Because parents (ain't) always right

      Операция Чимина состоялась через год. Врать не станет — было сложно. Сначала пришлось вытерпеть буквально девять кругов Ада, то есть пройти осмотры совершенно разных врачей и сдать все анализы. Даже представить страшно, сколько оно всё стоило. Но, конечно же, было заранее оплачено. Потом настал день Х. Чимин до сих пор помнит, как трясся в такси, но не от страха большого города, а от предстоящего события, которое просто перекроит жизнь на до и после. С примерно такими мыслями он ложился на операционный стол, а ещё предательски мёрз из-за того, что пришлось подстричься под ноль. Кохлеарная имплантация сложна в проведении и дальнейшей реабилитационной работе. Во время операции в улитку внутреннего уха вживляется специальный прибор, который стимулирует работоспособные структуры нерва, и мозг начинает воспринимать звуки. Коротко и ясно — для Чимина это спасение.       Если его слуховой аппарат просто усиливал звуки вокруг, то кохлеарный имплантат будет задавать импульсы, прямо как у настоящего человека. Внутренняя часть этого аппарата имплантируется в ухо, внешняя часть удержится на голове с помощью магнита (когда волосы вновь отрасли, она стала совсем не видна). А ещё в момент проведения обследований было обнаружено, что глухота охватила лишь правое ухо, левое же, хоть и не совсем здорово, но очень даже хорошо держится. А это значило, что Чимин сможет справляться с одним лишь имплантатом, не одевая на второе ухо слуховой аппарат. Просто придётся походить на всякие процедуры, пропить курс таблеток и избавиться от постороннего шума в голове.       И вот операция. Она шла не более двух часов, за которые Тэхён успел обойти коридор ожидания около тысячи раз, а ещё ущипнуть Чонгука, вдруг решившего устроить чаепитие. Нет, ну а что ему ещё-то делать? Не реветь же! В конце концов всё обязательно будет хорошо, Чимин ведь сильный, а врач хороший — в общем, беспокоиться не о чем. Но Тэхён всё равно дрожал, а когда Чимина перевели в его палату (одиночную, вип уровня), то сразу же поскакал туда и просидел подле друга до самого его пробуждения. Как только пациент открыл глаза, доктор сверил его состояние с нормой и вынес приговор: «Операция прошла отлично, теперь Вам, Господин Пак, необходимы покой и терпение». Чимин не слышал ни единого его слова, но врач использовал комфортный дактиль, поэтому все его рекомендации стали сразу ясны.       На следующий же день появилась возможность вставать с кровати и самостоятельно двигаться, да и головная боль чуть поуменьшилась. Правда, Тэхёна, который от волнения чуть на стенку не лез, успокоить было просто невозможно. Он, как только вновь приобрёл способность видеть мир — не идеально, в очках на минус три, но всё же, — стал ещё более заботливым и каким-то маниакальным. Страх за жизнь друга, которого спустя столько лет наконец-то удалось всецело увидеть, лишь увеличился в размере, ведь теперь в голове появился собранный образ, а значит, отпустить его стало окончательно невозможным. Вот Тэхён и торчал рядом с Чимином сутки напролёт, помогал чем мог и старался подбадривать, обещать только самое хорошее, а ещё утешать тем, что дома по парню исскучался Мегатрон. Может быть, именно все эти разговоры и помогали Чимину оставаться в себе, не пугаться вновь образовавшегося вакуума тишины вокруг.       Ровно через неделю с головы Чимина сняли повязку и сразу же выписали из больницы. Он был счастлив вернуться домой — да, именно «домой» — и уснуть на своей — да, уже «своей» — мягкой кровати. Поначалу было совсем тяжело. Проведённая недавно операция давала о себе знать. Постоянные головокружения, потеря равновесия, боль и чувство онемения вокруг имплантата, казалось, стали новыми соседями. Порой было настолько невозможно терпеть этот набор, что приходилось наглатываться обезболивающих и долго-долго лежать, боясь шелохнуться. Но обо всём этом врач предупреждал, а потому Чимин не боялся, он был готов ко всем последствиям. Особенно к тому, которое лишит слуха буквально на месяц, ведь, оказалось, что одного вживления имплантата мало — теперь необходимо ждать подключения его речевого процессора.       На это уходит чуть больше трёх недель, можем назвать это обыкновенной адаптацией. Её Чимин порой плохо переносил. Не физически, а морально. Его раздражало, что после операции по возвращению слуха он его лишь потерял и теперь приходится со страхом передвигаться по квартире, ибо шумовой ориентир полностью пропал. И благо весь этот тяжёлый месяц рядом был Тэхён. Именно благодаря ему Чимин держался, верил в лучшее, продолжал пытаться различить звук. И вот однажды, проснувшись рано утром, он обнаружил, что разбудило его не чувство бодрости, а недовольный бубнёж друга. Что-то из разряда: «Чонгук, ты опять купил не то масло, я же тебе даже фотографию скинул, издеваешься, да?» Тогда Чимин вышел в гостиную и так ровно, понимающе сказал:       — Думаю, ничего страшного не произойдёт, если мы оставим это масло.       Тэхён от услышанного выронил телефон и набросился на парня с крепкими объятиями, слезами и тихими воскликами. Казалось, он был счастливее самого Чимина. Последний же был больше шокирован. Неужели действительно получилось?.. Этот вопрос ещё долго мучил его, долго сверлил дыру в затылке, но когда — опять же спустя ещё один эпизод времени — получилось услышать ещё и смех Чонгука, Чимин точно осознал — он справился. Все эти звуки казались для него совершенно новыми, необыкновенными, словно резными, отделёнными от общего потока, который раньше заставлял голову нестерпимо болеть. Теперь же вся боль сошла на нет, и появились недоступные ранее ощущения, из-за которых порой приходилось громко плакать. С нотами счастья, конечно. Каждый день казался открытием, появились силы двигаться дальше, не ненавидеть себя за свой дефект, а уважать за весь труд, что был перенесён за столько долгих лет настоящих мучений. Чимин взял с себя обещание научиться жить заново, встречать утро не страхом, но ожиданием чего-то нового и обязательно хорошего. И из него, на самом деле, вышел просто замечательный человек.       Как только волосы на голове чуть отрасли, скрыли за собой имплантат, Чимин попросил Чонгука помочь ему с работой. Последний даже опешил, мол, а зачем, у тебя же всё-всё есть. Но Чимин был непреклонен, он целый год наблюдал за тем, как Тэхён проходит обучение в специфике коррекционного обучения детей, как он добивается своих целей и идёт работать на полставки в реабилитационный центр уже знакомым нам тьютором. Чимин, конечно, понимал, что до таких вершин ему не дорасти, но тоже не хотел отставать. Поэтому, когда Чонгук торжественно выбил ему место официантом в местной кафешке, то он набросился на него с объятиями и тонной благодарностей.       Мечты медленно, но всё же уверенно начинали исполняться. И, если к большому, шумному городу Чимин давно привык, то с работой ещё долго не мог поладить. Его напрягал чрезмерный контакт с людьми, порой их надменность и неуважительность очень расстраивали, он боялся напортачить и опозорить через себя заведение. В общем, обрастал тревогой как мог. Но спустя пару месяцев поутих, влился в коллектив, даже научился готовить вкусный кофе и приобрёл посетителей, которые без взгляда на бейджик знают его имя. К тому времени волосы окончательно вернули свою прежнюю длину.       Мир потихоньку стал совсем привычным и неудивительным, прогулки больше не вызывали страха, а общение с людьми превратилось в рутину. Конечно, ещё осталась парочка непонятных вещей — распитие спиртных напитков до самого утра, например, — но и с ними ужиться можно. Чимин просто перестал заострять на подобном своё внимание и занялся самообразованием. От услуг тьютора он давно отказался, потому что решил сам изучать свободу и её правила. Получалось очень неплохо. Чимин даже готовить начал и научился стричь длиннющую шерсть Мегатрона. Последнее всегда давалось с трудом, но всё же давалось. За эти полтора года в квартиру никто посторонний не приходил. Чимин хоть и ждал явление главы семьи Мин — а конкретно отца Юнги, — но с их стороны была лишь тишина. Они в принципе стали достаточно неконтактными. Насколько Чимину известно, компания Мин понесла большие убытки после скандала и до сих пор пытается от них оправиться. Потому, видимо, им не до проблемного мальчишки из гнилого приюта.       Единственное — иногда в гости забегала Суён. Странная девушка, однако. Она перестала пользоваться знанием пароля и научилась стучать в дверь или же жать на кнопочку звонка. Приходила она по забавным причинам. То кота хотелось ей накормить, то забрать какую-то несуществующую куртку, то вообще, чуть замявшись, пыталась объяснить, что случайно купила один лишний торт (и как только так вышло?), а сама сладости жуть как не любит, так что вот — получите-распишитесь, пожалуйста. Чимин Суён никогда в гостях не отказывал, даже кофе наливал, а та хоть и хмыкала, но всегда допивала до самого конца.       Что до Ким Сокджина и его дел с приютом «Маленькая надежда», то всё разрешилось наилучшим образом. После нескольких судебных разбирательств его приговорили к пятнадцати годам лишения свободы, а также химической кастрации. Осуждённому были назначены препараты, снижающие половое влечение, которые Сокджину начнут давать незадолго до выхода на свободу. Если этот выход, конечно, случится, то он будет обязан принимать их в течение трёх лет. Его счастливая история окончательно обрывается. И не факт, что остатки жизни будут сладки и долги.       В самом же приюте — эпицентре всех событий — полностью сменилось руководство. Прошлый директорат и сотрудники также предстали перед судом и получили своё наказание. Родители детей — да и просто вся общественность — находились в подвешенном состоянии шока. Люди не могли поверить в то, что за столько лет никто не мог узнать правду об этом спрятанном за городом приюте. Как оказалось, воспитанников в принципе никак развивать и лечить не планировали. Оно не выгодно. Зачем вдруг помогать тем, кто в своём нынешнем ужасном состоянии способны привлекать денежные массы спонсоров? И это, кстати, распространённая практика. Этот инцидент вызвал начало массовых проверок дошкольных учреждений по всей стране, из-за чего гниды стали выползать из своих убежищ и, порой, даже сдаваться с поличным в надежде уменьшения срока.       Чимин, будучи ребёнком приюта, искренне переживал за подобных себе, а потому очень радовался, когда узнал, что история с «Маленькой надеждой» благополучно завершилась. Дети с ограниченными возможностями здоровья и без того жизнью забитые, а если на них ещё и сверху наседать, то можно и вовсе их разбить. Как говорится: если брать у нас агрессией, то можно получить травму депрессией.       Чимин думает, что ему очень повезло. Он уверен, что должен всей своей свободой быть благодарен Юнги. Юнги, по которому сердце болит уже второй год подряд. Время, конечно, не лечит. Оно калечит. Ладно-ладно — месяцы одиночества (хоть и не тотального) научили жить с тоской, как с хорошим другом. Она же всегда-всегда рядом. Даже такое ощущение появляется, что кто-то очень сильно постарался и ввёл Чимину под кожу сыворотку с громким наименованием «Мин Юнги», а потому теперь приходится терпеть её побочки. Печаль не имеет привычки уменьшаться, она наоборот лишь растёт с каждым днём, а по ночам гнёт суставы, оттого приходится просыпаться и шлёпать на кухню, дабы выпить стакан ледяной воды и протрезветь. Мол, очнись, Чимин, ты всё ещё один в этой поверженной тишиной ночной квартире. От этого осмысления всегда тяжело, конечно.       А вообще Чимин до последнего надеялся, что когда вся ситуация с компанией Мин и приютом поуляжется, то Юнги обязательно вернётся. Тем более, никто не будет его судить, ибо дело с его обвинениями в изнасиловании давно закрыто. Оно буквально через пару недель приобрело иные оттенки и перестало обсуждаться обществом. А всё потому, что появился некий Ли Минхо. Чимин видел его по телевизору. Это до безумия красивый, статный парень в наглаженном пиджаке и блестящей оправой очков на кончике носа. Весь его вид прямо излучал некую недосягаемость и успех. Именно благодаря этому возвышенному Минхо, который доказал всем, что они с Юнги старые друзья, которые разошлись разными дорогами после окончания школы, с него сняли все обвинения. Оказалось, что Ким Сокджин, когда его многолетний мерзкий обман раскрыли, просто решил солгать и воспользоваться тем, что Юнги проходит лечение у психотерапевта, обернув этот же факт против него. После уже и сам лечащий врач парня — доктор Ча, — не раскрывая подробностей и всей карты пациента, намекнул, что Юнги страдает обыкновенной депрессией и больше нечего тут искать.       На этом история закончилась, а потому Чимин стал ещё преданнее ждать появления Юнги, его звонка в дверь. Но ответом были молчание и тишина. Никто так и не узнал, где находится Юнги и чем он занимается всё это время, оттого отчаяние захватило Чимина в свои крепкие объятия. Теперь, когда он полностью ощущает своё место в жизни, то понимает, какой вокруг на самом деле Ад. Здесь смертная тоска, здесь что-то среднее — ни жар, ни холод. И, кажется, в этом городе совсем нельзя привязываться к людям. Оно чревато тем, что становишься похожим на слабый зуб, надколотый, покрытый трещинами.       Вот и получается только проводить сутки напролёт на работе — отвлекаться, — а потом возвращаться в его квартиру, снимать кроссовки в его прихожей, пить чай из его любимой кружки, кормить его пушистого кота. Как-то дико, не находите? Будто бы что-то в этом мире сломалось, и Боги перевели часы. Потому что Чимин ест из его тарелки и даже пробовал курить его табак. Но ничего не вышло, кстати. Только Юнги может так со вкусом и деликатностью сжимать между зубов сигарету и дымить. Чимин же просто начинает кашлять и плеваться. В общем, не его это тема.       А что тогда «его»? Ну, видимо, ходить по улицам сгустком печали, выдумывать себе всякое и очень наивно и, наверное, так банально надеяться, что с Юнги всё хорошо, верить, желать, чтобы его пути озаряло солнце только самой высокой пробы. А ещё сидеть в гостиной до темноты и понимать, как же всё-таки смешно и жутко по Юнги скучать, смотреть на тихую дверь, как на Ноев ковчег, где тебе места не досталось. Ведь каждой твари по паре. А тебе, Чимин, пары не нашлось. Да и до уровня «твари» ты пока не дослужил. Зато до избитой тоской куклы уже сполна, вон, носишь какие ордена-пробоины на груди и не хвалишься даже. Хотя сам-то наверняка чувствуешь, какой страшный след остался на тебе после всего произошедшего. Буквально печать мира. От подобного западают глазницы, сипнет голос, деформируется скелет, даже кажется, что давно уже за семьдесят лет и пора готовить гроб. Просто после таких жизненных перепадов если и выживает кто-то, то он заика и инвалид, лишь взгляд не меняется, всё такой же насыщенный, будто бы говорящий: «Да, со мной всякое дерьмо случалось, но я всё ещё верю в рассветы». Вот таким Чимин стал, изменился, даже, можно сказать, повзрослел, пропитался житейским ликёром — теперь очень вкусный бисквит человеческой тоски. И род этой самой тоски очень сложен и многогранен. Потому что мальчишка не знает, отчего так сильно болеет по беглецу со звенящими ключами в кармане.       Вот, знаете, есть любовь, и она очень пластична. У Чимина с этим чувством всё очень сложно. Он бегает по кругу и не ведает, что конкретно ищет, а потянется за его пределы, так получает по рукам. Иными словами: всё чаще думая о Юнги, он не знает, чего конкретно от него хочет, а как приходит какая-то мысль, так приходится сразу испуганно осекаться — вдруг не то думаю? Совета толком спросить не у кого. Тэхён сейчас занят. У него полно работы и учеников, с которыми он любит заниматься чуть ли не сутки напролёт. Чонгук тоже вечно где-то пропадает, а если и появляется, то весь уставший и какой-то нервный. Как-то раз Чимин пытался с ним разговор о Юнги завести, мол, может быть, ты знаешь, отчего моя боль в груди не проходящая, сквозная? Но Гук, не дождавшись кофе, заснул на диванчике, ну а Чимин будить его не стал. Потом уже смелости не хватило вновь задать этот же вопрос. Так и остался он наедине со своими мыслями, которые капризничают по ночам, просят ясности, истинности.       Чимин бы тоже хотел конкретики, но понимает, что со своим бедным жизненным опытом ничем самому себе помочь не сможет. Он и без того в этом плане оказался калекой. А потому просто сросся с мыслью, что Юнги ему очень сильно нужен, прямо безотказно. Это какой-то новый уровень зависимости, это когда в каждом прохожем не видишь, но заставляешь себя видеть знакомый силуэт в кашемировом пальто с постоянно расстёгнутыми пуговицами. Уже даже бесишься с этой привычки, но без неё тоже плохо, а оттого поддаёшься и порой засматриваешься на мужчин, которые стоят на светофоре, ухватившись за руль блестящей иномарки. Но всё не то. Ни одна рука ещё так плавно, так непринуждённо не выкручивала руль налево, как это мог делать Юнги. Чимину даже кажется иногда, что и не было никакого Мин Юнги, потому что ни один человек в округе даже капли схожести с ним не имеет. Все свободные, да не так; все улыбчивые, но не на той ноте; все щедрые, но с причинами.       И как же тогда так получилось, что Юнги вышел таким замечательным? Чимин теряется в догадках и по сто раз на дню вздыхает в сторону двери, уже каждую царапинку на её металле знает. А она молчит. И это всё нечестно, это всё настолько нечестно, что хочется подать в какой-нибудь небесный суд жалобу и там, на трибуне, выплакав пару литров слёз, обвинять… дверь? Да, дверь! В её молчаливом ступоре. Бог бы тогда покрутил пальцем у виска, вздёрнул брови и отклонил протест, ибо, милый мальчик, нужно набираться терпения и ждать, ждать, когда по металлу постучит знакомая рука, наберёт неизменившийся пароль, и он шагнёт в прихожую, виновато улыбаясь. Нужно ждать, нужно учиться верить.       И вот однажды за дверью наконец-то послышался шорох до боли знакомых шагов.       Юнги появился спустя два года.       На вид он был всё таким же, легко тянул уголки губ вверх, морщился от хлынувших в лицо солнечных лучей и так неловко держал в руках коробку с пирожными. Чимин смотрел на него недолго, изучал, искал пробоины-выбоины, а потом как блеснул слезой в глазах, как налетел с объятиями, сбивчивым шёпотом на ухо о том, как сильно скучал, как тосковал, как ждал и надеялся, как ненавидел и вместе с тем очень сильно любил. Юнги только и мог молчаливо обнять в ответ, уложить подбородок на чужое дрожащее плечо и прикрыть глаза. Он наконец-то оказался дома, и этот дом встретил его тем, чего не хватало все эти бесконечно долгие месяцы. Даже рыдать в голос захотелось, но тогда они с Чимином потопят подъезд, а потому пришлось сдержаться, закусив губу.       После Чимин схватил его за руку и затащил в квартиру, испуганно хлопал глазами и косился на направление чужих носков обуви. Вдруг опять в сторону выхода смотрят? Но Юнги думал совершенно не о том, и смотрел он исключительно на Чимина, который за два года вырос, из наивного мальчишки стал статным парнем, что не боится мозолить тяжестью зрачки, что сам себе спор мягкости и точного ума, он сам себе свеча и дорогой мрамор, он хоть и ходит буграми от привычного страха потерь, но, видно, научился бороться. Даже завидно становится. И Юнги лишь тянет руку, чтобы коснуться чужой щеки, а в ответ никакого сопротивления — одни добродетель, белизна и бесстрашие. Правда, взгляд Чимина слегка выдаёт. Видно, что прямо здесь хочет свалиться на пол и, обняв себя, зарыдать, выплеснуть накопленную, словно деньги на далёкую поездку, боль. Но Юнги не отпускает, не позволяет упасть, он крепко-крепко обнимает и гладит по спине, будто выдаёт порцию обезбола и тихонечко извиняется, мол, прости, что так задержался, прости, что опоздал и теперь вот так внезапно появляюсь. Но Чимин лишь вертит головой — ничего-ничего, я всегда тебя ждал.       — Но где ты был всё это время? — грустно спрашивает, хлюпая носом.       — Я хочу рассказать тебе всё. Всё с самого начала, — вздыхает Юнги и ловит чужую слезу ладонью, унося её под кожу как собственное проклятие.       И он действительно рассказывает всё, начиная с самого детства и заканчивая вчерашним днём. Оказалось, что ничего хорошего и свободного в жизни Юнги не было. Родители относились к нему потребительски, безынтересно, не позволяли лишний шаг в сторону сделать, а что самое главное — никогда своего сына не слушали, не говорили с ним, прикрываясь постоянной занятостью. Вот беда и получилась. Хотя Юнги не винит их так тотально, но видно, что обиду глубокую держит. Потом рассказ переходит к Минхо — тому самому совершенному парню из телевизора. Получается, что он всем так же совершенно врал, а вот осуждённый Ким Сокджин говорил правду. Юнги с дрожью в голосе признаётся в содеянном и говорит, что нисколько не снимает с себя ответственности, что всё также ненавистен сам себе. Чимин молчит, но чужую руку ещё крепче сжимает в своей. Дальше приходится признаться в целом наборе заболеваний, в неполадках с самомнением и ощущением себя в этой жизни. Мол, запутался я, не знал, что делать дальше и куда бежать, вот и остался псом при родителях, без них думалось, что я никто.       Оказалось, никем был я с ними.       — Мне даже жениться пришлось, — усмехается он, хотя безымянный палец пуст. — На Суён. Это…       — А мы знакомы, — прерывает Чимин, склоняя голову набок. Видимо, решил, что так слёзы не выльются. Правда, Юнги опережает потоп. Их же всё-таки не пустили на ковчег.       — Но мне Суён никогда не нравилась. Я всё это время думал-думал и пришёл к выводу, что по-настоящему за всю жизнь я смог полюбить лишь тебя одного. Возможно, от меня сейчас слышать это признание глупо, потому прости меня. Но больше сомневаться, молчать я не хочу и не буду, — и, говоря это, Юнги выглядел как мудрый ящер, живущий среди пещер, который знает чуточку больше положенного. Он преисполнился, он уверовал в себя и в то, что мир бесконечно щедр, что теперь Юнги прощён. И, знаете, существовать стало капельку легче.       — Я счастлив, что ты вернулся, — на признание отвечает Чимин и подаётся вперёд, осторожно целуя собранного из кусков беглеца. И не выглядит этот поцелуй как прилив страсти или чувств. Оно обыкновенная надежда, вера в свою собственную свободу. Юнги от такого впадает в забвение, но на поцелуй отвечает, хотя глаза печальные-печальные, избитые, будто бы недавно вылез из петли, но желание вернуться осталось. — Ты же останешься со мной? — спрашивает Чимин в самые губы, трётся носом о чужой нос, как крошечный котик, и пронзительно смотрит. Юнги кивает — твёрдо, уверенно — и вновь увлекает парня в поцелуй, мимолётно подумывая о том, что всего этого не заслужил.       У него вообще очень странная жизнь выдалась. Начало, по крайней мере, уж точно. Но теперь дела обстоят так: он полностью разорвал все связи с семьей, машину продал и простецки ездит на шумном метро, побродил по отшибам города, нашёл подработку и спустя полгода накопил денег, чтобы наконец-то съехать с тараканьей обители на квартиру — однокомнатную, маленькую, без ремонта и шика, но всё-таки отдельную, практически собственную. Потом Юнги решил связаться с Чонгуком. Тот от шока чуть телефон не разбил, но быстро взял себя в свои же татуированные руки и выслушал что к чему. Оказалось, давний друг искал подработку, да такую, чтобы можно было в дело пустить какой-нибудь из десятков пройденных за бестолковую юность курсов. Не пропадать же им зря. А Чонгук только рад, ему как раз нужна была помощь в программировании огромного пака сайтов. Юнги имел при себе хороший опыт в этом деле, потому быстро согласился, но очень серьёзно попросил, чтобы об этой связи никто не знал. Чимин в первую очередь. А почему? Просто надо для начала с самим собой до конца разобраться и только потом уже тянуться к другим, очень важным поганому сердцу людям.       Так и условились. Они за эти два года созванивались лишь пару раз, и то исключительно по рабочим моментам, то же самое касалось сообщений. Конечно, Чонгук иногда мельком спрашивал, мол, как ты, всё ли с тобой хорошо, ты только говори, если помощь моя нужна, я даже ночью приехать готов. Но Юнги всегда прохладно отказывал, но вместе с тем обещал совсем скоро наведаться в гости.       И вот спустя два года он сидит в своей старой квартире, пьёт чай из своей старой кружки, гладит своего подозрительно подвижного кота, разговаривая со своим очень дорогим человеком. Очень похоже на хэппи-энд. А ещё (буквально самое главное) — Юнги наконец-то обрёл самого себя. Он изжил отвергнутость, словно страшную чуму, он больше не хочет ни по кому носить траур. Капризным пламенем пронизанный, со скормленным окружению нутром, он походит на старый миф, в который уже никто не верит, кроме него самого. На этом, кстати, всё и держится. Именно это оказывается самым главным и самым важным.       Запоминайте.       Да, пускай, как оступишься в биографию, так сразу жуть и мерзость, да, пускай кости трещат, скальп съезжает где-то у затылка, а руки постоянно дрожат. Пускай. Ведь вся эта боль дана для тяжести, для веса, чтобы в трудную минуту не упасть. А что до города и людей, то тут всегда не умели слушать. Не только других, но и себя, а потому никаких дауншифтерских стремлений не примут и не поймут. Но жить, жить ведь надо для себя. Понимаете? Да, дерьмо было, да, ошибки гребли лопатами. Ну и что? Время ведь не ждёт наших переосмыслений. Потому надо двигаться дальше, выбрасывать ёмкости из-под сказанных слов, не беречь их, не страдать над ними, мол, а вот если бы я только тогда промолчал, если бы я сказал что-то иначе, другое. «Если бы, если бы». А давайте без этого.       Потому что не насильственной смерти надо бояться, а насильственной жизни — оно страшнее.       И нужно завязывать бегать. Остановиться где-нибудь у реки, в ветхом домике, снять обувь и вздохнуть над мозолями. Часть из них так и осталась неоправданной, увы. Потому что все мы привыкли бегать, бегать, бегать, а не ведать, что ищем на самом деле. А свобода же в том, чтобы стать абсолютно нищим, без козыря в рукаве. И вот Юнги таким стал. Он теперь простак и совсем не бегун. Вот спроси — и ему никто больше не страшен. Юнги спокоен и прям, он не знает, что его ждёт впереди, он ходит без страховки с факелом надо лбом, освещает путь. Люди вокруг смеются. Да только догадываются ли они, чего ему стоило это ремесло? Да разве они видели, сколько он орал и плакал? Нет. Но зато они с лёгкостью думают, какой он дурак, какой наивняк и гнида. Юнги же молчит, не отвечает, потому что знает, если слово скажет, то не удержит над бровями факел, если ответит, то он погиб.       А жить Юнги планирует долго.

***

      После встречи с Чонгуком, который за два года вымахал и перерос Юнги, после знакомства с Тэхёном, у которого очень крепкое рукопожатие и взгляд, после долгих и тяжёлых разговоров с Чимином было решено окончательно покинуть эту квартиру. Примечательно, что Чимин сам это предложил. Он словно видел, как Юнги было трудно находиться в её стенах, как он с ненавистью поглядывал на фотографии в дальнем углу и никогда не оставался на ночь, объясняя это тем, что точно здесь не уснёт. Чимин понимал — квартира не его, а гостеприимностью он уже вдоволь напользовался, потому буквально через неделю после появления законного хозяина он объявил, что съезжает. Юнги тогда чуть с ума не сошёл.       — Съезжаешь? Куда? — голос сбивался, а мысли дрожали. — Зачем? Я же тебя никуда не гоню, живи здесь сколько хочешь, пожалуйста!       — Этот дом тяжёлый для тебя. Мне так не нравится, я так не хочу, — только и ответил Чимин, пока упаковывал свои немногочисленные вещи. Конечно, этот протест не значил, что он собирается оборвать со всеми связь. Просто пора начинать быть совсем взрослым. За эти два года он накопил хорошую сумму и теперь сможет снять квартиру, обустроиться и продолжить свои будни.       Юнги был не согласен с такими выпадами. Он всё суетился подле парня, выкручивал пальцы за спиной (ну прямо как подросток!), переживал, что Чимин бежит не от квартиры, а от него самого. Потому что после того поцелуя и признания они не возвращались к теме чувств, больше выглядели как хорошие такие друзья, которые многое пережили и теперь балансируют на камнях счастья, боясь упасть. Юнги, безусловно, было интересно, чувствует ли что-то к нему Чимин. Не обязательно любовь, можно ведь и обыкновенной симпатией обойтись. Но даже так, спрашивать он всё равно не решался: боялся не услышать то, чего так сильно хочется. Просто, мало ли тот поцелуй был обыкновенным порывом, мимолётной эмоцией, а теперь, когда шторм позади, ничего на душе не искрит? Не очень хочется такой реальности, потому Юнги только и может, что переживать, жевать губу и так печально-печально смотреть, как Чимин стопочками складывает футболки.       — А как же Мегатрон? — Юнги идёт ва-банк. — Ты его тоже тут оставишь? — хочется, конечно, перефразировать и вместо имени кота назвать своё.       — А разве ты не хочешь его забрать? — Чимин удивлённо вздёргивает брови и оборачивается. Видно, что совсем в растерянности.       — Я бы всё-таки тебя предпочёл забрать, — вдруг откровенно отвечает Юнги, но в тот же момент, увидев, как плечи Чимина вздрогнули, будто от порыва холодного ветра, он откашливается и начинает искать глазами, за что бы такое уцепиться, как бы не покраснеть и сквозь бетон не провалиться. — Это, если ты хочешь, конечно же. В смысле, я был бы не против… стой-стой! — он прикрывает ладонью глаза, прячется. — Я бы очень этого хотел. Да. Но это уже тебе решать. Или подожди! — он уже начинает заикаться, уменьшается в возрасте — походит на смущённого старшеклассника, который за школой толкает признание самому красивому парню из параллели. Но Юнги понять можно. У него из жизни выпал тот самый возраст, когда всё оно случается. Чимин не выдерживает такой словесной бомбардировки и прыскает. Юнги выглядывает на него через щель между пальцев: Чимин обрушивается на кровать, на все свои аккуратно сложенные стопочки одежды, и хохочет, схватившись за живот.       И он не издевается, конечно. Просто так непривычно видеть Юнги настолько живым, настолько заведённым и потерянным, что никакой другой реакции, кроме доброго, даже счастливого смеха, не получается выдать. Чимин впервые наблюдает за тем, как Юнги переживает, не находит себе места, а теперь вообще стоит как вкопанный, совсем не погружаясь в царившую повсюду атмосферу какой-то небывалой лёгкости. Он просто не привык быть выслушанным и понятым, оттого очень переживает и на всякий случай молчит. Вдруг окончательно всё испортит! Но Чимин быстро льёт ему на сердце бальзам спокойствия, прижигает раны.       — Конечно, я согласен, — улыбается он, поглядывая на шокированного Юнги с такой необыкновенной лаской и мягкостью. — Я ведь тоже тебя люблю, — вот так всё просто.       И эта фраза окончательно перечёркивает все сердечные скитания. Юнги убирает руки от лица, смотрит, как фигура Чимина тонет в лучах заката, как он на этом алом фоне выделяется и походит на Ангела, спасение. На глазах даже как-то непроизвольно наворачиваются слёзы, а все ощущения наконец-то приходят в статус расслабленности. Создаётся такое чувство, будто бы от затылка убрали дуло пистолета, будто бы Юнги сняли с прицела и отпускают в свободное плавание с громогласным «Тебя, урода, приняли. Ты наконец-то прощён!». И тьма расступается. Спустя столько лет, спустя тысячи дней страданий и мук, спустя миллиарды часов самобичевания и скулежа в подушку на голову обрушивается божье прощение.       Юнги такой неожиданности не выдерживает и даже опускается на колени, заламывает брови и прикрывает глаза. В теле наступает небывалая тишина. Все тараканы бегут вон из головы, мутная вода лёгких иссушается, а камень, что давил на спину, создавал болезненный горб, скатывается и летит прочь из квартиры, разбивается о землю на несчитанное количество маленьких кусочков. Окончательно и бесповоротно. Теперь этот гнёт уже не склеить, не собрать. И Юнги ощущает, как на его плечи ложатся чужие руки, как они ползут осторожностью по спине, гладят, успокаивают, будто шепчут: «Теперь всё будет хорошо, теперь я всегда буду рядом». Чимин ему улыбается и этим греет, оттого кажется, что даже на экваторах тают ледники. Не про планеты и глобусы сейчас речь, а экваторы души.       Юнги никогда ещё так тепло не было, никогда ещё он не ощущал себя таким живым и настоящим. Это его первый осознанный день рождения. Нет-нет, этот день и есть его настоящее рождение. Всё остальное — брешь.

***

      Съехали с квартиры они быстро и уверенно. Отец будет этому событию только рад. Он давненько ждёт освобождения площади, даже сам подумывал о том, чтобы Чимина с неё согнать. Но — сумасшедший факт сейчас будет — Суён не позволила этого сделать. Она убедила Господина Мина, что пока совершенно невыгодно трогать сироту. И так скандал недавно пережили, еле-еле из него выплыли, а очередных заголовков жёлтой прессы можно и не вынести. А то вдруг Чимин решит всей общественности сообщить о потере крыши над головой из-за жадности одного очень богатого дядечки. Мужчина оценил заботу Суён и послушал её, а потом уже успокоился, вовсе позабыв про какого-то там Чимина. Правда, когда до него дошли слухи, что объявился Юнги, то он начал ёрзать, переживать и даже нанимать адвокатов. Ну так, на всякий случай. Сынок многое знает и в любой момент может предать.       Но от Юнги он получил лишь ключи и документы на собственность. Вот и всё, рассчитались. Все контакты и связи удалены, отношения отец-сын-мать оборваны без возможности восстановления. Лишь Намджун иногда звонил Юнги и как бы вскользь рассказывал о жизни родителей, намекал, что мама захворала, кажется, с сердцем большие проблемы, даже показана операция. (Юнги, может быть, вернёшься, проведаешь?). Но парень был непреклонен. Он и без того с Намджуном связь поддерживал только из-за того, что это он решил — вдруг, без объяснений и платы — поделиться с Чонгуком имеющейся информацией на Ким Сокджина. Откуда он её взял, как понял, что именно это сынок его босса ищет, — до сих пор неясно. Но Юнги ему благодарен, а потому общается иногда, отвечает на звонки, но всегда твёрдо отказывает в визитах и сожалениях, касаемых родителей. Ему кажется, они такое заслужили-выслужили. Он тоже страдал — долго и болезненно, — теперь их черёд.       Это же так по-семейному — всё поровну делить.       Новая квартирка Юнги совершенно отличалась от старой. Она не была такой роскошной, фешенебельной, с навороченным кухонным гарнитуром и огромной кроватью. Нет. Чимина встретила обыкновенная однушка, чьи окна выходили на длинную дорожку до дешёвых забегаловок, баров и маленьких магазинчиков. Здесь не было шикарной мебели, не было широкой плазмы, не было забитых дорогой одеждой шкафов, и пушистого ковра посередине огромной гостиной тоже не было. Из-за последнего очень сильно был расстроен Мегатрон. Кот не мог смириться с тем, что теперь ему придётся ютиться на кресле — не таком мягком, как раньше, и совсем не привлекательном. В общем, избалованному пушистому созданию была не по душе новая крыша. Зато Чимин принял всё радостно и без осуждений.       Юнги за это очень переживал. Он понимал, что привёл мальчишку в не самые лучшие условия: из мягкой и большой кровати переселил на двуспальный диванчик, который хоть и не какой-то старый, задрипанный, но всё же не такой комфортный. Юнги было неловко, неудобно, когда он ходил по малюсенькой площади и пытался объясняться, обещать, что это всё временно и буквально через пару месяцев они смогут перебраться ближе к центру, в более комфортные и приятные условия. Но Чимин на эти обещания лишь махнул рукой и потянул Юнги на кухню ужинать. Его действительно не волновали стены вокруг, не волновало покрытие пола и возраст холодильника. Главное, чтобы было две чашки, тарелки, подушка и куда спать лечь после продолжительного рабочего дня. А вот на эти заморочки и помпезность Чимину всё равно. Он ведь из приюта, а там вечная мерзлота, одиночество и пустота. То есть ничего за спиной нет — пу-сто. Сейчас же рядом с ним человек-свобода, фыркающий на солнечные лучи кот и осевшее на плечи спокойствие, некая уверенность в завтрашнем дне. Потому Чимин быстро успел уверить Юнги в том, что ему всё нравится, что здесь очень здорово и даже мило. Мило, хах. Юнги лишь рассмеялся с довольного лица мальчишки и поближе к нему пододвинул упаковку с конфетами. Самому есть не хочется, зато Чимин-настоящий-любитель-сладостей уплетал конфеты за обе щёки, только фантики повсюду блестели.       Юнги и Чимин очень быстро сжились друг с другом. Оба непривередливые, убитые жизнью, но готовые из пепла возродиться вновь, они просыпались от мяуканья Мегатрона и расходились в разные стороны до самого вечера. Чимин так и продолжил работать в кафе, хотя теперь, чтобы добраться до него, приходилось вставать на полтора часа раньше и скучать в громком метро, рассматривая людей в деловых костюмах. Юнги продолжил работать в команде с Чонгуком и действительно был доволен нынешним положением дел. Плата за его работу росла, спрос тоже, оттого порой приходилось засиживаться за экраном компьютера допоздна. Чимин не любил засыпать один — после двух лет громкого одиночества заработал себе такую травму, — поэтому сопел в кресле, ждал, а потом даже не замечал, как оказывался в постели, заботливо перенесённый туда и укутанный пледом.       Юнги Чимина безбожно и сильно любил. Он не кричал об этом каждодневно, не устраивал показательных нежностей, но искренне старался быть внимательным и заботливым. Он подмечал за Чимином самые крохотные детали, на выходных вытаскивал его в город и с таким наигранно деловитым видом взрослого богатея объявлял: «Проси что хочешь — всё куплю». Чимин всегда с таких пьес смеялся и, чтобы Юнги от него наконец-то отстал со своей невозможной щедростью, выбирал сотую по счёту книжку или же зубную пасту. Ну, потому что нынешняя совсем скоро закончится. Юнги от подобных желаний сходил с ума, ему эти запросы казались такими ничтожными, что даже обидно порой становилось. Он всё бубнил Чимину на ухо, мол, неужели, кроме этой сраной пачки риса, я больше ничего не могу тебе купить, тебя порадовать? Но тот лишь улыбался и качал головой: «Не-а, мне этого хватит». Поначалу Юнги это терпел, а потом как взорвался, как истратил всю свою зарплату, и принёс домой три больших пакета подарков, уверенно подошёл к растерянному Чимину, поперхнувшемуся газировкой, и безвозвратно поставил их перед ним.       — Это тебе, — объявил он громко, из-за чего даже Мегатрон проснулся и недовольно мяукнул.       — Мне? — удивлённо переспросил Чимин. — А… а за что?       — За всё самое хорошее.       — Какое ещё «хорошее»? — Чимин хоть и живёт два года в людях, а всё также наивен. Он не до конца пробил информационный барьер, потому иногда не совсем улавливает ход мыслей Юнги, тем самым ставя его в неловкое положение. Ну не знает он, как Чимину подобные действия объяснять!       Юнги и без того нервничает пиздец. На постоянной основе. Например, сейчас, перед тем как зайти в квартиру, он беспокойно скурил три сигареты подряд перед подъездом и даже чуть не послал нахуй целую банду детей, которая решила, что брызнуть в него из водяного пистолета очень хорошая и весёлая затея. Но адресом они явно ошиблись. Юнги и так терпеть не может, когда эта группировка вечно орущих мальцов с утра пораньше в выходной день начинает гонять футбол под окнами. Чимин на ночь снимает внешнюю часть имплантата, а потому всех криков не слышит, зато Юнги злобно выглядывает из окна кухни и раздражённо топает ногой. Заебали. Даже сегодня его тревожного не могут отпустить просто так. И вот, с полосой сырости на спине он стоит перед Чимином, который растерянно ставит стакан с газировкой на стол и заглядывает в набитые доверху пакеты.       — Это же, получается, и я теперь тебе подарок должен, — утверждает он, а Юнги крутит головой из стороны в сторону. Мол, ничего не получается, прекрати — из тебя плохой математик. Чимин не спорит. Он обходит гору подарков стороной и встаёт прямо перед Юнги, расправив руки в стороны, словно птица. — Я могу лишь предложить самого себя.       И вот к чёрту подобные предложения!       С Чимином, на самом деле, в такие моменты очень сложно, ибо трудно догадаться, о чём он конкретно говорит, что хочет этим сказать. Он совершенно не умеет показывать свои чувства. Вроде бы уже говорил Юнги о любви, но вместе с тем он немного не понимает, как вести себя после признаний. Поцелуи, объятия, забавные переглядки, иное отношение к партнёру — оно всё для Чимина недоступно. Он не знает, не умеет и, кажется, даже не догадывается, что такие вещи существуют. Будучи воспитанником приюта, где детям любовь совсем не прививают, где вместо пряника встречают плетью, мальчишка не приобрёл знания о том, каково это — встречаться с кем-то, быть уверенным в своём партнёре. Травма брошенности хорошо даёт о себе знать, а потому единственное, что Чимин показывает, так это сильная привязанность.       Вот бывает порой как схватит Юнги за руку, как вцепится перепуганным взглядом, и держит в напряжении. Этим он показывает далеко не симпатию, а настоящий страх потерь. Юнги правда пытался бороться с его кошмарами: постоянно говорил, что рядом, что никуда не убежит и не уйдёт, если Чимин уходил на работу, то он чуть ли не каждый час писал ему сообщения, мол, вот я встал, поел, теперь буду портить глаза за компьютером, слушать нытьё Чонгука в динамике, жду тебя вечером, скажи, что хочешь на ужин. Чимину, видно, нравится такое, поэтому он отвечает на каждое сообщение, да только уверенности оно ему всё равно не придаёт. Это уже привычка — бояться одиночества. И сложно винить Юнги в её рождении. Это ещё в приюте закладывается как основа основ.       И вот сейчас Чимин так показательно себя предлагает (?) и делает ещё один шаг вперёд. Юнги не знает, что он от него хочет, что имеет в виду. Просто не хочется облажаться, испугать, а потом ещё полгода жалеть о своей промашке. Юнги ведь и так на Чимина в плане чувств никогда не налегает. Ну, если не хочется ему о любви говорить или это не необходимость, то зачем лезть?       — Я не очень понимаю, о чём ты, — Юнги отводит взгляд, когда Чимин подходит совсем близко. Потому что он действительно не знает!       — Я тоже, — жмёт плечами и всё-таки захватывает Юнги в крепкие объятия. Пока тот, опешивши, смотрит на соседнюю стену, Чимин хихикает и мягко целует, улыбаясь в самые губы.       Да-а, Юнги никогда этого парня не разгадать. Нет, ну правда, а что у него на уме? Откуда только всего этого нахватался? Даже сложно выбрать — радоваться таким изменениям или всё же начинать потихоньку переживать? Но Чимин выглядит довольным (оно самое главное), а потому Юнги отвечает на поцелуй, осторожно зарывается в его мягкие волосы, которые пахнут домом и чем-то очень близким.       Если честно, то давно он ни с кем не целовался. Года четыре, наверное? Нихуёвый перерыв вышел, оттого, наверное, так приятно и вкусно. Чимин по понятным причинам в свои скорые двадцать совсем неопытен, смущён и не знает, куда деть язык, но это даже очень притягательно, потому Юнги ещё дольше не хочет выпускать его из объятий. А парнишка и не против совсем: ему тепло и приятно, ему спокойно и уверенно. Прикосновения губ нежные, потрясающие и чертовски волнующие, и по телу проходит заряд, когда Юнги на пробу, не настойчиво, но желанно скользит языком в рот Чимина. Границы робости расшатаны, решимость дрожит, боится показаться из-за угла и всё испортить. Происходящее очень сложно для них обоих: у одного впервые, а у другого, кажется, что тоже. Но никто не отступает.       Чимин, что с каждым днём становится всё краше — волосы цвета крепкого чая, лоб — сладкого молока, беззащитно выступающие ключицы и блестящие при звездопаде глаза, — по-настоящему до этой минуты лишь один раз целовался и опять же с Юнги. Но было это с целый месяц назад, непродолжительно, без всяких языков, без слабости в ногах и, кстати, опять же по инициативе Чимина. Ему всё это таинство не очень ясно, но даже он знает, что люди любят целоваться. С любимыми любят дважды. Вот он и решается на победные первые шаги. Ну, потому что любит и хочет показать это Юнги хотя бы так. Тот, видимо, очень переживает и боится сделать лишнее движение. Оно и ясно — прошлое не даёт ему окончательно расслабиться. Потому, когда Чимин размыкает поцелуй, стараясь отдышаться и хотя бы чуть-чуть утихомирить сердечный ритм, Юнги внимательно смотрит на изменения его лица, пытаясь в чужих счастливых глазах обнаружить хотя бы толику отрицания или нежелания.       Но тот открыт всем ветрам — он улыбается, мол, всё в порядке, и, распустив объятия, крепко-крепко сжимает в своей руке напряжённую руку Юнги. В итоге самым смелым оказывается недолюбленный целым миром мальчик из приюта. Он тащит свою пугливую любовь к их совсем некомфортабельному, но уже привычно поскрипывающему дивану и утягивает за собой на незастеленные с ночи простыни, тихонечко смеётся, утыкаясь носом в чужую ключичную ямку. Пахнет уже не дорогим парфюмом, а дешёвым гелем для душа из местного магазинчика. Насыщенно-мятно. Юнги же всё-таки отмирает и чуть смелеет: он пропускает волосы Чимина сквозь пальцы, ухом слушает тихое мурлыканье, ухмыляется и целует, целует, целует, целует. Поцелуй в висок, в розоватую щёку, чуть отпрянув, поцелуй в кончик носа, родинку под глазом, бронзовую шею и наконец-то слегка красную губу с закусью и оттяжкой.       Чимину явно нравится, он чувствует себя комфортно, оттого старается быть расслабленным, мягким под нежным взглядом и совершенно не нервным, когда градус в, казалось бы, лёгких поцелуях перерастает в нечто чуть настойчивое, пленительное, волнительное до тяжести там, внизу живота. С губ срывается непроизвольный томный вздох, а голова тяжелеет, мысли в ней становятся похожими на тягучий металл, пластичный, бесстрашный, готовый к экспериментам. Юнги слишком близко, оттого чувствует, как на домашних шортах Чимина возникает бугорок, чувствует, как он слегка дезориентирован, но вместе с тем бесстыдно заинтересован. В глазах, по ободкам объектива радужки, возникают импульсы, храбрость, которая опьяняет и наконец-то позволяет расслабиться, то есть плыть по манящему течению, а не против него. Даже утонуть не страшно. Глубокое, многострадальное дно в чёрных зрачках напротив выглядит очень даже привлекательно.       — Проблема, да? — тихонечко, без пошлостей и отвратительных улыбок спрашивает Юнги, намёком поглядывая на стояк Чимина. — Я… я могу тебе помочь, — то ли спрашивает, то ли предлагает, то ли просит, а в голосе полно ноток тревоги, волнения. — Если не хочешь, то ты можешь уйти в туалет и разобраться с этим сам.       Юнги понятия не имеет, насколько Чимин осведомлён в теме секса и его составляющих. (Хотя полноценного секса у них всё равно не получится никогда). Он боится напортачить, испугать и самому испугаться, вспомнить фантомные крики прошлого и покрыться испариной, словно ужасом. Всё-таки столько дерьма с последним своим «партнёром» натворил. Вдруг и сейчас не на ту клавишу чужой души нажмёт? Да и Чимин из приюта. Ни о каком секспросвете там и речи быть не может. А тут ещё и не красивая девушка в постели лежит, а двадцатисемилетний парень. Ситуация колючая получается. Хотя так только Юнги думает.       Чимин на самом деле не настолько наивен, как может казаться со стороны. Он знает, что такое интернет, как им пользоваться и искать интересующую информацию. Окей? Отчасти благодаря всяким форумам он смог подтвердить догадки о своих не совсем обычных чувствах к Юнги и возможных их последствиях. Том же самом сексе, например. Да, всё это было достаточно сложно уяснить и спокойно принять, но вот спустя месяц после первого поцелуя, они вместе лежат в кровати, обнимаются и, кажется, очень друг друга любят. И что это значит?       А значит, всё хорошо.       — Тогда как же ты? — спрашивает Чимин, не отводя взгляда.       — А что я? — улыбается Юнги, знает, на что мальчишка пытается заботливо намекнуть — на то самое ледяное прошлое. — Со мной всё будет в порядке.       — Тогда я останусь.       Юнги недолго гипнотизирует его, даже щурится, выискивая сомнения, но, не обнаружив тех, слегка улыбается, когда снова целует с языком. Чимин полон уверенности и доверия, старательно отвечает, укладывая руки на чужие напряжённые плечи, запрокидывает голову назад, открывает всё больше себя, позволяя оставлять на ключицах отпечатки губ, будто бы следы после преступления. Хотя он прекрасно понимает, что Юнги ничего плохого ему не сделает, надёжность просвечивает в каждом его движении и поцелуе. Потому Чимин не пугается, когда с медленной осторожностью с него приспускают шорты и нижнее бельё, когда Юнги делает паузу, одним наклоном головы спрашивает — можно? — и берёт в ладонь чуть влажный член, растирая несколько капель, выступивших на головке.       Конечно, Чимину неловко, но он старается не зажиматься и не прятать лицо в подушку — не хочет показаться грубым или напуганным. А то мало ли Юнги опять себе что-то напридумывает и удумает грустить? Нет-нет. Потому Чимин следует за приятными поцелуями, внимательными взглядами, становясь таким простым, чувствительным и податливым. Дыхание сбивается: Юнги губами считает скачки пульса на его шее, на пробу прикусывает кожу и, не услышав протеста, принимается зализывать свои же отпечатки зубов. Чимин выгибается несильно, елозит — ему приятно и необычно, ему жарко и туманно хорошо. Юнги укладывает его на спину, сам нависает сверху, рукой двигает нарочито медленно, чтобы парнишка немного расслабился, и лишь иногда надавливает на выступающие венки — нежно и аккуратно, слушая тихие почти-всхлипы.       Чимин оказывается очень откровенным в своих чувствах, а потому ещё более прекрасным. Его шорты Юнги приспускает ещё ниже, скользит рукой по вздрагивающему бедру, кончиками пальцев собирает все родинки-шрамики, а потом вновь накрывает ладонью головку члена, вызывая новую порцию глухих поскуливаний. Они добираются до самых далёких уголков памяти, собираются обустроиться там тягуче-приятными воспоминаниями, от которых Юнги потом будет не вздрагивать, а улыбаться. Чимин же мыслит плохо, он только и может, что концентрироваться на ощущениях, на пульсациях, что натягивают пружину внизу живота, заставляют предэякулят выделяться всё обильней.       У Юнги затекает левая рука, которой он держался за диван всё это время, потому он начинает опираться на локоть, становясь ещё ближе к Чимину лицом. Их ресницы щекочут друг друга, дыхание смешивается, а краснеющие губы вновь, будто бы по собственному желанию, беспорядочно сближаются, впитывают вместе со слюной сдавленные стоны. Юнги снова смыкает пальцы на члене, совершает резкое движение вниз по стволу и очерчивает контур уретры, из-за чего Чимин начинает хныкать, дышать более рвано, будто бы кислородный бак на исходе и его вот-вот прорвёт от пустоты.       — Всё в порядке? — спрашивает Юнги между делом, а получив утвердительный кивок и смазанный поцелуй в уголок рта, начинает совершать мелкие фрикции по члену. Ему очень нравится наблюдать за метаниями Чимина по кровати, как его ноги скользят по простыням, как шорты мешают раздвинуть их ещё шире, как кончики его ушей еле заметно краснеют. От стыда ли? Юнги кусает их несильно и тут же вздрагивает, получая ответный укус, но в плечо. Он отодвигается, вновь сжимает головку члена и улыбается, наслаждаясь довольным за свою мстю Чимином, но вместе с тем сбитым с толку таким неожиданным переходом от резких фрикционных движений к паузам, полным избирательных касаний.       Самый смак в том, что никогда не знаешь, что сделает Юнги в следующую секунду. Он осторожен, но будто бы опытен — знает все точки-карты наслаждений. Чимин его лишь плотнее к себе притягивает и всё-всё позволяет, буквально вручает всего себя, беспомощного и готового на любые, даже самые пошлые просьбы. Но у Юнги всё деликатно и степенно: он зубами захватывает чужую футболку и тянет её вверх, собирает на ней складки, а когда завершает задуманное, припадает губами к бусинам сосков, ласкает их, дарит больше ощущений и совсем ничего не просит взамен. Чимин подаётся вперёд, совсем сбивается и сильно-сильно сжимает в ладонях простыни, не боясь порвать.       Его член уже совсем мокрый, в предэякуляте даже появляются нотки белёсого, а в груди всё сдавливает, учащается дыхание, а стоны слетают с губ всё чаще и продолжительней. Он чертовски близок к финалу, и Юнги это чувствует, а потому начинает двигать рукой ещё резче и быстрее, тем самым выводя Чимина за все грани и вертикали. Пружина выпрямляется, влажные звуки проникают в уши обоих вкусной мелодикой, и Чимин выгибается в последний раз — до хруста, до мушек в глазах, до высокого вскрика, после которого ладонь Юнги бесстыдно заливает сперма. Член всё ещё подёргивается, оттого он, играючи, проводит по нему ещё пару раз, выжимая всё до последнего.       Чимин вновь обрушивается на влажную постель, пытается отдышаться и прийти в себя. Первый оргазм — первый оргазм, да ещё и от рук любимого человека (да, это действительно важное уточнение) — всегда необыкновенный и волнительно-пугливый. Но Чимин держится и даже продолжает отвечать на поцелуи Юнги, которые текут с его губ, как масло, как лоскут слоистого тумана. Под его кожей ходят мускулы, как у борющейся пантеры, он — опасный трескучий ток. Чимин же тоже ощущает себя колким электричеством в несколько сот ампер — поток божьей электростали. И он не дрожит, не замирает под поцелуями, которыми Юнги продолжает его покрывать — бровь, висок, мочку и шею возле волос, — он не отталкивает, а наоборот, поддаётся.       Но Юнги разочарованно прекращает поток нежностей и уносится на кухню, а возвращается с уже чистой рукой и салфетками. Чимину неудобно — протрезвел, — и он просит самостоятельности, мол, я сам всё уберу, но его не слушают — «моя вина — мне и убирать». От этого странного вывода парнишка хохочет, пряди волос горят нестерпимым золотом под искусственным светом, пока Юнги празднует своё долгожданное поражение, готовится молиться на чужую совершенную наготу. Чимин лишь дёргается, когда ворс салфетки проходится по его члену, вытирая сперму, — на мягкую руку, которая недавно дарила нежные касания, совсем не похоже. Ко всему хорошему быстро привыкаешь, да?       В итоге Юнги быстренько приводит свою любовь в порядок, даже одежду назад помогает натянуть и ложится рядом, на прежнее место, любуясь разомлевшим, слегка вспотевшим и покрытым румянцем Чимином. Он уставший, но довольный и такой влюблённый, смотрит на Юнги, улёгшись набок и слегка поджав ноги. Видно, что скоро совсем заснёт, уже даже веками так медленно шевелит, а всё равно пытается находиться в сознании, наблюдать.       — Извини, что… — Юнги не может подобрать правильных слов, ведь их здесь просто не может быть, — что я такой.       Какой?       Ну, способный подрочить, обласкать, но без собственной ответной реакции. Грубо говоря — без стояка. Наверняка кому-то такое может показаться обидным. Мол, неужели я тебя не возбуждаю, неужели я не настолько красив, неужели я так плохо стараюсь? И всё в этом духе. Юнги очень бы не хотелось, чтобы Чимин думал так же. Он уже говорил о препаратах, которые были выписаны доктором Ча в самом начале лечения. Тогда ему было семнадцать очень тяжёлых лет и полное безразличие к стопке таблеток, что пьёшь по графику. Тогда Юнги не понимал, что сам себя калечит, что утром и вечером следует этапам анафродизиакальной терапии. Родители не задумывались о побочных эффектах, не беспокоились о вероятном бесплодии и стопроцентной импотенции (и до сих пор неизвестно, что с этим дальше будет). Главное ведь, чтобы сын не был геем! Сейчас Юнги завязал практически со всеми медикаментами. Осталось лишь немного антидепрессантов. Их пришлось пить дольше всех: из-за вероятности синдрома отмены медленно уменьшать дозировку и привыкать к мыслям, что совсем скоро можно будет жить без таблеток. Только придётся печень лечить. Но это уже терпимо.       — Я же тебя любого люблю. Мне всё нравится! — пыхтит Чимин недовольно. Его наивность иногда даже очень в тему. Юнги рад, что его проблемы со здоровьем не стали проблемами этого мальчика. Пусть живёт с улыбкой и не думает о печальных эпизодах. — Слушай, а почему ты всё-таки забрал меня тогда из приюта? — вдруг скачет с темы на тему Чимин, заставляя Юнги немного споткнуться о мысли.       Парнишке известно, что это Юнги вывел Ким Сокджина и директорат приюта на чистую воду. Чонгук об этом как-то обмолвился случайно, ну а Чимин за это зацепился, вытряс всю правду и, под жалостливые вопли друга, пообещал хранить это в секрете. Когда Юнги вернулся, то завести эту тему было сложно, ведь именно из-за неё он так сильно пострадал. Чимину не хотелось делать больно своими расспросами, но вместе с тем его душа болела, она хотела услышать из уст самого главного человека в жизни о его настоящих помыслах-чувствах. И сейчас, возможно, всё ещё не самое подходящее время, но Чимин ощущает себя настолько расслабленным и доверительным, что решается на вопрос, а увидев ухмылку на лице Юнги, и вовсе радуется своей смелости.       — Это сложно, на самом деле, — он щурится, будто бы что-то вспоминает, а потом очень заумно и, вероятно, заранее выученно, выдаёт. — Koi no yokan.       — Я не понимаю.       Чимин уже расстраивается, что вновь между ними возникает информационный барьер, как Юнги вовремя дополняет:       — Это фраза на японском означает «предчувствие любви». Оно не любовь с первого взгляда, а со второго, когда ты встречаешь кого-то особенного и чувствуешь, что влюбишься в него. Это неизбежно, — Юнги приятно улыбается, напирает своей искренностью, не жалея слов. — При первой встрече я просто вдруг захотел тебе помочь. Мне показалось, что мы очень похожи. Потом всё стало более запутанным, и моя беспричинная помощь начала подогреваться симпатией. Я просто не мог оставить тебя в приюте.       — Ты что же, влюбился в шестнадцатилетнего мальчишку?       — Вообще-то тебе через пару месяцев должно было исполниться семнадцать! — протестует Юнги, но, увидев попытки Чимина сдержать смех, поднимает руки вверх, мол, ну да, ну да, я конкретно проиграл. Даже стыдно думать о том, что сердце вроде бы достаточно взрослого парня рвалось в сторону неловкого подростка. Но не прикажешь ведь заразе!       — Зато теперь мне почти двадцать, — между делом констатирует Чимин.       — А мне двадцать шесть, — печальное осознание.       — Ты старый, знаешь?       И не поспоришь!       Юнги лишь утыкается в подушку носом и стонет от безысходности, пока Чимин хихикает над ним и щиплет за плечо, мол, да пошутил же я, успокойся. Но даже так — он прав. Время ужасно быстро летит, и страшно подумать, что их ждёт завтра. Очень бы хотелось только хорошее. Юнги выглядывает одним глазом и осторожно проводит ладонью по взъерошенным волосам Чимина. Пальцами чувствует имплантат. Мальчишка от прикосновения не дёргается, но понимает, на что направлено внимание, а потому становится более серьёзным. Они тему прошедшей операции не затрагивали. Чимин думал, что Юнги это совсем не интересно, а тот, в свою очередь, боялся, что ляпнет не то, обидит, напомнит плохое. Всё-таки он бросил Чимина в самый тяжёлый момент и не был рядом в период сложнейшей реабилитации. Стыдно. Боже, ему просто ужасно стыдно!       — Больно было? — решается спросить, а Чимин перехватывает его руку и прижимает к своей тёплой щеке, ластится.       — Тебя ждать больнее.       Юнги поджимает губу от этих слов и пододвигается ближе к Чимину, обнимает его крепко-крепко и целует в висок, шепча: «Теперь всё будет хорошо, я больше никуда не уйду. Обещаю». Чимин кивает и, нащупав рукой угол покрывала, накрывает им себя и Юнги, от которого всё также пахнет дешёвым шампунем, у которого по-прежнему есть кашемировое пальто с крупными пуговицами и запахами прошлого на воротничке. Их конечности переплетаются, сонное дыхание смешивается, и наступает ночь с надоедливым светом фар за окнами.       Вот и сопят они, выбывшие (выжившие?) из правдолюбивых, свидетели жестокости, горечи, пегости, ржавчины, гнильцы. Воевавшие с Адом, они навлекли его на себя и теперь, проигравшие, лежат на скрипучем диванчике. Но это даже весело: с простыней видно, как по небу плывут тёмные облака, как птицы скачут по проводам, а листья шуршат друг об друга. Юнги и Чимину — пешим, разжалованным, с морозным потом ужаса на спине, бесполезным, растерявшим всё что могли — нужно будет завтра разобрать все мешки с подарками, а ещё сходить в магазин за продуктами и приготовить на ужин что-нибудь вкусненькое. Ещё было бы неплохо наконец-то помыть подоконники и расставить по ним какие-нибудь цветы, да только руки никак не доходят, а как выходной появляется, то хочется его исключительно друг с другом проводить. Без гортензий.       Ну так и что же всё-таки значила для них свобода?       Вот такие рутинные деньки, которые растрачиваешь в маленькой квартире с каплями денег в кармане? Нет. Нет-нет. Свобода — это не оставлять следов. Это когда разговоры пусты и мелки, а взгляды, будто удары в пах — наполнены чистой любовью. Это когда всякие посторонние пилят звонками трубку, а никто её не берёт. Свобода — это момент, когда просто необходимо выпасть из вертикалей, понтов и регалий, выдуманных своей больной душой зазеркалий, чтобы обыкновенный асфальт стал тебе пьедесталом. Свобода же в том, чтобы стать абсолютно голым, нагим ко всему, а кожу использовать как щит.       Он, конечно, уже местами побитый, с дырами-пробоинами, со шрамами и глубокими порезами, но даже так до сих пор сильный, удерживающий страшные ветра. Хотя, казалось, уже всё — мы закончили, мы закончились. Потому что все эти годы жизни и на Юнги, и на Чимине оставили свой страшный след. Они выжали из них все соки, пригасили, потушили, будто свечу, и выбросили. Но получилось выжить. Изменился лишь взгляд — стал более насыщенным. И уже нигде не болит. Хотя, порой, очень хочется, чтобы болело. Почему? Потому что привычка такая — быть заложником ужасов и мигрени, из-за которой постоянно хочется блевать. Но теперь никаких комьев тошноты в глотке нет. И даже иногда так удивительно становится: как они умудрились при себе оставить всю юность, всю развесёлую наглецу, всю любовь и даже надежду? Где же вы скрыли свои чёрные зубы, грубые швы и клейма на пол-лица? Ведь после таких ураганов целым не остаёшься. А Юнги и не спорит, Чимин даже не отрицает. Они просто надёжно прячут свои страхи, молясь больше их не обнажать, не пугать людей в округе кошмарами. А то ведь они всегда охают-ахают, рукоплещут и спрашивают: «Кто же вам такую жуть наоставлял?»       Отвечать никогда не хочется. Личное. Зато когда остаёшься наедине с самим собой, так и всплывают упрёки родителей, их скандалы и вечная опека, которая давно вышла за рамки нормальности. Ничего хорошего в ужинах не было, в диалогах одна шелуха, счастье сменилось круглосуточным одиночеством и отчаянием, что обнимают покрепче любой матери, что разговаривают с тобой чаще отца. Потому, наверное, быт стал медленно превращаться в ложь. А лгать — это методично тушить о близкого страх, наносить ожог. Больнее, кстати, всё равно самому вруну оказывается, но обиженным молчанием это сложно доказать. Юнги на своей шкуре это изучил, он теперь спец в необщении с родителями, тотальном разочаровании и бегстве от них. Он свои шрамы после войн с ними очень трепетно бережёт.       Чимину тоже не повезло. Он своих родителей не помнит вовсе, он остался один на один с тишиной в собственной голове и подолгу плакал ночами, боясь темноты и холода приюта. Он заучил то, что никому не нужен, что он, дефектный, брошен и больше никогда не увидит настоящего солнца. Окружение лишь напоминало ему эти истины (казалось бы), доказывало. Тоска по маме потихоньку утихала и начинала восприниматься чем-то неправильным. Мол, как же я могу по ней скучать — такой бестолковый, глухой и одинокий, — разве я право имею? Чимин уверенно думал, что нет, но видя, как к некоторым детям приезжают родители, привозят им подарки и сладости, ему остановилось так больно, так грустно — убийственно тоскливо. Лишь мечта быть свободным виделась для него отрадой, буквально целью всей бессмысленной жизни.       И вот она — свобода. Юнги лежит рядом, обнимает и уже крепко спит, Мегатрон шкерится на кухонном окне, видимо, сторожит улицу с трёхэтажной высоты, сам Чимин успел вынуть внешний блок имплантата и теперь видит второй сон, в котором он обслуживает большой банкет, а после получает хорошие чаевые. Да уж.       Их жизнь так и будет полна странностей, несостыковок. Но даже так — теперь они свободны. Один заваривает кофе и думает, в какой бы супермаркет сегодня пойти, а другой вздыхает в динамик телефона, разговаривая с суетливым Чонгуком, который успел найти новую (очень даже добротную) работёнку. И эта приятная обыденность проходится по сердцу тёплым сиропом.       Просто есть самое главное, что все они усвоили и что Вы тоже должны понять:

в конце концов, родители не всегда правы.