Просыпался я с мыслью о том, что, если Рихард еще раз назовет меня солнцем, я приму это за личное оскорбление. Гелиевый ублюдок не нашел ничего лучше, чем попытаться выжечь мне глаза прямо сквозь веки, вынуждая еще сильнее сжиматься в комок и закрывать голову руками. Олли и так периодически в шутку отмечал, что я сплю в такой позе, будто от кого-то защищаюсь — видимо, сказалось мое веселое детство в отцовском доме, — но в этот раз даже это мне не помогло. Уткнувшись лбом в колени, я закрылся плечом, спасаясь от настырного рыжего луча. Это помогло, но зато теперь каждый выдох обдавал лицо потоком горячего воздуха, что тоже было не самым приятным ощущением. Глубоко вздохнув, я попытался принять свою судьбу.
Хлопнула входная дверь, что-то зашуршало в прихожей, затем раздались размеренные шаги. Только сейчас до моего все еще наполовину спящего мозга дошло, что Рихарда рядом не было и, судя по всему, я вырубился настолько основательно, что даже не заметил, как он из-под меня выкарабкался.
Заскрипела гардина, и солнце перестало так упрямо разогревать мое плечо, позволяя убрать руку и по-человечески вдохнуть немного свежего воздуха. Кровать у меня под боком прогнулась под чужим весом, и я потянулся, жмурясь и издавая грудной звук, напоминающий скрип несмазанных дверных петель. Рихард негромко засмеялся, запуская пальцы мне в волосы и принимаясь почесывать кожу головы.
— Я вроде кота не заводил, — насмешливо произнес он, когда я повелся на ласку и вытянул шею, подаваясь навстречу его руке.
— Непохоже, что ты против… — невнятно протянул я, борясь с соблазном забить на все, завалить его рядом и продолжить спать. Открыть глаза казалось непосильной задачей, поэтому я даже не предпринимал попыток. Рихард хмыкнул, обхватил мое лицо двумя руками, наклонился и быстро чмокнул меня в лоб.
— Давай, раздупляйся, соня, время уже седьмой час, — с этими словами он встал и зашагал в сторону кухни. До меня не сразу дошел смысл сказанного, но, как только это произошло, глаза открылись сами собой.
— Сколько? — я сел в постели, путаясь в клетчатом пледе, которого явно не было, когда мы ложились. — А чего не разбудил?
Поставив чайник на плиту, Рихард повернулся ко мне лицом и уперся бедром в столешницу.
— Во-первых, сказать проще, чем сделать. Тебе вообще хоть бы хуй: я из-под тебя вылез, ты даже не пошевелился. А во-вторых, это было бы преступлением, — он усмехнулся, изучая мою заспанную физиономию с неприкрытым любопытством. — Ты как котенок — тебя попросту жалко тревожить.
Я хотел было возмутиться против такого определения, но меня перебил зевок, заставляя жмуриться и выгибать спину дугой. Чувствуя, как от неловкости нагрелись кончики ушей, я утопил лицо в ладонях, принимаясь пальцами тереть глаза. Рихард рассмеялся.
— Вот-вот, я про это и говорю, — весело произнес он. — Давай поднимай жопу, сейчас сварганю что-нибудь, и хоть поедим.
Спорить с ним не было смысла. На то, чтобы заставить себя вылезти из чужой постели, у меня ушло минут десять, за которые Рихард практически успел приготовить что-то вроде омлета. Подойдя к нему сзади, я уложил колючий подбородок ему на торчащее из-под майки голое плечо и принялся наблюдать за тем, как он колдует над… завтраком? Ужином?
— Там по устному переводу завтра контрольная точка, — без особого энтузиазма произнес я, провожая взглядом летящую в сковородку зелень.
— И что? — Рихард повернул голову в мою сторону, почти касаясь моего лица подбородком. — Только не говори мне, что ты собирался готовиться.
— Ну было бы неплохо, — я вздохнул. — Если не подготовлюсь, Шмидт с меня голову снимет.
— Я тебя умоляю, — Рихард фыркнул, накрывая сковороду крышкой. — Четвертый курс. А для тебя уже какой? Шестой? Как у тебя вообще остается желание что-то делать?
Я пожал плечами. Мне, кроме учебы, делать-то особо было нечего, разве что периодически носиться по гулянкам, да и то, если Олли достаточно созревал для того, чтобы куда-то сходить и взять меня с собой. Рихард был прав: я потратил почти два года на другой специальности в Берлине и слишком поздно понял, что она мне совершенно не подходит. Переведясь сюда, я попал на первый курс и начал все заново, будучи самым старшим на потоке. Старше меня был только Тилль, который перепробовал несколько вузов и отовсюду вылетал, как пробка из бутылки. Он пришел к нам на втором курсе в возрасте двадцати пяти лет и задержался только потому, что к этому времени уже более-менее остепенился и стал косячить куда реже, чисто ради поддержания имиджа.
Я невольно вспомнил, что счастью Оливера не было предела, когда он узнал, что мы не только будем учиться на одной специальности, но еще и попали в одну группу. Он тогда поднял на уши все руководство, чтобы в общаге нас поселили вместе. Мысль об Олли натолкнула меня на не самый приятный вывод.
— Олли, должно быть, меня потерял, — я сделал шаг назад, возвращая Рихарду свободу движений.
— Нет, он знает, что ты здесь, — тут же среагировал Круспе. — Мы встретились с ним на лестнице, он сразу спросил, не со мной ли ты.
Я подавил очередной зевок и мотнул головой.
— Полагаю, мне пиздец? — на всякий случай осведомился я. Рихард пожал плечами.
— Да вроде нет. Не сказал бы, что он был чем-то недоволен. Наоборот, мне показался удивительно приветливым.
Я недоверчиво вскинул брови и склонил голову к плечу.
— Похоже, вы неплохо поладили вчера, — с сомнением протянул я, усаживаясь за стол. Рихард оглянулся на меня и улыбнулся.
— Оливер славный парень. Хотя иногда я его откровенно побаиваюсь.
— Кого? Олли? — недоуменно переспросил я. — Он мухи не обидит, ты чего?
— Мухи, может, и не обидит, а меня чуть не отпиздил, пока тебя не было, — он поставил передо мной тарелку с омлетом и уселся напротив, попутно вытаскивая из ящика столовые приборы.
— Чего?.. — протянул я, уставившись на него с неподдельным изумлением. Рихард кивнул.
— Я же начал тебя искать. Пытался узнать, куда ты смылся и планируешь ли возвращаться. Господи, столько всего себе успел надумать… — Рихард усмехнулся и опустил взгляд в тарелку. — Через пару дней решился спросить напрямую у Оливера. Догнал его на подходе к общаге, а он меня за грудки схватил и пригвоздил к стене. Сказал, что без понятия, где ты, но, если я еще раз поведу себя подобным образом, он лично мне язык вырвет и в жопу запихает. Честно сказать, он в тот момент даже внушительнее Тилля выглядел, сложно было ему не поверить.
Рука сама собой сжалась в кулак. Я огромными глазами уставился на небольшое пятнышко на бежевой скатерти, пытаясь как-то обработать услышанное. Сразу вспомнился телефонный разговор, в котором Олли невинно пересказал мне те же события, но совершенно другими словами. Есть почему-то сразу перехотелось.
Трудно было сказать, что я чувствовал по этому поводу. С одной стороны, Рихард заслужил и я, скорее всего, поступил бы точно так же, если бы кто-то так обращался с моими друзьями, но, с другой, мысль о том, что даже подобным образом Оливер пытается встрять, куда не просили, еще и умышленно утаивая это от меня, вызывала чуть ли не бешенство, хотя по натуре своей я человек вполне спокойный.
Рихард, наблюдая за моим выражением лица, по-видимому, решил сгладить углы.
— Справедливости ради, он меня не тронул, — осторожно сказал он. — Хотя был бы прав, ведь…
О нет-нет-нет, этого слушать я точно был не намерен. Не придумав ничего лучше, я несильно стукнул сжатым кулаком по столу, и Рихард сразу замолчал, изумленно уставившись на меня.
— Если ты еще раз скажешь, какой ты мудак и как тебе жаль, то тебя трону я и это тебе точно не понравится, — предупредил я, не совсем отдавая себе отчет в том, насколько железно прозвучал мой голос. Видя, как у Рихарда глаза поползли на лоб, я вздохнул и немного смягчился, разжимая кулак и разглаживая раскрытой ладонью складки на скатерти.
— Рих, я же уже сказал, что простил тебя. Пожалуйста, прекрати лишний раз напоминать об этой хуйне, это жутко действует на нервы. Легче от твоего самообсера точно не станет.
— Но… — начал было он, на что я только закатил глаза.
— «Но» — что? — я откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. — Тебе действительно жаль? Ты не отдавал себе отчета в том, что делаешь? Ты не знал, что мне будет больно? Это был кто-то другой?
Что ты мне хочешь сказать?
Ответа он придумать не смог, и я решился наконец дожать этот гнойник. Подавив тяжелый вздох, я постарался сделать все возможное, чтобы следующие мои слова не прозвучали как попытка развязать очередной скандал.
— Если тебе насрут под дверь, вряд ли тебе будет легче, если тот, кто это сделал, будет по сто раз на дню повторять, какой он засранец, понимаешь? — начал я самым спокойным и рассудительным тоном, на который только был способен. Это давалось мне нелегко, но я не хотел конфликта. Новая ссора привела бы только к новым эмоциональным качелям. — Говно все равно придется убирать, и вонять все равно будет, пока кто-то это не сделает. Что ты выберешь: чтобы он в сто первый раз сказал, как хуево получилось и как ему жаль, или чтобы помог отстирать коврик? Пойми уже, ради всего святого, что все твои извинения и попытки себя принизить выглядят как манипуляция, призванная заставить меня ощущать вину за то, что меня задела твоя выходка. Нет, Рих, не выйдет, мне действительно было больно, и это получилось не случайно. Я простил тебя, это был
мой выбор. И я тебе его озвучил. У тебя сейчас выбор
свой: принять ответственность и постараться исправить сделанное или продолжать эту ответственность перекладывать и прятаться за шаблонным «господи, я такой мудак, как ты меня терпишь». Чего стоит твое «прости», если ты открытым текстом мне заявляешь, что ты не изменишься и тебя такого-сякого только распять остается?
Я все-таки не выдержал и вздохнул, ощущая, как от такой долгой речи, в которой я изо всех сил сдерживал накопившееся раздражение, мой чувствительный к стрессу желудок скрутило болезненным спазмом. Все это время Рихард смотрел на меня с таким видом, будто я резал его по живому, но взгляда не отводил. И, как бы мне ни хотелось проигнорировать тоненький голосок разума, я понимал, что это тоже, скорее всего, было манипуляцией — и, возможно, даже неосознанной. Я поморщился от тянущей боли в левом боку и, так и не дождавшись от собеседника никакого ответа, поднялся с места, придвигая стул к столу.
— Прежде чем обидеться или что-то сказать, подумай, чего ты на самом деле хочешь, — удивительно спокойно произнес я, стараясь не обращать внимания на тревожные сигналы собственного организма, уставшего выбрасывать нервы впустую. — Не торопись, я подожду. Мы взрослые люди, вот уж такие вопросы, поди, должны были научиться решать разговором.
С этими словами я развернулся, подхватил в прихожей кеды, вышел в коридор и плотно закрыл за собой дверь, не давая ему шанса ляпнуть что-нибудь глупое на эмоциях.
Да, момент явно был неподходящим. Да, этим монологом я мог запросто перечеркнуть все то хорошее, что мы успели пережить за ночь и утро. Да, возможно, с моей стороны это было даже некрасиво. Однако за последние сутки пустые извинения прозвучали так много раз, что я наконец осознал: если не сказать прямым текстом, он будет искренне считать, что ему все сойдет с рук, если он достаточно себя пообвиняет. Я долго молчал, не один год позволяя ему так с собой поступать. Должно быть, он просто привык к тому, что так можно. Он привык, а я устал.
Я спустился по лестнице на два этажа вниз и дернул ручку своей двери, не сразу понимая, что она закрыта на ключ. Значит, Оливера дома нет. Ну и к лучшему: мне действительно не помешало бы побыть одному и сфокусироваться на чем-то другом.
В качестве «чего-то другого» я выбрал пачку глоссариев, которые нужно было выучить к завтрашней контрольной точке. Это оказалось довольно бесполезным занятием: как бы я ни старался, английские слова и деловые клише просто не лезли в голову. Я читал строчку, повторял ее про себя и в итоге обнаруживал, что ни слова, ни их перевод просто не задерживаются в моей памяти, сколько бы я их ни выдрачивал.
Плюс всего этого заключался в том, что клише, которые я упорно толкал в мозг, хоть там и не оставались, но вполне успешно вытесняли мысли о потенциальных последствиях этого разговора. Помимо всего прочего, отвлекающим фактором подрабатывал еще и периодически скручивающийся от едкой боли желудок, который, казалось, не оценил мою попытку позавтракать в седьмом часу вечера полулитровой банкой теплого пива.
При совокупности всех этих факторов, вернувшийся около половины двенадцатого Олли застал меня за письменным столом, согнувшимся в три погибели и уткнувшимся лбом в учебник.
— Учишь? — поинтересовался он с долей насмешки в голосе, судя по звукам скидывая на кровать сумку.
— Учу, — не поднимая головы и даже не открывая глаз, отозвался я. Меня самого позабавило, насколько мой вполне бодрый будничный тон контрастировал с позой.
— И как, впитывается? — под Оливером скрипнули пружины матраца. Я повернул голову на звук, не отрывая лба от поверхности стола, и открыл глаза.
— Не, нихуя, — я усмехнулся, поплотнее обхватывая себя руками за живот, по-прежнему, даже несмотря на выпитые таблетки, продолжающий неприятно ныть, прихватывая с собой какой-то нерв, стреляющий в левую лопатку.
— Удивительно, — хрюкнул Олли, с ногами забираясь на кровать. — А было бы очень даже полезно. Так приложился башкой к учебнику, посидел с полчасика и пошпарил с утра на экзамен — выспавшийся и счастливый.
— Н-да, если бы… — протянул я, выпрямляясь и прислоняясь спиной к спинке стула. Боль снова стрельнула в лопатку, заставляя меня кратко зажмуриться.
— Выглядишь так, будто тебя весь день палками хуярили, — тут же отметил Оливер. — Вы там опять что-то не поделили?
— Не поделили, похоже, вы, — я повернул голову в его сторону, окинув взглядом хмурое непонимающее лицо. — Ты правда его прессовал, пока меня не было?
Олли сначала не понял, а потом ка-ак понял… и сразу же стушевался. В принципе, реакция говорила за себя сама. Я кивнул сам себе.
— Ничего не говори, я понимаю. Спасибо, наверное, только, пожалуйста… больше так не делай, ладно? Особенно тайком, — я чуть улыбнулся. От бешенства, охватившего меня за кухонным столом, не осталось и следа. На самом деле мне даже показалось, что у меня вообще от каких-либо ярких эмоций не осталось следов, мне как будто на все стало невообразимо, беспрецедентно похуй.
— Ты меня извини, конечно, но он реально заслужил. Его бы, по-хорошему, не только припугнуть, но и всерьез опиздюлить пару раз не помешало, — Оливер сложил ноги по-турецки и уперся локтями в колени. Я только медленно покивал.
— Спорить не буду, иногда очень хочется. Но мы уже не дети, Олли, и сами способны разобраться. Я тоже не без греха.
— Я тебя понял, — кивнул он. — Ничего не обещаю, но очень постараюсь так больше не делать. Идет?
— С натяжкой, — я вздохнул и кинул взгляд на раскрытый учебник. — А ты собираешься готовиться?
— Я попытался что-нибудь выучить днем, но идет как-то туго. Надеюсь, Шмидт будет лояльна.
— С чего бы ей? — фыркнул я. — Ты вообще помнишь хоть раз, чтобы она была лояльна?
— Ну… нет, но мало ли, как карта ляжет? Вдруг она посмотрит на наши похмельные рожи и сжалится?
Я вымученно приподнял уголки губ и устало покачал головой.
— Что-то мне с трудом в это верится.
Тоскливо покосившись на практически пустую банку пива, которое я благополучно забыл допить, и блистер спазмолитика, валяющийся на столе неподалеку, я взвесил идею выпить еще пару таблеток: прошлая доза уже давно должна была вступить в силу, но мой желудок решил тактично ее проигнорировать. Я протянул руку и принялся выковыривать таблетки из упаковки. Конечно, запивать лекарства пивом было не лучшей моей идеей, но ничего другого под рукой не было, а заниматься поисками воды, которая бы не отдавала ржавчиной общажной канализации, мне упорно не хотелось. Оливер, прекрасно знавший об этой неприятной особенности моего организма, видимо, без труда сложил два и два.
— Что, не успело и суток пройти, он уже опять что-то отчебучил? — сочувственно поинтересовался он. Я запил таблетки и покачал головой, не глядя в его сторону.
— Нет, скорее, я отчебучил, — просто ответил я, откидывая голову назад. — Он с самого утра только и делает, что извиняется. Ну как… — я хмыкнул, — повторяет, какой он мудак и как мне давно пора его нахуй послать. Вот я и не выдержал.
— Ого, — Оливер нахмурился, — это с чего такое озарение вдруг?
— По мне, так выглядит не как озарение, а как попытка скинуть ответственность, — я пожал плечами. — Наверное, думает, что, если он достаточно себя обосрет, я его пожалею и не буду делать этого сам. Или в следующий раз не обижусь, ведь он сам признался, что мудак, а я все еще тут, так что с него взятки гладки.
— А ты, я так понимаю, слушать этого не захотел и обматерил его по первое число? — с долей надежды предположил Оливер. Я покачал головой.
— Нет, зачем? Я дал понять, что играть в эту хуйню не согласен и буду ждать, когда он наиграется сам с собой. Тогда уже пусть приходит и мы либо пойдем дальше вместе, либо останемся сидеть каждый в своем углу. Сил моих больше нет этим заниматься.
Оливер затих на какое-то время, задумчиво водя ладонью по своему голому затылку. Я тоже молчал, не находя в себе желания поддерживать какой бы то ни было диалог, и просто сверлил взглядом верхний угол оконной рамы, блуждая где-то настолько глубоко в своих мыслях, что даже не улавливал их сути. Наконец Олли нарушил тишину.
— Знаешь, со стороны это все могло бы даже показаться забавным, если бы я не видел, как мой вечно заведенный лучезарный друг на глазах угасает с каждым днем, — негромко произнес он таким тоном, словно зачитывал мне эпитафию. — Я надеялся, что ты вернешься от мамы отдохнувшим и полным сил, но, признаюсь честно, я тебя таким заебанным еще никогда не видел. Сегодня просто рекорд. Это страшно.
Я прекратил разглядывать суетливого паука, ковыряющего угол оконной рамы, и повернул голову в сторону Оливера, окидывая его сочувствующим взглядом. Во всей этой истории больше всего мне было жаль, что ему приходится за этим наблюдать. Со своей стороны я не ощущал, чтобы что-то сильно изменилось, как будто я просто устал, но, возможно, он видел нечто большее — нечто, чего я в упор не замечал и что его действительно пугало.
Я протянул руку и потрепал его по угловатому колену.
— Да все нормально будет, не переживай, — я улыбнулся. — Я не такой хилый, как тебе кажется, нихера мне не сделается.
Олли вздохнул, не купившись на мою попытку его переключить, и серьезно посмотрел мне в глаза.
— Ты же знаешь, что можешь поговорить со мной о чем угодно, правда?
— Олли… — я растроганно цыкнул и склонил голову набок, разворачиваясь к нему всем корпусом.
— В любой момент, — он все не сдавался. Пришлось сдаться мне.
— Знаю, — выдохнул я, снова уставившись в окно. — Но все, правда, не так плохо, как тебе кажется. Заебался — да. Но это пройдет.
Я кинул на него дружелюбный взгляд и улыбнулся. Олли улыбнулся в ответ, но как-то недоверчиво. Он выглядел задумчивым, словно искал, на чем можно меня подловить и вывести на чистую воду. Можно было только пожелать ему удачи: я говорил искренне, ведь сам верил, что причина моих переживаний кроется в моей склонности все драматизировать и самолично раскручивать до невиданных масштабов.
Понимая, что продолжать бороться с устным переводом нет ни малейшего смысла, а заниматься чем-то другим у меня не было никакого желания, я кинул неуверенный взгляд в сторону Олли.
— Покурить не хочешь? — робко предложил я, невольно перенимая привычку Рихарда и начиная колупать заусеницы на пальцах. Курить хотелось адски.
Оливер задержал на мне взгляд и неодобрительно качнул головой.
— А говоришь, что все в порядке. Ну давай покурим.
Отпираться не было смысла. Я проследил взглядом за тем, как он залазит на подоконник, ставит перед собой пепельницу и открывает тугую створку поддувающего деревянного окна. Я обошел стол и уперся в подоконник локтями, подставляя лицо прохладному ночному ветру. Оливер вытащил из пачки две сигареты, подал одну мне и чиркнул зажигалкой. Подкурив, он положил ее между нами.
— И что ты собираешься с этим делать? — спросил он после недолгой паузы, подтягивая к себе длинные ноги. Я пожал плечами.
— А что нужно делать? Подожду, посмотрю. Попытаюсь перестать циклиться. Как будто заняться больше нечем, кроме как сидеть и голову ломать над тем, чего еще эдакого можно от него ожидать.
Я выдохнул облако дыма и подпер голову рукой, наблюдая за тем, как две дворняги не могут поделить мусорный пакет за забором.
Олли долго молчал. Видимо, собирался с мыслями.
— Ты ведь его любишь, — произнес он наконец. В этот раз я даже не поперхнулся. А чего ломать комедию? Как будто это открытие какое-то.
— А что, это так заметно? — я стряхнул пепел и поднял взгляд на Оливера. Он хмыкнул, зажимая сигарету губами.
— Да. Я раньше думал, что мне кажется, но на вчерашней тусовке пазл сам собой сложился. Ты так на него смотришь, как на Катрину никогда не смотрел. Особенно когда напьешься.
Я усмехнулся. Катрина. Моя первая и единственная постоянная пассия, которую я встретил в старших классах. Катрину я никогда и не любил. Она была невероятно красива, и влечение к ней у меня уже в самом начале наших относительно недолгих отношений было чисто сексуальное: влюбленность прошла сама собой меньше чем через два месяца. Она меня не понимала, да и я ее понять не мог. Ей было важно казаться, а не быть — я был на год старше, и она демонстрировала меня своим подругам как что-то, чего она добилась кровью и потом, и постоянно лезла целоваться в людных местах, но поговорить с ней было не о чем. Зато секс каждый раз был действительно невероятным: от одного ее вида в нижнем белье у меня ширинка начинала плавиться сама собой. Но в этом и заключалась разница: Катрину я хотел, а в Рихарде нуждался. Мысль о том, чтобы заняться с ним сексом, вызывала у меня дичайший внутренний протест, даже несмотря на то, что я придерживался вполне раскрепощенных взглядов и не видел ничего криминального в теоретической однополой связи. Просто Рихард — не о плотских желаниях, а о чистом и искреннем чувстве, которое я никак не хотел бы опошлить.
— Самое во всей этой истории любопытное то, что он на тебя точно так же смотрел, — продолжил Оливер, видя, что я не оказываю никакого сопротивления. — А такого искреннего поцелуя я вообще никогда в жизни не видел, хочешь — верь, хочешь — нет.
Я сделал глубокую затяжку и снова перевел взгляд на дерущихся собак.
— И что, тебе даже не мерзко? — поинтересовался я, не отрываясь от развернувшегося зрелища.
— Нет. Я не могу этого понять, но мне не мерзко. Мне страшно за тебя, Паульхен, — Олли вздохнул и уперся спиной в стекло. — Либо у него мозгов с грецкий орех и он тупо не понимает, что делает, либо он сам отказывается признавать, что ты ему небезразличен. А если так, то, пока он это не примет, он будет то отшвыривать тебя на безопасное расстояние, то догонять и виснуть на шее. Тебе самому-то себя не жалко?
Я передернул плечами, неопределенно качнув головой. Слова «себя» и «жалко» никак не хотели стоять рядом в моей голове. Я не привык себя жалеть. Многого в этой жизни мне приходилось добиваться через боль, и в какой-то момент я принял это как нечто само собой разумеющееся, в один прекрасный день приняв решение не гнаться за собственным комфортом. Здесь я сдался и признал тот факт, что ничего не бывает просто и, чтобы получить желаемое, в девяноста процентов случаев придется стиснуть зубы и терпеть. Как бы ни было неприятно, я чего-то да добился благодаря этой тактике.
Я терпел отца и принимал на себя большую часть его агрессии, благодаря чему мы с мамой после развода не остались на улице; долгое время терпел унижения от работодателей и адский рабочий график, зато получал вполне неплохую зарплату и своими силами в девятнадцать лет обеспечил большую часть ремонта в новом доме, на который мама потратила все свои сбережения; терпел, в конце концов, выходки однокурсников и не вылетел из универа еще на первом курсе, хотя у меня были все шансы, если бы я только начал отвечать агрессией на агрессию. Может, это и говорило об отсутствии уважения к самому себе, но такова была моя цена за место в этом мире, и я ее принял.
Ради чего я терпел Рихарда, я не мог себе внятно ответить. Может, по привычке, может, ведясь на его манипуляции, а может, впервые в этой жизни ради того самого личного комфорта, который он как никто другой мог мне обеспечить, каким бы непостоянным он ни был. Возможно, я просто попался в глупую ловушку психологии и зацепился за него, как за единственного, кто вслух говорил о том, как я ему нужен, полностью разделял мои интересы и временами всецело дарил мне свое внимание. Я горько хмыкнул и кивнул сам себе. Если это действительно так, то я просто великовозрастный придурок и это не у него, а у меня мозгов с грецкий орех.
— Не знаю, — наконец ответил я после паузы, затянувшейся на несколько минут. — Я как-то об этом не думал. Ситуация патовая, мне что с ним херово, что без него. Прям как твоей Кристине — что поливай ее, что нет — один хуй вянет. Разница только в том, что с ним мне иногда бывает очень хорошо.
Оливер грустно усмехнулся и покачал головой.
— Мне правда очень жаль, что ты настолько себя не любишь, — произнес он, покосившись в мою сторону. — Ты хоть и сложный, но хороший и очень светлый человек и заслуживаешь намного лучшего.
Я в очередной раз за вечер пожал плечами, не зная, что на это ответить. Олли вздохнул.
— Возможно, было бы лучше вообще с ним не сближаться. Тогда было бы значительно проще.
Я только фыркнул и затянулся в последний раз, кидая окурок в пепельницу.
— Да, было бы. Но этот поезд уже давно ушел, так какой толк локти кусать?
Я выпрямился и провел ладонью по лицу, пытаясь снять остатки внутреннего напряжения. Наткнувшись на уже заметно отросшую щетину, я вспомнил свою сегодняшнюю мысль о том, что следовало бы привести себя в порядок.
— Пойду схожу в душ, — буднично сообщил я, принимаясь копаться в шкафу в поисках банных принадлежностей. Душ всегда оказывал на меня терапевтический эффект, помогая освежить не только тело, но и разум. Нельзя было позволять себе тонуть в хандре. Оливер был прав: я уже и без того достаточно скис, а то ли еще будет. Перед тем как выйти из комнаты, я остановился у порога и обернулся, выхватывая в свете настольной лампы черты лица Риделя.
— Спасибо, Олли, — закинув полотенце на плечо, я натянул улыбку. — За то, что принимаешь и беспокоишься. Может, я не очень хорошо это показываю, но я правда ценю твою поддержку.
Он негромко хмыкнул, соскальзывая с подоконника.
— Кто-то же должен о тебе заботиться, раз ты сам не в состоянии, — он подмигнул мне, и я почувствовал, как моя улыбка из вымученной становится искренней, немного виноватой.
Я опустил взгляд под ноги и негромко усмехнулся себе под нос, еще раз прокручивая в голове эту фразу.
— Да, пожалуй, ты прав…
С этими словами я бросил последний взгляд в его сторону и вышел в коридор.
Преимущество ночных походов в душ заключалось в том, что единственная лампочка в общей душевой давно перегорела, а мыться в темноте никому не нравилось, поэтому шанс встретить кого-то после заката сводился к нулю. В тусклом уличном свете, пробивавшемся через высокие матовые стекла, в гордом одиночестве помещения, где каждый звук эхом отдавался от кафельных стен, я не меньше получаса простоял под потоком горячей воды, подставляя слабым струям уставшее лицо. Пора было это все прекращать.
«Это все», — это даже не отношения с Рихардом, какими бы странными они ни были, нет. Это мое отношение к происходящему в целом. В какой-то момент, неожиданно даже для самого себя, я рассмеялся. Какая глупость! Ей-богу, просто несусветная чушь! Мне третий десяток, четверть, мать его, века, а я веду себя хуже условной восьмиклассницы. Переживаю, извожу себя из-за мелочей, которые на поверку и яйца выеденного не стоят. Чего-то мучаюсь, треплю себе нервы, сажаю здоровье, а все почему? Потому что не могу понять, нравлюсь я мальчику из параллельного класса или он просто играется. Пиздец, Пауль. Просто пиздец.
От духоты душевой или от собственных выводов — точно не знаю, — меня затошнило. Я закрыл лицо руками и, не переставая глупо посмеиваться, съехал спиной по холодной кафельной стене. Несмотря на то, что я уже достаточно долго отмокал под горячей водой, кончики пальцев у меня были ледяными и почему-то дрожали. Я надавил ими на глаза, словно пытаясь выбраться из этого замкнутого круга подростковых терзаний, и резко глубоко вздохнул.
Господи,
идиот. Олли был прав: я просто космический придурок. Тупой, как пробка, и отвратительно жалкий. Неудивительно, что Рихард мной так увлеченно играется, со мной, должно быть, охуеть как весело. Как дворняга подзаборная, блять. Слышу: «Пауль, ты у меня такой хороший» — и, радостно виляя хвостом, расчехляю все свои эмоции, открываю ему сердце нараспашку — бери, блять, трогай, че хочешь делай, только скажи это еще раз. Ему надоедает, он уходит, а я сижу и жду его, блять, на ебаном тротуаре в ебаный дождь, блять, смерч, ураган, потому что а вдруг он еще раз выйдет и погладит по голове? Испанский, сука, стыд.
Я загладил мокрые волосы назад и вцепился в них пальцами, бесцельно уставившись куда-то в сторону окна. Хотелось дать себе в ебало, да с такой силой, чтобы зубы повылетали. Желанию от души себя отхерачить, похоже, вчера понравилось у меня в голове, и сегодня оно решило навестить меня снова. Я сдержался вчера и сегодня тоже не планировал сдаваться, но руки так и чесались сделать какую-нибудь гадость. Хорошо, что в душевой не было зеркала и я не взял с собой бритву, потому что хуй знает, чем бы все это закончилось. Прикола ради я мог бы, дебильно хихикая, невзначай чиркнуть себе по горлу. Умереть мне не хотелось — ни в коем случае; в здравом уме я бы ни за что не наложил на себя руки, но в данный момент мог бы безотчетно провернуть какую-нибудь неосознанную глупость, просто чтобы убедиться, что во мне еще есть кровь, которую Рихард не допил.
Да хотя смысл все сваливать на Рихарда? То же самое, что обвинять торговцев сигаретами в том, что у тебя рак легких. Он-то тут вообще ни при чем: он предлагает, а я беру, да еще и воспринимаю все всерьез.
Я глубоко вдохнул и медленно выдохнул, безжалостно давя этот спонтанный эмоциональный всплеск и заставляя себя подняться. Если я хочу быть рядом с ним, а я, дебила кусок, все равно хочу, даже несмотря на все сделанные умозаключения, придется действовать немного умнее, чем обычно. Отключить эмоциональный компонент: принимать его чувства, отвечать на них так, как я умею, но не подпускать к сердцу. Если он со мной играет, то пора уже мне из реквизита превратиться во второго игрока. Не верить больше так бездумно ни ему, ни в него. Думать мозгом, а не сердцем. Просто помнить, что в любой момент он наиграется и все пойдет по новой. Игра, может, и хорошая, просто я не сразу понял правила.
Я выключил воду и, тщательно вытершись, натянул чистую одежду. Стало легко, и настроение ощутимо поползло вверх, делаясь почти что боевым. Собственные переживания от силы часовой давности уже казались сущим пустяком, и мне стало даже стыдно за то, что я заставил Оливера волноваться. Вот будет забавно, если Рихард придет ко мне и скажет, что понял, о чем я говорил, и что он больше не будет вести свою любимую игру. Какое совпадение! Ты не будешь, зато буду я.
Я попытался расправить плечи и глубоко вздохнул. Тело наполнилось энергией и решимостью, я твердо ощутил, что готов горы свернуть. От этого прилива было одновременно страшно и хорошо, мозг упорно посылал мне сигналы о том, что так быть не должно, но я не знал, как на это реагировать, и принял решение закрыть на поселившееся на дне грудной клетки беспокойство глаза. Господи, блять, во что я опять ввязываюсь…
***
Когда я вернулся, Оливер сидел за письменным столом и, последовав моему примеру, с обреченным видом корпел над глоссариями. Я подошел к нему сзади и, положив руки ему на плечи, заглянул в учебник. Второй глоссарий из восьми. Понимаю.
— Ну как, идет дело? — весело поинтересовался я, заведомо зная ответ на свой вопрос. Олли повернул голову и посмотрел на меня так, будто я не к месту отмочил какой-нибудь глупый анекдот.
— Ты там что, упоролся чем-то? — вполне серьезно спросил он, оглядывая мое лицо со смесью непонимания и беспокойства. — Светишься так, будто лампочку проглотил.
— Ничего подобного, — я улыбнулся. Улыбка дрогнула. — Просто я кое-что понял. Я кретин. Зачем швыряться нервами направо и налево, если можно не швыряться?
Я отпустил его плечи и отступил на пару шагов назад, отчего-то торопливо раскладывая свои вещи по местам и как попало свешивая мокрое полотенце на дверцу шкафа. Олли явно подвис.
— И что, так просто? — недоверчиво уточнил он.
— А должно быть сложно? — я открыл ящик в поисках бритвенных принадлежностей. Его подозрительность начинала раздражать. — Не вижу никакой проблемы. Включить мозг, отключить драму — вот и все.
— Пауль, посмотри на меня, — Олли развернулся ко мне лицом, садясь боком на стуле. Я вытащил из ящика нечто наподобие косметички, в которой я хранил бритву, пену и прочие приблуды, и повернул голову в его сторону, не совсем понимая цель его просьбы.
— Ты себя нормально чувствуешь? — спросил он каким-то удивительно мягким тоном. — Не тошнит, голова не кружится?
Я нахмурился, отказываясь понимать, к чему он клонит.
— Нормально я себя чувствую, что за вопросы? — я фыркнул и, подхватив косметичку, направился в сторону туалета. — Давай — учишь клише, вот и учи.
На это он ничего мне не ответил, лишь провожая долгим взглядом. Обычно я оставлял дверь открытой, когда уходил бриться, но сейчас взгляд Оливера действовал на нервы и пришлось закрыться на замок. Бросив сумку на комод, я уперся руками в раковину и поднял взгляд к зеркалу.
Оттуда на меня смотрело диковатое худое лицо с темными кругами под глазами, здорово очерченными плохим искусственным освещением. Взгляд темных глаз моего отражения был незнакомый — жесткий, решительный, почти злой. На угловатых плечах лежали мокрые светлые пряди, те самые, которые я старательно отращивал на затылке последние года полтора, думая, что они придают мне необычный, несколько бунтарский вид. Почему-то конкретно сейчас они меня здорово разозлили.
Быть, а не казаться. Какой из меня бунтарь, если я не могу противиться даже собственным эмоциям? Если всю жизнь я делаю все, чтобы быть удобным. Чужой подстилкой, мальчишкой, который все терпит. Смех, да и только. И чем я лучше той самой Катрины?
Я сунул руку в сумку, вытащил оттуда небольшой черный футляр с уже стершейся позолотой в буквах тиснения и кожаный ремешок для правки. Старый «Золинген», отцовская шаветка, — единственная вещь, доставшаяся мне от него. Я нашел ее в одной из коробок уже после переезда в новый дом и пожалел выбросить: деревянная рукоятка, длинное блестящее лезвие — эта вещь вызвала у девятнадцатилетнего меня необъяснимый трепет. Пока я учился ей пользоваться, я изрезал себе все лицо, однако позже не смог променять ее ни на что другое.
Несколько раз пройдясь лезвием по ремню, я крепко перехватил бритву, завел одну руку за спину и собрал длинные волосы в кулак, отступая на пару сантиметров от затылка. Острое лезвие вгрызлось во влажные пряди, послойно, с характерным звуком срезая неряшливый высветленный хвост. Я снова поднял взгляд на свое отражение и уставился себе же в глаза с таким остервенением, словно пытался выиграть какую-то воображаемую битву, сам себе что-то доказать. Натяжение ослабло, и волосы безжизненно повисли в кулаке. Я опустил руки и посмотрел на длинные обрезки. Похуй, как это будет выглядеть, похуй, что скажет Олли и тем более Рихард, которому особенно нравилось в шутку наматывать их на пальцы. На вопросы отвечать я не собирался. К херам собачьим — хватит казаться тем, кем ты не являешься. Хватит быть удобным и жить ради того, чтобы кому-то было хорошо.
Я сбросил обрезки в раковину и глубоко вздохнул. Олли был прав в своих опасениях: я действительно нихера не чувствовал себя нормально. Меня и вправду тошнило, голову слегка вело, как будто от волнения или средней степени опьянения, а от приподнятого настроения уже давно не осталось и следа. Я предпринял попытку это проигнорировать и взялся за пену, густо намазывая ей лицо и шею. Примерившись, я поднес бритву к лицу и понял, что у меня пиздец как трясутся руки.
— Пауль? — словно почувствовав неладное, позвал Оливер из комнаты. Я закатил глаза и откинул голову назад, нервно вздыхая. Тебя тут только не хватало.
— Да? — отозвался я, стараясь звучать противоположно своему состоянию — нормально.
— Ты можешь открыть дверь?
Я закрыл глаза и мысленно сосчитал до пяти. Мне казалось, что нервная дрожь от пальцев поднимается выше, медленно отвоевывая себе пространство предплечий, затем локтей…
— Это еще зачем?
Вдох… раз, два, три, четыре…
выдох. Вдох…
— Мне нужно взять кое-что.
Сбившись с дыхания, я криво усмехнулся. Врать Олли никогда не умел.
— Вот я выйду — и все возьмешь. Не отвлекай меня, бога ради, — отрезал я и снова поднял взгляд к зеркалу. Можно было хоть час простоять, созерцая свою хмурую напененную рожу, но такая перспектива меня не прельщала. Нужно было брать себя в руки. Я снова сделал глубокий вдох и покрепче ухватился дрожащими пальцами за рукоять бритвы, используя указательный в качестве подспорья для лезвия. Выдох — и лезвие коснулось щеки.
Аккуратно работать не получалось. Я никак не мог совладать с руками и постоянно задевал кожу, то тут, то там оставляя небольшие красные пятна. Благо долгие годы практики позволяли мне обходиться без крови даже в подобной ситуации. На то, чтобы наконец дойти до шеи, у меня ушло примерно вдвое больше времени, чем обычно. С каждым срывом лезвия я был все ближе к собственному срыву, но я изо всех сил держал себя в руках, отчего дрожь только усиливалась, распространяясь даже на грудную клетку. Чем дольше это продолжалось, тем отчетливее мне казалось, что я вот-вот ебнусь.
Привычным движением поднеся лезвие к горлу, я почему-то замешкался, словно со стороны наблюдая за тем, как острый кончик слегка придавливает кожу, совсем рядом с надувшейся пульсирующей веной, проступающей через уже успевшую осесть пену. Случайная мысль, пришедшая мне в голову на влажном кафеле душевой, сейчас напористо застучала в висках, не позволяя шевельнуть рукой. А что, если… глупость, несусветная чушь, но, если вдруг рука соскользнет… что тогда будет?
Дыхание сбилось, и я буквально услышал, как у меня застучали зубы. С каждой минутой мне становилось все хуже и хуже, контроль над собственным телом и разумом ускользал, как песок сквозь пальцы. Крепко стиснув челюсти, я слегка вздернул подбородок, не в силах отвести взгляд от конца лезвия, и судорожно сжал рукоять бритвы. В ушах стоял грохот собственного сердца. Мне не хватало сил, ни чтобы надавить, ни чтобы убрать руку: меня словно парализовало. По спине прошел холод: еще никогда в жизни я не был настолько беспомощен перед самим собой. Что-то сегодня все же произошло.
У меня крыша поехала, вот что.
В дверь резко стукнули, и я нервно дернулся, выпуская шаветку из руки и позволяя ей с лязгом грохнуться в раковину.
— Ландерс, еб твою мать, ты там живой вообще?! — голос Оливера звучал настолько встревоженно, будто он задавал этот вопрос уже не в первый раз. Не исключено, ведь я, казалось, полностью отключился от реальности на те несколько минут, что гипнотизировал взглядом отражение лезвия, прижимающегося к моему горлу.
Живой. Живой, блять, разумеется, живой, куда я денусь? Как меня вообще угораздило хоть на секунду допустить такую мысль?
— Да, сейчас, — хрипло ответил я, кое-как совладав с собственным голосом. Меня жутко колошматило, голова кружилась, мне казалось, что еще немного — и я буду биться на полу в припадке, поэтому я как можно оперативнее переместился к двери и, одной рукой зачем-то ухватившись за шею, провернул ключ в замке, даже не с первого раза умудрившись за него взяться.
Дверь распахнулась, и я увидел смутные очертания Оливера, уставившегося на меня во все глаза. Кажется, он сразу все понял.
— Сука, вот я, блять, так и знал! — с досадой процедил он, делая быстрый шаг в мою сторону. В этот момент меня окончательно повело, и я отчетливо ощутил, как пол уходит у меня из-под ног.
— Тихо-тихо, я тебя держу… — было последнее, что я услышал, перед тем как провалиться в темноту.
***
Первым, что я почувствовал, постепенно возвращаясь в действительность, были настойчивые хлопки по щеке.
— Ну же, давай, блять, Пауль… — нервно, почти плаксиво протянул кто-то, переключаясь на мою грудь и принимаясь растирать ее ладонью, видимо, в попытках разогнать кровь. Запоздало дернувшись, я полной грудью втянул воздух и приоткрыл глаза, щурясь от ослепительного желтого света потолочной лампы.
Постепенно до меня начали доходить и другие детали: оказывается, я вполне компактно расстелился по плитке на выходе из туалета, а надо мной нависал Оливер, удерживающий меня над полом за плечи, устроив мою голову в сгибе локтя. По всему ватному телу разлилось неприятное покалывание. Я с трудом приподнял непослушную руку и заслонил ей глаза, пытаясь спрятаться от яркого света.
— Гос-с-споди, еб твою мать, как же ты меня напугал! — голос Олли дрогнул. Он согнулся, прижимаясь лбом к моей груди и обхватывая меня свободной рукой за пояс. — Если ты, блять, еще раз так сделаешь, я тебе башку нахуй оторву, ты меня понял?
Понял-то я понял, вот только до сих пор не вкурил, что именно произошло. Я попытался приподняться, но мне не позволили.
— Тихо ты, не дергайся. Опять ебнешься, я тебя больше откачивать не буду.
Не успел я что-либо возразить, как Олли завозился, просовывая вторую руку мне под колени. Сил сопротивляться не было, и я закрыл глаза и послушно замер, не мешая ему соскребать меня с пола. На секунду в голове промелькнула мысль о том, что, если бы мы поменялись ролями, я бы его двухметровое туловище в жизни с места не сдвинул, так что мне, считай, повезло, если это вообще можно назвать везением. Шея голову держать отказалась, и она запрокинулась, перевешиваясь через напряженное предплечье Олли. Я ощущал себя тряпичной куклой, неспособной управлять собственным телом, и такой расклад мне категорически не понравился.
— Пауль? — на всякий случай окликнул Оливер, выпрямляясь во весь рост.
— Здесь, — тихо скрипнул я, надеясь хоть как-то его успокоить. Должно быть, получалось у меня из рук вон плохо.
Олли отнес меня в комнату и осторожно уложил на кровать, прикладывая ладонь к моему лбу.
— Сейчас, подожди, — с этими словами он удалился. Я собрался с духом и уперся руками в матрац, отодвигаясь к изголовью кровати и принимая полулежачее положение. Силы постепенно начинали возвращаться, голова уже почти перестала ходить ходуном, и я смог вернуть себе маломальскую способность соображать. Кожу на шее и на левой руке как-то неприятно стягивало, и я решил выяснить, в чем дело, подняв руку на уровень глаз. Она была вся перепачкана запекшейся кровью.
Подоспевший Олли неодобрительно цокнул языком.
— Весело, правда? А я-то как охуел, — мрачно произнес он, убирая мою руку с дороги и прикладывая к моей шее мокрое полотенце. — На, прижми.
— Что вообще произошло? — наконец осмелился спросить я. Я очень смутно запомнил последние минуты перед тем, как отключился, и пазл в голове отказывался складываться.
— Это у тебя надо спрашивать, — Олли вручил мне свою кружку (и когда он только успел ее взять?) и уселся у меня в ногах, нервно потирая собственную шею. — Выпей, это чай черный. Уже холодный, правда, — он вздохнул, окидывая меня сочувствующим взглядом. — Я, конечно, ожидал, что рано или поздно ебанет, но даже представить не мог, что настолько масштабно.
Я ничего не ответил, пристыженно сжимая в руке кружку. Он помолчал, по-видимому вместе со мной пытаясь как-то по хронологии сложить картину произошедшего.
— Что последнее ты помнишь? — спросил он наконец. Я вздохнул, блуждая взглядом по комнате, и сделал большой глоток остывшего крепкого чая.
— Помню, что мне показалось, что я нахуй схожу с ума и сейчас по приколу вскрою себе глотку. Помню, как испугался этой мысли, — я мрачно нахмурился. — А после того, как ты начал долбиться, вообще нихера.
— Пиздец… — Олли устало накрыл глаза рукой. Честно признаться, я еще никогда не видел его настолько замученным, и в груди тяжелым камнем поселилось чувство вины. Я открыл было рот, чтобы как-то оправдаться, но не посмел.
— Рассказать тебе, как это было с моей стороны? — Оливер опустил руку и повернулся в мою сторону. Видя мой растерянный взгляд, он напряженно хмыкнул.
— Ты когда зашел, я сразу неладное почувствовал. Не бывает так, что человек уходит от тебя чуть живой, а через сорок минут возвращается взвинченный, со зрачками-блюдцами и он при этом ничего не принимал. У меня было два варианта: либо ты мне напиздел и сожрал по дороге какую-то дрянь, что было бы очень на тебя не похоже, либо, пока ты был один, у тебя феерично отъебнули нервы, и то, что я наблюдал, было подавленной истерикой, — он вздохнул и устало ущипнул себя за переносицу. — Не знаю, почему я сразу тебя не остановил, но, пока ты там торчал, я весь извелся. А потом, блять, я понимаю, что по идее я не должен слышать через дверь, как ты дышишь, а я почему-то слышу. Я стучусь, зову тебя, ты не откликаешься. Что я должен был подумать? Конечно, я нешуточно обосрался.
Мы синхронно, как по команде, перевели взгляд в сторону распахнутой туалетной двери. Мне стало не по себе. Эту часть происходящего я как-то упустил, и слышать это все теперь было даже страшно.
— Открывается дверь, и что я вижу? — продолжил Олли. — Стоит красавец, глаза по чайнику, осмысленности во взгляде даже не ноль, а минус; сам белый, как парадная скатерть, весь в кровище и трясется, как припадочный. Не успел я опомниться, как ты глаза закатил и сложился, как карточный домик.
Я уставился на него в упор, боясь даже представить, что он испытал. Олли и сам до сих пор был несколько бледнее обычного, руки и майка, как и у меня, местами в крови, видок в целом испуганный. Он встретился со мной взглядом и хмыкнул.
— Больше всего я пересрался, когда ты наглухо отказался возвращаться. Я уже и так, и сяк и чуть ли не с бубном станцевал, а ему хоть бы хуй — лежит, прохлаждается. Минут пять прошло, я уже собрался «скорую» вызывать, но ты все-таки соизволил очнуться.
Мы замолчали, переваривая произошедшее. Меня до сих пор едва ощутимо потряхивало, но в целом разум более-менее прояснился. Состояние, в котором я всерьез был готов воткнуть себе в горло бритву, сейчас казалось страшным сном, как будто это происходило не со мной даже, а с кем-то другим, мне незнакомым. Я даже не подозревал, что способен на что-то подобное: я ведь очень ценил свою жизнь, какой бы тяжелой она порой ни казалась. После произошедшего я понял, что Олли изначально был прав и мне стоит куда внимательнее относиться к собственным потребностям. Это было уроком, призванным объяснить мне одну простую вещь — я ничем не лучше других и тоже могу не выдержать.
— Ты как? — прервал мои внутренние рассуждения Оливер. Я поднял на него взгляд и задумчиво поджал губы, пытаясь найти честный ответ на его вопрос.
— Вроде ничего, — я неловко помял пальцами полотенце, которое все это время прижимал к шее. — Я не меньше твоего испугался. Честно говоря, стоя там, у зеркала, я вообще не контролировал себя. Как будто это был не я.
Оливер нервно вздохнул и положил ладонь мне на колено, слегка сжимая.
— Так бывает, если доводить себя до ручки. Я сколько тебя знаю, ты всегда так делаешь: все говно, которое у тебя в голове варится, ты всегда как можно глубже запихиваешь и делаешь вид, что все в порядке. Это чудо, если тебя разговорить получается, — его голос смягчился, и он снова заглянул мне в глаза. — Пауль, так нельзя. Оно же копится. Так ведь и правда крыша поехать может.
Я отнял полотенце от шеи и опустил на него взгляд, избегая смотреть Оливеру в глаза. Как бы она уже не поехала.
Судя по всему, кровь остановилась, но, даже несмотря на то, что порез был относительно неглубоким, белому полотенцу все равно неслабо досталось. Оно было небольшим — сантиметров тридцать в длину, может, — и пропиталось почти наполовину. Я представил, что Олли не успел меня отвлечь, а я не успел одуматься. Воображение охотно нарисовало мне литры крови, разбрызганные по комнате и залившие всю мою одежду, отчего меня передернуло, а кожа покрылась мурашками. Кажется, я теперь за шаветку еще нескоро взяться смогу.
— Все, течь устранена? — Оливер поднялся и подошел ближе. — Дай посмотрю… Ну вот, можешь же, когда хочешь, — он подмигнул мне, видимо пытаясь подбодрить. Отнекиваться было бы глупо, и я неловко улыбнулся, стараясь не отводить взгляд. — Встать сможешь? Пойдем, нам с тобой обоим не помешало бы умыться.
Уже стоя над раковиной, в которой Олли успел навести порядок, избавившись от всех следов преступления, я сделал для себя два вывода: во-первых, я пиздец как люблю жизнь и больше не позволю себе ни на минуту в этом усомниться. Шоковая терапия подействовала как надо, но повторять сеансы я был не намерен. Во-вторых, нужно было срочно придумать какой-то способ получать адреналин от жизни более мирным путем. Я невольно вспомнил наш недавний разговор с Рихардом, и одна мысль в нем сейчас мне понравилась еще больше, чем тогда.
— Слушай, Олли, — произнес я, методично оттирая кровавый след от груди. — Ты на басу играть умеешь?
— На басу?.. — недоуменно переспросил очевидно не ожидавший от меня такого резкого скачка темы друг. — Умею. А что?
— Я тут подумал, давай группу соберем? Я знаю парочку барабанщиков, вокалиста где-нибудь найдем. У Рихарда есть материал на десяток, наверное, песен — там текст и музыка.
Оливер неодобрительно цыкнул, упираясь плечом в косяк двери.
— Ты прикалываешься, что ли? Ты вроде, когда падал, головой не бился, откуда такие идеи? Группу со мной, блять, и с Рихардом, ага.
— Нет, ну ты подожди, — я перекрыл воду и взялся за чистое полотенце, вытирая руки, лицо и шею. — Я вот что подумал: во-первых, это новые эмоции и хоть какое-то занятие, чтобы не циклиться на всякой хуйне. Во-вторых, а что, если рискнуть и попробовать сколотить компанию побольше? Рихард человек не плохой — просто припизднутый. Как показала практика, припизднутый тут не он один. Кто знает, может, в коллективе попроще пойдет? К тому же ты будешь рядом, — я повернулся к нему и изучил взглядом его недоверчивое лицо. — Я недавно выяснил, что Рих боится, что меня его пацаны не примут. Тиллю я явно нравлюсь, Шнайдер привыкнет…
Бровь Оливера поползла вверх. Явно идея ему не очень нравилась, но ничего лучше мне в голову не приходило, а в своем болоте я уже откровенно на стену лез. Я закатил глаза, для пущей театральности откидывая назад голову.
— Да не смотри ты на меня так, я заебался стагнировать! Все, кукуха уже улетает, надо что-то менять, и чем дебильнее план, тем лучше. Разве нет?
Олли скрестил руки на груди и насмешливо приподнял уголки губ.
— Иди поспи, а, — усмехнулся он. — Если завтра до тебя не дойдет, что идея полное говно, я обещаю подумать.
