он был довольно скромен, — зачем-то подмечает Хосок, ставя пустую чашку на поднос. На его слова Мин только качает головой. — Это был страх, скромность ни при чём. — Думаете, он придет в этот раз? — Не знаю, — Мин качает головой и поднимается. Ему почему-то хочется, чтобы пришёл.***
Чимин ждал этого дня больше, чем ему казалось. Синяк на лице расцвел во всей своей красе, и идти в таком виде на дворцовую территорию было стыдно, но очень хотелось. Он сам своего желания объяснить и понять не мог или, может, просто не хотел. Не хотел признаться себе, что надеется вновь хотя бы краем глаза увидеть короля. Ноги до сих пор болят от недавних ударов, поэтому выстоять очередь до дворцовых ворот действительно тяжело. Слабо хромая на левую ногу, по которой пришлись основные удары, Пак продвигается в толпе людей, низко опуская голову, чтобы не ловить на себе чужие взгляды. Ранним утром он снова сходил на речку помыться в еще холодной с утра воде. Погода не такая теплая, как в прошлый раз. В южном королевстве сезон дождей: чаще они идут ночью, но сегодня небо затянуто серостью с самого утра. Но, несмотря на пасмурную погоду, сердце юноши от чего-то сильно бьется в предвкушении. Во второй раз он переступил черту дворцовой территории, а впечатление от окружающей красоты как впервые. Чимину на секунду кажется, что тут, за стенами совсем другой мир, и как же глупо, что он так долго упускал возможность в этот мир попасть. Парень проходит по дорожке — в этот раз стражи уже куда больше — но он надеется, что его никто не прогонит. Идти немного тяжело из-за ушибленного бедра, однако юноша доходит чуть дальше середины, отходя от потока людей и боязливо смотря на стражу, садится на траву около края дороги. — Вы извините, я тут немного посижу, на цветы посмотрю, — он поднимает голову на стражника в нескольких шагах от себя, но тот никак на него не реагирует. Значит можно. Пак снимает обувь, ставя свои ботинки рядом, и опускает ступни на зеленую траву. Она не такая как в лесу: тут ее сами люди вырастили, ухаживают за ней. Она, конечно, красивая, яркая даже без прямого солнечного света, но будто не такая живая. Впереди тот самый сад и цветы, которые от непогоды менее красивыми не стали. Чимин хочет ближе оказаться, но ему не дозволено — он понимает прекрасно. Не хочет снова рассчитывать на милость короля. Гул людских голосов как-то совсем отходит на задний план, только ветер холодный остро ощущается. Вокруг атмосфера и правда будто из другого мира, в котором его быть вовсе не должно, но ненадолго разрешили. Чимин так не один час сидит, обнимает колени, чтобы немного от прохлады укрыться, и даже не замечает, как на него люди смотрят. Шепчутся, проходя мимо, фыркают, мол, странный парень такой. А для них он действительно странный. Они не понимают, зачем тот пришёл, раз во дворец не собирается. Все тут чего-то для себя хотят, каждый имеет надежду это желание осуществить, будто не к королю на приём идет, а к самому Богу постучаться. А Чимину не надо ничего, ему бы просто отвлечься, увидеть какой он — другой мир, побыть тут немного. Пак этих людей находит немного наивными. Многие из них денег просят, дома, лучших условий, только счастливее от этого они не станут — он уверен. Им же дай что-то за «просто так», они только больше хотеть будут. Не все, он не гребет в одну кучу, но всё же таких много. Такие люди сами с собой несчастны, а тут ты хоть сотню домов меняй, хоть дворец себе заимей — только от себя не убежишь. У Чимина вот ни дворцов, ни еды, ни любви. Только крыша над головой, редкий кусок хлеба и рыжий кот бродячий. Нет, он не скажет, что большего ему и не надо, но парень саму суть своего существования любит. Мальчик жизнь свою любит, какой бы она ни была. Парень не осознает, насколько долго сидит на земле и как глубоко ушёл в свои мысли, пока ему на плечо не опускается чья-то тёплая ладонь. От внезапного прикосновения он крупно вздрагивает и поднимает голову. Перед ним стоит советник, который в прошлый раз к нему в подземелье с королем пришёл. — Мне нельзя тут сидеть? — голос охрип от долгого молчания, и ему приходится прочистить горло. — Можно, — Хосок пожимает плечами, скрещивая руки на груди. Он увидел парнишку, когда выходил проверить двор, и, рассказав Юнги, получил приказ снова отвести его к Леону. — Не замерз? — Немного, — кивает Чимин, только сейчас ощущая, что на самом деле сидение на ветру не прошло бесследно. — Пошли со мной, — Чон разворачивается, не глядя; знает, что его не ослушаются. Пак поднимается с тихим шипением от тупой боли в бедре и, прихрамывая, шагает следом. Хосок ожидает, что парень его нагонит, но, не заметив рядом, оборачивается. — Что-то с ногой? — Бедро ушиб, — кивает, не смотря на мужчину. От волнения немного тянет живот, потому что он не понимает, куда и зачем его ведут. Советник не злится, а значит ничего нарушено не было. Чимин поджимает губы, мысленно благодаря старшего за то, что сбавил темп. Внутри загорается совсем крохотный огонёк надежды на то, что он сможет хотя бы мельком увидеть короля. Мальчик хочет этот огонёк погасить, но тот упорно не желает это делать, а сердце начинает стучать чуть сильнее, и не поймешь — от страха или от ожидания. Он уже практически решился спросить, куда они идут, но мужчина останавливается возле уже знакомой ему двери, открывая ее и пропуская парня на кухню. Вкусный запах и тепло помещения сразу окутывают Чимина, словно теплый шерстяной плед. Желудок отзывается голодным спазмом, принося неприятные ощущения, отчего Пак слегка морщится. В этот раз на кухне более шумно и оживленно, и парню вдруг становится неловко. — Леон! — громко зовет Хосок, проходя вглубь кухни. — Да, господин Чон? — из-за угла выглядывает растрепанный повар, приветственно кланяясь. — Я снова привел к тебе лишний рот, — от этой фразы Чимин закусывает губу, чувствуя себя еще более неловко, и желание уйти буквально дышит ему в спину. — Не надо, господин, я не голоден, — Пак качает головой, хотя знает, что даже по его глазам видно, как он на самом деле хочет есть. — Король приказал накормить тебя, — Хосок легко пожимает плечами, слабо подталкивая его к столу у стены. — Садись. — О! Ты же тот мальчик! Снова яблоки воровал? — Леон произносит весело, с легкой издевкой, но явно не в обиду, просто подтрунивает. — Нет, я… просто сидел, — Чимин аккуратно опускается на стул, опираясь о его спинку, и старается принять более удобное для себя положение, чтобы меньше давило на синяки. — Оставляю его на тебя. Король сказал не отпускать до окончания приема и дождаться, пока он зайдет, — Чон произносит это ровным тоном, и, получив в ответ утвердительный кивок от повара, уходит. Мальчик от чужих слов вскидывает удивлённый взгляд, смотря тому в след. Король придёт? Неужели он действительно сможет увидеть его снова? — Ну что, бедолага, что кушать будешь? — Леон подходит к парню, садясь напротив него за стол. Он осматривает его и на секунду замирает, видя фиолетовый синяк на скуле, но пока решает промолчать. — Вы, наверное, заняты, — Чимин вздыхает, чувствуя себя не в своей тарелке. Он максимально сильно не хочет отвлекать от работы этого замечательного человека, но это приказ короля. У него нет понимания, зачем королю его кормить второй раз, Пак с первым-то так и не разобрался. — Я могу подождать. А что именно есть — всё равно. — Так не пойдет. Я обязан тебя накормить — мне дали приказ. Если ты останешься голодный, голова полетит с моих плеч. У меня тут целая команда слуг, и нам нравится готовить еду, мы бы без этого не занимались готовкой, — тут мужчина, конечно, немного лукавит: они люди подневольные, приказы выполняют. Сказали готовить — значит будут готовить. Хотя Леону это действительно приносит удовольствие. — Тогда можно то же, что и в прошлый раз? Мясо было очень вкусное, — он сглатывает слюну, которая скопилась во рту от воспоминаний, и слабо улыбается. — Конечно, — Леон встает со стула, слабо потрепав парня по пшеничным волосам. — Грейся тут, я скоро приготовлю всё. Он уходит, оставляя младшего в одиночестве, и тот, наконец-то, немного расслабляется. Ему чуждо такое внимание и забота. Конечно, это приказ, но и его можно выполнять по-разному. Такое отношение, на самом деле, приятное, и заставляет губы растягиваться в улыбке. А сердце до сих пор глухим стуком где-то в горле отдает от волнения перед встречей с королём. Из кухни внезапно выглядывает девушка, ярко улыбаясь и быстро стуча маленькими каблуками на туфлях, подбегает к нему, садясь напротив. — Ты тот самый изумрудный мальчик? — вдруг выпаливает она, гуляя по его лицу взглядом. — Что? — Чимин немного отшатывается от такого пристального внимания, не понимая, кто это и что ей надо. — Это для тебя папа по приказу еду готовит? В смысле, повар главный, — у неё голос звонкий, но приятный, по виду она едва ли старше самого Чимина. — Да. — Тогда ты изумрудный мальчик. Тебя так король назвал, — она снова улыбается ярко и заразительно. — Король? — Чимин в неверии смотрит на девушку, которая поставила локти на стол и играет с хвостиком от косички, накручивая прядку черных волос на палец. — Да. — А почему он меня так назвал? — Пак в непонимании хлопает глазами и едва собственное смущение сдерживает. Изумрудный мальчик? Это неожиданно красиво. — Наверное, из-за глаз твоих. Они же и правда, как два изумруда! Сам не видишь что ли? — Не знаю, я изумрудов никогда не видел. Это что вообще? — Ты такой забавный, — она весело смеется, откидывая длинную косу на спину. Смотрит на него, как на дурачка, будто знать, что такое изумруд — самая нужная вещь в жизни. — Изумруд — это камень драгоценный зелёного цвета, такими королевская корона украшена. Они богатую зелёную природу юга олицетворяют. А тебя как зовут? — внезапно спрашивает, перепрыгивая с темы. — Чимин, — выдыхает парень, всё еще поражённый чужими словами. — А я Лиара, можно просто Лиа. Приятно познакомиться, — она поднимается, приседая в шуточном поклоне. Чимин хочет что-то ответить, но Леон зовет дочку на кухню, и та быстро убегает, через секунду проходя мимо с подносом, неся чай и фрукты. Король сравнил его глаза с драгоценным камнем? Чимину вдруг становится так приятно от этого, что улыбка вновь касается бледных пухлых губ, растягивая их в стороны. Никто не говорил про него такого, а сам король так красиво о нём подумал. Еду Паку приносят через пятнадцать минут, и Леон снова остается с ним. Мальчик ест не спеша, наслаждаясь каждым кусочком и чувством того, как пропадает голод. Его общее состояние становится намного лучше, но повар так и продолжает обеспокоенно смотреть на него. — У тебя же синяк не только на лице, да? — он произносит тихо, когда парень поел. Мужчина уже унёс грязную посуду, а на кухне стало меньше людей и намного тише — день приближается к концу. — Да, — он легко кивает. Старший тянется к его рукам, беря пальцами тонкое запястье, и поднимает рукав кофты. Чимин не сопротивляется, сам не зная почему. Наверное, на него забота чужая так действует. — Какой ужас, — искренне удивляется Леон, видя на руках синяки разной давности, особенно впечатляясь следами от пальцев. — Кто тебя бьет? — Отец, — он равнодушно пожимает плечами, улавливая то, как чужие глаза наполняются жалостью. — Не нужно жалеть меня, правда. Я в порядке. — А если он убьёт тебя однажды? — возражает мужчина, не понимая чужого безразличия к этой ситуации. — Не убьёт. Слишком боится наказания, а соседи городской страже обязательно донесут. Он на мне злость срывает, а сопротивляться сил нет, но я дома только ночую. — А мать у тебя есть? — Есть. — И она не может тебя защитить? — Я ей безразличен. Когда отец бьет, она не обращает внимания. — Кошмар… — разбито произносит мужчина. Он не понимает, совершенно. У самого есть дочь, и, даже когда злится на нее, никогда не замахнется. Не позволит ни себе, ни кому-либо другому причинить вред своей девочке. А тут так жестоко, без причины, свое же дитя калечить. Они, судя по всему, его еще и не кормят. От этого у мужчины волосы дыбом встают. Чимин видит, что повар уходит в свои мысли всё глубже, и не мешает. Его такая реакция не удивляет: многие в их районе знали, что происходит в этой семье. Охали, ахали, причитали, мол: как так? Ребенок же совсем, за что с ним так? Но никто не заступался даже за маленького Чимина, когда тот пробегал по улицам, горько плача. Они лишь качали головами и смотрели в спину мальчику, который бежал в лес. Теперь просто понимал: посочувствуют, пожалеют, развернутся и пойдут жить свою жизнь дальше. Он ни капли не злился на них. Они ему ничего не должны, у них своя жизнь — у него своя. Тишину, которая наступила в кухне незаметно для двоих, нарушают уверенные шаги. Увидев короля, оба поднимаются, глубоко кланяясь. — Здравствуйте, Ваше Величество. — Он поел? — Юнги обращается к повару. Взгляд у него совсем уставший, но внешний вид никак не показывает общее состояние этого человека. — Разумеется. Съел всё, что я ему приготовил. Ужин вышел сытный, — Леон кивает. Король наконец-то смотрит на младшего, сразу же находя его глаза, которые он от Мина не отводит. Всё такие же: живые, искристые, и в них всё то же бесконечное число граней. Юнги скользит взглядом по худому лицу, сразу замечая синяк на впалой щеке. — Прошу прощения, — немного мнется повар, явно не зная, может ли он попросить о чем-то. Дождавшись кивка, он продолжает. — Могу ли я попросить отвести его к лекарю? Он весь избит, не только на лице следы. У Акио много трав, пусть хотя бы большие синяки обработает. Чимин чужих слов почти не слышит, пытаясь в памяти оставить каждую черту красивого лица. Снова эта аура, подавляющая, но не опасная. Снова эта чернота, в которую хочется без оглядки шагнуть, чтобы только он один, и никакой опасности за спиной. У него образ величественный на сетчатке отпечатывается, чтобы видел его каждый раз, как глаза закрывает. Он своей тяги понять не может, но, как слепой котёнок, тянется туда, где, по его мнению, будет безопасно. Только вот Чимин как всегда, бежит к тому, от кого все прятаться хотят. — Пошли, — бросает король, и Пак не сразу сообразить успевает, что это ему сказано, но ступает следом, всё еще слабо хромая. Они идут по дворцовым коридорам, от которых у Чимина какой-то детский восторг поднимается. На полу мозаика черно-белая из плиток, двери деревянные, резные, даже на вид тяжелые. Выступы из бежевых стен украшены розовым мрамором, который наверняка красиво переливается, когда из огромных окон, завешанных сейчас тяжёлыми тёмно-зелёными шторами, на них падает свет. Чимина ведут в конец длинного коридора, заворачивая в его ответвление, которое намного уже. Король останавливается около одной из дверей, которая выглядит проще, чем те, что он видит, но всё так же красиво. — Акио, — он лишь произносит чужое имя и сразу открывает дверь, проходя в комнату, жестом веля мальчику идти следом. — Добрый вечер, Ваше Величество, — кланяется парень. Он оказывается моложе, чем Чимин думал. Ему около двадцати пяти на вид. Чёрные волосы, где-то чуть ниже ушей, собраны в аккуратный хвостик на затылке. Акио приветливо улыбается, с явным интересом рассматривая Чимина, который стоит немного позади короля. В помещении приятно пахнет какими-то травами, но оно и понятно. Они повсюду, видимо, лекарь их сушит. — Осмотри его и сделай компрессы на особо сильные синяки, особенно на лицо, — ровно произносит Юнги, подталкивая Пака в спину, заставляя отойти от двери. Сам он становится возле стены, пристально наблюдая. — Привет, — Акио улыбается парню, ставя стул недалеко от своего стола. — Присаживайся. Есть ушибы, которые особо беспокоят? — Да, — он кивает и аккуратно садится на стул, — Левая нога, ближе к бедру, там большой синяк. — Понял. Спусти штаны, мне нужно осмотреть тебя, — он присаживается с нужной стороны перед Паком. Чимин замирает, скашивая взгляд на короля, который не прекращает на него смотреть. Щёки сразу же заливает стыдливый румянец, потому что спускать штаны перед королём очень уж неловко, но выбора нет — он и так отнимает чужое время. Его руки слегка дрожат, когда парень отвязывает мешочек, что неизменно завязан на поясе, и приподнимается, чтобы стянуть штаны. Юнги уже понял, что синяков на чужом хрупком теле множество, но увидев лишь ноги, челюсть непроизвольно сжалась. У него не кожа — всё больше похоже на звездное небо, так много на ней фиолетовых пятен. И это короля называют жестоким мучителем? Эти глупцы хоть видят, что у них под носом происходит? — Я так понимаю, синяки у тебя появляются очень легко? — спрашивает Акио, и младший молча кивает. — Пусть и кофту снимает, — произносит Юнги, встревая в процесс. Он не знает, зачем вообще тут остался, потому что единственное, что сейчас хочется — лечь. Бёдра ужасно болят от долгого сидячего положения, как и спина, а голова будто чугунная от недостатка сна. Но он все равно подпирает собой стену в комнате лекаря, смотря на худое, избитое тело, и пытается подавить в себе злость. Чимин от чужого голоса вздрагивает, краснея еще сильнее. Он, конечно, хотел увидеть короля, но не хотел, чтобы тот его в одном белье видел. Тем более в таком состоянии: у него рёбра торчат, синяками покрытые, ключицы выпирают, будто лишь кожей прикрытые, а сама кожа тусклая, шелушится. Не на такое должен король смотреть. Однако выбор ему никто не дает, поэтому он аккуратно стягивает кофту через голову, отдавая её в руки лекаря. Акио осмотрел его и приготовил смесь из нужных трав, обрабатывая чуть ли не каждый синяк, перематывая и закрепляя повязки. На протяжении всей процедуры Чимин чувствовал на себе взгляд чужих черных глаз. Хотелось обернуться, посмотреть в ответ еще хотя бы несколько минут, но ему было просто невыносимо стыдно — он лекарю-то в глаза едва смотрел. Когда Акио заканчивает, Паку кажется, что на нем не повязки, а еще один слой одежды — настолько их много. — Повязки пару дней не трогай. Потом снимешь, смоешь травы водой и нанесешь заново. Я дам тебе сейчас смесь с собой, — он перекладывает кашицу из трав в небольшой керамический сосуд, похожий на маленький горшочек. Чимин его в своем мешочке прячет и аккуратно одевается, стараясь не задеть повязки. — Спасибо большое, — он благодарит лекаря и всё же поворачивается к Юнги, низко кланяясь и замирая в таком положении на несколько секунд. — Ваше Высочество, и вам большое спасибо. Я вас еще за прошлый раз не отблагодарил. Вы подарили мне очень ценную помощь. — Я принимаю твою благодарность, — в голосе всё же сквозит усталость, когда Мин отталкивается от стены и выпрямляется. — Идём, я выведу тебя, — у самой двери он бросает слова благодарности довольному лекарю. Чимин послушно идет за Юнги, смотря ему в спину. Его уже совсем не интересует убранство дворца. Мин доводит его до главного холла с красивой лестницей, ведущей на второй этаж. Пак останавливается перед ним и всё же, не удержавшись, смотрит в чужие глаза. Вновь не понимает, как этого человека жестоким назвать можно. Он же, как стена, непоколебимая: за такими прячутся, такие в бою первые, такие людей за собой ведут. А его за справедливый суд к демонам отправляют. В народе говорят, что сердце правителя юга холоднее далёкого севера. Юнги молчит: не прогоняет, не торопит, просто стоит, позволяя в своих глазах что-то искать. Сам знает — нет там ничего, холод и душа закрытая. Так он думает, так ему кажется. Чимин разрывает зрительный контакт первым, снова кланяясь и тихо благодаря. Он уходит через двери, которые открыла ему стража, скрываясь в вечерней темноте. А Юнги всё смотрит на закрытую дверь и глаза изумрудного мальчика вспоминает, которые вновь чище, чем камни в его короне. Сверкают, переливаются, и граней… граней там всё больше, и так хочется в них на солнце посмотреть. Юнги уверен: изумруды в его короне никогда не засверкают так же ярко.