Слишком долгое время

Когда Щербина добирается до пустыря за лагерем, градус его недовольства вырастает до предельных значений с космической скоростью. Это нисколько не мешает Борису и дальше идти вперед, но размытые утренним дождем подходы к строительной площадке плохо сочетаются с его щегольскими туфлями, да и в целом пейзаж этой части города, который и без того опустел, наводит на вроде бы повидавшего многое человека какую-то первобытную тоску. Это сейчас в Припяти пока еще видно четкое разделение жилых и нежилых помещений. А если Легасов прав, если сюда годами никто не вернется, как скоро природа возьмет свое, превратив весь город в царство тишины и запустения? Что-то подсказывает Щербине, что очень и очень быстро. Но то – картины еще неслучившихся лет, пока еще далекие и несбывшиеся. Картина, которую он видит здесь и сейчас, от запустения далека, но меж тем фантастически странна. Сам пустырь оказывается действительно недостроем, однако рядом с торцом здания уже присутствует скамейка. Она-то и занята Легасовым, который, правда, угадывается исключительно по своей макушке и неумению носить подходящие ему пиджаки. Остальное пространство занято, засижено, заполонено котами всех мастей. Щербина не удивился бы, узнав, что это их внеплановое общегородское собрание. Видимо, среди военных и представителей гражданской обороны, шастающих по вымершим улицам, маловато посетителей с гостинцами. Так чего ради котам ходить за ними, а не за Легасовым, извлекающим из портфеля пару обернутых в фольгу бутербродов? Валерий Алексеевич меж тем задумчиво обозревает толпу просителей, не спеша, однако, расстаться со съестными припасами в левой руке. В правой он держит дозиметр. Особо нахальные коты, почуяв угощение, мчат к лавочке напролом, пуская в ход все доступные методы убеждения, от когтей до зубов, дабы успеть вперед своих сородичей. Однако вместо угощения им тычут в морду прибором. Сразу неприятно и звонко запищавшим. Котам такой подход не нравится, потому они, оставив покамест выяснение отношений на предмет права на бутерброд, дружно отступают на два шага назад. Выжидают, присматриваются. Легасов тоже не в восторге от того, что обнаруживает. Достает из кармана пиджака сложенный лист бумаги, расправляет его, вглядывается в написанное, потом – в замерших неподалеку котов. – Как же быстро… Борис вздрагивает от этого тона. Безжизненного. В нем даже сожаления нет, только сухая констатация факта. И начинает догадываться, что там, на листе, за записи такие. И что ученый делает на пустыре каждый вечер. Не привечает всех обездомленных животных, а замеряет фон от них, используя колбасу исключительно как приманку. И фон, очевидно, растет слишком быстро. Котам, самым боевым и, наверное, голодным, надоедает ждать, пока человек натешится со своим явно несъедобным листом, и они переходят в слаженное шипяще-мяукающее наступление. Легасов задумчиво вертит в руках один бутерброд, второй кладет на колени. С дозиметром почему-то не расстается, забыл что ли, что тот у него в руке? - Ладно, - наконец, роняет он, примериваясь. – Но это не имеет никакого смысла, – и отправляет бутерброд в полет почти прямиком к забору, за которым все еще стоит Щербина. Разумеется, за колбасу, равно как и за хлеб, пропитанный ее запахом, тут же разгорается жаркая битва. Клочки по закоулочкам, во всяком случае, только так и летят. Легасов смотрит на эту баталию безо всякого выражения. Его гораздо больше интересуют цифры на листе, не умеющие драться, кусаться, а заодно и дурацкой привычки умирать от радиации. Видимо поэтому Борис первым отмечает неучтенного ранее кота, подбирающегося от треснувшего фундамента к Легасову сзади аккурат по спинке скамейки. Мелкого и хилого кота, которого качает, как тростинку на ветру, но им явно движет голод, а второй бутерброд пока еще цел. Кот почти добирается до цели, определенно готовясь к единственному решительному прыжку, чтобы схватить бутерброд в зубы – и удрать с ним обратно туда, откуда вылез, однако то ли кот и правда не в лучшей физической форме, то ли ему не везет, но он оступается и с коротким мявом сваливается на сидение скамейки. В недосягаемых двух шажках от бутерброда, зато аккурат витающему в задумчивости Валерию Алексеевичу под правый бок. Легасов, вздрогнув и распознав, что к нему такое пушистое подкралось, сначала инстинктивно отдергивает в сторону руку, в которой по-прежнему зажат дозиметр, а потом приглядывается к экрану, выдавая откровенно растерянное: – Ты откуда вылез такой… чистый? Щербина со своего наблюдательного пункта на это только хмыкает. Чистый? То, что практически упало исследователю хвостатого сброда на колени – обыкновенный кот, рыжий с черными лапами и черным пятном на глазу, ну чисто пират. Вернее, когда-то бывший рыжим, а сейчас неизвестно в чем извалявшийся, в лучшем случае, в подвальной пыли. К тому же, кот одноухий и с обкусанным черным хвостом. Жалкое зрелище, одним словом, и Борис решительно не понимает причины улыбки Легасова на пол-лица. Улыбки, которой так давно, что практически уже никогда, не видел. – Вот же счастливчик, где ж ты прятался все это время, что тебя и не зацепило толком? Счастливчик молчит, только деловито вылизывает лапу, между делом тыкаясь мордой Легасову вбок. Молча. Этаким тонким намеком на толстые и все еще одуряюще пахнущие обстоятельства. Валерий Алексеевич не подводит. Оберегает этого бездомыша от ошалевшей от вседозволенности кошачьей своры, перенося на удивление продолжающего молчать «пирата» поближе к входу в подвал, вернее, скорее потрескавшемуся бетону в основании здания. И под пристальным наблюдением как минимум полсотни кошачьих глаз скармливает диверсанту уцелевший бутерброд. – Выбраться бы тебе отсюда, Счастливчик. Да не получится уже, территорию зачистят скоро. Не только от кошек. От рогатого скота, птицы, вообще ото всех. Тебе бы еще жить и жить, раз так удачно по подвалам схоронился. Да что уж теперь… Борис искренне изумляется – и нелогично радуется той боли, той человеческой печали, которую слышит в голосе ученого. Значит, Легасов замкнулся не окончательно. Из него можно вытащить настоящее, то, что за маской равнодушного принятия, что прорывается только, когда никто не видит. Знать бы еще, как. – А теперь это вопрос нескольких дней, когда ты, как и остальные, наберешь критическую дозу. Невыездную, – продолжает Валерий Легасов, задумчиво поглаживая уминающего с утробным рычанием колбасу паршивца по уцелевшему черному уху. Щербина, настроившийся было на разговор, постепенно отходит в тень, а после и вовсе разворачивается прочь, не желая мешать странному единению Легасова с котом, где чувствует себя третьим лишним. А, может, потому что на эти краткие мгновения столь ярко видит в ученом прежнего упрямца, живым факелом горящего от вселенской несправедливости, что банально боится этот проблеск вторжением в чужое личное пространство сглазить. Борису еще предстоит придумать, как использовать то, что он увидел. Как помочь этому человеку. И нужно это отнюдь не для объяснимой пользы делу или лучшего функционирования правительственной комиссии. Ему самому нужно.