***
С середины третьей пары меня без суда и следствия выдернули в деканат. Словами не передать, как я напрягся, когда прямо во время теста в аудиторию заглянул заведующий факультетом и, пару минут пошептавшись с профессором, с каменным лицом попросил меня проследовать за ним. По пути на третий этаж я успел перебрать в голове все возможные поводы меня отчислить, но в голову шли только абсурдные варианты: либо у нас настолько ужесточилась система образования, что меньше чем за неделю прогулов и посредственный средний балл могут попросить на выход, либо Круспе применил ту же магию, с помощью которой заполучил себе магистрскую комнату в общаге, чтобы больше меня не видеть. Либо же я где-то натворил что-то ужасное, о чем сам был не в курсе, и теперь мне предстояло об этом узнать. Когда, зайдя в просторное помещение главного офиса факультета, я увидел только пару скучающих заведующих и секретаршу, держащую в руке здоровенную трубку красного приемного телефона, меня несколько подотпустило. Все оказалось куда менее плачевно, чем я успел надумать (если, конечно, в данной ситуации так можно выразиться). Звонила мама. Видимо, не дозвонившись до нашей комнаты в общежитии, она не захотела ждать и выбрала довольно оригинальный способ со мной связаться. Как выяснилось из последовавшего разговора, вчера умер какой-то мой двоюродный дядя, с которым ни я, ни мама особо не общались, и ей нужна была моя помощь в организации похорон, поскольку другой родни у бедолаги не осталось. — Я забронировала тебе билет на поезд, — говорила мама в трубку, параллельно громыхая какими-то тарелками. — Сегодня в пять часов отходит с главного вокзала. Подойдешь в билетную кассу и выкупишь по фамилии. — В пять? — недоуменно переспросил я, поглядывая на наручные часы. До отправления оставалось чуть больше трех часов. — К чему такая срочность? — Не ворчи, и такой еле выбила. Ой, да что ж такое… подожди секунду… — на фоне что-то грохнуло, и мама, едва различимо причитая, отодвинулась от телефона. Я накрутил телефонный провод на палец, неловко косясь на декана. Тот приподнял брови, и я нахмурился, снова возвращая взгляд к столу. — Мам? У тебя там все в порядке? — Да-да, родной, я тут, — грохот прекратился, и мамин голос снова зазвучал привычно. — Значит, слушай: я обо всем договорилась с герром Фогелем, тебе даже не придется много отрабатывать. Он все понял и вошел в положение. Сегодня приедешь, побудешь тут недельки две, а потом обратно. — Сколько? — я даже ушам своим не поверил. Две недели? Организовать похороны, провести их и даже день поболеть с похмелья — это максимум дней пять. Я снова покосился на декана, пытаясь удостовериться, что они не решили коллективно меня разыграть, однако он оставался серьезен. — А ты разве против? Приедешь, отдохнешь от учебы немного, я хоть тебя увижу. Считай, внеочередные каникулы. Я медленно кивнул сам себе, соглашаясь с ее доводами. Маму я безумно любил и действительно соскучился, к тому же уехать на окраину Восточного Берлина и на какое-то время отрезать себя от Шверинских проблем мне бы точно не помешало. По крайней мере, там нет того, кто умудрялся всеми возможными способами действовать мне на нервы, даже не появляясь на глаза. Я прочистил горло, стараясь придать своему голосу как можно более нейтральное выражение и не выдать внутренней радости декану, который, должно быть, считал, что я должен быть убит горем. — Хорошо, договорились.***
Времени прохлаждаться у меня особо не было, поэтому пришлось поторопиться в общагу. Перед тем как я ушел, герр Фогель заверил меня, что причина моего отъезда разглашаться не будет. Ну и замечательно. Тот, кому нужно что-то об этом знать, узнает все от меня лично. Собирать мне было практически нечего: одежды у меня было немного, учебники я решил не брать, и по итогу самым габаритным грузом оказалась моя старенькая потрепанная гитара, которую я решил захватить с собой на тот случай, если на меня внезапно нагрянет вдохновение. Оливер появился примерно за полчаса до момента, когда мне нужно было выходить. Встревоженный моим внезапным исчезновением посреди учебного дня, он устроил мне допрос с пристрастием, но в конце концов мои ответы его вполне удовлетворили. Наказав ему особо не скучать и периодически звонить с докладом о самых интересных событиях университетской жизни, я крепко пожал ему руку и, водрузив на себя гитару и несоразмерную скромному содержимому дорожную сумку, отправился в сторону вокзала. Путь до места назначения, если бы я пошёл пешком, занял бы около получаса. Мне вполне бы хватило этого, но так я рисковал прийти в последний момент и уже на месте носиться по платформе как угорелый, поэтому я принял решение дождаться ближайшего автобуса и сэкономить около пятнадцати минут. Если бы вы знали, как сильно я пожалел о своем решении, вы бы расплакались. Раньше я думал, что все эти рассказы, мол, чужой взгляд ощущается как настоящее физическое прикосновение — это бред для малолетних девочек, склонных к романтизации всего, что движется и не движется. Скажу сразу: я ошибался. Этот я почувствовал даже не как прикосновение — скорее, как заряженный удар под дых. У меня буквально перехватило дыхание, а волосы по всему телу встали дыбом. Я обернулся и безошибочно попал на хозяина этого испепеляющего взгляда. Рихард в компании какой-то активно жестикулирующей девицы стоял в дверях круглосуточного супермаркета через дорогу, держа в руке пачку сигарет, и неотрывно смотрел на меня так, словно вместо меня на остановке стоял как минимум призрак. Заметив, что я обратил на него внимание, он спохватился и густо нахмурился, но пялиться не перестал. Со стороны это выглядело даже несколько забавно: он, казалось, прикладывал столько усилий, чтобы поджечь меня одним лишь взглядом, что я начал было переживать, как бы его удар не хватил. Я хмыкнул, слегка вздергивая подбородок и приподнимая брови в немом вопросе. Я не видел его около недели и по-прежнему не понимал, что за игру он затеял, но смотреть на то, как он при виде меня распушает все свои разноцветные перья, было даже немного грустно. Не отрываясь от моих глаз, Рихард чуть повернул голову к своей спутнице, вынуждая её замолчать. Естественно, с такого расстояния я не мог услышать, что он ей сказал, но это было и не обязательно. Девица оглянулась, пытаясь угадать объект его пристального внимания, но Рихард схватил её за плечо и снова повернул к себе, только сейчас обращая к ней взгляд. После краткого обмена репликами она закивала и поспешно удалилась, скрываясь за ближайшим углом. Я вздохнул и уставился в конец улицы, замечая на горизонте свой автобус. Ждать оставалось от силы минуты три. Почему-то я занервничал. Чтобы хоть как-то сбросить напряжение, пришлось поднять с земли полупустую дорожную сумку и закинуть ее через плечо, поправляя на спине гитару. Я снова перевёл взгляд туда, где стоял Круспе. Даже с такого расстояния я смог заметить, как при виде моей поклажи на его лице на долю секунды промелькнул искренний ужас. Я даже коротко оглянулся, проверяя, не летит ли на меня откуда-нибудь машина и не стоит ли за спиной маньяк с бензопилой, но нет: на этом участке улицы мы были одни. Уже в следующую секунду он, не глядя по сторонам, семимильными шагами двинулся через дорогу в мою сторону, причём с таким лицом, словно шёл не по асфальту, а как минимум по гнилому болоту. Чем ближе он оказывался, тем неуютнее мне становилось, но я оставался на месте, периодически поглядывая в сторону далекого автобуса, будто пытаясь его поторопить. Как бы я ни старался, сейчас понять Рихарда мне было не под силу. Он остановился в шаге от меня, сунул руки в карманы и посмотрел так, словно я заявил, что умираю от рака. — Уезжаешь? — чуть запыхавшись, выпалил он, вперившись мне в глаза с удивительным давлением. — Уезжаю, — ответил я, стараясь придать своему голосу максимально будничный тон. — Куда? — он даже не дождался, когда я закончу. Мне стало даже как-то неловко от того, насколько растерянным он сейчас выглядел. Как будто и не было вовсе всей той ненависти, с которой он сверлил меня взглядом буквально минуту назад. Видимо, пытаясь осознать происходящее, я слишком долго медлил, чем действовал ему на нервы. Он оглянулся, высматривая медленно приближающийся автобус, а затем довольно резко ухватился за ту же руку, за которую с утра меня таскал по территории универа Линдеманн. Что у них за привычка такая? — Куда?! — с нажимом повторил Рихард, крепче стискивая пальцы и дергая на себя. Я не без труда вырвал руку из его хватки, сразу же засунув ее в карман, и отступил на шаг назад. Теперь пришел мой черед пытаться прожечь в нем дыру. — Ебанулся? Твое какое дело? — я смерил его возмущенным взглядом с ног до головы. — Будь другом, отъебись, а. Я не мог понять, что им двигало, и от этого начинал злиться. Ебаный Круспе, что у него вообще с головой не так? Сначала он проворачивает подлую подставу с целью, видимо, надорвать животики со своей компашкой отморозков, потом делает вид, что вообще меня знать не знает и я какой-то сумасшедший, который приклеился к нему как банный лист к жопе, однако стоило ему только увидеть, что я куда-то собрался, так теперь мы снова хотим знать, куда это я намылился и зачем. Просто восхитительно, но на подобные аттракционы я билетов не покупал. Рихард запустил пятерню в волосы и крутанул головой, снова проверяя подъезжающий автобус. — Пауль, не уезжай, — тон его прозвучал властно, как распоряжение. Ну, блять, приехали. Я фыркнул и закатил глаза, делая шаг ближе к проезжей части. — Еще что прикажешь? — едко поинтересовался я, не глядя в его сторону. — Может, на колени встать и отсосать тебе прям здесь, пока автобус не подъехал? — Пауль… Мне стало не по себе от того, насколько болезненно прозвучало мое имя из его уст. Я как будто ударил его своими словами. Когда я перевёл на Рихарда взгляд, мне показалось, что его широкоплечая фигура сделалась вдвое меньше. Что ты, блять, делаешь, Круспе?.. Он сделал шаг в мою сторону и силой вытащил мою руку из кармана, а затем поспешно обхватил её обеими холодными ладонями — уже не крепко, как в прошлый раз, а как будто умоляюще. Не зная, как правильно реагировать, я позволил. — Не нужно, — он опустил голову, глядя на наши руки и избегая смотреть мне в глаза. Я слегка потянул на себя, надеясь освободиться без боя, но он только сжал крепче. — Не уезжай, — настойчиво произнес он, хмурясь так, словно отчаянно боролся с собой. Манипулятивная ты сволочь, Круспе. Я стиснул зубы и глубоко вздохнул, предпринимая ещё одну попытку освободиться. Она также не увенчалась успехом, поскольку, стоило моей руке начать выскальзывать из капкана его ладоней, он перехватил выше, ближе к запястью. — Я тебя сейчас ударю, — предупредил я, теряя терпение. Второй рукой я до побеления костяшек сжал лямку от гитарного чехла на своем плече. Он вскинул взгляд, словно пытался удостовериться, что ему не послышалось. — Что? — переспросил он с искренним недоумением. — Я говорю, руки убери или я тебе въебу, — методично повторил я, максимально серьезно оглядывая его фигуру в надежде, что хотя бы со второго раза до него дойдет и приводить свою угрозу в действие все же не придется. Однако Рихард, казалось, не воспринял мои слова всерьез. — Почему тебе надо, чтобы все было вот так? — спросил он с долей нескрываемого укора. Я опешил от такой наглости. Нервный смешок вырвался прежде, чем я успел хотя бы попытаться его удержать. — Да ты че, издеваешься? — я отступил еще на шаг назад, все же выдергивая руку из его хватки. Автобус, к моему счастью, уже проехал последний перекресток и теперь неспешно приближался к остановке. — Пошел ты нахуй, а. Может, тебе родители в детстве и позволяли мудачить направо и налево, но мы уже не дети, Рих, а ты все еще сказочный мудозвон. Почему надо? Подумай, блять, головой. Я оправил сумку на плече и повернулся к автобусу, остановившемуся у тротуара и открывшему двери. Рихард дернулся было в мою сторону, но остановился. — Пауль, пожалуйста… — процедил он сквозь зубы, сжимая руки в кулаки и уставившись в землю. — Ты здесь нужен. Я горько фыркнул, покачивая головой. Ухватившись за поручень, я поставил ногу на ступеньку. — Кому? Тебе? — я обернулся и внимательно окинул его взглядом. Он поднял голову и посмотрел мне в глаза, и на секунду мне показалось, что сейчас я услышу твердое «да», но он промолчал. Что ж, последний шанс он только что упустил. Я пожал плечами. — Раньше надо было думать. С этими словами я поднялся в автобус и, уже не оборачиваясь, поспешил занять место у противоположного окна. Я все сделал правильно, нельзя спускать Рихарду с рук все его выходки и позволять так поступать с собой. Но почему тогда так тяжело на сердце? Я перевел взгляд на большое выпуклое зеркало рядом с водителем, в котором отражалась застывшая у автобуса фигура. Он все так же стоял на месте, дерганными движениями распаковывая сигареты, и периодически кидал быстрые взгляды в сторону входа, словно взвешивал решение броситься следом. Зашипел насос, дверь задвинулась, и автобус, гулко чихая через выхлопную трубу, тронулся с места, оставляя его позади. К моему собственному удивлению, мне потребовалось все мое мужество и самообладание, чтобы выдержать этот разговор, и сейчас, только отъехав от остановки, я выдохнул и уткнулся лицом в ладони, пытаясь переварить произошедшее. Хуже всего было то, что, несмотря на весь его сволочизм и манипуляции, мне действительно было жаль, что все происходит именно так, и, даже твердо решив обрубить общение, я все равно скучал. Господи, я бы все отдал за то, чтобы никогда его не знать и не привязываться.***
Сойдя на перрон Берлинского вокзала, я принял решение оставить в поезде все свои терзания. На то время, что я оставался в Берлине, я должен был полностью очистить голову от всего Шверинского дерьма, и, когда я увидел маму, стало значительно проще. Выбравшись из толпы приезжих, я почти сразу выцепил взглядом ее миниатюрную фигурку в ярком голубом платье, и на душе разом потеплело. Помахав ей рукой, я прибавил шаг, и уже на середине пути она перехватила меня, заключая мое тощее тело в крепкие объятия. — Приехал наконец… — проворковала она, обхватывая ладонями мое лицо и поглаживая большим пальцем колючую щеку. — Как же я по тебе соскучилась… Я ощутил, как губы против моей воли растягиваются в широкой открытой улыбке. С мамой так всегда, эта хрупкая женщина вызывала во мне внутренний благоговейный трепет каждый раз, когда мне доводилось увидеть ее после долгой разлуки. Какой там Рихард, какой Шверин! Вот оно, мое настоящее счастье. Я снова крепко обнял ее, коснулся губами мягкой щеки и, склонив голову, уткнулся лицом в родное плечо. — Привет, мам, — произнес я негромко, кончиками пальцев перебирая ее начинающие седеть каштановые локоны. — Я тоже безумно соскучился. Но поехали быстрее домой, я щас умру с голоду. Мама рассмеялась и, коротко прижав меня к себе, отстранилась, заглядывая в глаза с насмешливой укоризной. — Пауль Хайко Ландерс, — шутливо отчитала она меня, забавно склоняя голову набок. — Не успел и двух слов матери сказать, как сразу о еде заговорил. Ну поехали, что с тобой делать! — тонкий наманикюренный палец легонько ткнул меня в бок. — Вон как отощал в своей общаге, совсем ничего не ешь, поди. — Ну, мам… — я театрально закатил глаза, не переставая глупо улыбаться. Оправив лямку дорожной сумки на груди, я неспешно двинулся следом за ней к машине. Остаток вечера мы провели за чаем с домашним печеньем и беседой обо всем, что только приходило на ум. Выяснилось, что мама вполне могла бы справиться с похоронами и в одиночку, но, помня о нашем недавнем разговоре, где я упомянул, что с трудом вывожу все навалившееся на меня дерьмо, решила как никогда вовремя протянуть мне руку помощи. За это я был ей безмерно благодарен. Эта женщина всегда прекрасно меня понимала, и ей я мог доверить практически все что угодно. Когда отец ушел из семьи, мы с ней здорово сблизились и я мог смело сказать, что мама — моя лучшая подруга. После переезда в новый дом она безоговорочно поддержала меня, когда я захотел сменить фамилию, чтобы больше ничего не напоминало об отце, и даже сама прошла через все круги ада смены всех возможных документов, вновь, как в юности, становясь фрау Ландерс. Я тогда посчитал это настоящим подвигом и, чего уж греха таить, считаю так и до сих пор. Мама была моим личным героем, и не было такой темы, которую я бы ей не доверил. Даже когда она спросила меня о Рихарде, я с удивлением отметил, что смог вкратце упомянуть происходящее практически без щемящей тоски на душе. Хотя, вероятно, свою роль играла и навалившаяся к вечеру чудовищная усталость. — Он, извини за выражение, придурок, но ты ему нравишься, — деловито заявила мама, держа в одной руке чашку с чаем, а в другой — надкусанное печенье со следами красной помады. Я чуть не поперхнулся, изумленно на нее уставившись. — Смеешься? — на всякий случай уточнил я, потирая ладонью горло. — А вот и нет, — мама, отзеркалив мою позу, закинула ногу на ногу и пожала плечами. — Сам посуди. Дергает за косички, играется с тобой в кошки-мышки. Так дети делают, когда им девочка нравится. Я уставился в стол, поднеся кружку к губам, и так и подвис на пару минут, пытаясь уложить в голове эту мысль. Уставший мозг с задачей справляться отказывался. — Ну я-то не девочка, — сконфуженно произнес я наконец. Мама хихикнула. — Нет, не девочка, — охотно закивала она, — ты тормоз, вот ты кто. Это был тот самый случай, когда я не имел ни малейшего права спорить, поскольку буквально только что подтвердил ее слова. Вместо этого я насупился. — Ну, послушай, дорогой, я же не говорю, что он в тебя влюбился. Тут что-то другое, — мама поставила чашку на стол и положила остаток печенья на блюдце. — Видимо, ему очень нравится проводить с тобой время, но по какой-то причине он боится, что от этого пострадает его авторитет. Может, ты его друзьям не по душе, вот он и пытается усидеть на двух стульях. Я задумчиво поскреб ногтями угол челюсти, взвешивая ее ответ. На самом деле звучало довольно-таки логично. Не то чтобы я был отбросом общества, ко мне вроде бы относились вполне неплохо, но некоторых отталкивала моя отбитость. Такие, например, как Шнайдер, смотрели на меня косо, поскольку у них своей отбитости было хоть отбавляй, но она была другого рода и с моей дружить отказывалась. В конце концов я пожал плечами. — Ну, даже если и так, мне-то что делать, ма? Я знаю, какой он может быть, и очень ценю наше общение, когда оно, блин, нормальное. Но в таких ситуациях, как эта, мне хочется удавиться или его удавить, — словно подчеркивая экспрессивность своих слов, я довольно резким движением поставил кружку на стол, на что оставшийся чай обиженно плюхнулся внутри, обрушивая несколько капель на клеенку. — Блять, — по привычке изрек я прежде, чем успел подумать. Слава богу, мама у меня была не из тех родителей, что стремятся отчитать своих взрослых детей за каждый матерный чих, поэтому она только снисходительно махнула рукой, протягивая мне салфетку. — На твоем месте я бы церемониться не стала и давно послала его нахер, — со знанием дела произнесла она, на последнем слове понижая голос до едва слышного шепота. — В конце концов, пусть для начала сам себе ответит на вопрос, чего он от тебя хочет, а то получается не общение, а сплошная нервотрепка. Тебе бы тоже не помешало немного самоуважения поиметь. Выжди, посмотри, как он себя поведет, сам сделай для себя пару выводов, — мама поднялась с места и, на ходу дожевывая печенье, поставила кружку в раковину. — Если он решит как-то объясниться за свое поведение, я бы тебе посоветовала поговорить с ним наедине, как взрослые люди, и либо решить свои проблемы, либо прекратить общение раз и навсегда. Я вздохнул и в два глотка прикончил свой чай. Сказать легко, но в случае с Круспе сделать, скорее всего, окажется куда сложнее. Мама обошла меня со спины и мягко положила руки мне на плечи, начиная легко массировать затвердевшие от постоянного нервного напряжения мышцы. Блаженно выдохнув, я прикрыл глаза и откинул голову назад, упираясь затылком ей в живот. — Все образуется, — ласково проговорила она, разминая какой-то болезненный блок у основания шеи и вынуждая меня зажмуриться. — Я понимаю, как тебе тяжело, но постарайся придавать этому меньше значения. Ты же не хочешь, чтобы это превратилось в созависимость, в которой вы оба только и будете делать, что беспрестанно страдать? Не открывая глаз, я устало вздохнул. На дне грудной клетки скользким червем шевельнулось опасение, что момент уже упущен и именно на этой стадии мы с Рихардом сейчас и находимся. Насчет себя я был вполне уверен: мне без него было куда тяжелее, чем с ним, как бы по-скотски он себя ни вел. Однако сегодняшняя встреча намекнула мне, что, возможно, я не один такой и Круспе, видя, что я куда-то уезжаю после того, что между нами произошло, просто испугался, что я не вернусь. Должно быть, поэтому он так отчаянно и вцепился в меня, забив на свою стратегию токсичного избегания. Мысли путались, и я, кажется, так и остался бы сидеть тут с запрокинутой головой до самого утра, если бы мама не вернула меня в реальность легким прикосновением губ к моему лбу. — Солнце, иди к себе, — мягко произнесла она, поглаживая меня по отросшим волосам. — Вижу, как ты устал, но кухня — не лучшее место для сна. Массаж окончательно пригвоздил меня к месту, и на то, чтобы снова поднять тяжелые веки, у меня ушло непростительно много сил, однако расставаться с мамой сейчас мне хотелось меньше всего. Я закатил глаза и протестующе замычал. — Давай-давай, — она рассмеялась, слегка встряхивая меня за плечи. — Если ты здесь уснешь, — а ты это вот-вот сделаешь, я хорошо тебя знаю, — я тебя наверх уже не унесу. Возраст не тот. Я, поборовшись с нежеланием шевелиться, развернулся на стуле и обвил руками узкую мамину талию, прикладываясь щекой к её животу. Не знаю, с чего меня так пробило на нежность, но сопротивляться порыву не хотелось от слова «совсем». — Я так скучал по тебе, святая женщина, ты просто не представляешь… — произнес я, хмурясь от накативших эмоций. Мама растроганно цокнула и обхватила мою голову руками, прижимая к себе. — Не подмазывайся, — мягко отшутилась она, легонько щелкнув ногтем по кольцу в моем ухе. — У нас с тобой будет ещё две недели. Иди ложись, или оставлю тебя тут, и завтра будешь ходить, согнувшись в три погибели. Аргумент был действительно весомым, но не будем забывать, что я тот еще осел. — А если я тебя не отпущу? — я поднял взгляд и прищурился. — Куда ты денешься, — она наклонилась и снова поцеловала меня в лоб. Справедливо. Я подавил зевок и все же поднялся, ответно чмокнув маму в щеку. — До завтра, ма, — улыбнулся я, перетаскивая своё тело в сторону лестницы. — Доброй ночи, родной. То ли в силу вступила магическая энергия маминого дома, то ли сама она была волшебницей, но стоило моей голове коснуться подушки, как я впервые со дня фестиваля провалился в крепкий, спокойный сон, не выпив перед этим ни капли алкоголя. Возможно, на данный момент эта поездка была лучшим из того, что могло со мной случиться. Черт знает, выдержал ли бы я давление всего наваливавшегося дерьма, если бы не приехал сюда.